Дело в другом: восхищаясь тут моим здравым смыслом, вы попросту лицемерили.
Шевардин на минуту потерял голос.
— Святоша… — просипел он. — Моралист хренов. Выскочка… Я — лицемерил…? А как тогда назвать то, что ты сделал? Если мы сейчас… сдадимся Союзу… Если вся эта кровь, что лилась из-за тебя… лилась зря… То она вся на твоих руках, Верещагин! Вся, до последней капли! И ты ее не смоешь. Я тебя понял, Верещагин. Я тебя поймал. Ты вроде Лучникова. Только ты хочешь наоборот: не Крым отдать Союзу, а Союз — Крыму. Вербуешь их в нашу армию? Хочешь спасти их души? Ни хрена у тебя не выйдет: у них нет душ, у них там труха. Они это крестиком вышили на твоей шкуре, а если ты еще не понял этого, то ты просто дурак.
— Дмитрий Сергеевич, возьмите себя в руки. Тошно на вас смотреть…
Шевардин открыл рот и хотел сказать еще что-то, но тут по стенам пробежал блик от машинных фар, а во дворе под шинами зашуршал гравий.
— Кутасов, — сообщил Шеин, выглянув в окно.
По лестнице из гостиной поднимались двое. Кутасов и Воронов.
— Полковник Шевардин, вы арестованы по обвинению в заговоре, — сказал Воронов. — Оставайтесь в кресле, руки на стол.
— Ф-фух… Как он мне надоел… — Верещагин отлепил от сгиба локтя никотиновый пластырь. — Забирайте ваше имущество, полковник.
— Спасибо, — Воронов отлепил плоский микрофончик и спрятал в карман.
Шевардин переводил взгляд с одного на другого, и наконец остановил его на Верещагине.
— Сука, — жутко сказал он. — Стукач. Поганый доносчик. Красноармейский выблядок. Цыганская рожа… Главштабовский жополиз. Рогоносец…
— Полегче, господин полковник… — лицо Верещагина оставалось неподвижным. — Князь Волынский-Басманов сказал значительно меньше… Правда, я тогда хуже держал себя в руках и был в худшей форме. Вы ведь потом не встанете.
— I wish you were tortured to death!
Верещагин еще какое-то мгновение, казалось, был готов ударить, а потом сник.
— Я могу идти, господин Воронов? Я устал и хочу спать…
— Нет, Арт, к сожалению, — ответил за осваговца Кутасов. — Сейчас мы трое поедем в Главштаб. В СССР военный переворот.
— Что?
— Путч. Власть захватили ортодоксальные коммунисты.
Шевардин внезапно расхохотался, показывая пальцем на Верещагина. Они уже спускались по лестнице вниз, навстречу им поднималась охрана, а сверху все доносился смех…
— Не принимайте слишком близко к сердцу, — Кутасов истолковал выражение лица Верещагина по-своему. — Он вышел из себя и говорил не то, что думал.
— Да нет, именно то, что думал…
Мимо летели черно-желтые столбики ограждения, море за ними обретало цвет.
— Мы потеряли еще одного хорошего командира дивизии, — покачал головой Артем.
* * *
С утра по всем советским каналам шло «Лебединое озеро».
Молодой метался по анфиладам Форосской резиденции, разом похудев килограмм на пять. В одиннадцать утра временный премьер Кублицкий-Пиоттух все-таки смог встретиться с ним.
Встреча продолжалась около четырех часов, после чего высокие договаривающиеся стороны пообедали, и вновь сели за стол переговоров.
К десяти часам вечера основные договоренности были достигнуты. Остров Крым прекращал войну против СССР и присоединялся к Союзу на добровольной основе, сохраняя свой государственный строй, свои законы, свою валюту и свою армию. Это было заверено подписью Генерального Секретаря ЦК КПСС.
Оставался сущий пустяк: разобраться с кучкой узурпаторов, объявивших себя Государственным Комитетом по Чрезвычайным Ситуациям.
Крым не спешил огласить договор. На переворот в СССР он ответил гробовым молчанием. Вернее, прошла информация об официальном ужине, который дал Временный Премьер в честь советского лидера. Камера позволила любопытным оценить туалет супруги Генерального Секретаря и посочувствовать самому Молодому, который никак не мог обжиться в смокинге.
* * *
Москва, ночь с 20 на 21 июня 1980 года
…Мирный пассажирский «Боинг-747» совершал регулярный рейс «Стамбул-Москва». На борту он нес около трех сотен пассажиров и несколько тонн их багажа.
Он сел в аэропорту около 10 часов вечера.
Через пятнадцать минут «Шереметьево-2» прекратило все рейсы. Прилетавшие самолеты садились на резервную полосу и отводились к терминалам на неопределенный срок. Комендант аэропорта отказывался сообщить, когда их отпустят. По правде говоря, ему было совсем не до них: аэропорт принимал один за другим «Антеи», на которых в Москву перебрасывался 549-й мотострелковый полк под командованием полковника Милютина.
По тяжелым, мощным аппарелям съезжали из чрева воздушных машин БМП и танки, а самолеты, разгрузившись и заправившись, начинали очередной разбег по полосе.
Кроме 549-го мотострелкового полка была переброшена еще одна часть. Ее машины отличались от советских БМП даже в темноте.
Командир Таманской дивизии, получив около полуночи тревожный звонок от Государственного Комитета по Чрезвычайной Ситуации, пообещал как можно скорее ввести в Столицу войска. Но почему-то вверенная ему дивизия не торопилась пересекать линию Кольцевой Дороги.
Дело в том, что еще раньше комдив получил другой звонок — от коллеги, в ведомстве которого находилась Кантемировская дивизия. В голосе коллеги звучали сомнения. Достоверно было известно: КГБ не поддерживает ГКЧС. “Альфа” сейчас прикрывает в аэропорту высадку неизвестной части. Часть советская: машины наши.
Положение усугубилось третьим звонком: из Шереметьево-2 позвонил свергнутый было Генеральный, который потребовал поддержать законную власть Генсека и пригрозил всеми карами земными тем, кто будет выступать на стороне путчистов.
Четвертый звонок — снова из ГКЧС — содержал еще более категоричный приказ выбросить врага из Шереметьево и не допустить его до самой Первопрестольной.
Комдивы приняли соломоново решение. Как только их дивизии были готовы, они отдали приказ на выступление. Но, поскольку в таких вопросах ничего не решается и не делается с кондачка, подготовка была проведена очень тщательно и заняла немало времени. К тому времени, как войска дошли до Москвы, оказалось, что враг уже в городе. Дабы избежать жертв и разрушений, обе дивизии заблокировали все выезды из столицы. Верные Генеральному Секретарю войска теперь можно было уничтожить довольно быстро. Но почему, собственно, комдивы должны выступать против Генерального — против законной власти! — и поддерживать ГКЧС, если еще не ясно, кто кого?
Холодный и чистый, как колодезная вода, майский рассвет застал кордоны 549-го мотострелкового полка на окраинах Москвы против кордонов Таманской дивизии.
Старший лейтенант — таманец Полупанов — выбрался из своего танка на броню, достал из кармана пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Колесико вылетело и, отпрыгнув от брони, укатилось в придорожную траву.
Костя Полупанов выматерился, потом крикнул в сторону заставы противника:
— Эй, ребята! Спички есть?
Из танка вылез офицер с погонами лейтенанта и бросил Косте что-то, тускло блеснувшее в утреннем свете.
Полупанов легко поймал добычу одной рукой — тяжеленькая латунная зажигалка исправно вспыхнула ровным треугольным пламенем и внесла свой вклад в отравление молодого организма никотином.
— Спасибо! — крикнул Костя, бросая зажигалку обратно. Настоящая «Зиппо», отметил он запоздало. И где только взяли…
Костя Полупанов был парнем невеликого ума, да еще и не выспавшимся. Иначе он задал бы себе вопрос: а что это за 549-й полк, и откуда он тут взялся?
Любой из офицеров организационного отдела генштаба рангом повыше сказал бы Косте, что 549-го полка не существует в природе.
Э, нет, господа. Может, 549-го полка и не существует, но зажигалка «Зиппо», от которой прикурил Костя Полупанов, была вполне реальной.
А вот офицер аналитического отдела ГРУ на это ответил бы: правильно, 549-го полка не существует в Советской Армии, а вот в Крымских вооруженных силах он очень даже существует. Только он более широко известен неофициальным названием: это так называемый «Красный полк», организация и вооружение которого в точности повторяют организацию и вооружение советского мотострелкового полка.
Но в эти высокие материи Костя Полупанов совершенно не вдавался. Он надел шлемофон и залез обратно в танк — ожидать дальнейшего поворота событий. Прикажут — он шваркнет из пушки в парня, давшего ему закурить. А тому прикажут — он шваркнет в Костю. А может, никто ни в кого не шваркнет, а они мирно разъедутся…
Такой исход событий устраивал лейтенанта Полупанова больше всего.
К вечеру телефоны в Кремле замолчали. Те, кто еще вчера клялся во всемерной верности хозяевам страны, сегодня наперебой звонили в Шереметьево, передавая Молодому заверения в своей по-гроб-жизни лояльности. Молодой, твердо зная цену этим заверениям оптом и в розницу, тем не менее перестал глотать димедрол. В конце концов, качинцы, держащие аэродром под контролем, как минимум, помогут ему смыться.
Но все же он не решался ехать в Москву, пока ГКЧС не сдастся официально.
Добило ГКЧСовцев известие о том, что командиры военных округов предали. Еще бы они не предали: с падением высшего армейского эшелона, поддержавшего ГКЧС, открывался такой широкий и светлый путь наверх, что у генералов закружились головы.
Власть, еще вчера такая плотная, осязаемая, внезапно рассыпалась в руках и утекла между пальцами, как песок… Да нет — как пепел. Именно это, а не страх ареста, позора или смерти, ранило Портретов больнее всего.
Первым не выдержал Министр Внутренних Дел. Запершись в своем кабинете (оттуда открывался прекрасный вид на перекрывшие улицу «Святогоры»), он достал из сейфа бутылку водки и пистолет. Тридцать пять лет беспорочной службы, дача в Завидове, «кремлевка», загранпоездки — все обернулось дерьмом и ухнуло в ту самую трубу. МВДшник выпил прямо из горла, закусил сосиской из банки. Он не мог пить, не закусывая, его от этого тошнило. То, что им будут шить — это 62-я статья, измена Родине. В лучшем случае — лагерь «Белый Лебедь». Что такое «Белый Лебедь», генерал знал не понаслышке. Поэтому он осушил бутылку до половины. Этого, решил он, пожалуй хватит. Только бы не было осечки… Если будет осечка, силы второй раз нажать на курок он не найдет, сколько ни выпьет.
Но, уже поднося пистолет к виску, он все-таки надеялся и молился, чтобы вышла осечка, а вдруг случится чудо и все пойдет в правильную сторону, и в «Белый Лебедь» запроторят суку Молодого… Надежда трепыхалась в нем до последней секунды, и выплеснулась через здоровенную дыру в башке, потому что осечки не было…
Вот после этого ГКЧСовцы капитулировали.
23. Drumming-out
Командующий армией в своих действиях, успех которых никогда не обеспечен,…не должен бояться судебной ответственности. Он несет совсем иную ответственность перед Богом за жизнь многих тысяч людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свободу и состояние.
Мольтке-старший, “Военные поучения”
Неблагодарное это занятие — бить красных.
Фильм “Свой среди чужих, чужой среди своих”
Ялта, 21 июля 1980, 1130-1230
Двое генералов сидели по разные стороны длинного дубового стола чиппендейловской работы. У них был усталый вид, как, впрочем, и у всех высших политиков в Крыму и в Союзе. Ночами они участвовали в закрытых совещаниях, где обсуждали условия, выдвинутые сегодня противной стороной и решали, какие из них принять, какие — отклонить, о чем можно торговаться и спорить, а что не подлежит обсуждению. Утром же они возвращались за стол переговоров, и снова нащупывали дорогу к согласию, громоздя компромисс на компромисс и натыкаясь на завалы запретов.
Существование форсиз как части Советской Армии постепенно приобретало таким образом какие-то правовые рамки. Остров Крым надежно швартовался к советскому берегу — то ли трофей, то ли брандер.
Но, кроме вопросов важных, касающихся количества и размещения войск, совместных учений и охраны границ, были и вопросы, неважные на первый взгляд, но имеющие принципиальное, идеологическое значение.
— Что насчет пункта восемнадцать-а? — спросил советский генерал, получивший ночью послабление насчет этого пункта и строгое указание насчет пункта восемнадцать-б.
— Этот вопрос не подлежит обсуждению, — ответил генерал Павлович, получивший строгое указание насчет пункта восемнадцать-а и послабление относительно восемнадцать-б. — Ни один участник проекта «Дон» не будет выдан, ни один крымский офицер, совершивший против советских военнослужащих воинское преступление, не покинет территории Острова. Все они останутся здесь или понесут наказание здесь. Мы согласны на советских наблюдателей, которые могут присутствовать на судебных процессах, на совместные трибуналы, но отсюда наши военные преступники никуда не уедут.
— Но это же несправедливо. Советские военнослужащие, которые совершили воинские преступления, в таком случае тоже должны быть подвергнуты нашему трибуналу на нашей территории.
— При наличии крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала? — спросил Павлович.
— Мы согласны на присутствие крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала, — кивнул советский генерал. — Но у вас, кажется, есть кое-какие замечания, так сказать… персонального характера.
— Мы решительно требуем выдачи всех интернированных. Подчеркиваю: всех. Поименно, согласно спискам. Крымские политические деятели должны уже завтра оказаться на территории посольств Великобритании, Франции, США, Швеции и Норвегии.
Советский генерал на несколько секунд опустил веки, словно обсуждая сам с собой требование противной стороны.
— У нас есть свои требования. Некоторые крымские военные преступники… Во всяком случае, виновники этой провокации… Поймите, мы не сможем достигнуть никаких соглашений, если этот человек будет по-прежнему командовать дивизией. Он должен понести ответственность за свои действия. Кто-то должен нести за все это ответственность… СССР ждет от Крыма жеста доброй воли…
— И… насколько широкого жеста?
— Это не такой уж принципиальный вопрос, — сказал советский генерал. — Никто не требует крови… Но продемонcтрировать добрую волю необходимо.
— Согласен.
— Мы можем считать, что достигли соглашения по пункту 18?
— Пожалуй, можем, — кивнул Павлович.
* * *
Аэро-Симфи, 25 июля, 1050 — 1120
— Сигарету, полковник? — предложил подполковник Огилви.
— Спасибо, я не курю.
— Тогда виски?
— В такую жару? — удивился Верещагин.
— А как еще прикажете переносить весь этот балаган? — подполковник с ненавистью одернул парадную форму. — Почетный караул, hell damn this world! Или вы скажете, что вам это нравится?
— Не нравится, сэр.
— О, господи — командир Корниловской Дивизии говорит мне «сэр»! Меня зовут Брайан, господин полковник. Не «сэр», а Брайан… Я так и понял, что это наказание! Самое подлое наказание, которое они смогли придумать — вот этот самый «почетный караул». Стой тут, увешанный аксельбантами, как елка на Xmas… Потей… И еще этот drumming-out.
— Не понял?…
— Drumming-out, я говорю! Вы плохо понимаете английский? Чертов спектакль. Когда из самолета покажется Лучников и эта его команда, мои ребята будут по мере их продвижения выполнять команду «налево-кругом». Знаете, полковник, исходи эта инициатива от них самих, я бы только порадовался. Но когда вонючие штабисты, которые еще два месяца назад хлопали Лучникову так, что у них потом ладони зудели три дня, когда эти buggers приказывают мне устроить «выбарабанивание»… Куда вы?
— Простите, мне нужно поговорить кое с кем из моих людей.
В толпе танкистов Барлоу выделялся в первую очередь ростом. Самый высокий изорлов-алексеевцев мог бы достать ему макушкой до кончика носа, если бы встал на цыпочки.
— Сережа! — окликнул его Арт. — На два слова.
— …Тот, кто был зачат непалкой и непальцем, — объяснил танкистам поручик, выбираясь из их толпы.
Танкисты захохотали, их вахмистр хлопнул Барлоу по плечу.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Сергей вытянулся перед Верещагиным.
— Подполковник Огилви поведал мне о любопытных планах командования, — тихо сказал Верещагин. — Кто-то из устроителей нашего маленького праздника хочет учинить Лучникову «выбарабанивание». Ты случайно не в курсе?
Сергей смутился. По лицу было видно, что он в курсе.
— Так. — Верещагин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил узел галстука. — Тогда вопрос: почему не в курсе я?
— Его благородие… — Барлоу слегка покраснел, — велел, чтобы… Ну, одним словом, он не велел вам говорить.
— Подполковник Ровенский не велел говорить мне о своих планах?
— Это не его планы.
— Добро… — Верещагин задумался на миг, — Сергей, я хочу видеть батальон до последнего человека. Через пять минут.
— Слушаюсь, сэр!
Мгновенное движение в толпе, серия окликов, и вот измассы разнородных мундиров выделились и выстроились четыре шеренги в хаки с черным — корниловские горные егеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Шевардин на минуту потерял голос.
— Святоша… — просипел он. — Моралист хренов. Выскочка… Я — лицемерил…? А как тогда назвать то, что ты сделал? Если мы сейчас… сдадимся Союзу… Если вся эта кровь, что лилась из-за тебя… лилась зря… То она вся на твоих руках, Верещагин! Вся, до последней капли! И ты ее не смоешь. Я тебя понял, Верещагин. Я тебя поймал. Ты вроде Лучникова. Только ты хочешь наоборот: не Крым отдать Союзу, а Союз — Крыму. Вербуешь их в нашу армию? Хочешь спасти их души? Ни хрена у тебя не выйдет: у них нет душ, у них там труха. Они это крестиком вышили на твоей шкуре, а если ты еще не понял этого, то ты просто дурак.
— Дмитрий Сергеевич, возьмите себя в руки. Тошно на вас смотреть…
Шевардин открыл рот и хотел сказать еще что-то, но тут по стенам пробежал блик от машинных фар, а во дворе под шинами зашуршал гравий.
— Кутасов, — сообщил Шеин, выглянув в окно.
По лестнице из гостиной поднимались двое. Кутасов и Воронов.
— Полковник Шевардин, вы арестованы по обвинению в заговоре, — сказал Воронов. — Оставайтесь в кресле, руки на стол.
— Ф-фух… Как он мне надоел… — Верещагин отлепил от сгиба локтя никотиновый пластырь. — Забирайте ваше имущество, полковник.
— Спасибо, — Воронов отлепил плоский микрофончик и спрятал в карман.
Шевардин переводил взгляд с одного на другого, и наконец остановил его на Верещагине.
— Сука, — жутко сказал он. — Стукач. Поганый доносчик. Красноармейский выблядок. Цыганская рожа… Главштабовский жополиз. Рогоносец…
— Полегче, господин полковник… — лицо Верещагина оставалось неподвижным. — Князь Волынский-Басманов сказал значительно меньше… Правда, я тогда хуже держал себя в руках и был в худшей форме. Вы ведь потом не встанете.
— I wish you were tortured to death!
Верещагин еще какое-то мгновение, казалось, был готов ударить, а потом сник.
— Я могу идти, господин Воронов? Я устал и хочу спать…
— Нет, Арт, к сожалению, — ответил за осваговца Кутасов. — Сейчас мы трое поедем в Главштаб. В СССР военный переворот.
— Что?
— Путч. Власть захватили ортодоксальные коммунисты.
Шевардин внезапно расхохотался, показывая пальцем на Верещагина. Они уже спускались по лестнице вниз, навстречу им поднималась охрана, а сверху все доносился смех…
— Не принимайте слишком близко к сердцу, — Кутасов истолковал выражение лица Верещагина по-своему. — Он вышел из себя и говорил не то, что думал.
— Да нет, именно то, что думал…
Мимо летели черно-желтые столбики ограждения, море за ними обретало цвет.
— Мы потеряли еще одного хорошего командира дивизии, — покачал головой Артем.
* * *
С утра по всем советским каналам шло «Лебединое озеро».
Молодой метался по анфиладам Форосской резиденции, разом похудев килограмм на пять. В одиннадцать утра временный премьер Кублицкий-Пиоттух все-таки смог встретиться с ним.
Встреча продолжалась около четырех часов, после чего высокие договаривающиеся стороны пообедали, и вновь сели за стол переговоров.
К десяти часам вечера основные договоренности были достигнуты. Остров Крым прекращал войну против СССР и присоединялся к Союзу на добровольной основе, сохраняя свой государственный строй, свои законы, свою валюту и свою армию. Это было заверено подписью Генерального Секретаря ЦК КПСС.
Оставался сущий пустяк: разобраться с кучкой узурпаторов, объявивших себя Государственным Комитетом по Чрезвычайным Ситуациям.
Крым не спешил огласить договор. На переворот в СССР он ответил гробовым молчанием. Вернее, прошла информация об официальном ужине, который дал Временный Премьер в честь советского лидера. Камера позволила любопытным оценить туалет супруги Генерального Секретаря и посочувствовать самому Молодому, который никак не мог обжиться в смокинге.
* * *
Москва, ночь с 20 на 21 июня 1980 года
…Мирный пассажирский «Боинг-747» совершал регулярный рейс «Стамбул-Москва». На борту он нес около трех сотен пассажиров и несколько тонн их багажа.
Он сел в аэропорту около 10 часов вечера.
Через пятнадцать минут «Шереметьево-2» прекратило все рейсы. Прилетавшие самолеты садились на резервную полосу и отводились к терминалам на неопределенный срок. Комендант аэропорта отказывался сообщить, когда их отпустят. По правде говоря, ему было совсем не до них: аэропорт принимал один за другим «Антеи», на которых в Москву перебрасывался 549-й мотострелковый полк под командованием полковника Милютина.
По тяжелым, мощным аппарелям съезжали из чрева воздушных машин БМП и танки, а самолеты, разгрузившись и заправившись, начинали очередной разбег по полосе.
Кроме 549-го мотострелкового полка была переброшена еще одна часть. Ее машины отличались от советских БМП даже в темноте.
Командир Таманской дивизии, получив около полуночи тревожный звонок от Государственного Комитета по Чрезвычайной Ситуации, пообещал как можно скорее ввести в Столицу войска. Но почему-то вверенная ему дивизия не торопилась пересекать линию Кольцевой Дороги.
Дело в том, что еще раньше комдив получил другой звонок — от коллеги, в ведомстве которого находилась Кантемировская дивизия. В голосе коллеги звучали сомнения. Достоверно было известно: КГБ не поддерживает ГКЧС. “Альфа” сейчас прикрывает в аэропорту высадку неизвестной части. Часть советская: машины наши.
Положение усугубилось третьим звонком: из Шереметьево-2 позвонил свергнутый было Генеральный, который потребовал поддержать законную власть Генсека и пригрозил всеми карами земными тем, кто будет выступать на стороне путчистов.
Четвертый звонок — снова из ГКЧС — содержал еще более категоричный приказ выбросить врага из Шереметьево и не допустить его до самой Первопрестольной.
Комдивы приняли соломоново решение. Как только их дивизии были готовы, они отдали приказ на выступление. Но, поскольку в таких вопросах ничего не решается и не делается с кондачка, подготовка была проведена очень тщательно и заняла немало времени. К тому времени, как войска дошли до Москвы, оказалось, что враг уже в городе. Дабы избежать жертв и разрушений, обе дивизии заблокировали все выезды из столицы. Верные Генеральному Секретарю войска теперь можно было уничтожить довольно быстро. Но почему, собственно, комдивы должны выступать против Генерального — против законной власти! — и поддерживать ГКЧС, если еще не ясно, кто кого?
Холодный и чистый, как колодезная вода, майский рассвет застал кордоны 549-го мотострелкового полка на окраинах Москвы против кордонов Таманской дивизии.
Старший лейтенант — таманец Полупанов — выбрался из своего танка на броню, достал из кармана пачку сигарет и чиркнул зажигалкой. Колесико вылетело и, отпрыгнув от брони, укатилось в придорожную траву.
Костя Полупанов выматерился, потом крикнул в сторону заставы противника:
— Эй, ребята! Спички есть?
Из танка вылез офицер с погонами лейтенанта и бросил Косте что-то, тускло блеснувшее в утреннем свете.
Полупанов легко поймал добычу одной рукой — тяжеленькая латунная зажигалка исправно вспыхнула ровным треугольным пламенем и внесла свой вклад в отравление молодого организма никотином.
— Спасибо! — крикнул Костя, бросая зажигалку обратно. Настоящая «Зиппо», отметил он запоздало. И где только взяли…
Костя Полупанов был парнем невеликого ума, да еще и не выспавшимся. Иначе он задал бы себе вопрос: а что это за 549-й полк, и откуда он тут взялся?
Любой из офицеров организационного отдела генштаба рангом повыше сказал бы Косте, что 549-го полка не существует в природе.
Э, нет, господа. Может, 549-го полка и не существует, но зажигалка «Зиппо», от которой прикурил Костя Полупанов, была вполне реальной.
А вот офицер аналитического отдела ГРУ на это ответил бы: правильно, 549-го полка не существует в Советской Армии, а вот в Крымских вооруженных силах он очень даже существует. Только он более широко известен неофициальным названием: это так называемый «Красный полк», организация и вооружение которого в точности повторяют организацию и вооружение советского мотострелкового полка.
Но в эти высокие материи Костя Полупанов совершенно не вдавался. Он надел шлемофон и залез обратно в танк — ожидать дальнейшего поворота событий. Прикажут — он шваркнет из пушки в парня, давшего ему закурить. А тому прикажут — он шваркнет в Костю. А может, никто ни в кого не шваркнет, а они мирно разъедутся…
Такой исход событий устраивал лейтенанта Полупанова больше всего.
К вечеру телефоны в Кремле замолчали. Те, кто еще вчера клялся во всемерной верности хозяевам страны, сегодня наперебой звонили в Шереметьево, передавая Молодому заверения в своей по-гроб-жизни лояльности. Молодой, твердо зная цену этим заверениям оптом и в розницу, тем не менее перестал глотать димедрол. В конце концов, качинцы, держащие аэродром под контролем, как минимум, помогут ему смыться.
Но все же он не решался ехать в Москву, пока ГКЧС не сдастся официально.
Добило ГКЧСовцев известие о том, что командиры военных округов предали. Еще бы они не предали: с падением высшего армейского эшелона, поддержавшего ГКЧС, открывался такой широкий и светлый путь наверх, что у генералов закружились головы.
Власть, еще вчера такая плотная, осязаемая, внезапно рассыпалась в руках и утекла между пальцами, как песок… Да нет — как пепел. Именно это, а не страх ареста, позора или смерти, ранило Портретов больнее всего.
Первым не выдержал Министр Внутренних Дел. Запершись в своем кабинете (оттуда открывался прекрасный вид на перекрывшие улицу «Святогоры»), он достал из сейфа бутылку водки и пистолет. Тридцать пять лет беспорочной службы, дача в Завидове, «кремлевка», загранпоездки — все обернулось дерьмом и ухнуло в ту самую трубу. МВДшник выпил прямо из горла, закусил сосиской из банки. Он не мог пить, не закусывая, его от этого тошнило. То, что им будут шить — это 62-я статья, измена Родине. В лучшем случае — лагерь «Белый Лебедь». Что такое «Белый Лебедь», генерал знал не понаслышке. Поэтому он осушил бутылку до половины. Этого, решил он, пожалуй хватит. Только бы не было осечки… Если будет осечка, силы второй раз нажать на курок он не найдет, сколько ни выпьет.
Но, уже поднося пистолет к виску, он все-таки надеялся и молился, чтобы вышла осечка, а вдруг случится чудо и все пойдет в правильную сторону, и в «Белый Лебедь» запроторят суку Молодого… Надежда трепыхалась в нем до последней секунды, и выплеснулась через здоровенную дыру в башке, потому что осечки не было…
Вот после этого ГКЧСовцы капитулировали.
23. Drumming-out
Командующий армией в своих действиях, успех которых никогда не обеспечен,…не должен бояться судебной ответственности. Он несет совсем иную ответственность перед Богом за жизнь многих тысяч людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свободу и состояние.
Мольтке-старший, “Военные поучения”
Неблагодарное это занятие — бить красных.
Фильм “Свой среди чужих, чужой среди своих”
Ялта, 21 июля 1980, 1130-1230
Двое генералов сидели по разные стороны длинного дубового стола чиппендейловской работы. У них был усталый вид, как, впрочем, и у всех высших политиков в Крыму и в Союзе. Ночами они участвовали в закрытых совещаниях, где обсуждали условия, выдвинутые сегодня противной стороной и решали, какие из них принять, какие — отклонить, о чем можно торговаться и спорить, а что не подлежит обсуждению. Утром же они возвращались за стол переговоров, и снова нащупывали дорогу к согласию, громоздя компромисс на компромисс и натыкаясь на завалы запретов.
Существование форсиз как части Советской Армии постепенно приобретало таким образом какие-то правовые рамки. Остров Крым надежно швартовался к советскому берегу — то ли трофей, то ли брандер.
Но, кроме вопросов важных, касающихся количества и размещения войск, совместных учений и охраны границ, были и вопросы, неважные на первый взгляд, но имеющие принципиальное, идеологическое значение.
— Что насчет пункта восемнадцать-а? — спросил советский генерал, получивший ночью послабление насчет этого пункта и строгое указание насчет пункта восемнадцать-б.
— Этот вопрос не подлежит обсуждению, — ответил генерал Павлович, получивший строгое указание насчет пункта восемнадцать-а и послабление относительно восемнадцать-б. — Ни один участник проекта «Дон» не будет выдан, ни один крымский офицер, совершивший против советских военнослужащих воинское преступление, не покинет территории Острова. Все они останутся здесь или понесут наказание здесь. Мы согласны на советских наблюдателей, которые могут присутствовать на судебных процессах, на совместные трибуналы, но отсюда наши военные преступники никуда не уедут.
— Но это же несправедливо. Советские военнослужащие, которые совершили воинские преступления, в таком случае тоже должны быть подвергнуты нашему трибуналу на нашей территории.
— При наличии крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала? — спросил Павлович.
— Мы согласны на присутствие крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала, — кивнул советский генерал. — Но у вас, кажется, есть кое-какие замечания, так сказать… персонального характера.
— Мы решительно требуем выдачи всех интернированных. Подчеркиваю: всех. Поименно, согласно спискам. Крымские политические деятели должны уже завтра оказаться на территории посольств Великобритании, Франции, США, Швеции и Норвегии.
Советский генерал на несколько секунд опустил веки, словно обсуждая сам с собой требование противной стороны.
— У нас есть свои требования. Некоторые крымские военные преступники… Во всяком случае, виновники этой провокации… Поймите, мы не сможем достигнуть никаких соглашений, если этот человек будет по-прежнему командовать дивизией. Он должен понести ответственность за свои действия. Кто-то должен нести за все это ответственность… СССР ждет от Крыма жеста доброй воли…
— И… насколько широкого жеста?
— Это не такой уж принципиальный вопрос, — сказал советский генерал. — Никто не требует крови… Но продемонcтрировать добрую волю необходимо.
— Согласен.
— Мы можем считать, что достигли соглашения по пункту 18?
— Пожалуй, можем, — кивнул Павлович.
* * *
Аэро-Симфи, 25 июля, 1050 — 1120
— Сигарету, полковник? — предложил подполковник Огилви.
— Спасибо, я не курю.
— Тогда виски?
— В такую жару? — удивился Верещагин.
— А как еще прикажете переносить весь этот балаган? — подполковник с ненавистью одернул парадную форму. — Почетный караул, hell damn this world! Или вы скажете, что вам это нравится?
— Не нравится, сэр.
— О, господи — командир Корниловской Дивизии говорит мне «сэр»! Меня зовут Брайан, господин полковник. Не «сэр», а Брайан… Я так и понял, что это наказание! Самое подлое наказание, которое они смогли придумать — вот этот самый «почетный караул». Стой тут, увешанный аксельбантами, как елка на Xmas… Потей… И еще этот drumming-out.
— Не понял?…
— Drumming-out, я говорю! Вы плохо понимаете английский? Чертов спектакль. Когда из самолета покажется Лучников и эта его команда, мои ребята будут по мере их продвижения выполнять команду «налево-кругом». Знаете, полковник, исходи эта инициатива от них самих, я бы только порадовался. Но когда вонючие штабисты, которые еще два месяца назад хлопали Лучникову так, что у них потом ладони зудели три дня, когда эти buggers приказывают мне устроить «выбарабанивание»… Куда вы?
— Простите, мне нужно поговорить кое с кем из моих людей.
В толпе танкистов Барлоу выделялся в первую очередь ростом. Самый высокий изорлов-алексеевцев мог бы достать ему макушкой до кончика носа, если бы встал на цыпочки.
— Сережа! — окликнул его Арт. — На два слова.
— …Тот, кто был зачат непалкой и непальцем, — объяснил танкистам поручик, выбираясь из их толпы.
Танкисты захохотали, их вахмистр хлопнул Барлоу по плечу.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Сергей вытянулся перед Верещагиным.
— Подполковник Огилви поведал мне о любопытных планах командования, — тихо сказал Верещагин. — Кто-то из устроителей нашего маленького праздника хочет учинить Лучникову «выбарабанивание». Ты случайно не в курсе?
Сергей смутился. По лицу было видно, что он в курсе.
— Так. — Верещагин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил узел галстука. — Тогда вопрос: почему не в курсе я?
— Его благородие… — Барлоу слегка покраснел, — велел, чтобы… Ну, одним словом, он не велел вам говорить.
— Подполковник Ровенский не велел говорить мне о своих планах?
— Это не его планы.
— Добро… — Верещагин задумался на миг, — Сергей, я хочу видеть батальон до последнего человека. Через пять минут.
— Слушаюсь, сэр!
Мгновенное движение в толпе, серия окликов, и вот измассы разнородных мундиров выделились и выстроились четыре шеренги в хаки с черным — корниловские горные егеря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80