А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Господин Периньон, увидев собственными глазами состояние кабинета секретаря суда, здраво рассудил, что за точными сведениями следует обратиться к самому секретарю. Поэтому он отправился к нему домой и сказал, что хочет его видеть. Ему ответили, что секретарь заболел ночью воспалением мозга и говорит в бреду только о мужчинах в касках, сожженных делах и украденных протоколах.
Когда секретарь увидел г-на Периньона, его ужас достиг предела; но, решив, что лучше сказать правду, нежели придумывать небылицы, которые неминуемо приведут к тому, что его обвинят в пособничестве поджигателям, он бросился к ногам г-на Периньона и во всем ему признался. Из-за совпадения во времени обоих происшествий у судьи не осталось сомнений в том, что они были связаны друг с другом и преследовали одновременно две цели: похитить и обвиняемого, и доказательства его вины.
Когда сестра заключенного явилась к нему и рассказала о том, что произошло в тюрьме, у судьи не осталось сомнений, если они у него еще были.
Мужчины в масках прибыли в Нантюа с явным намерением похитить Люсьена де Фарга и документы возбужденного против него дела. Но с какой же целью они похитили узника?
Чистосердечная Диана не сомневалась, что сподвижники ее брата, движимые благородными чувствами, объединились и рисковали головами, чтобы спасти жизнь своего молодого друга.
Однако г-н Периньон, человек трезвый и рассудительный, не разделял ее мнения. Он знал об истинной причине перевода заключенного, о том, что тот выдал несколько сообщников и ему грозило возмездие Соратников Иегу. Поэтому он считал, что ему устроили побег отнюдь не для того, чтобы он вновь обрел свободу, а извлекли его из тюрьмы, чтобы наказать суровее, чем это сделало бы правосудие. Оставалось узнать, отправились похитители по женевской дороге или вернулись в глубь департамента.
Если они выбрали женевскую дорогу и, следовательно, уехали за границу, значит, они намеревались спасти Люсьена де Фарга и обеспечить как ему, так и себе безопасность. Если, напротив, они вернулись в глубь департамента, значит, они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы бросить правосудию двойной вызов: не только как грабители с большой дороги, но и как убийцы.
Диана впервые услышала такое предположение; она побледнела и схватила г-на Периньона за руку:
– Сударь! Сударь! – вскричала она. – Неужели вы думаете, что они посмеют совершить подобное злодеяние?
– Соратники Иегу смеют все, мадемуазель, – отвечал судья, – и особенно когда все считают, что они не дерзнут на это отважиться.
– Но как же узнать, – вскричала Диана, дрожа от страха, – добрались они до границы или вернулись во Францию?
– О! Нет ничего проще, мадемуазель, – отвечал судья. – Сегодня базарный день; с полночи все дороги, ведущие в Нантюа, заполнены крестьянами, которые везут свои продукты в город на повозках и ослах. Десять мужчин на лошадях, захватившие с собой пленника, не проедут незамеченными. Нужно найти людей, прибывших из Сен-Жермена и Шеризи, и спросить, не видели ли они всадников, скакавших в сторону Жекса, а также найти кого-то, кто ехал из Воллогна и Пейриа, и спросить, не видели ли они всадников, скакавших в противоположную сторону – в сторону Бурка.
Диана так упорно просила, ссылаясь на рекомендательное письмо свойственника судьи, и к тому же ее положение сестры человека, жизнь которого была в опасности, вызывало столь сильное сочувствие, что г-н Периньон согласился спуститься с ней на площадь.
Они узнали, что люди видели, как всадники скакали в сторону Бурка.
Диана поблагодарила г-на Периньона, вернулась в гостиницу «У дельфина», попросила лошадей и тотчас же уехала в Бурк.
Она остановилась там на площади Префектуры в гостинице «Пещеры Сезериа», рекомендованной ей метром Рене Серве.
VIII. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОБЩЕСТВО ИЕГУ ПРИНИМАЕТ НОВОГО СОРАТНИКА ПОД ИМЕНЕМ АЛКИВИАД
В то время как Люсьен де Фарга подвергся каре, на которую заранее себя обрек, когда, вступая в общество, поклялся никогда не предавать сподвижников, уже совсем рассвело. Таким образом, стало невозможно, по крайней мере в этот день, выставить тело казненного на всеобщее обозрение, как намеревались Соратники. Поэтому они решили перевезти его на площадь Префектуры Бурка следующей ночью.
Прежде чем покинуть склеп, Морган обернулся к приезжему.
– Сударь, – сказал он, – вы только что видели, что произошло, вы знаете, с кем вы имеете дело, и мы приняли вас как брата. Угодно ли вам, чтобы мы, крайне усталые, продолжали заседание и, в том случае если вы спешите с нами распрощаться, немедленно вернули бы вам свободу? Если же вы рассчитывали покинуть нас лишь будущей ночью и если дело, что привело вас сюда, представляет известную важность, дайте нам отдохнуть несколько часов. Отдохните сами, ибо вы, как видно, спали немногим больше нас. В полдень, если вы еще не уедете, вас заслушает совет; насколько мне не изменяет память, в последний раз, когда мы с вами виделись, мы расстались как товарищи по оружию, теперь же мы расстанемся как друзья.
– Господа, – отвечал посланец, – я был с вами всей душой еще до того, как оказался в ваших владениях. Клятва, которую я вам дам, надеюсь, ничего не прибавила бы к доверию, что вы имели честь мне оказать. В полдень, если вам угодно, я представлю вам мои верительные грамоты.
Морган обменялся с посланцем рукопожатием. Затем мнимые монахи вышли из подземелья той же дорогой, как вошли; вход в него был вновь закрыт плитой, кольцо столь же тщательно спрятано.
Они пересекли сад, прошли по галереям в здание монастыря и молча скрылись за его дверьми.
Младший из двух монахов, встречавших путешественника, остался с ним наедине, проводил его в спальню, поклонился и вышел. Гость Соратников Иегу обрадовался, увидев, что молодой монах уходит, не закрыв дверь его комнаты на ключ. Он подошел к окну: на нем не было решетки, и оно открывалось вовнутрь и выходило в сад почти на уровне земли. Значит, Соратники доверяли его слову и не предпринимали в отношении него мер предосторожности. Он задернул занавески на окне, бросился на кровать, не снимая одежды, и уснул. В полдень он услышал сквозь сон, как открывается дверь: вошел молодой монах.
– Уже полдень, брат! – промолвил он. – Но если вы устали и хотите еще поспать, совет подождет.
Посланец соскочил с кровати, отдернул занавеску, достал из сумки щетку и гребенку, провел щеткой по волосам, поправил гребенкой усы, осмотрел свой наряд и сделал знак монаху, что готов следовать за ним.
Монах отвел его в зал, где накануне посланец ужинал.
Там его ждали четверо молодых людей; все они были без масок.
Было нетрудно заметить, бегло взглянув на их наряды, на их ухоженную внешность, на изящество поклонов, которыми они встретили гостя, что все четверо принадлежали к аристократии родовой или денежной.
Даже если бы посланец сам этого не увидел, он недолго пробыл бы в неведении.
– Сударь, – сказал ему Морган, – я имею честь представить вам четырех вождей нашего общества: господина де Валансоля, господина де Жайа, господина де Рибье и себя, графа Сент-Эрмина. Господин де Рибье, г-н де Жайа, господин де Валансоль, я имею честь представить вам господина Костера де Сен-Виктора, посланца генерала Жоржа Кадудаля.
Пятеро молодых людей приветствовали друг друга и обменялись принятыми в таком случае любезностями.
– Господа, – обратился к ним Костер де Сен-Виктор, – нет ничего удивительного в том, что господин Морган меня знает и не побоялся назвать мне ваши имена; мы сражались в одних рядах тринадцатого вандемьера. Поэтому он сказал вам, что мы были единомышленниками еще до того, как стали друзьями. Как вам сказал господин граф де Сент-Эрмин, я прибыл по поручению генерала Кадудаля, с которым вместе сражаюсь в Бретани. Вот письмо, подтверждающее мою миссию.
С этими словами Костер достал из кармана письмо с печатью, украшенной геральдическими лилиями, и вручил его графу де Сент-Эрмину. Тот распечатал письмо и прочел его вслух:
«Дорогой Морган!
Вы помните, как во время собрания на Почтовой улице Вы сами предложили стать моим казначеем в том случае, если я буду продолжать войну в одиночку, без поддержки изнутри или из-за границы. Все наши защитники погибли с оружием в руках или были расстреляны. Стофле и Шарет были расстреляны, а д 'Отишан покорился Республике. Лишь я один не преклонил колен, оставаясь непоколебимым в своих убеждениях и неуязвимым в своем Морбиане.
Чтобы вести войну, мне достаточно войска численностью в две-три тысячи человек; но это войско, которое не требует никакого жалованья, следует обеспечить продовольствием, оружием, боеприпасами. После Киберона англичане ничего нам не присылают.
Дайте нам денег, и мы отдадим нашу кровь! Не подумайте, упаси Боже, будто я хочу сказать, что в нужный момент Вы станете беречь свою кровь! Нет, Ваша самоотверженность превосходит и затмевает нашу беззаветность. Если нас схватят, то всего лишь расстреляют; если Вас схватят, Вы умрете на эшафоте. Вы пишете, что можете предоставить в мое распоряжение значительные суммы. Если я буду наверняка получать каждый месяц от тридцати пяти до сорока тысяч франков, этого мне хватит.
Я направляю к Вам нашего общего друга, Костера де Сен-Виктора; одно его имя является залогом того, что Вы можете всецело доверять ему. Я поручу ему выучить небольшой катехизис, с помощью которого он доберется до Вас. Дайте ему первые сорок тысяч франков, если они у Вас есть, и приберегите для меня остальную часть денег: у Вас в руках они будут в большей сохранности, чем в моих. Если Вас слишком притесняют и Вы не можете оставаться там, пересеките Францию и присоединяйтесь ко мне. Я люблю Вас как издали, так и вблизи и благодарю Вас.
Жорж Кадудаль, главнокомандующий армией Бретани.
P.S. Дорогой Морган, у Вас есть, как меня уверяют, младший брат лет девятнадцати-двадцати; если Вы не считаете меня недостойным устроить ему боевое крещение, пришлите его ко мне: он будет моим адъютантом».
Закончив чтение, Морган вопросительно посмотрел на своих сподвижников. Каждый из них утвердительно кивнул.
– Вы поручаете мне ответить, господа? – спросил Морган.
Все единодушно ответили «да». Морган взял перо и, в то время как Костер де Сен-Виктор, г-н де Валансоль, г-н де Жайа и г-н де Рибье беседовали в амбразуре окна, написал письмо. Пять минут спустя, позвав Костера и трех Соратников, он прочитал следующее:
«Дорогой генерал!
Мы получили Ваше мужественное и честное письмо, присланное с Вашим мужественным и честным посланцем. В нашей кассе около ста пятидесяти тысяч франков; следовательно, мы в состоянии предоставить Вам то, что Вы просите. Наш новый брат, которого я самолично нарекаю прозвищем Алкивиад, уедет вечером, взяв с собой первые сорок тысяч франков.
Вы сможете ежемесячно получать в одном и том же банке необходимые Вам сорок тысяч франков. В случае нашей гибели или бегства деньги будут зарыты в разных местах частями по сорок тысяч франков. При сем прилагается список имен всех тех, кто будет знать, где хранятся или будут храниться эти суммы.
Брат Алкивиад прибыл вовремя и смог присутствовать при казни: он видел, как мы наказываем предателей.
Я благодарю Вас, дорогой генерал, за любезное предложение относительно моего юного брата; но я намерен оберегать его от всяческих опасностей до тех пор, пока ему не придется меня заменить. Мой старший брат, которого расстреляли, завещал мне перед смертью мстить вместо него. Вероятно, я умру, как Вы говорите, на эшафоте и перед смертью дам наказ брату мстить вместо меня. Он также вступит на путь, каким мы шли, и, подобно нам, внесет свою лепту в торжество правого дела или погибнет, как погибнем мы.
Лишь столь веская причина заставляет меня взять на себя смелость лишить его Вашего покровительства, в то же время испрашивая Вашего расположения к нему.
Пришлите к нам нашего горячо любимого брата Алкивиада, как только это будет возможно, и мы будем вдвойне счастливы отправить Вам новое послание с таким гонцом.
Морган».
Письмо было единодушно одобрено, запечатано и вручено Костеруде Сен-Виктору.
В полночь ворота монастыря открылись, пропуская двух всадников; один из них вез письмо Моргана и запрошенную сумму, он выехал на маконскую дорогу и направился по ней к Жоржу Кадудалю; другой вез труп Люсьена де Фарга и отправился в Бурк, чтобы оставить его на площади перед префектурой.
В груди мертвеца виднелся нож – орудие убийства, а к ручке его было подвешено за нитку предсмертное письмо осужденного.
IX. ГРАФ ДЕ ФАРГА
Между тем читатели должны узнать, кем был несчастный юноша, труп которого оставили на площади Префектуры, и кем была девушка, остановившаяся на той же площади, в гостинице «Пещеры Сезериа», а также откуда они оба были родом.
Брат и сестра были последними отпрысками древней провансальской семьи. Их отец, бывший полковник и кавалер ордена Святого Людовика, родился в Фос-Анфу, в том же городе, что и Баррас, с которым он был дружен в юности; его дядя, что умер в Авиньоне, сделал его наследником и оставил ему дом; примерно в 1787 году он поселился в этом доме с двумя своими детьми: Люсьеном и Дианой. В ту пору Люсьену было двенадцать лет, а Диане – восемь. Тогда же людей обуяли первые надежды или первый страх перед революцией, смотря по тому, кем они были – патриотами или роялистами.
Тому, кто знает историю Авиньона, известно, что он как в те времена, так и поныне делится на два различных города: римский и французский.
В римской части города находятся великолепный папский дворец, сотня церквей, одна роскошнее другой, и бесчисленные колокольни, всегда готовые ударить в набат, возвещая о пожаре или оплакивая убиенных.
Во французской части города протекает Рона, живут рабочие шелковых мануфактур и перекрещиваются торговые пути с севера на юг и с запада на восток, от Лиона до Марселя и от Нима до Турина. Французская половина всегда была проклятым городом, жаждавшим иметь короля, стремившимся обрести гражданские свободы; городом, содрогавшимся от сознания того, что является подневольной землей, подвластной духовенству.
Это не было духовенство галликанской церкви, неизменное во все времена, знакомое нам сегодня: благочестивое, терпимое, неукоснительно соблюдающее свой долг, всегда готовое проявить милосердие, духовенство, которое, живя в миру, утешает и наставляет его, чуждое мирским радостям и страстям; это было духовенство, зараженное интригами, честолюбием и алчностью; то были придворные аббаты, соперничавшие с аббатами римской церкви, бездельники, франты, наглецы, законодатели моды, самодержцы салонов и завсегдатаи сомнительных переулков. Хотите взглянуть на такого? Возьмем хотя бы аббата Мори, надменного, как герцог, наглого, как лакей; у этого сына сапожника были более аристократические замашки, чем у сына вельможи.
Мы назвали Авиньон городом священников; назовем его также городом ненависти. Дети, которые в других местах лишены дурных страстей, появлялись здесь на свет с сердцем, переполненным ненавистью, передававшейся от отца к сыну на протяжении восьмисот лет; прожив жизнь, исполненную вражды, они в свою очередь завещали собственным детям это дьявольское наследие. В таком городе нельзя было жить, не примкнув к какой-либо партии, чтобы, в соответствии со значительностью своего положения, играть в этой партии определенную роль.
Граф де Фарга был роялистом еще до того, как приехал в Авиньон; когда он оказался в Авиньоне, ему пришлось стать ярым монархистом, чтобы занять видное положение. С тех пор его считали одним из вождей роялистов, одним из тех, кто несет знамя веры.
Еще раз повторим: это было в 87-м году, на заре нашей независимости. И вот когда во Франции прозвучал клич к свободе, французский город восстал, охваченный радостью и надеждой. Наконец-то пробил для него час заявить во всеуслышание о своем несогласии с решением юной несовершеннолетней королевы, которая, дабы искупить свои грехи, уступила папе город, провинцию и полмиллиона душ в придачу. По какому праву эти души были навеки проданы иноземному властелину?
Франция собиралась сплотиться на Марсовом поле в братских объятиях праздника Федерации. Весь Париж трудился, благоустраивая к празднику необъятный участок земли, куда через шестьдесят семь лет после этого братского поцелуя он созвал недавно всю Европу на Всемирную выставку, – иными словами, на торжество мира и промышленности над войной. Один лишь Авиньон был исключен из этого великого пира; один лишь Авиньон не должен был принимать участия во всеобщем братстве. Но разве Авиньон не был частью Франции?
И тогда были избраны депутаты; они явились к папскому легату и потребовали, чтобы он покинул город в течение двадцати четырех часов. Ночью паписты во главе с графом де Фарга в отместку повесили на столбе чучело с трехцветной кокардой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92