Но дни с пятого по восьмое мая 1980 года стали для поселка истинным адом. Туда набилось такое дикое количество военных, какого эти места не знали с Крымской Кампании прошлого века. Парк машин был забит до отказа, причалы и пирсы — оцеплены, склады и пакгаузы — забиты каким-то военным имуществом. Движение на Бахчисарайской трассе не прекращалось ни днем, ни ночью, и даже последней собаке в Любимовке было ясно, что готовится переброска большого количества войск.
Одни думали — в Керчь, где седьмого высадился советский десант. Другие строили теории насчет того, что военные собираются драпать. Третьи болтали о десанте на советский берег, и это был уже полный bullshit, потому что в воздухе хозяйничали советские, и любой корабль из гавани Севастополя мог отправиться только в подводный порт Нептуна.
Сами военные держали язык за зубами.
Около одиннадцати вечера восьмого мая один из них беспрепятственно покинул Любимовку, легко миновал патрули и скорым шагом пошел по обочине дороги на север.
Он попробовал было перейти на бег, но уже через два десятка шагов спекся и, ругаясь шепотом, вернулся к прежнему темпу.
Времени было в обрез. По его расчетам — до пяти утра.
На КПП авиабазы его пропустили. Разговоры пойдут, но не раньше, чем сменится караул.
Темнота и тишина. В Каче не горел ни один фонарь, не светилось ни одно окно.
Он шел вдоль «живой изгороди», пытаясь вспомнить, как же это все выглядело днем. Если память его не подводила, коттедж должен был быть четвертым в левом ряду.
Второй в левом ряду выглядел как-то странно. Приглядевшись, он понял: сквозь окно видно небо.
Третьего в правом ряду просто не было.
Он свернул на четвертую слева аллейку — слава Богу, домик там стоял. И с ним было все в порядке.
Сердце бесилось, и не только от быстрой ходьбы.
Он обошел коттеджик и, прикоснувшись к сложенной из песчаника стене, благословил строителей. Зазор между камнями на высоте вытянутой руки как раз годился, чтобы зацепиться кончиками пальцев, карнизик цоколя на высоте бедра как раз годился, чтобы поставить ногу, а дальше был еще один чертовски удобный карнизик — уже на высоте второго этажа — и перила декоративного балкона.
Путь наверх занял три секунды.
В небе узко серебрился лихой мусульманский полумесяц.
Коротко и дробно мужчина стукнул пальцами в окно:
— Тэмми!
Женщина спала одетой, поверх одеяла. Услышав стук, она вздрогнула.
Он постучал еще два раза.
Спустив ноги с постели, она тряхнула короткой курчавой гривкой, разгоняя сон, протерла глаза.
На какие-то секунды — она встала с кровати, подошла к балконной двери и повернула шпингалет — он перестал дышать и жить.
— Проходите, господин полковник, — прошептала женщина. — Не волнуйтесь, мы с ней просто поменялись комнатами. Меня зовут Рахиль. Рахиль Левкович.

* * *
— Везет же некоторым, — Рахиль демонстративно зевнула, поставила чашку на кухонный стол и поднялась со стула.
— Я пошла спать, — объявила она. — Спокойной ночи. Приятных снов и все такое.
—Ты хочешь спать? — спросил Артем, когда за Левкович закрылась дверь ее комнаты.
— Еще отосплюсь. Потом… Как-нибудь…
— Да… на корабле…
Завтра. Они оба это знали. В ночь с восьмого на девятое.
Завтра могло случиться все, что угодно.
Но сегодня принадлежало им.
Поэтому они быстро поднялись наверх, в ее комнату и заперли двери.
Хотелось ли ей спать? По правде говоря, да. Хотелось ли чего-то другого? По правде говоря, нет. Во-первых, она действительно очень устала. Во-вторых, хотя хватило бы и во-первых, месячные закончились недавно и были они ужасно болезненными, словно ее лоно выворачивалось наизнанку в стремлении избавиться от всяких следов присутствия майора Колыванова. В-третьих, мужское прикосновение рождало в ней память об этом присутствии, а то, что прикасался именно Арт, было нестерпимо, гнусная несправедливость по отношению к ним обоим, господи, ну зачем это было нужно! Дура, дура, дура, сама себе напортила, навсегда, на всю жизнь!
Но ни словом, ни знаком она не дала понять, что не хочет этого. Если это их последняя ночь — пусть он получит все, что ему нужно. А если не последняя — они сумеют все исправить.
— Вы все спите одетыми?
— Да, конечно. В любую минуту — или боевая, или воздушная тревога…
Молния комбинезона зашуршала.
Да здравстует темнота!
В темноте не видно, как разбиты наши лица.
Темнота милосердна.
Он с восторгом девственника обнаружил, что под комбинезоном больше ничего нет, кроме трусиков «бразильского» фасона.
— Может, мне стоит заглянуть в душ? — спросила Тамара.
— К черту душ.
Порыв без расчета, желание без контроля — он испытал это едва ли не впервые в жизни. И впервые в жизни его чувство было направлено не на конкретную женщину, а на женщину вообще, просто на тело, иное по своим формам и возможностям, на тот полюс, который нужен мужественности, чтобы завершить самое себя.
Это уже не имело отношения к их любви, они и слово такое забыл. Он целовал ее — так крепко, что разбитые недавно губы, уже почти зажившие, напомнили об этом «почти». Потом он ушел ниже, медленно, словно пробираясь ощупью — присмотревшись, она увидела, что его веки сомкнуты.
Он не то, чтобы торопился — но чувствовал, что не в силах привычно удерживать в узде и направлять свое желание. Слишком острыми и новыми были ощущения. Он был поглощен ими полностью, ушел с головой. Теплая, бархатистая кожа не присутствовала постоянно — она каждый раз материализовалась заново под его ладонями и губами, и каждое новое прикосновение было почти невыносимо прекрасным. Этот ландшафт изменялся, как барханы под ветром. Пески оживали и расступались, открывая путь в оазис. И он шел, и буря звенела за его спиной…
В нем были живы сейчас только два-три квадратных вершка кожи: ладони, губы, да еще кое-что. Но этой жизни там было столько, что хватило бы еще на несколько человек. Осязание обострилось до предела, сквозь упоение прикосновений постоянно пробивалась боль, но он держал эту ведьму на пороге, даже не особенно злясь на ее появление — в конце концов, когда караван идет, собакам положено лаять.
И, почувствовав теплый трепет ответа , он понял, что дальше удерживать над ситуацией контроль не сможет. Совлек последний покров и приник, вбирая тепло всеми порами…
Она подалась вперед, скользнула бедрами по его бокам… Каким-то волшебством его рубашка была уже расстегнута и сползала с плеч, сковывая движения рук. Зубами пуговицу с рукава: долой ее!
Он протянул руки, замкнул объятия. М-м-м! Ничего, собака лает, караван идет… Ее ладонь скользнула между , проложила путь…
Когда он вошел, все перестало существовать.
…И она в том числе.
Может быть, удалось бы все вернуть, закрой она глаза и постарайся отыскать дорогу в ту самую страну, где он пропал.
Но словно дьявол какой толкнул под руку, и она влезла в маску стороннего наблюдателя — в ту самую, которой пользовалась для общения с майором Мишей. Маска была пуленепробиваемая, и хорошо сослужила службу — да вот беда, оказалось, что прикипела к коже! Наблюдатель делал свое мерзкое дело: наблюдал и фиксировал. Это он, гад, заставил ее осторожно провести пальцами по кошмарному рельефу шва, пластиковых скобок на живом теле. Это он, мерзавец, чуть не в голос заметил, что все мужики одинаковы, стоит им дорваться до передка… Это он, подлец, провел параллель и окончательно убил в Тамаре всякое желание.
Она никогда не простит ему того, что легко прощала немногим другим — эгоистичного самоустранения в тот момент, который делить должны двое. Именно потому что он — не любой другой…
Ей никогда не будет с ним хорошо.
От этой мысли хотелось прикусить губы и плакать, и когда она последовала за своим желанием, она в этом раскаялась, потому что он ничего не заметил! Он добрался до такого пика наслаждения, где оно в любую секунду может сорваться в страдание, это было видно по искаженному лицу, по судорожному, неровному дыханью, ей было это знакомо, она сама заглядывала в эту пропасть, но только с другой стороны… Он наслаждался ею так эгоистично и самозабвенно, что видеть это было невыносимо, и Тамара, под видом бурной ласки просто прижала его лицо к своему плечу, вцепившись пальцами в волосы на затылке.
…Он был так восхитительно, так отчаянно жив, что не замечал ничего. Пьяный, как монах после Великого Поста — с одной чарки, жил от секунды к секунде, подбирая один золотой орешек за другим, врываясь и выскальзывая, не задумываясь о той, что вышла в путь вместе с ним. Она теперь существовала отдельно, она просто не могла ощутить жизнь так, как мог сейчас он. Ей требовалось больше, он это где-то понимал, но понимание осталось далеко позади. Он уже не мог остановиться, он не контролировал ничего, повлиять на происходящее мог не больше, чем младенец — на процесс своего рождения. Он скользил вниз, к ослепительному холоду и свету, к последнему приступу удушья и первому вдоху, к обретению жизни и принятию смерти.
ДА!!!
Он слишком поздно почувствовал, что оказался один на этом пути.
Темнота. Силуэты и тени. Дрожь в руках. Липкий воздух.
Он разомкнул объятия. Сел на пол, поправил штаны. Рубашка висела на одном плече, как гусарский ментик, он снял ее, швырнул в кресло. Положил голову на сомкнутые Тамарины бедра.
Отдышаться. Прийти в себя.
— Где ты был? — спросила она.
— Beyond.
— Ложись рядом.
Он поднялся с колен, лег рядом с ней на постель. Не сразу сообразил, что так пакостно давит в бок — оказалось, пряжка расстегнутого брючного ремня.
По-военному. Не раздеваясь. Хорошо, хоть ботинки снял. Скотина.
Он выругал себя последними словами, но легче не стало.
Что-то было между ними. Поострее и похолоднее, чем пресловутый меч Тристана. Он не заметил, потому что был слишком занят собой. Нужно было быстро что-то сделать, сказать, чтобы убрать это “что-то”, но он мучительно не знал, что следует сказать и сделать.
— Я пойду искупаюсь, — сообщила Тэмми.
— Ага… Может, пойдем вместе?
— Нет. Кое-какие вещи я привыкла все-таки делать одна…
— Яки.
Что-то было между ними. Тамара смывала с себя его прикосновения так же яростно, как прикосновения майора. Он мог не знать. Ему было не до этого. В конце концов, она сама виновата, что оказалась такой дурой. Она знала: нужно быстро что-то сделать, сказать, исправить положение… Но у нее не было сил.
Потом, у двери ванной, он наконец-то разглядел ее лицо при свете.
— Отойди, — она опустила глаза.
— Кто? — Артем коснулся ладонью ее щеки, провел большим пальцем по пятну подживающего синяка.
— А если я начну спрашивать — кто?
— Прости, — смутился он, пропуская Тамару обратно в комнату.
Она быстро сбросила халат, надела тишэтку и постаралась выплакаться за то время, пока он был в душе. Дважды за один час он довел ее до слез. Сам того не желая. Истеричка и безумец — идеальная пара, нечего сказать.
— Тэмми, — она сама не заметила, как он вышел и стал у двери.
— Я веду себя как дурак… Но дело в том, что я… не знаю, как себя вести. Мотивы моего появления здесь до ужаса эгоистичны… Проще говоря, мне хотелось увидеть тебя, и я пришел, совершенно не принимая во внимание, хочешь ли видеть меня ты… Мне даже в голову не пришло, что могла иметь место… психическая травма, например…
— Что ты несешь!? — ее трясло от смеха. — Ну, ты хоть сам-то слышишь, каким языком разговариваешь? Мотивы… Психическая травма… Господи… Это же надо было прочитать столько книжек, чтобы быть таким дураком! Брось свои тряпки и залезай ко мне под одеяло. Мотивы… Завтра, в это время, нас уже, может, и не будет, типун мне на язык, а он тут толкует про мотивы.
— Прости! — счастливо прошептал Арт, пряча лицо в вырезе ее тишэтки.
— Уже лучше, — улыбнулась она.
Вспомнилась эта идиотская песенка — "Хочу быть под полковником…"
Он — полковник и командует дивизией. Застрелиться.
Эй, а вы знаете, что мы злостно нарушаем инструкцию 114-29, которая запрещает сексуальные контакты между военнослужащими, один из которых находится в прямом подчинении другого? Ведь «Вдовы» приданы Корниловской дивизии до момента окончания операции…
— Хочу еще кофе, — сообщила она. — Хочу расспросить тебя о всяком-разном… Ведь только десятого увидимся… А то и позже. А я кроме той записочки через нашего комэска, никаких вестей от тебя не получала.
— И я от тебя.
— А у нас ничего интересного не было. Пока красные не прижали нас к земле, мы летали на рыбалку. Пилотов из воды вылавливали.
— Каховка, — напомнил он.
— Не-ет, как раз об этом я не хочу рассказывать, — просунув руки в рукава, она застегнула «молнию».
— Понял.
Они тихо спустились в кухню. Тамара зажгла свечу на столе.
— Рассказывай — она включила чайник. — Командовать дивизией — это сложно?
— Ты удивишься, но в принципе — не сложнее, чем организовать гималайскую экспедицию. В твоем непосредственном подчинении на любом уровне командования находится дюжина человек. Командуют они взводами или полками и бригадами — какая разница… Или ты можешь добиться толку от этой дюжины, или нет.
— Мама Рут, вернувшись с первого брифинга, сказала, что ты — настоящий командир.
— Нет, Тэмми. Я обманщик. Мистер Мистофелес. Я солдат, который варит кашу из топора…

* * *
2 мая, Симферополь, Главштаб, 2240
Здесь он был самым младшим. Тридцатилетний полковник, командир дивизии — не такая уж сенсация для Вооруженных Сил Юга России, знававших тридцатилетних генералов, командовавших армиями. Но отношение чувствовалось. Иногда проскальзывали «а-этот-что-здесь делает?» взгляды. Не обращать внимания. Слушать. Запоминать. Думать.
— Итак, господа, в воздухе мы инициативу теряем. За каждый боевой вылет красные сбивают в среднем по четыре самолета, что недопустимо. Мы можем прекратить гробить технику и людей, господин Командующий?
— Пожалуй, теперь — да… — кивнул Адамс. — Переводите с завтрашнего утра дежурные самолеты в боевое патрулирование воздушного пространства Крыма. Снижайте активность с каждым вылетом. Начинаем операцию «Потемкин». Господин Воронов?
— Американцы подтверждают: Советы готовят вторжение через Тамань. На переброску людей и транспортных средств у них уйдет не менее четырех суток, заложимся на экстренность — трое суток. Ориентировочно дата высадки — шестое, плюс день-два. Выбор места высадки обусловлен кратчайшим маршрутом и нехваткой транспортных средств. Отвлекающий десант готовится из Одессы на Тарханкут, предположительно — силами одного полка морской пехоты.
— Яки. Господин премьер порадовал еще одним известием: сегодня ночью начнет работать «воздушный мост». Только что американцы подтвердили, что готовы поставить нам купленные в прошлом году самолеты именно на тех условиях, о которых говорилось в соглашении… Сегодня ждем 10 «F-15» и 10 «корсаров». Господин Скоблин, вы именно об этом хотели спросить?
Летчик жестом дал понять: вопрос снимается.
— Я надеюсь, — сказал времпремьер, — что эти самолеты будет усилят противовоздушную оборону Острова…
— Нет, сэр, — покачал головой Адамс. — Эти самолеты, как и те, что прибудут по «воздушному мосту» в следующие четыре дня, станут самолетами резерва. Козырными тузами в рукаве. Мы выложим их на стол в самую последнюю минуту.
— Это когда? — резко спросил премьер.
— По нашим оценкам — девятого числа.
— А к какому числу красные разделаются с теми самолетами, что есть у нас?
— Большую часть своей авиации мы просто спрячем… Пятого.
Кублицкий-Пиоттух вытер лоб.
— Вы сошли с ума, господа. Вы способны понять, что в то время, пока вы будете играть в войну, будут погибать люди?
— Нам это известно, черт возьми… — сказал Кронин. — Первыми, кто погиб, были военные, так что нам это известно лучше, чем кому-либо еще…
— Если бы кто-нибудь мог объяснить, чего ради мы начали эту бойню… — голос премьера был таким горьким, словно перед брифингом он столовыми ложками ел хину.
— А ради чего обычно начинаются такие бойни? — Артем старался не видеть двух десятков лиц, повернувшихся к нему. Он смотрел прямо в глаза премьеру. — Власть. Деньги. Очень много денег было вбухано в аннексию Острова. В свою очередь, очень много денег вбухано в сохранение независимости Острова.
Во рту у него пересохло, но он не останавливался, боясь, что кто-то вклинится в паузу.
— Виктор Степанович, мы не были вольны в том, чтобы начать войну. Мы можем только одно: закончить войну с наименьшими потерями. Поверьте профессионалам: теряя самолет за самолетом в обороне, мы не выиграем.
— Меня удивляет качество преподавания политологии на вашей ротной кухне, господин полковник… Как же, по-вашему, мы победим? Тут говорят о том, чтобы спрятать самолеты, подставив страну под бомбовые удары, тут говорят о том, чтобы отдать Керчь, тут говорят о том, чтобы впустить красных на Тарханкут… И утверждают, что таким способом мы можем выиграть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80