— Разумно. Как долго вы здесь будете?
— Неизвестно. Сутки — точно.
— Мнда… — Верещагин побарабанил пальцами по спинке стула, на котором сидел «верхом».
— А что, будем мешать?
— Скажем так: на вас рассчитано не было. Мы тут уже настроились приятно провести время… Короче, нужно как-то устраиваться. Поскольку мы пришли раньше, административный корпус остается за нами, мы там ночуем. Яки?
Глеб не наблюдал специально за здоровенным светло-русым очкариком, который сидел за пультом. Если бы он за ним наблюдал, то заметил бы, как у того напряглась спина.
— Яки — это что такое? — спросил Асмоловский.
— Яки — это здесь так говорят. Как в Америке — «О-Кэй».
Он проследил вопросительную паузу и пояснил:
— Давно тут сидим… Знаете, на чем горит разведчик? На мелочах. Так что мы еще какое-то время будем больше похожи на крымцев, чем на наших. Вы не удивляйтесь, если что-то будет не так. Спрашивайте прямо — я или прямо отвечу, или честно скажу, что не имею права отвечать или не знаю.
— Административный корпус… — напомнил Глеб. — Что еще?
— Я хотел сказать, что там смогут ночевать ваши офицеры, места хватит. В комнате отдыха будем отдыхать все вместе, опять-таки веселее… Но вот куда я категорически не должен никого пускать — это генераторная, — он показал прямоугольничек на плане, — И сама вышка. Не взыщите, приказ звучал именно так.
И тут Глеб мельком обратил внимание на небольшой экран, который передавал новости «ТВ-Миг».
Он на секунду оторопел, а потом оглянулся на старлея.
— Передаете? — потрясенно спросил он.
— Нет, зачем? — отозвался технарь. По всем каналам идет Москва. А это мы только смотрим… — он усмехнулся и добавил: — И пишем.
— Орел наш, благородный дон Рэба, озабочен знать, что говорят и думают новые подданные короля… — весело и зло откомментировал старлей.
Щелк! Протянулась ниточка — нет, еще не симпатии — узнавания. Словно два волка, оказавшись в одном лесу, еще не знают, как относиться друг к другу, но определяют в воздухе запах брата по крови.
По голосу старлея было слышно, что к «орлу нашему» он относится без всякого пиетета. Глеб почуял родственную душу. Кто думает, что цитата — это всего лишь пижонство, бравирование читанными премудростями, тот ошибается. Это пароль, по которому отличают своих.
— Пойдем покурим? — предложил он старлею.
— Спасибо, я не курю, — ответил тот. — Но все равно выйдем.
— Вас тут, я смотрю, мало, — сказал Глеб.
— Хватит, — отозвался спецназовец. — Здесь очень разумно все устроено. Надо будет — остановим на дороге хоть роту.
Глеб оценил лично его возможности. Старлей не выглядел человеком, способным остановить роту. Он вообще не выглядел военным человеком. В камуфляже он смотрелся так же нелепо, как и сам Асмоловский.
После короткого молчания старлей добавил:
— Ваши люди пьют…
Это было нечто среднее между вопросом и утверждением. Глеб промолчал.
— Многие, — голос старшего лейтенанта таил некоторое осуждение. — Это может создать проблему. Мне, конечно, все равно… Я только хочу предупредить: у меня и моих ребят приказ стрелять на поражение, если кто-то попытается приблизиться к телевышке, войти в аппаратную или генераторную.
— Понял, — сказал Глеб.
— Я все понимаю, товарищ капитан. В других частях творится то же самое, вы ничем не хуже прочих. Но и вы меня поймите: у меня приказ.
— А офицеры могут ходить сюда? — спросил он.
— В аппаратную — нет, — сказал старлей. — И пусть поаккуратней пользуются сортиром. Нам еще несколько дней тут сидеть. Если возникнут какие-то вопросы ко мне, и я буду в аппаратной — только тогда и только вы можете войти. Договорились?
— По габарям. — согласился Глеб.
— И пей круг — улыбнулся старлей.
Они посмеялись. Потом капитан протянул руку.
— Глеб.
— Артем, — представился старлей.

* * *
— Какая сволочь полезет в запретную зону, спецназовцы пристрелят без предупреждения, — с удовольствием объявил Глеб строю. — И я им только спасибо скажу. Потому что вас сюда прислали не водку пить. Увижу кого пьяного — дам в ухо. На территории не гадить, ходить в кусты. В аппаратную и генераторную не соваться. На постах нести службу согласно УГиКС, буду проверять лично. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Разойдись, — приказал он.
Пятнисто-зеленый строй распался. Солдаты и сержанты разошлись — кто на посты, кто на отдых. Офицеры поспешили в комнату отдыха, где имели место мягкие диваны и конфискованные у солдат спиртные напитки.
— Товарищ капитан, а почему это рядовые спецназовцы ходят в сортир сюда? — спросил лейтенант Палишко. — Я захожу, а там грузин этот кабинку занял.
— Оставь их в покое, Сережа, — посоветовал Глеб. — Им здесь еще несколько дней сидеть.
— Да не в том дело! — горячо поддержал Палишко Васюк. — Обидно же, товарищ капитан: мы, десант, опять вроде как дерьмо, а они — войсковая элита. Кто им такое право дал?
— Васюк, — Глеб начал слегка закипать, — Сколько у тебя солдат на момент тревоги было в лежку? Сколько ты свой взвод собирал? Не знаешь? Я тебе скажу: сорок две минуты! И двое до сих пор не стоят на ногах! Так кто тут дерьмо, а кто войсковая элита? Ты видел среди них хоть одного пьяного?
— Разведка — уважительно протянул Петраков. — Дрючат их там…
— Я не понял, а кто вам мешает нормально себя вести? — взорвался Глеб. — Тебя, Вова, кто-то за грудки берет, руки выкручивает: грабь, тащи, что плохо лежит, наливайся водкой до ушей?! Что тебе мешает вести себя как офицер, а не как прапор вонючий?
— Знаете что, товарищ капитан? — лейтенант Палишко даже встал. — Вы мне, пожалуйста, не читайте морали! Один раз в жизни я за границу попал, думал, хоть три месяца поживу, как человек, и что? Дулю тебе с маслом: иди, сиди на какой-то вонючей горе, ни жратвы приличной, ни шмотьем разжиться — и еще спецназ тут ходит, нос выше этой вышки дерет! М-мудаки гребаные! Вы, товарищ капитан, человек городской, вам всегда было во что одеться-обуться, у вас и центральное отопление, и теплый сортир с ванной. А мы с бабкой в деревне на двенадцать рублей жили. Я для того, может, и стал офицером, чтобы, наконец, нормальную жизнь увидеть!!! Хватит с этих белых, они шестьдесят лет с трудового народа кровь пили — теперь пускай поделятся. Никто тут никого не грабит, все законно!
В дверях кто-то вежливо откашлялся.
Палишко и Глеб отступили друг от друга, словно их застигли на чем-то недозволенном.
Спецназовский рядовой с татарской физиономией прошел через комнату и поставил в холодильник ящик пива. Это был тот самый парень, которого Глеб отрядил вниз с ребятами сержанта Козленко — за выпивкой и едой. Верещагин растолковал, что не все и не везде брать можно: некоторыми магазинами владеют иностранные компании, у которых достаточно сил, чтобы попортить кровь нашим дипломатам, а на черта нам международный скандал? И сам же великодушно отрядил в проводники рядового Сандыбекова.
— Ну-ка, дай одну банку, — приказал Шамилю лейтенант Палишко.
Парень достал банку и поставил ее на стол перед лейтенантом.
— Открой, — велел лейтенант.
Алюминиевая крышечка щелкнула, вспух над банкой пенный султанчик.
Палишко взял банку левой рукой, а правой врезал рядовому под дых.
— Ты разрешения спрашивай, когда к офицерам в комнату заходишь, скотина.
Рядовой переводил дыхание, согнувшись пополам.
— Не слышу ответа! — Палишко взял парня за шиворот.
— Палишко! — крикнул Глеб. — Оставь его в покое!
— Настоятельно советую выполнить требование вашего командира, — послышался голос от двери.
Офицеры развернулись и встретились взглядами с тремя черными зрачками. Два принадлежали старшему лейтенанту спецназа ГРУ Артему, а один — пистолету Стечкина.
— Оставьте в покое моего солдата, товарищ лейтенант, — голос старлея звучал ровно, будто речь шла о банальном вопросе вроде распределения постов, словно и не в его руке застыл «Стечкин».
— А если нет? Убьете меня? — спросил Палишко. — Вас за это по головке не погладят, товарищ старший лейтенант.
— Я прострелю вам ногу, товарищ лейтенант, — так же спокойно ответил старлей. — Может быть, мне за это объявят порицание. Но вы на всю жизнь останетесь калекой.
Рядовой высвободился из рук Палишка и вышел за дверь. Старлей спрятал пистолет в кобуру.
— Товарищ капитан, товарищи лейтенанты, — спецназовец подошел к холодильнику, достал початую бутылку «Учан-Су» и налил в стакан пузырящуюся игривую жидкость. — Мои солдаты будут ходить по территории куда им нужно идти. Они будут заходить в эту комнату, не спрашивая ни у кого из вас разрешения. Они будут пользоваться санузлом наравне с вами, и если это кому-то кажется оскорбительным, он волен справлять нужду в кустах. — Артем допил и поставил стакан на поднос. — Это первое. Своих солдат вы можете бить сколько вам угодно. Моих извольте не трогать. Это второе. И третье. Товарищ лейтенант, сейчас вы пойдете со мной и извинитесь перед рядовым Сандыбековым.
— Да пошел ты, знаешь, куда! — взвился Палишко.
— Сергей, ты пойдешь и извинишься! — сказал Глеб.
До ледяного спокойствия старлея ему было далеко. Хватит, по горло сыт он художествами своих солдатиков и офицериков.
— Товарищ капитан! — Палишко обернулся к нему за помощью, — Да как же это так… Спецназу из нас можно веревки вить, так получается? А мы и слова не скажи?
— Ты дерьмо и трус, Палишко, — с расстановкой сказал старлей. — Во-первых, ты дерьмо потому, что самоутверждаешься за счет рядовых, которые не имеют права тебе ответить. Во-вторых, ты дерьмо потому, что боишься признать свою ошибку. И в-третьих ты дерьмо потому что перебздел и просишь защиты у своего капитана. Ты позоришь десант, Палишко, ты позоришь армию, ты позоришь всю свою страну.
— Палишко, пойди и извинись перед рядовым, — не глядя в глаза ни ему, ни Артему, сказал Глеб.
— Товарищ капитан…!
— Ты первым распустил руки, ты и выпутывайся! — крикнул Глеб. — Любишь трепаться и размахивать кулаками — отвечай за свой треп и свои дела! Почему я должен вечно разгребать за вами дерьмо?! Почему я должен покрывать ваши пьянки, блядки, отлучки, драки? Не хочешь извиняться — получишь по морде от меня. Ты что еще не понял, что неправ? Что ты повел себя как неблагодарная свинья? Тебе это разъяснить популярно?
Палишко беспомощно оглянулся по сторонам. Старлей сделал приглашающий жест в сторону двери. Казалось, что от напряжения в комнате звенит воздух.
Палишко стоял несколько секунд, сжимая и разжимая кулаки, потом выдохнул и направился к двери.
— Черт, — Петраков взял со стола банку пива и отхлебнул. — Нехорошо вы поступили, товарищ капитан. Теперь они нам на шею сядут и ножки свесят.
— Нечего задираться, — бросил Глеб в ответ. — Ребята вообще нам ничем не обязаны. Они здесь в своем праве, могли бы спокойно всех нас выгнать за ворота… Нет, пустили сюда, поставили пиво за свой счет…
— Я не о том, — Петраков жестикулировал банкой. — Серега неправ, и неправ круто. Козел он, в общем, чего там говорить… Но это наше дело, семейное. Лучше бы вы ему сами по шее дали и заставили извиниться. А так получается нехорошо…
— Да, это я сглупил… — согласился Глеб. — Ладно, сделанного не воротишь.
— А ты слышал, как он разговаривает? — зампотех Стумбиньш, молчавший во время всего разговора, теперь взял слово. — Прямо лорд английский, а не офицер спецназа.
— Это точно, — согласился Васюк. — Товарищ капитан, вы заметили?
— Что я заметил? Что человек нормально говорит по-русски, а не матюкается через слово? Это я заметил.
— Рыбак рыбака видит издалека, — подмингул Стумбиньшу Петраков.
Вошел мрачный Палишко. Рванул дверцу холодильника, выхватил две банки с пивом, одну вскрыл и осушил залпом, после чего швырнул ею в стену, вторую начал пить не спеша, устроившись на диване.
— Знаете, на кого он похож? — спросил Васюк. — Да на белого офицера, как их в кино показывают. Такой чистенький, вежливый, а палец в рот не клади!
— Ну, и не клади, — сказал Глеб.
— Муд-дак! — с выражением процедил сквозь зубы Палишко.
— Это ты о себе? — спросил Стумбиньш.
— Что, заставил он тебя перед рядовым извиниться? — подначил Петраков, — Может, ты татарина еще и в попку поцеловал?
Вторую пустую банку Палишко швырнул в него.
— Ша! — закричал Глеб, вставая между ними. — Палишко, сидеть здесь! Петраков, ты, кажется, начкар, так какого черта ты тут делаешь? Бегом в караулку, а потом проверишь посты! Е-мое, как вас спецназовцы могут уважать, когда вы собачитесь, будто базарные бабы?
— Я вот что думаю, — Стумбиньш часто сообщал свои рассуждения без всякой связи с предыдущим разговором: — Питание этой телевышки идет по кабелю отуда-то из Ялты. Или там Гурзуфа. Электростанция должна быть — зверь. В генераторной, как я понял, запасные генераторы. На случай если ток отключат, а что-то нужно срочно передать в эфир… Сейчас они не работают. Тем не менее. Эти ребята постоянно мотаются туда и обратно. Зачем?
— Карл Янович, — устало сказал Глеб. — Я так думаю: это не наше дело.

* * *
Убитые спецназовцы лежали чуть ли не вповалку на полу, возле одной из машин. Их накрыли чем-то, но Козырев знал, что они здесь, и этого было достаточно, чтобы добавить еще балл к общей хреновости его состояния.
«Скоро и я… как они…»
— И думать забудь, — сказал Верещагин, проследив его взгляд. — Володя, все будет хорошо. Ты у нас еще выиграешь «Триумфальную Арку». Хватит туда коситься.
Он закончил заправлять шприц, надавил на поршень, чтобы выпустить воздух, протер Козыреву руку ватным тампоном и умело ввел иглу в вену. Мертвенный, дрожащиий свет галогеновой лампы потеплел. Боль слегка утихла — начал действовать анальгетик.
— Арт… Почему ты все время приходишь сам?
Верещагин не ответил. Вместо ответа он распечатал салфетку и протер раненому лицо. Салфетка оставляла после себя приятную свежесть… Такая маленькая, чепуховая приятность, но вдруг оказывается, что совсем не лишняя, когда секунды сливаются в кошмар.
— Действует? — спросил Артем.
— Да…
— Очень хорошо.
Анальгетик экономили и вводили ровно столько, чтобы Владимир мог терпеть боль молча. Дверь в генераторную не пропускала звуков — наверняка во время работы всех этих агрегатов здесь стоял адский шум, потому и звукоизоляция была отменной. Но случайный стон, вырвавшийся тогда, когда кто-то входит в генераторную или выходит из нее, мог погубить их всех. Они часто ходили туда-сюда, это был не только полевой госпиталь или мертвецкая, здесь они сложили и то, что могло их выдать: крымское обмундирование, крымское оружие, документы… Этакая комнатка с секретами… Причину экономии морфина Владимир понимал четко: он может оказаться не последним раненым. Если что-то пойдет не так, здесь будет бойня…
— Кровь уже не течет, — ободрил его Артем. — Рана не воспалилась, температуры у тебя нет.
— Что там… с ногой?
— Я не настолько силен в медицине, чтобы сказать точно… Подожди настоящего специалиста, яки?
Владимир попробовал улыбнуться ему в ответ. Бедный совестливый убийца Арт Верещагин… Приходит сюда просить прощения у мертвого Даничева и еще живого Козырева… И все же не забывает снимать комбинезон всякий раз, когда берется за перевязку — чтобы не заляпать его кровью…
— Хочешь коньяку? «Ай-Петри» десятилетней выдержки…
— Нет…
Артем вытер руки влажной салфеткой и надел комбез.
— Арт… Не уходи…
— Тебе страшно здесь одному?
— Нет… Просто плохо…
— Ну, Володя… Ты ведь жокей. Сколько раз ты себе ломал ключицы?
— Четыре. Это… совсем другое. Я… больше не сяду… в седло.
— Да ну тебя.
— Сустав… Подвижность не восстанав… ливается.
— Кто тебе сказал такую чушь? С чего ты решил, что это сустав?
— М-м…
— Еще морфина?
— Да. Арт, представь себе, что ты больше никогда… Не сможешь подняться… на гору… Ты… представлял?
— Конечно. Все люди стареют. Рано или поздно приходится бросать спорт.
— Нет, сейчас… Господи… Арт, сделай люфтэмболию… Я не смогу так жить. Я не буду жить калекой.
— А ну, хватит молоть ерунду! Ты за кого меня держишь? — Артем показал ему кулак. — Вот тебе мое слово: ты выберешься отсюда, и еще до конца года сядешь на лошадь. Ты немного потеряешь квалификацию, потому что долго будешь на отдыхе, и поэтому тренер даст тебе самую безнадежную скотину из всех, кто у него есть. А на середине дистанции эта тварь вспомнит молодость и придет первой, и тренер отматюкает тебя, потому что он сам поставил на фаворита из своей же конюшни.
— Хреновый из вас пророк, господин капитан. И в скачках вы ни черта не понимаете…
…Верещагин действительно мало что понимал в скачках. Но он немножко понимал в огнестрельных ранах, и знал, что Козырев прав: подвижность сустава не восстановится. Какой там конный спорт, парень до конца жизни проходит с костылем, если вообще сумеет встать на ноги.
Лгать ему было противно, а делать при этом вид, словно он не понимает, что Козырев видит его ложь насквозь, было противно вдвойне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80