С того дня, как вы присягнули народу Крыма, вы потеряли право решать, когда с вас хватит.
— Я присягал народу, а не ОСВАГ! Я — армейский капитан, и мое место — в моей части, а моя часть — в Сарабузе. До свидания, коммандер, приятно было познакомиться.
— Заткнись! — рявкнул Флэннеган. — Заткнись, мальчишка! Ты должен был вспомнить об этом раньше, когда Востоков начал обхаживать тебя! Вот ему ты должен был сказать именно это: «Мое место — в армии, мое дело — тянуть лямку, я не генерал, а капитан, и ваш гениальный план „Айкидо“ пахнет крепкой пеньковой веревкой». Вот тогда было не поздно сдать назад. А теперь — уже поздно, и ты будешь делать то, что я тебе скажу. Потому что еще вполне может сложиться столь милая твоему сердцу картина: капитуляция Крыма перед СССР. А теперь слушай внимательно. После того, как Басманов попал на больничную койку, в штабе брожение. Штаб держится, пока идут боевые действия, но с их окончанием он пойдет вразнос. А боевые действия закончатся вот-вот. Как раз сейчас, по идее, завершается последняя операция плана «Экспресс» — «Вдовы» громят Каховскую авиабазу.
— «Вдовы»? — у Артема заныло под грудью.
— «Вдовы» и коммандос. В чем дело, господин капитан? Сердечная рана? Эту цену ты не был готов уплатить?
— Заткнитесь.
— Молчать!…
Флэннеган поднялся со стула, прошелся по подиуму и неожиданно снова перешел на «вы».
— Вернемся к нашим баранам: к утру воевать станет уже не с кем. Разрозненные группы советских солдат, болтающиеся там и сям, не в счет. Вы все поняли?
— Так точно, — деревянным голосом ответил Артем.
— И что вы поняли?
— Власть. Она в ничьих руках.
— В «яблочко». Очень плохо лежит. А ОСВАГ в данной ситуации очень скверно выглядит. Когда в штабе заходит речь о расформировании Агентства, Воронову делается неуютно. Он ищет выход из положения.
— Надо думать, кое-кто из офицеров штаба ему сочувствует…
— Всем сердцем. Тогда, в Главштабе, вы были правы: нужно просить помощи у НАТО, у Запада. Но для этого нужна хотя бы видимость правительства. А правительство вывезено в Москву. Я думаю, что сейчас их там интенсивно обрабатывают, готовят договор задним числом… Нужно сыграть на опережение.
— Путч…
— Об этом пока речи нет. Даже в своих мятежных порывах господа комдивы остаются до ужаса законопослушными гражданами. Но ситуация избыточной свободы тяготит их все больше и больше. У них уже поворачивается язык для того, чтобы произносить интересные слова вроде «Координационный совет» и «Правительство военного времени». Представляете, что об этом напишет завтрашний номер «Курьера»?
— А «Курьер» выходит?
— С сегодняшнего утра. Надо отдать Бруку должное: едва он выбрался из каталажки, как тут же сел за наборную машину. «Курьер» выпущен на восьми полосах, силами четырех журналистов и двух рабочих типографии. Читайте, — он распахнул папку и протянул Артему газетный номер.
На первой странице аршинными буквами было набрано: «Почему мы воюем?» Под этим заголовком Верещагин увидел две фотографии, и на обеих с ужасом узнал себя. Первой, представлявшей собой увеличенный фрагмент группового снимка, было два года, это фото он сам посылал в «Курьер» — в качестве иллюстрации к их гималайской драгонаде. Второй кадр был отснят не далее как вчера (вернее, уже позавчера) — совершенно похабного качества снимок, переведенный с видеокамеры, которую скотина Боб наверняка держал в своем тарантасе и втихаря кое-что записывал. На снимке разбитое лицо выглядело даже хуже, чем в зеркале. Внизу, под фотографиями, проходила крупная (но не такая, как первая) «шапка»: "Капитан Нет: человек, который знает ответ ".
— Черт… — сказал он, пробежав глазами несколько строчек. — Если это не прошло через руки ОСВАГ, я съем свои ботинки.
Флэннеган покосился на ботинки Артема с некоторым недоверием.
— Не понимаю, чем вы недовольны. Неплохой репортаж. Боб Коленко никакой не газетчик, конечно, он телевизионщик, но Брук помог ему слепить вполне приличную полосу. Да я почти горжусь, что мои ребята приложили к этому руку! Кстати, вашего имени не называют. Брук осторожен до паранойи…
— Угу. Мудрено будет им узнать Дубровского. Зачем, Флэннеган?
— Затем, что нужно было преподнести мировому общественному мнению удобоваримую версию происходящего. Армейский капитан возмутился беззаконием вторжения и передал с телевышки «Красный пароль». Арт, вам из игры уже не выйти. Официальная версия событий выглядит именно так: вы провели радиодиверсию по собственной инициативе, будучи ярым, непримиримым и последовательным противником Идеи Общей Судьбы. Кстати, это правда. Только не вся. Следующий ход сделает Москва. Кстати, пора бы вам узнать, что происходит в Москве. Откройте вторую страницу…
Верещагин покорно зашуршал газетой. Вторая страница встретила его заголовком «Умер Леонид Брежнев». Конечно, при Лучникове это сообщение попало бы на первую полосу, но Брук — не Лучников, и местечковые крымские бури в стакане воды для него всегда были важней потрясений большого мира.
О смерти Генсека было сказано ровно столько, сколько попало в сообщение ТАСС. Но этот коротенький стейтмент с посмертной фотографией из Колонного Зала был богато декорирован аналитикой и рассуждениями на тему «что же теперь будет». Внизу страницы разместились портреты шестерых наиболее вероятных претендентов на престол.
— Ну, кто из них? — спросил Флэннеган.
— Это лотерея?
— Нет, это допрос.
— Гебист. — Верещагин ткнул пальцем в Пренеприятнейшего.
— Как интересно… А почему?
— Он выглядит самым больным.
— Опять шутка… Три дня назад у него были самые твердые шансы… А сейчас они пошатнулись. Он был главным инициатором военной агрессии в отношении Острова. Эта ошибка ему может обойтись дорого.
— Значит, он постарается всех опередить.
— Вряд ли успеет… Мы тут с вами приятно беседуем. А между тем время идет. Арт, вы сейчас находитесь в очень опасном положении. Выбирайте — на танке вы или под танком.
— Я что-то плохо соображаю…
— Полковничьи погоны. Должность в Главштабе. Полная защита от любых посягательств, все, что может предложить ОСВАГ. Должность во временном правительстве. Деньги.
Артем приподнял бровь.
— Сколько?
— Полмиллиона. В долларах. Для начала.
— Нет.
— Хорошо, назовите вашу цену.
— Идите к чертовой матери. Проверять они меня будут…
— Это не проверка, уясните себе наконец! Вы мне нужны, и не только мне, и я расшибусь, но вы будете нашим! Верещагин, я повторяю: вы потеряли право чего-то хотеть или не хотеть. Вы принадлежите армии.
— Ну, тогда прикажите мне.
— Приказ вы можете нарушить. Нужен более четкий стимул.
— Так вы решили меня купить? И шантажировать тем, что я куплен?
— А вы чего хотели? Арт, что вы ломаетесь, как девочка — любой капитан форсиз из штанов бы выскочил ради второго просвета, я этого я должен уговаривать…
— Я отклоняю ваше предложение.
— Предпочитаете быть повешенным? Вопрос насчет ответственности я задавал не для проформы.
Артем промолчал.
— Это идотизм врожденный или благоприобретенный? Артем, вы знаете, что всех иммигрантов в годы войны проверял ОСВАГ? В особенности это касалось иммигрантов с Севера.
Верещагин смотрел в сторону.
— Я проглядел досье на Павла Верещагина. Совершенно заурядное досье на иммигранта, кроме одной подробности: пулевого ранения в плечо. Арт, вы знаете, кто стрелял в него?
— Его расстреляли СМЕРШевцы. Как дезертира.
— Вам рассказывала мать?
— Дед.
— Видимо, феноменальная везучесть — семейная черта. Как и феноменальная глупость. Я честно пытался представить себя на его месте: отступление, переходящее в бегство, пыльная дорога, СМЕРШевский кордон, торопливый расстрел, немецкий плен, побег… Казалось бы: отвоевал, прошел и Грецию, и Италию, жив остался — живи спокойно! Как, как можно вернуться в страну, которая за все рассчиталась с тобой пулей в спину? Кем надо быть, чтобы, поверив лживому пропагандистскому плакатику, дважды влезть в ту же канаву? Или вы, русские, думаете, что подставлять свою задницу ни за хрен собачий — героизм? Что за идиотская тяга к саморазрушению? Почему нужно пустить к черту свою жизнь ради какой-то химеры?
— Потому что я устал. Потому что мне надоело переходить от разведки к разведке, как засмальцованный полтинник.
— Блестяще… Сначала он говорит, что готов отвечать за свое дело головой, а потом прячется в кусты. Штабу нужен от вас не треп, ему нужно дело. Речь идет о должности командира дивизии. Вашей, Корниловской. О ситуации, когда мы полностью утратим над вами контроль. И о том, что нужно быть железно уверенными в вас.
— Десант? — без голоса выдохнул Верещагин.
— Я этого слова не произносил. Советую и вам его не произносить.
Артем вытер со лба пот.
— Господи… Флэннеган, я черт знает что подумал.
— Арт, ваш ответ! Да или нет? Назначение у меня в кармане — вы подпишете его?
— Да, — Верещагин расцепил пальцы.
Флэннеган, как козырь на зеленое сукно, бросил сложенную вдвое бумагу:
— Подписывайте.
Артем прочитал бланк. Печать кадрового управления Главштаба была настоящей. Подпись полковника Адамса он узнал.
Впрочем, в ОСВАГ сделают лучше настоящих — если надо.
Он усмехнулся краем рта, взял протянутый Флэннеганом «Паркер» и расписался в том, что принимает назначение. На стол перед ним упала офицерская книжка — новенькая, еще тугая на сгибе, где в графе «звание в настоящий момент» красовалось: ПОЛКОВНИК.
— Следуйте за мной, — сказал коммандер, сложив патент и положив его в карман.
— Куда? — спросил Арт, когда они проделали весь путь в обратном направлении и сели в машину. «Руссо-балта» со штабными номерами во дворе уже не было.
— Мы едем в гости, ваше высокоблагородие, — тон Флэннегана снова обрел непринужденную легкость. — Можно сказать, в приличный дом.
— Предупреждаете, чтобы я не сморкался в рукав?
— Было бы очень мило с вашей стороны.
— Может, мне стоило бы побриться? Переодеться в соответствующую форму?
— Нет, сейчас как раз то, что нужно.
— Что на этот раз?
— Вы поймете. Сначала я думал вам объяснить, но потом склонился в сторону вдохновенной импровизации.
Верещагин не чувствовал никакого вдохновения.
— Человеческий фактор, Артемий Павлович. Все упирается в человеческий фактор. Ничего нельзя планировать точнее, чем на восемьдесят процентов. Всегда нужно иметь в запасе как минимум два варианта, не знаешь, какой надежнее… Мой коллега господин Востоков наплодил вариантов как кроликов. Я еще не натыкался на такую развилку, где он бы не наследил. Мне у него учиться и учиться…
Он умолк, и Верещагин слегка задремал. Не то чтобы задремал даже — погрузился в какой-то транс, прерывавшийся очередным поворотом машины. Последний отрезок пути показался ему чем-то вроде порезанного и склеенного как попало фильма.
Машина покинула серпантин прибрежной трассы и свернула в одно из ущелий на двухрядку, поприветствовавшую их надписью «Privacy». Еще несколько поворотов — и дорога уперлась в ворота усадьбы. Маленький паркинг был рассчитан на машины гостей, которых пока неизвестно — то ли принять, то ли выкинуть за порог. Артем осторожно зевнул, прогоняя сон, отстегнул ремень безопасности и вышел из машины. Флэннеган уже вовсю орудовал отмычкой в замке калитки.
Этот дом явно принадлежал людям старой формации: ни видеокамер, ни охраны, ни мощных собачек… Они пересекли двор с гаражом и вошли в дом. Артем заметил какое-то движение в дальней башенке, проблеск света, но не стационарного, а скорее электрического фонарика.
Флэннеган вошел в холл, пошарил рукой, щелкнул выключателем, чертыхнулся: свет загорелся за окном, во внутреннем дворике наподобие патио, на дне бассейна. Следующее нажатие оказалось правильным: зажегся интимный такой светильничек, вмонтированный в стену. Осваговец не стал экспериментировать дальше, а сел в кресло в освещенной зоне. Сделал Артему знак занять соседнее. Верещагин отрицательно покачал головой: если и в самом деле предстоит разговор, сон нужно перетоптать. Он решил осмотреться.
В таких домах он еще не бывал. Гия Берлиани или, к примеру, сестрички Бутурлины были наследниками состояний, которое он мог бы, в принципе, сколотить годам к шестидесяти — если бы вышел в отставку, не занимался ничем, кроме бизнеса и ни разу не ошибся, вкладывая деньги. И главное — если бы захотел. Но здесь начинались деньги, которых он не то, что заработать — представить себе не мог. Одно месячное содержание этой большой усадьбы наверняка обходилось в его годовое жалованье. Нарочитая простота интерьера только подчеркивала стоимость тех немногих предметов роскоши, которые он мог бы четко признать таковыми. Может быть, белая ваза, в углу подернутая кремовым налетом двух веков и не была настоящей японской вазой из фарфора аомори, но за Шагала он прозакладывал бы голову, а «Прометей» Неизвестного был если и не подлинником, то авторской копией.
Он почувствовал спиной чье-то пристальное и враждебное внимание. Кто-то шел по галерее, стараясь шагать неслышно, но при этом астматически сопя. Верещагин позволил ему дойти до двери и только тогда медленно повернулся. Он знал, что человек, с таким сопением ступающий ночью по галерее собственного дома, неопасен. Он знал, что выглядит сейчас так, что и в мирное время мог бы напугать обывателя. Поэтому развернулся спокойно, держа руки на виду и всей позой демонстрируя безобидность.
И оказался лицом к лицу с высоким белокурым юношей, одетым в расшнурованные кроссовки и джинсовые шорты до колен. Парень не выглядел бы грозным, если бы не одно «но»: в руках у него был «саваж-300» и целился он Артему в грудь.
— Молодой человек, — подал голос из кресла Флэннеган, — пожалуйста, опустите оружие. Мы не представляем никакой угрозы. Вот мои документы, — он бросил на журнальный столик свою «корочку». — Арт, достаньте офицерскую книжку.
Увидев, что совершивших вторжение людей двое, парнишка слегка растерялся. Он потянулся было к документам, но это означало отказаться от оружия: он не смог бы стрелять из «саважа» с одной руки.
— Мы окружены, коммандер, — сказал Верещагин, оглянувшись через правое плечо.
Осваговец проследил его взгляд. Из комнаты вели три двери: одна, на веранду, была перекрыта юным защитником частной собственности, вторую загораживал старый китаец, вооруженный поварским тесаком, а третью обороняла блондинка, которая знала, как обращаться с «береттой» — во всяком случае, предохранитель был в боевом положении. Девушка тоже недавно была в положении — длинная рубашка открывала ее слегка оплывшие, погрузневшие бедра, на груди ткань покрылась засохшими молочными потеками, огромные серые глаза были обведены темными кругами… Самое опасное здесь существо. В защиту своего мужчины и своего младенца спустит триггер, не задумываясь.
— Повернись спиной, руки на стену, — американский акцент, тягучая южная патока. Артем подчинился. Ствол уперся ему в спину, маленькая ладошка обшарила район талии, бедер и подмышек. Если бы не синяки и швы, это было бы даже приятно.
— Тони, у него нет ничего, — сказала женщина.
Юноша явно не готов был принять решение. Блондинка приняла его молчание за согласие на дальнейшие действия по собственной инициативе.
— В кресло, — скомандовала она Артему. Потом, глядя сверху вниз, спросила:
— Кто вы?
— ОСВАГ, — ответил Флэннеган. — Посмотрите документы, мэм…
— Ты! — девушка повернулась к нему. — Лицом к стене, руки на голову.
— Вы служили в полиции, мэм?
— Заткнись!
— Видите ли, я очень надеюсь, что вы умеете обращаться с оружием. Случайный выстрел, когда пистолет в руках случайного человека — более чем обычное дело. То же самое касается и вас, Антон Андреевич.
— Заткнись! — повторила юная мать. — В кресло!
Очень предусмотрительно со стороны Флэннегана было не брать с собой оружия. Впрочем, он же профессионал.
Девушка, не поднимая документы со столика, развернула их. Кинула быстрый взгляд на Флэннегана, потом на Верещагина.
— You don't look alike.
— It's temporary, — он улыбнулся. Улыбаться стало легче, отек на лице постепенно опадал, но вот свою принадлежность к белой расе еще долго придется доказывать.
— How should I know? However, I don't care who are you. Get out!
— Уходите, — подал, наконец, голос юноша. — Это частные владения, вас сюда не приглашали.
— Антон Андреевич, мы пришли просить о помощи, — самым доверительным тоном сказал осваговец.
— Кого? Меня?
— Нет, Антон Андреевич, не вас. Господина временного премьера.
— Здесь нет времпремьера.
— Знаю. Здесь есть библиотекарь. Господин Кублицкий-Пиоттух.
— В четыре часа утра?
— Что поделаешь… Время не ждет.
— Его здесь нет.
— Это неправда. Его машина стоит в гараже. Там же находятся две другие: «роллс-ройс» и «лендровер». Там же — ваш «кабрио». Остается предположить, что вы отправили господина Кублицкого-Пиоттуха пешком от «Каховки» до Коктебеля, что в его возрасте…
«Каховка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Я присягал народу, а не ОСВАГ! Я — армейский капитан, и мое место — в моей части, а моя часть — в Сарабузе. До свидания, коммандер, приятно было познакомиться.
— Заткнись! — рявкнул Флэннеган. — Заткнись, мальчишка! Ты должен был вспомнить об этом раньше, когда Востоков начал обхаживать тебя! Вот ему ты должен был сказать именно это: «Мое место — в армии, мое дело — тянуть лямку, я не генерал, а капитан, и ваш гениальный план „Айкидо“ пахнет крепкой пеньковой веревкой». Вот тогда было не поздно сдать назад. А теперь — уже поздно, и ты будешь делать то, что я тебе скажу. Потому что еще вполне может сложиться столь милая твоему сердцу картина: капитуляция Крыма перед СССР. А теперь слушай внимательно. После того, как Басманов попал на больничную койку, в штабе брожение. Штаб держится, пока идут боевые действия, но с их окончанием он пойдет вразнос. А боевые действия закончатся вот-вот. Как раз сейчас, по идее, завершается последняя операция плана «Экспресс» — «Вдовы» громят Каховскую авиабазу.
— «Вдовы»? — у Артема заныло под грудью.
— «Вдовы» и коммандос. В чем дело, господин капитан? Сердечная рана? Эту цену ты не был готов уплатить?
— Заткнитесь.
— Молчать!…
Флэннеган поднялся со стула, прошелся по подиуму и неожиданно снова перешел на «вы».
— Вернемся к нашим баранам: к утру воевать станет уже не с кем. Разрозненные группы советских солдат, болтающиеся там и сям, не в счет. Вы все поняли?
— Так точно, — деревянным голосом ответил Артем.
— И что вы поняли?
— Власть. Она в ничьих руках.
— В «яблочко». Очень плохо лежит. А ОСВАГ в данной ситуации очень скверно выглядит. Когда в штабе заходит речь о расформировании Агентства, Воронову делается неуютно. Он ищет выход из положения.
— Надо думать, кое-кто из офицеров штаба ему сочувствует…
— Всем сердцем. Тогда, в Главштабе, вы были правы: нужно просить помощи у НАТО, у Запада. Но для этого нужна хотя бы видимость правительства. А правительство вывезено в Москву. Я думаю, что сейчас их там интенсивно обрабатывают, готовят договор задним числом… Нужно сыграть на опережение.
— Путч…
— Об этом пока речи нет. Даже в своих мятежных порывах господа комдивы остаются до ужаса законопослушными гражданами. Но ситуация избыточной свободы тяготит их все больше и больше. У них уже поворачивается язык для того, чтобы произносить интересные слова вроде «Координационный совет» и «Правительство военного времени». Представляете, что об этом напишет завтрашний номер «Курьера»?
— А «Курьер» выходит?
— С сегодняшнего утра. Надо отдать Бруку должное: едва он выбрался из каталажки, как тут же сел за наборную машину. «Курьер» выпущен на восьми полосах, силами четырех журналистов и двух рабочих типографии. Читайте, — он распахнул папку и протянул Артему газетный номер.
На первой странице аршинными буквами было набрано: «Почему мы воюем?» Под этим заголовком Верещагин увидел две фотографии, и на обеих с ужасом узнал себя. Первой, представлявшей собой увеличенный фрагмент группового снимка, было два года, это фото он сам посылал в «Курьер» — в качестве иллюстрации к их гималайской драгонаде. Второй кадр был отснят не далее как вчера (вернее, уже позавчера) — совершенно похабного качества снимок, переведенный с видеокамеры, которую скотина Боб наверняка держал в своем тарантасе и втихаря кое-что записывал. На снимке разбитое лицо выглядело даже хуже, чем в зеркале. Внизу, под фотографиями, проходила крупная (но не такая, как первая) «шапка»: "Капитан Нет: человек, который знает ответ ".
— Черт… — сказал он, пробежав глазами несколько строчек. — Если это не прошло через руки ОСВАГ, я съем свои ботинки.
Флэннеган покосился на ботинки Артема с некоторым недоверием.
— Не понимаю, чем вы недовольны. Неплохой репортаж. Боб Коленко никакой не газетчик, конечно, он телевизионщик, но Брук помог ему слепить вполне приличную полосу. Да я почти горжусь, что мои ребята приложили к этому руку! Кстати, вашего имени не называют. Брук осторожен до паранойи…
— Угу. Мудрено будет им узнать Дубровского. Зачем, Флэннеган?
— Затем, что нужно было преподнести мировому общественному мнению удобоваримую версию происходящего. Армейский капитан возмутился беззаконием вторжения и передал с телевышки «Красный пароль». Арт, вам из игры уже не выйти. Официальная версия событий выглядит именно так: вы провели радиодиверсию по собственной инициативе, будучи ярым, непримиримым и последовательным противником Идеи Общей Судьбы. Кстати, это правда. Только не вся. Следующий ход сделает Москва. Кстати, пора бы вам узнать, что происходит в Москве. Откройте вторую страницу…
Верещагин покорно зашуршал газетой. Вторая страница встретила его заголовком «Умер Леонид Брежнев». Конечно, при Лучникове это сообщение попало бы на первую полосу, но Брук — не Лучников, и местечковые крымские бури в стакане воды для него всегда были важней потрясений большого мира.
О смерти Генсека было сказано ровно столько, сколько попало в сообщение ТАСС. Но этот коротенький стейтмент с посмертной фотографией из Колонного Зала был богато декорирован аналитикой и рассуждениями на тему «что же теперь будет». Внизу страницы разместились портреты шестерых наиболее вероятных претендентов на престол.
— Ну, кто из них? — спросил Флэннеган.
— Это лотерея?
— Нет, это допрос.
— Гебист. — Верещагин ткнул пальцем в Пренеприятнейшего.
— Как интересно… А почему?
— Он выглядит самым больным.
— Опять шутка… Три дня назад у него были самые твердые шансы… А сейчас они пошатнулись. Он был главным инициатором военной агрессии в отношении Острова. Эта ошибка ему может обойтись дорого.
— Значит, он постарается всех опередить.
— Вряд ли успеет… Мы тут с вами приятно беседуем. А между тем время идет. Арт, вы сейчас находитесь в очень опасном положении. Выбирайте — на танке вы или под танком.
— Я что-то плохо соображаю…
— Полковничьи погоны. Должность в Главштабе. Полная защита от любых посягательств, все, что может предложить ОСВАГ. Должность во временном правительстве. Деньги.
Артем приподнял бровь.
— Сколько?
— Полмиллиона. В долларах. Для начала.
— Нет.
— Хорошо, назовите вашу цену.
— Идите к чертовой матери. Проверять они меня будут…
— Это не проверка, уясните себе наконец! Вы мне нужны, и не только мне, и я расшибусь, но вы будете нашим! Верещагин, я повторяю: вы потеряли право чего-то хотеть или не хотеть. Вы принадлежите армии.
— Ну, тогда прикажите мне.
— Приказ вы можете нарушить. Нужен более четкий стимул.
— Так вы решили меня купить? И шантажировать тем, что я куплен?
— А вы чего хотели? Арт, что вы ломаетесь, как девочка — любой капитан форсиз из штанов бы выскочил ради второго просвета, я этого я должен уговаривать…
— Я отклоняю ваше предложение.
— Предпочитаете быть повешенным? Вопрос насчет ответственности я задавал не для проформы.
Артем промолчал.
— Это идотизм врожденный или благоприобретенный? Артем, вы знаете, что всех иммигрантов в годы войны проверял ОСВАГ? В особенности это касалось иммигрантов с Севера.
Верещагин смотрел в сторону.
— Я проглядел досье на Павла Верещагина. Совершенно заурядное досье на иммигранта, кроме одной подробности: пулевого ранения в плечо. Арт, вы знаете, кто стрелял в него?
— Его расстреляли СМЕРШевцы. Как дезертира.
— Вам рассказывала мать?
— Дед.
— Видимо, феноменальная везучесть — семейная черта. Как и феноменальная глупость. Я честно пытался представить себя на его месте: отступление, переходящее в бегство, пыльная дорога, СМЕРШевский кордон, торопливый расстрел, немецкий плен, побег… Казалось бы: отвоевал, прошел и Грецию, и Италию, жив остался — живи спокойно! Как, как можно вернуться в страну, которая за все рассчиталась с тобой пулей в спину? Кем надо быть, чтобы, поверив лживому пропагандистскому плакатику, дважды влезть в ту же канаву? Или вы, русские, думаете, что подставлять свою задницу ни за хрен собачий — героизм? Что за идиотская тяга к саморазрушению? Почему нужно пустить к черту свою жизнь ради какой-то химеры?
— Потому что я устал. Потому что мне надоело переходить от разведки к разведке, как засмальцованный полтинник.
— Блестяще… Сначала он говорит, что готов отвечать за свое дело головой, а потом прячется в кусты. Штабу нужен от вас не треп, ему нужно дело. Речь идет о должности командира дивизии. Вашей, Корниловской. О ситуации, когда мы полностью утратим над вами контроль. И о том, что нужно быть железно уверенными в вас.
— Десант? — без голоса выдохнул Верещагин.
— Я этого слова не произносил. Советую и вам его не произносить.
Артем вытер со лба пот.
— Господи… Флэннеган, я черт знает что подумал.
— Арт, ваш ответ! Да или нет? Назначение у меня в кармане — вы подпишете его?
— Да, — Верещагин расцепил пальцы.
Флэннеган, как козырь на зеленое сукно, бросил сложенную вдвое бумагу:
— Подписывайте.
Артем прочитал бланк. Печать кадрового управления Главштаба была настоящей. Подпись полковника Адамса он узнал.
Впрочем, в ОСВАГ сделают лучше настоящих — если надо.
Он усмехнулся краем рта, взял протянутый Флэннеганом «Паркер» и расписался в том, что принимает назначение. На стол перед ним упала офицерская книжка — новенькая, еще тугая на сгибе, где в графе «звание в настоящий момент» красовалось: ПОЛКОВНИК.
— Следуйте за мной, — сказал коммандер, сложив патент и положив его в карман.
— Куда? — спросил Арт, когда они проделали весь путь в обратном направлении и сели в машину. «Руссо-балта» со штабными номерами во дворе уже не было.
— Мы едем в гости, ваше высокоблагородие, — тон Флэннегана снова обрел непринужденную легкость. — Можно сказать, в приличный дом.
— Предупреждаете, чтобы я не сморкался в рукав?
— Было бы очень мило с вашей стороны.
— Может, мне стоило бы побриться? Переодеться в соответствующую форму?
— Нет, сейчас как раз то, что нужно.
— Что на этот раз?
— Вы поймете. Сначала я думал вам объяснить, но потом склонился в сторону вдохновенной импровизации.
Верещагин не чувствовал никакого вдохновения.
— Человеческий фактор, Артемий Павлович. Все упирается в человеческий фактор. Ничего нельзя планировать точнее, чем на восемьдесят процентов. Всегда нужно иметь в запасе как минимум два варианта, не знаешь, какой надежнее… Мой коллега господин Востоков наплодил вариантов как кроликов. Я еще не натыкался на такую развилку, где он бы не наследил. Мне у него учиться и учиться…
Он умолк, и Верещагин слегка задремал. Не то чтобы задремал даже — погрузился в какой-то транс, прерывавшийся очередным поворотом машины. Последний отрезок пути показался ему чем-то вроде порезанного и склеенного как попало фильма.
Машина покинула серпантин прибрежной трассы и свернула в одно из ущелий на двухрядку, поприветствовавшую их надписью «Privacy». Еще несколько поворотов — и дорога уперлась в ворота усадьбы. Маленький паркинг был рассчитан на машины гостей, которых пока неизвестно — то ли принять, то ли выкинуть за порог. Артем осторожно зевнул, прогоняя сон, отстегнул ремень безопасности и вышел из машины. Флэннеган уже вовсю орудовал отмычкой в замке калитки.
Этот дом явно принадлежал людям старой формации: ни видеокамер, ни охраны, ни мощных собачек… Они пересекли двор с гаражом и вошли в дом. Артем заметил какое-то движение в дальней башенке, проблеск света, но не стационарного, а скорее электрического фонарика.
Флэннеган вошел в холл, пошарил рукой, щелкнул выключателем, чертыхнулся: свет загорелся за окном, во внутреннем дворике наподобие патио, на дне бассейна. Следующее нажатие оказалось правильным: зажегся интимный такой светильничек, вмонтированный в стену. Осваговец не стал экспериментировать дальше, а сел в кресло в освещенной зоне. Сделал Артему знак занять соседнее. Верещагин отрицательно покачал головой: если и в самом деле предстоит разговор, сон нужно перетоптать. Он решил осмотреться.
В таких домах он еще не бывал. Гия Берлиани или, к примеру, сестрички Бутурлины были наследниками состояний, которое он мог бы, в принципе, сколотить годам к шестидесяти — если бы вышел в отставку, не занимался ничем, кроме бизнеса и ни разу не ошибся, вкладывая деньги. И главное — если бы захотел. Но здесь начинались деньги, которых он не то, что заработать — представить себе не мог. Одно месячное содержание этой большой усадьбы наверняка обходилось в его годовое жалованье. Нарочитая простота интерьера только подчеркивала стоимость тех немногих предметов роскоши, которые он мог бы четко признать таковыми. Может быть, белая ваза, в углу подернутая кремовым налетом двух веков и не была настоящей японской вазой из фарфора аомори, но за Шагала он прозакладывал бы голову, а «Прометей» Неизвестного был если и не подлинником, то авторской копией.
Он почувствовал спиной чье-то пристальное и враждебное внимание. Кто-то шел по галерее, стараясь шагать неслышно, но при этом астматически сопя. Верещагин позволил ему дойти до двери и только тогда медленно повернулся. Он знал, что человек, с таким сопением ступающий ночью по галерее собственного дома, неопасен. Он знал, что выглядит сейчас так, что и в мирное время мог бы напугать обывателя. Поэтому развернулся спокойно, держа руки на виду и всей позой демонстрируя безобидность.
И оказался лицом к лицу с высоким белокурым юношей, одетым в расшнурованные кроссовки и джинсовые шорты до колен. Парень не выглядел бы грозным, если бы не одно «но»: в руках у него был «саваж-300» и целился он Артему в грудь.
— Молодой человек, — подал голос из кресла Флэннеган, — пожалуйста, опустите оружие. Мы не представляем никакой угрозы. Вот мои документы, — он бросил на журнальный столик свою «корочку». — Арт, достаньте офицерскую книжку.
Увидев, что совершивших вторжение людей двое, парнишка слегка растерялся. Он потянулся было к документам, но это означало отказаться от оружия: он не смог бы стрелять из «саважа» с одной руки.
— Мы окружены, коммандер, — сказал Верещагин, оглянувшись через правое плечо.
Осваговец проследил его взгляд. Из комнаты вели три двери: одна, на веранду, была перекрыта юным защитником частной собственности, вторую загораживал старый китаец, вооруженный поварским тесаком, а третью обороняла блондинка, которая знала, как обращаться с «береттой» — во всяком случае, предохранитель был в боевом положении. Девушка тоже недавно была в положении — длинная рубашка открывала ее слегка оплывшие, погрузневшие бедра, на груди ткань покрылась засохшими молочными потеками, огромные серые глаза были обведены темными кругами… Самое опасное здесь существо. В защиту своего мужчины и своего младенца спустит триггер, не задумываясь.
— Повернись спиной, руки на стену, — американский акцент, тягучая южная патока. Артем подчинился. Ствол уперся ему в спину, маленькая ладошка обшарила район талии, бедер и подмышек. Если бы не синяки и швы, это было бы даже приятно.
— Тони, у него нет ничего, — сказала женщина.
Юноша явно не готов был принять решение. Блондинка приняла его молчание за согласие на дальнейшие действия по собственной инициативе.
— В кресло, — скомандовала она Артему. Потом, глядя сверху вниз, спросила:
— Кто вы?
— ОСВАГ, — ответил Флэннеган. — Посмотрите документы, мэм…
— Ты! — девушка повернулась к нему. — Лицом к стене, руки на голову.
— Вы служили в полиции, мэм?
— Заткнись!
— Видите ли, я очень надеюсь, что вы умеете обращаться с оружием. Случайный выстрел, когда пистолет в руках случайного человека — более чем обычное дело. То же самое касается и вас, Антон Андреевич.
— Заткнись! — повторила юная мать. — В кресло!
Очень предусмотрительно со стороны Флэннегана было не брать с собой оружия. Впрочем, он же профессионал.
Девушка, не поднимая документы со столика, развернула их. Кинула быстрый взгляд на Флэннегана, потом на Верещагина.
— You don't look alike.
— It's temporary, — он улыбнулся. Улыбаться стало легче, отек на лице постепенно опадал, но вот свою принадлежность к белой расе еще долго придется доказывать.
— How should I know? However, I don't care who are you. Get out!
— Уходите, — подал, наконец, голос юноша. — Это частные владения, вас сюда не приглашали.
— Антон Андреевич, мы пришли просить о помощи, — самым доверительным тоном сказал осваговец.
— Кого? Меня?
— Нет, Антон Андреевич, не вас. Господина временного премьера.
— Здесь нет времпремьера.
— Знаю. Здесь есть библиотекарь. Господин Кублицкий-Пиоттух.
— В четыре часа утра?
— Что поделаешь… Время не ждет.
— Его здесь нет.
— Это неправда. Его машина стоит в гараже. Там же находятся две другие: «роллс-ройс» и «лендровер». Там же — ваш «кабрио». Остается предположить, что вы отправили господина Кублицкого-Пиоттуха пешком от «Каховки» до Коктебеля, что в его возрасте…
«Каховка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80