До того как фонарь погас, молодой человек успел заметить с зоркостью следопыта, что она была не заперта, а лишь прикрыта. Стоит ему добраться до двери, быстро проскользнуть в нее и захлопнуть перед носом нападавших, и он будет спасен, если, конечно, при этом привратник не окажется настолько патриотом, что отвергнет луидор, стоимость которого в то время равнялась тысяче двумстам ассигнатов (впрочем, подобный патриотизм был маловероятен).
Его противники разгадали это намерение, и, по мере того как он приближался к двери, атака становилась все более яростной; кроме того, каким бы ловким и сильным ни был молодой человек, поединок, длившийся более четверти часа, истощил его силы и поубавил у него ловкости. Однако до спасительной двери оставалось не более двух шагов, и призвав на помощь волю, он опрокинул одного из своих противников ударом по голове, оттолкнул второго ударом кулака в грудь и наконец добрался до двери… Однако, толкая ее, он не смог отвести удар прикладом ружья, обрушившийся на его лоб, к счастью, плашмя.
Удар был сильным; тысячи искр посыпались из глаз молодого человека, и кровь бешено застучала в его висках. Но, несмотря на то что он был ослеплен, ему не изменило присутствие духа: он отскочил назад, уперся в дверь и плотно затворил ее; затем, как и собирался, бросил луидор привратнику, вышедшему на шум из своей каморки, и опрометью бросился к лестнице, освещенной фонарем, ухватился за перила и преодолел, спотыкаясь, с десяток ступенек…
Но тут ему показалось, что стены дома зашатались, ступени задрожали под его ногами, лестница рушится, а сам он летит в пропасть.
Однако он всего лишь потерял сознание и упал на лестницу.
IX. «НЕВЕРОЯТНЫЙ» И «ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ»
На него повеяло свежестью, и это привело его в чувство. Он обвел все еще затуманенным, тусклым взором помещение, в которое попал.
Здесь не было ничего угрожающего.
Это был будуар, служивший одновременно туалетной комнатой; стены его были обтянуты блестящим атласом серо-жемчужного цвета с орнаментом из букетов роз. Раненый лежал на софе, обитой той же тканью, что и стены.
Стоявшая позади него женщина подпирала его голову подушкой; другая, стоя подле него на коленях, обтирала его лоб благоухающей губкой.
Вот откуда возникло приятное ощущение свежести, что привело его в чувство.
Женщина или, скорее, девушка, обтиравшая лоб раненого, была миловидной и изящно одетой, но то были изящество и привлекательность субретки.
Молодой человек не стал задерживать на ней взгляда, а перевел его на другую женщину, явно хозяйку первой, и радостно вскрикнул: он узнал в ней ту самую особу, которая из окна своего дома предупредила его об опасности.
Он попытался приподняться к ней навстречу, но две белые руки легли на его плечи и удержали его на софе.
– Потише, гражданин Костер де Сен-Виктор! – сказала молодая женщина, – сначала нужно перевязать вашу рану, а затем мы посмотрим, как далеко будет дозволено зайти вашей благодарности.
– Ах, ты меня знаешь, гражданка, – промолвил молодой человек с улыбкой, обнажившей зубы ослепительной белизны; он смотрел на нее своими сияющими глазами – перед таким взглядом редкая женщина могла устоять.
– Прежде всего я позволю себе заметить, – ответила женщина, – что мужчине, который столь старательно следует моде, становится неприлично обращаться на «ты», особенно к женщинам.
– Увы! – сказал молодой человек, – именно по отношению к ним в прежней моде был какой-то смысл. Резкое и нелепое «ты», обращенное к мужчине, звучит прелестно при обращении к женщине, и мне всегда было жаль англичан: в их языке отсутствует слово «ты». Однако я слишком признателен вам, сударыня, чтобы не подчиниться; позвольте мне только повторить мой вопрос, изменив его форму… Стало быть, вы меня знаете, сударыня?
– Кто же не знает прекрасного Костера де Сен-Виктора, который стал бы королем моды и элегантности, если бы королевский титул не был упразднен?
Костер де Сен-Виктор сделал резкое движение и повернулся к женщине лицом.
– Добейтесь, чтобы королевский титул был восстановлен, сударыня, и я склонюсь перед прекрасной королевой Орелией де Сент-Амур.
– А, так вы меня знаете, гражданин Костер? – смеясь, в свою очередь спросила молодая женщина.
– Право, кто же не знает Аспазию нашего времени? Впервые я имею честь лицезреть вас вблизи, сударыня, и…
– И… что вы на это скажете?
– Я скажу, что Париж ни в чем не уступает Афинам, а Баррас
– Периклу.
– Смотрите-ка, удар по голове, полученный вами, не столь опасен, как я полагала вначале!
– Почему же?
– Да потому, что ничуть не лишил вас ума.
– Нет, – сказал Костер, целуя руку прекрасной куртизанки, – но он вполне мог бы лишить меня разума.
В тот же миг в дверь позвонили особенным образом. Рука, которую держал Костер, дрогнула; камеристка Орелии поднялась и, глядя на хозяйку с тревогой, вскричала:
– Госпожа, это гражданин генерал!
– Да, – ответила та, – я узнала его по звонку.
– Что же он скажет? – спросила камеристка.
– Ничего.
– Как ничего?
– Ничего; я ему не открою.
Куртизанка задорно покачала головой.
– Вы не откроете гражданину генералу Баррасу? – вскричала перепуганная горничная.
– Как! – воскликнул Костер де Сен-Виктор, рассмеявшись, – это гражданин Баррас?
– Он самый, и вы видите, – прибавила мадемуазель де Сент-Амур и опять засмеялась, – что он проявляет нетерпение, как простой смертный.
– Однако, госпожа… – продолжала настаивать камеристка.
– Я хозяйка в этом доме, – сказала капризная куртизанка, – мне приятно принимать господина Костера де Сен-Виктора и неприятно принимать господина Барраса. Я открываю свою дверь первому и закрываю, вернее, не открываю ее другому, вот и все.
– Простите, простите, моя великодушная хозяйка! – воскликнул Костер де Сент-Виктор, – но моя чувствительность восстает против того, чтобы вы приносили подобные жертвы, прошу вас, позвольте вашей горничной открыть двери генералу; в то время как он будет в гостиной, я уйду.
– А если я открою ему лишь с условием, что вы не уйдете?
– О, тогда я останусь, – вскричал Костер, – и даже весьма охотно, клянусь вам!
Позвонили в третий раз.
– Пойдите откройте, Сюзетта, – сказала Орелия. Сюзетта поспешила открыть входную дверь.
Орелия закрыла за горничной дверь будуара на задвижку, погасила две свечи, горевшие возле большого зеркала, отыскала Костера де Сент-Виктора в темноте и прильнула губами к его лбу со словами:
– Жди меня!
Затем она вошла в гостиную через другую дверь будуара одновременно с гражданином генералом Баррасом, входившим туда через дверь столовой.
– Ну, что я слышал, моя красавица! – сказал он, подходя к Орелии. – Говорят, что под вашими окнами устроили резню?
– Именно потому, дорогой генерал, эта глупышка Сюзетта и не решалась открыть вам дверь и мне пришлось три раза повторять ей приказ, до того она боялась, что кто-нибудь из драчунов явится сюда просить у нас убежища. Напрасно я говорила ей: «Да ведь так звонит генерал, разве вы не слышите?» Я уже решила, что мне самой придется открывать вам. Но чему я обязана удовольствием видеть вас в этот вечер?
– Сегодня премьера в театре Фейдо, и я вас похищаю, если вы хотите пойти со мной.
– Нет, спасибо; все эти выстрелы, крики и вопли взволновали меня в высшей степени; мне нездоровится, я останусь дома.
– Хорошо; но, как только пьесу сыграют, я вернусь к вам и попрошу накормить меня ужином.
– Ах! Вы меня не предупредили, и поэтому мне совершенно нечего вам предложить.
– Не беспокойтесь, милая красавица, я зайду к Гарши, и он пришлет вам суп из раков, бешамель, холодного фазана, немного креветок, сыр под глазурью и фрукты – одним словом, всякие пустяки.
– Дорогой друг, будет лучше, если вы позволите мне прилечь; я клянусь вам, что буду чудовищно мрачной.
– Я не запрещаю вам ложиться. Вы поужинаете в постели и будите хмуриться сколько угодно.
– Вы на этом настаиваете?
– Скорее умоляю вас: вам известно, сударыня, что в этом доме распоряжаетесь только вы; каждый получает здесь приказы, и я всего лишь покорнейший из ваших слуг.
– Как же можно отказать человеку, который говорит такие слова? Ступайте в театр Фейдо, монсеньер, и ваша покорная служанка будет ждать вас.
– Дорогая Орелия, вы просто восхитительны, и я не знаю, почему я до сих пор не приказал загородить ваши окна решетками, как окна Розины.
– К чему? Вы же граф Альмавива.
– Не прячется ли в вашей спальне какой-нибудь Керубино?
– Я не стану говорить вам: «Вот ключ» – а скажу лишь: «Он в двери».
– Хорошо, судите сами, до чего я великодушен: если кто-нибудь там, я дам ему время скрыться. Итак, до скорой встречи, моя прекрасная богиня любви. Ждите меня через час.
– Ступайте! Когда вернетесь, перескажете мне пьесу; это доставит мне больше удовольствия, чем смотреть, как ее играют.
– Хорошо, но я не берусь ее спеть.
– Когда я хочу послушать пение, любезный друг, я посылаю за Гара.
– И между прочим, дорогая Орелия, мне кажется, что вы посылаете за ним слишком часто.
– О! Будьте покойны, госпожа де Крюденер следует за ним как тень, и, выходит, стоит на страже ваших интересов. – Они вместе пишут роман.
– Да, в жизни.
– Это вас, часом, не злит?
– Нет, право; это занятие не приносит достаточного дохода, и я оставляю его уродливым и богатым светским женщинам.
– Спрашиваю еще раз: вы не хотите пойти со мной в театр?
– Спасибо!
– Ну, тогда до свидания.
– До свидания.
Орелия проводила генерала до двери гостиной, а Сюзетта – до входной двери, которую она закрыла за ним на три оборота ключа.
Обернувшись, прекрасная куртизанка увидела Костера де Сен-Виктора на пороге своего будуара.
Она вздохнула. Он был поразительно красив!
X. ДВА ПОРТРЕТА
Костер де Сен-Виктор не пользовался пудрой, которая снова вошла в моду; он не заплетал свои волосы в каденетки, не взбивал гребнем, а носил распущенными и завитыми; его локоны были иссиня-черными, как гагат; такого же цвета были и ресницы, обрамлявшие его большие голубые, словно сапфир, глаза; они в соответствии с выражением, которое им хотели придать, смотрели властно либо кротко. Его лицо, слегка побледневшее от потери крови, было матово-молочного цвета; тонкий и прямой нос – безупречной формы; полные алые губы скрывали великолепные зубы, а фигура, облаченная в костюм того времени, подчеркивавший ее достоинства, казалось, была создана по образу и подобию Антиноя.
С минуту молодые люди молча смотрели друг на друга.
– Вы слышали? – спросила Орелия.
– Да, увы! – сказал Костер.
– Он ужинает со мной, и это по вашей вине.
– Как?
– Вы заставили меня открыть ему дверь.
– И вам неприятно, что он будет ужинать с вами?
– Разумеется!
– В самом деле?
– Клянусь вам! Я не настроена сегодня вечером любезничать с теми, кто мне не нравится.
– А с тем, кто бы вам понравился?
– Ах! С этим человеком я вела бы себя очень мило, – сказала Орелия.
– Ну, а если я найду средство помешать ему отужинать с вами? – спросил Костер.
– Что же дальше?
– Кто будет ужинать вместо него?
– Что за вопрос! Тот, кто найдет средство, чтобы его здесь не было.
– С этим человеком вы не будете хмуриться?
– О нет!
– Доказательство?
Прекрасная дева любви подставила ему свою щеку.
Он прижался к ней губами.
В этот миг снова раздался звонок.
– Ах! На сей раз я вас предупреждаю, – сказал Костер де Сен-Виктор, – если это тот, кто по глупости решил вернуться, я не уйду.
Появилась Сюзетта.
– Следует ли открывать, госпожа? – спросила она растерянно.
– О Господи! Да, мадемуазель, откройте! Сюзетта открыла дверь.
На пороге стоял мужчина с большой плоской корзиной на голове. Он вошел и сказал:
– Ужин гражданина генерала Барраса.
– Вы слышите? – спросила Орелия.
– Да, – ответил «невероятный», – но, клянусь честью, он его не отведает.
– Следует ли все же накрывать на стол? – спросила Сюзетта со смехом.
– Да, – ответил молодой человек, бросаясь к двери, – если не он, то кто-нибудь другой его съест.
Орелия смотрела ему вслед, пока он не вышел. Когда дверь за ним закрылась, она повернулась к своей камеристке и сказала:
– Займемся моим туалетом, Сюзетта! Сделай меня как можно красивее.
– Для кого же из двоих госпожа хочет стать красивой?
– Я еще не знаю, а пока сделай меня красивой… для меня самой. Сюзетта тотчас же принялась за дело.
Мы уже описывали костюмы щеголих того времени, а Орелия де Сент-Амур была щеголихой.
Она была родом из Прованса, из хорошей семьи и играет в то время, когда мы включаем ее в повествование, ту роль, что ей отводится нами; мы считаем своим долгом оставить ей подлинное имя, под которым она предстает в архивах тогдашней полиции.
Ее судьба была типичной для большинства женщин класса, для которого термидорианский переворот стал триумфом. Она была бедной девушкой, и в 1790 году ее соблазнил молодой дворянин: он заставил ее покинуть семью и увез в Париж; затем он эмигрировал, вступил в армию Конде и был убит в 1793 году; она осталась одна, не имея ничего, кроме своих девятнадцати лет, лишившись всякой поддержки, кроме своей красоты. Затем ее подобрал откупщик, и вскоре она приобрела, если говорить о роскоши, гораздо больше, чем потеряла.
Однако откупщики были преданы суду. Покровитель прекрасной Орелии оказался в числе двадцати семи человек, казненных вместе с Лавуазье 8 мая 1794 года.
Перед смертью он передал ей в собственность довольно значительную сумму (до этого она получала с нее только ренту). Таким образом, не обладая большим состоянием, прекрасная Орелия ни в чем не нуждалась.
Наслышанный о ее красоте и хороших манерах, Баррас явился к ней и, пробыв подобающее время сверхштатным поклонником, был наконец признан.
Баррас, в ту пору очень видный мужчина лет сорока, был из знатной провансальской семьи; кому-то его дворянское происхождение кажется сомнительным, но для тех, кто знает, что тогда говорили: «Древний, как скалы Прованса, знатный, как род Баррасов», – это бесспорный факт.
В восемнадцать лет он был младшим лейтенантом в Лангедокском полку, затем оставил службу и отправился к дяде, губернатору Иль-де-Франса. Во время кораблекрушения у Коромандельского берега он едва не погиб, но, к счастью, успел ухватиться за снасти и благодаря своему мужеству и хладнокровию смог добраться до острова, населенного дикарями. Он прожил там месяц вместе с другими спасшимися. Наконец пришла помощь, и их перевезли в Пондишери. В 1788 году он вернулся во Францию, где его ожидало большое состояние.
Во время созыва Генеральных штатов Баррас, подобно Мирабо, не колебался: выставил свою кандидатуру от третьего сословия и был избран. 14 июля он отличился во время взятия Бастилии; будучи членом Конвента, голосовал за казнь короля и в качестве депутата был послан в Тулон, когда город был отвоеван у англичан. Нам известно его донесение по этому поводу: он предложил попросту разрушить Тулон.
Вернувшись в Конвент, он принимал активное участие во всех крупных событиях Революции, в частности в перевороте 9 термидора, так что, когда была предложена новая конституция, ему, казалось, суждено было стать одним из пяти членов Директории.
Мы упомянули о возрасте Барраса и отметили, что он был красив. Это был мужчина ростом в пять футов и шесть дюймов, с прекрасной шевелюрой (он ее пудрил, чтобы скрыть раннюю седину), с чудесными глазами, прямым носом и полными губами красивой формы. Он не подражал утрированным манерам «золотой молодежи» и следовал моде, не выходя за рамки элегантности, приличествовавшей его возрасту.
Что касается прекрасной Орелии де Сент-Амур, ей едва минул двадцать один год; она достигла совершеннолетия и входила в пору расцвета женской красоты, который приходится, по нашему мнению, на возраст от двадцати одного года до тридцати пяти лет.
Это была чрезвычайно изысканная, чрезвычайно чувственная и чрезвычайно впечатлительная натура, сочетающая в себе одновременно свойства цветка, плода и женщины: аромат, сочность и прелесть.
Орелия была высокой и от этого на первый взгляд казалась немного худощавой, но благодаря костюму, который носили в ту пору, легко было заметить, что ее изящество было сродни облику Дианы Жана Гужона; ее светлые волосы были темно-рыжеватого оттенка, как и волосы тициановской Магдалины. Она была восхитительной со своей прической на греческий лад, с голубыми бархатными лентами в волосах; но когда в конце ужина она распускала локоны, падавшие ей на плечи, и встряхивала ими, чтобы они уподобились венцу, когда ее свежие, как камелии или персики, щеки выглядывали из рыжей гривы, оттенявшей черные брови, светло-голубые глаза, алые губы и жемчужные зубы, когда в ее розовых ушах сверкали грозди бриллиантов, – она становилась бесподобной.
Эта роскошная красота расцвела всего лишь за два года. Юная девушка, преисполненная колебаний и сожалений, женщина, которая уступает, но не отдается до конца, осталась в прошлом вместе с ее первым любовником – единственным мужчиной, которого она любила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92