..
Дело, которое беспокоило Сергея Павловича, возникло не вдруг и касалось не какого-нибудь частного вопроса. Дело касалось всего Дела. Уже через год после запуска спутника Королев понял, что он и его ОКБ не в состоянии будут тянуть весь этот космический воз, который он ежедневно сам нагружал все новыми и новыми идеями. Можно было потребовать полной реорганизации, резкого увеличения штатов, но опытный руководитель – Королев знал, что это проблемы не решит, что существует предел, за которым он будет уже не в состоянии контролировать работу огромного коллектива, подобно тому как ткачиха может подвязывать оборвавшуюся нить, не снижая при этом ритма работы, на тридцати станках, но на трехстах – не может. Королев долго размышлял над сложившейся ситуацией и еще до запуска лунников, весной 1959 года составил докладную записку, в которой впервые изложил все эти свои мысли. Записку эту он показал Келдышу и предложил ему подписать ее вместе. Келдыш почитал, чуть-чуть поправил, и 27 мая докладная ушла в Кремль.
«В настоящее время работы по исследованию космического пространства проводятся в основном теми же организациями, которые разрабатывают ракеты дальнего действия... Назрела необходимость привлечения к этим работам новых сил и новых организаций», – так начинал Королев свою записку.
Что он хочет? Он хочет заниматься тем, чем занимался: проектировать и строить ракеты. А все то, что должно работать уже в космическом пространстве – спутники, межпланетные станции и космические корабли, должна создавать другая организация, которую он называет Институтом межпланетных исследований. Потом уточняет: «Этот институт целесообразно организовать как Международный научный центр по освоению космического пространства...»
Процессы управления космическими объектами и связь с ними – наиболее сложные проблемы космонавтики, и Королев предлагает для их решения создать четыре независимых института: автономных систем управления – очевидно, это будет дитя Пилюгина и Кузнецова; дальней космической радиосвязи – это ветвь Рязанского; радиотелеметрических измерений – надо думать, он планировал развитие КБ Богомолова с подключением специалистов Рязанского, которые уже накопили в этом деле немалый опыт, и других управленцев; наконец, систем энергопитания, который, вероятно, предполагал двух родителей: Лидоренко с его солнечными батареями и Миллионщикова – с изотопными источниками электроэнергии.
Опоздания академических институтов с поставкой нужной аппаратуры во время работы над спутниками и лунниками из эпизодов превратились в систему, поэтому Королев считает, что и тут требуются коренные изменения. «...Изготовление этой аппаратуры, – пишет он, – в довольно большом количестве экземпляров и при обязательной гарантии определенной высокой надежности – эта задача не по силам Академии». Сергей Павлович предлагает создать «специализированное конструкторское бюро с хорошей производственной базой».
Королев понимает, что нужны не только технические учреждения – не одними железками жив космос, поэтому он ратует за «Институт медико-биологического направления», т.е. хочет дать самостоятельность «космическим» медикам в военном Институте авиационной медицины, где они пока базируются. Кроме того, предлагает создать «Планетный научно-исследовательский институт на базе сектора астроботаники Казахской Академии наук», т.е. хочет привлечь к Делу Гавриила Андриановича Тихова и всех его единомышленников-романтиков, доказывающих, что жизнь на Марсе существует.
Читал ли эту докладную записку Хрущев? К какой ступеньке административно-бюрократической лестницы она прилипла? Узнать не удалось. Но известно, что с реализацией этого проекта в Кремле не торопились.
Никакого международного института по исследованию космического пространства создано не было. С годами создавалась смехотворная ситуация: Советский Союз на весь мир сообщал о своих космических победах, но института или конструкторского бюро, которые занимались космонавтикой, как бы и не существовало, поскольку и Королев, и все другие Главные были засекречены. Лишь в 1965 году, через шесть лет после записки, Келдышу удалось пробить постановление об организации ИКИ – Института космических исследований, во главе которого он поставил своего ученика – академика Георгия Ивановича Петрова. Но международным он не был, конструированием спутников, межпланетных станций и космических кораблей не занимался и вообще был нужен больше для представительства, чем для дела. Прошло много лет, прежде чем ИКИ начал выдавать ценную научную продукцию, но таким институтом, каким задумывал его Королев, он не стал и сегодня.
Королев сам начал раздавать свою тематику и даже людей, которых очень ценил. Подобно тому как Виктор Петрович Макеев, словно княжий сын, получил «уральский надел», другой любимец Королева – Михаил Федорович Решетнев, доказав свой талант и немалые организаторские способности во время работы над ракетой Р-11 (будущий СКАД), получил «надел сибирский» и занялся в Красноярске спутниками самого разного назначения.
Лишь в 1965 году Королеву удалось передать всю свою тематику по Луне, Марсу и Венере в конструкторское бюро Георгия Николаевича Бабакина. Единственно, с чем не торопился расставаться Королев, – это пилотируемые космические корабли. И в записке 1959 года, мне кажется, он немного слукавил: «Восток», работа над которым уже шла полным ходом, он бы никому тогда не отдал – очень был им увлечен.
Таким образом, почти все реорганизации, предложенные в записке, осуществлены не были. Все оставалось, как и раньше: и Глушко, и Пилюгин, и Рязанский, и Кузнецов, и Исаев работали, и очень много работали, на космонавтику, но ни в какие специализированные «космические» организации они не превратились. Приборное академическое КБ с заводом создано не было. Гавриил Андрианович Тихов умер через полгода после отсылки докладной записки, похоронив вместе с собой идею создания Планетного института. Пожалуй, только одно из предложений Королева реализовалось более-менее оперативно – через четыре года. В 1963 году, когда стало ясно, что полеты человека в космос требуют огромной исследовательской работы, был, наконец, создан Институт медико-биологических проблем во главе с учеником великого Павлова Андреем Владимировичем Лебединским.
Таковы грустные итоги королевской инициативы. Он требовал крупных реорганизаций, больших затрат труда и денег. Но никому не хотелось тратить ни того, ни другого. Хрущев любил реорганизации: разделял партию на городскую и сельскую, придумал совнархозы, менял вывески министерств. Остряки потом говорили, что Никита Сергеевич не успел лишь разделить Министерство путей сообщения на «министерство туда» и «министерство обратно». Но реорганизовывать космонавтику он не хотел. Принять предложения Королева означало признать самостоятельность космонавтики, сделать шаг к ее отделению от военного ведомства и начать рассекречивание ракетной техники. Иными словами, космические планы Сергея Павловича, казалось бы, столь далекие от идеологической политики, в основе своей требовали новых демократических преобразований, большей открытости и гласности. Однако «оттепель» 1956-1957 годов пусть медленно, но уже пошла на убыль. Реалистический дух первых лет правления Хрущева все чаще подменялся коммунистическими фантазиями. И при анализе конкретных проблем жизнь рассматривалась не такой, как она есть, а такой, какой она должна быть. Королев покушался на святая святых Хрущева – на отработанную и проверенную систему секретности. Секретность была нужна Никите Сергеевичу везде, где мы действительно были впереди, – чтобы нас не догнали, и везде, где мы впереди не были, – чтобы никто не знал, что мы отстаем. Поэтому засекречено было все – от урановых шахт до стипендий спортсменам. Советский Союз, судя по официальным данным, был единственной страной в мире, где не случались авиакатастрофы и железнодорожные крушения. Да что там катастрофы! Сообщение о ташкентском землетрясении в 1966 году было воспринято всеми как невероятный подвиг гласности, потому что до этого времени и землетрясений не было!
Год от года режим секретности ужесточался. В справочнике Академии наук СССР 1958 года дан домашний адрес Королева, домашний телефон, место работы – п/я 651 – и рабочий телефон. В справочнике 1959 года – только п/я 651 и рабочий телефон. В 1960 году – вообще ничего, указано только, что состоит в Отделении технических наук. Этот справочник вообще был подарком для зарубежных разведок, поскольку по отсутствию домашних адресов можно было безошибочно определить, кто из ученых Академии работает по военной тематике.
Подобная неуклюжесть секретности объяснялась тем, что целью ее было не сокрытие тайн, а сокрытие правды. И приверженность Хрущева к секретности шла, быть может, от подсознательного чувства, что с ее потерей вся вдохновенно нарисованная им картина нашего светлого послезавтра, окрашенная розовыми всполохами занимающейся на горизонте зари коммунизма, может разом потускнеть. Во всяком случае, вопрос о рассекречивании Королева и Келдыша в 1963 году стоял, но Хрущев не захотел делать этого, и рассекретила их только смерть.
Знаменитый химфизик, лауреат Нобелевской премии, академик Семенов рассказывал мне, что Келдыш якобы получил предложение Шведской Академии наук присудить Нобелевскую премию человеку, руководившему запуском первого искусственного спутника Земли, для чего шведам надо было, как минимум, знать, кто этот человек. Бумага эта была переправлена Хрущеву, который быстро решил сложный вопрос: «Автор спутника? Весь советский народ!» Я хотел проверить этот рассказ Николая Николаевича и написал в Стокгольм. Господин Андерс Барани из Физического комитета Шведской Академии наук любезно сообщил мне, что все обстоятельства выдвижения того или иного кандидата на Нобелевскую премию сохраняются по существующим правилам в тайне в течение пятидесяти лет. Так что проверки рассказа Семенова надо ждать еще много лет. Впрочем, если говорить об орденах, премиях и других наградах, Хрущева несправедливо было бы упрекать в скупости. Он не жалел для «великих без фамилий», как назвал поэт Роберт Рождественский ракетчиков и атомщиков, премий, орденов и Золотых Звезд, но это были тайные ордена и премии, в то время как одну из своих Золотых Звезд – за освоение космического пространства – Никита Сергеевич получил открытым указом. Так зачем было Хрущеву реорганизовывать космонавтику? Человек умный, Хрущев после нескольких встреч с Сергеем Павловичем понял, что Королев принадлежит к той категории людей, которые будут работать с полной отдачей всегда, в какие бы условия они не были поставлены. А потому древо ОКБ Королева будет давать золотые космические яблочки и безо всяких организационных удобрений. Так стоит ли что-то менять?
Давно усвоил Королев мысль простую и ясную: в конечном счете все зависит от людей. Есть заводила, энтузиаст – пойдет работа, нет такого – никакое драгоценное оборудование, никакие финансовые инъекции ничего не дадут. Вот, например, космическая медицина. Подобрались энтузиасты: Яздовский, Покровский, Газенко, Серяпин, Генин, Юганов, Гюрджиан – и дело у них пошло. А вот у астрономов все получилось иначе.
Надо сказать, что Королев очень надеялся на поддержку астрономов, связывал с их будущим союзом многие свои планы, а союз все никак не получался. Уже во время работы над лунниками Сергей Павлович, по своему обыкновению, старался привлечь к новому делу ученых. Это его давняя, еще со времен ГИРД, установка. Ученые придавали всему Делу, и, разумеется, исполнителям Дела, большую солидность, не говоря уже о том, что действительно могли предложить что-нибудь интересное. Теперь, когда лунники становились реальностью, Королев с помощью Келдыша собрал астрономов, рассказал о своих планах, расспрашивал, какую аппаратуру надо поставить, что бы они хотели исследовать. Кукаркин выступил, благодарил, объяснил, какие замечательные перспективы открываются, если можно будет выйти за пределы атмосферы и рассмотреть ультрафиолетовую Вселенную, но большинство астрономов переглядывались и помалкивали. Они, как и геофизики несколько лет назад, были совершенно не готовы к такому разговору, предложения Королева представлялись им какой-то сказкой, и фантазия их иссякала на измерении магнитного поля Луны. Королев только крякал от досады, но молчал. Сергей Павлович решил обсудить некоторые детали фотографирования обратной стороны Луны, но и этот разговор на должном профессиональном уровне астрономы тоже провести не смогли. Их можно понять: подобные вопросы за всю многовековую историю их науки никогда не ставились! Кроме того, астрономы понимали, что, давая какие-либо рекомендации, они берут на себя большую ответственность – ведь их советы будут реализовываться, повлекут за собой немалые затраты, а к подобной ответственности они тоже не привыкли. В мире науки астрономы жили довольно обособленно, их конфликты и споры редко выходили за цеховые рамки, трудно было представить себе постановление ЦК о дальнейшем развитии астрономической науки или некое астрономическое подобие лысенковской августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 году. Теперь же воля и упорство этого коренастого кареглазого человека вытягивала их на авансцену событий, часто определяющих политический климат мира. Они и не отрицали: да, они действительно не готовы к такому повороту в своей жизни.
Через две недели после полета первого лунника Королев начинает снова тормошить астрономов. Заместителю председателя Астрономического совета Академии наук СССР Алле Генриховне Масевич он направляет письмо, в котором напоминает ей о встрече в МГУ, где они вместе с академиком Амбарцумяном говорили о тяжелом астрономическом спутнике Земли. Королев пишет, что он готов запустить такой спутник, отдавая приборам около двух тонн полезного груза. «Нам кажется, что в этом вопросе остановка не за нами, а за астрономами, – в этой фразе уже слышится плохо сдерживаемое раздражение. – Непонятно, почему так много упущено времени, а по сути дела, нет даже проекта задания на разработку первой автоматической системы для проведения астрономических наблюдений со спутника. Мы вносим предложение – немедленно начать работы в этом направлении под руководством Астрономического совета. В нужный момент ОКБ готово принять в этом участие.
Нам кажется, кроме того, что было бы правильным разработать достаточно широкий общий план действий с учетом перспективных задач в этой области...
Интересен и такой вопрос, как организация автоматической астрономической межпланетной станции, рассчитанной на длительное существование: видимо, возможно создать автоматическую станцию на поверхности Луны...
Хотелось бы, чтобы дело сдвинулось с застойной точки, и не хотелось бы оказаться в отстающих...»
Что за несносный человек, этот Королев! Сам не живет нормально и другим не дает! Алла Генриховна, красивая молодая женщина, доктор наук, занималась внутренним строением и эволюцией звезд и была известна лишь в кругу своих коллег. В 1957 году ей поручили руководить оптическими наблюдениями за искусственными спутниками Земли, и работа эта, в сравнении с предыдущей не требующая особой остроты ума, сразу сделала ее невероятно популярной. В любой уважающей себя стране должны быть официальные герои и героини, как бы представляющие лицо страны и служащие примером для подражания подрастающим поколениям. В хрущевскую обойму официальных героинь входили ткачиха Гаганова, колхозница Заглада и астроном Масевич. Невозможно было представить без них весенний праздник 8 Марта или новогодний «Голубой огонек». Алла Генриховна выступала по телевидению, давала интервью, иллюстрированные журналы публиковали о ней пространные репортажи: вот она дома в кругу семьи, вот на лыжной прогулке, а вот в обсерватории. Одно время Масевич была даже «космическим цензором», визирующим материалы для прессы. Человек безусловно одаренный, она стремительно завоевала известность, столь же бесспорно этой одаренности не соответствующую. И известность эта возникла не в результате некоего своего дела, а в результате суеты вокруг дела чужого. Ни Леонид Иванович Седов, ни Алла Генриховна Масевич ни в коем случае не были лжеучеными или выскочками. Королев, сам того не ведая, своей кипучей деятельностью породил их, создав положение, по которому некая общественная ниша в здании космонавтики должна была возникнуть, а коли она возникла – не могла пустовать. Жестко требовательный к себе, он с теми же мерками подходил к другим, и это была едва ли не основная причина его разочарований в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Дело, которое беспокоило Сергея Павловича, возникло не вдруг и касалось не какого-нибудь частного вопроса. Дело касалось всего Дела. Уже через год после запуска спутника Королев понял, что он и его ОКБ не в состоянии будут тянуть весь этот космический воз, который он ежедневно сам нагружал все новыми и новыми идеями. Можно было потребовать полной реорганизации, резкого увеличения штатов, но опытный руководитель – Королев знал, что это проблемы не решит, что существует предел, за которым он будет уже не в состоянии контролировать работу огромного коллектива, подобно тому как ткачиха может подвязывать оборвавшуюся нить, не снижая при этом ритма работы, на тридцати станках, но на трехстах – не может. Королев долго размышлял над сложившейся ситуацией и еще до запуска лунников, весной 1959 года составил докладную записку, в которой впервые изложил все эти свои мысли. Записку эту он показал Келдышу и предложил ему подписать ее вместе. Келдыш почитал, чуть-чуть поправил, и 27 мая докладная ушла в Кремль.
«В настоящее время работы по исследованию космического пространства проводятся в основном теми же организациями, которые разрабатывают ракеты дальнего действия... Назрела необходимость привлечения к этим работам новых сил и новых организаций», – так начинал Королев свою записку.
Что он хочет? Он хочет заниматься тем, чем занимался: проектировать и строить ракеты. А все то, что должно работать уже в космическом пространстве – спутники, межпланетные станции и космические корабли, должна создавать другая организация, которую он называет Институтом межпланетных исследований. Потом уточняет: «Этот институт целесообразно организовать как Международный научный центр по освоению космического пространства...»
Процессы управления космическими объектами и связь с ними – наиболее сложные проблемы космонавтики, и Королев предлагает для их решения создать четыре независимых института: автономных систем управления – очевидно, это будет дитя Пилюгина и Кузнецова; дальней космической радиосвязи – это ветвь Рязанского; радиотелеметрических измерений – надо думать, он планировал развитие КБ Богомолова с подключением специалистов Рязанского, которые уже накопили в этом деле немалый опыт, и других управленцев; наконец, систем энергопитания, который, вероятно, предполагал двух родителей: Лидоренко с его солнечными батареями и Миллионщикова – с изотопными источниками электроэнергии.
Опоздания академических институтов с поставкой нужной аппаратуры во время работы над спутниками и лунниками из эпизодов превратились в систему, поэтому Королев считает, что и тут требуются коренные изменения. «...Изготовление этой аппаратуры, – пишет он, – в довольно большом количестве экземпляров и при обязательной гарантии определенной высокой надежности – эта задача не по силам Академии». Сергей Павлович предлагает создать «специализированное конструкторское бюро с хорошей производственной базой».
Королев понимает, что нужны не только технические учреждения – не одними железками жив космос, поэтому он ратует за «Институт медико-биологического направления», т.е. хочет дать самостоятельность «космическим» медикам в военном Институте авиационной медицины, где они пока базируются. Кроме того, предлагает создать «Планетный научно-исследовательский институт на базе сектора астроботаники Казахской Академии наук», т.е. хочет привлечь к Делу Гавриила Андриановича Тихова и всех его единомышленников-романтиков, доказывающих, что жизнь на Марсе существует.
Читал ли эту докладную записку Хрущев? К какой ступеньке административно-бюрократической лестницы она прилипла? Узнать не удалось. Но известно, что с реализацией этого проекта в Кремле не торопились.
Никакого международного института по исследованию космического пространства создано не было. С годами создавалась смехотворная ситуация: Советский Союз на весь мир сообщал о своих космических победах, но института или конструкторского бюро, которые занимались космонавтикой, как бы и не существовало, поскольку и Королев, и все другие Главные были засекречены. Лишь в 1965 году, через шесть лет после записки, Келдышу удалось пробить постановление об организации ИКИ – Института космических исследований, во главе которого он поставил своего ученика – академика Георгия Ивановича Петрова. Но международным он не был, конструированием спутников, межпланетных станций и космических кораблей не занимался и вообще был нужен больше для представительства, чем для дела. Прошло много лет, прежде чем ИКИ начал выдавать ценную научную продукцию, но таким институтом, каким задумывал его Королев, он не стал и сегодня.
Королев сам начал раздавать свою тематику и даже людей, которых очень ценил. Подобно тому как Виктор Петрович Макеев, словно княжий сын, получил «уральский надел», другой любимец Королева – Михаил Федорович Решетнев, доказав свой талант и немалые организаторские способности во время работы над ракетой Р-11 (будущий СКАД), получил «надел сибирский» и занялся в Красноярске спутниками самого разного назначения.
Лишь в 1965 году Королеву удалось передать всю свою тематику по Луне, Марсу и Венере в конструкторское бюро Георгия Николаевича Бабакина. Единственно, с чем не торопился расставаться Королев, – это пилотируемые космические корабли. И в записке 1959 года, мне кажется, он немного слукавил: «Восток», работа над которым уже шла полным ходом, он бы никому тогда не отдал – очень был им увлечен.
Таким образом, почти все реорганизации, предложенные в записке, осуществлены не были. Все оставалось, как и раньше: и Глушко, и Пилюгин, и Рязанский, и Кузнецов, и Исаев работали, и очень много работали, на космонавтику, но ни в какие специализированные «космические» организации они не превратились. Приборное академическое КБ с заводом создано не было. Гавриил Андрианович Тихов умер через полгода после отсылки докладной записки, похоронив вместе с собой идею создания Планетного института. Пожалуй, только одно из предложений Королева реализовалось более-менее оперативно – через четыре года. В 1963 году, когда стало ясно, что полеты человека в космос требуют огромной исследовательской работы, был, наконец, создан Институт медико-биологических проблем во главе с учеником великого Павлова Андреем Владимировичем Лебединским.
Таковы грустные итоги королевской инициативы. Он требовал крупных реорганизаций, больших затрат труда и денег. Но никому не хотелось тратить ни того, ни другого. Хрущев любил реорганизации: разделял партию на городскую и сельскую, придумал совнархозы, менял вывески министерств. Остряки потом говорили, что Никита Сергеевич не успел лишь разделить Министерство путей сообщения на «министерство туда» и «министерство обратно». Но реорганизовывать космонавтику он не хотел. Принять предложения Королева означало признать самостоятельность космонавтики, сделать шаг к ее отделению от военного ведомства и начать рассекречивание ракетной техники. Иными словами, космические планы Сергея Павловича, казалось бы, столь далекие от идеологической политики, в основе своей требовали новых демократических преобразований, большей открытости и гласности. Однако «оттепель» 1956-1957 годов пусть медленно, но уже пошла на убыль. Реалистический дух первых лет правления Хрущева все чаще подменялся коммунистическими фантазиями. И при анализе конкретных проблем жизнь рассматривалась не такой, как она есть, а такой, какой она должна быть. Королев покушался на святая святых Хрущева – на отработанную и проверенную систему секретности. Секретность была нужна Никите Сергеевичу везде, где мы действительно были впереди, – чтобы нас не догнали, и везде, где мы впереди не были, – чтобы никто не знал, что мы отстаем. Поэтому засекречено было все – от урановых шахт до стипендий спортсменам. Советский Союз, судя по официальным данным, был единственной страной в мире, где не случались авиакатастрофы и железнодорожные крушения. Да что там катастрофы! Сообщение о ташкентском землетрясении в 1966 году было воспринято всеми как невероятный подвиг гласности, потому что до этого времени и землетрясений не было!
Год от года режим секретности ужесточался. В справочнике Академии наук СССР 1958 года дан домашний адрес Королева, домашний телефон, место работы – п/я 651 – и рабочий телефон. В справочнике 1959 года – только п/я 651 и рабочий телефон. В 1960 году – вообще ничего, указано только, что состоит в Отделении технических наук. Этот справочник вообще был подарком для зарубежных разведок, поскольку по отсутствию домашних адресов можно было безошибочно определить, кто из ученых Академии работает по военной тематике.
Подобная неуклюжесть секретности объяснялась тем, что целью ее было не сокрытие тайн, а сокрытие правды. И приверженность Хрущева к секретности шла, быть может, от подсознательного чувства, что с ее потерей вся вдохновенно нарисованная им картина нашего светлого послезавтра, окрашенная розовыми всполохами занимающейся на горизонте зари коммунизма, может разом потускнеть. Во всяком случае, вопрос о рассекречивании Королева и Келдыша в 1963 году стоял, но Хрущев не захотел делать этого, и рассекретила их только смерть.
Знаменитый химфизик, лауреат Нобелевской премии, академик Семенов рассказывал мне, что Келдыш якобы получил предложение Шведской Академии наук присудить Нобелевскую премию человеку, руководившему запуском первого искусственного спутника Земли, для чего шведам надо было, как минимум, знать, кто этот человек. Бумага эта была переправлена Хрущеву, который быстро решил сложный вопрос: «Автор спутника? Весь советский народ!» Я хотел проверить этот рассказ Николая Николаевича и написал в Стокгольм. Господин Андерс Барани из Физического комитета Шведской Академии наук любезно сообщил мне, что все обстоятельства выдвижения того или иного кандидата на Нобелевскую премию сохраняются по существующим правилам в тайне в течение пятидесяти лет. Так что проверки рассказа Семенова надо ждать еще много лет. Впрочем, если говорить об орденах, премиях и других наградах, Хрущева несправедливо было бы упрекать в скупости. Он не жалел для «великих без фамилий», как назвал поэт Роберт Рождественский ракетчиков и атомщиков, премий, орденов и Золотых Звезд, но это были тайные ордена и премии, в то время как одну из своих Золотых Звезд – за освоение космического пространства – Никита Сергеевич получил открытым указом. Так зачем было Хрущеву реорганизовывать космонавтику? Человек умный, Хрущев после нескольких встреч с Сергеем Павловичем понял, что Королев принадлежит к той категории людей, которые будут работать с полной отдачей всегда, в какие бы условия они не были поставлены. А потому древо ОКБ Королева будет давать золотые космические яблочки и безо всяких организационных удобрений. Так стоит ли что-то менять?
Давно усвоил Королев мысль простую и ясную: в конечном счете все зависит от людей. Есть заводила, энтузиаст – пойдет работа, нет такого – никакое драгоценное оборудование, никакие финансовые инъекции ничего не дадут. Вот, например, космическая медицина. Подобрались энтузиасты: Яздовский, Покровский, Газенко, Серяпин, Генин, Юганов, Гюрджиан – и дело у них пошло. А вот у астрономов все получилось иначе.
Надо сказать, что Королев очень надеялся на поддержку астрономов, связывал с их будущим союзом многие свои планы, а союз все никак не получался. Уже во время работы над лунниками Сергей Павлович, по своему обыкновению, старался привлечь к новому делу ученых. Это его давняя, еще со времен ГИРД, установка. Ученые придавали всему Делу, и, разумеется, исполнителям Дела, большую солидность, не говоря уже о том, что действительно могли предложить что-нибудь интересное. Теперь, когда лунники становились реальностью, Королев с помощью Келдыша собрал астрономов, рассказал о своих планах, расспрашивал, какую аппаратуру надо поставить, что бы они хотели исследовать. Кукаркин выступил, благодарил, объяснил, какие замечательные перспективы открываются, если можно будет выйти за пределы атмосферы и рассмотреть ультрафиолетовую Вселенную, но большинство астрономов переглядывались и помалкивали. Они, как и геофизики несколько лет назад, были совершенно не готовы к такому разговору, предложения Королева представлялись им какой-то сказкой, и фантазия их иссякала на измерении магнитного поля Луны. Королев только крякал от досады, но молчал. Сергей Павлович решил обсудить некоторые детали фотографирования обратной стороны Луны, но и этот разговор на должном профессиональном уровне астрономы тоже провести не смогли. Их можно понять: подобные вопросы за всю многовековую историю их науки никогда не ставились! Кроме того, астрономы понимали, что, давая какие-либо рекомендации, они берут на себя большую ответственность – ведь их советы будут реализовываться, повлекут за собой немалые затраты, а к подобной ответственности они тоже не привыкли. В мире науки астрономы жили довольно обособленно, их конфликты и споры редко выходили за цеховые рамки, трудно было представить себе постановление ЦК о дальнейшем развитии астрономической науки или некое астрономическое подобие лысенковской августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 году. Теперь же воля и упорство этого коренастого кареглазого человека вытягивала их на авансцену событий, часто определяющих политический климат мира. Они и не отрицали: да, они действительно не готовы к такому повороту в своей жизни.
Через две недели после полета первого лунника Королев начинает снова тормошить астрономов. Заместителю председателя Астрономического совета Академии наук СССР Алле Генриховне Масевич он направляет письмо, в котором напоминает ей о встрече в МГУ, где они вместе с академиком Амбарцумяном говорили о тяжелом астрономическом спутнике Земли. Королев пишет, что он готов запустить такой спутник, отдавая приборам около двух тонн полезного груза. «Нам кажется, что в этом вопросе остановка не за нами, а за астрономами, – в этой фразе уже слышится плохо сдерживаемое раздражение. – Непонятно, почему так много упущено времени, а по сути дела, нет даже проекта задания на разработку первой автоматической системы для проведения астрономических наблюдений со спутника. Мы вносим предложение – немедленно начать работы в этом направлении под руководством Астрономического совета. В нужный момент ОКБ готово принять в этом участие.
Нам кажется, кроме того, что было бы правильным разработать достаточно широкий общий план действий с учетом перспективных задач в этой области...
Интересен и такой вопрос, как организация автоматической астрономической межпланетной станции, рассчитанной на длительное существование: видимо, возможно создать автоматическую станцию на поверхности Луны...
Хотелось бы, чтобы дело сдвинулось с застойной точки, и не хотелось бы оказаться в отстающих...»
Что за несносный человек, этот Королев! Сам не живет нормально и другим не дает! Алла Генриховна, красивая молодая женщина, доктор наук, занималась внутренним строением и эволюцией звезд и была известна лишь в кругу своих коллег. В 1957 году ей поручили руководить оптическими наблюдениями за искусственными спутниками Земли, и работа эта, в сравнении с предыдущей не требующая особой остроты ума, сразу сделала ее невероятно популярной. В любой уважающей себя стране должны быть официальные герои и героини, как бы представляющие лицо страны и служащие примером для подражания подрастающим поколениям. В хрущевскую обойму официальных героинь входили ткачиха Гаганова, колхозница Заглада и астроном Масевич. Невозможно было представить без них весенний праздник 8 Марта или новогодний «Голубой огонек». Алла Генриховна выступала по телевидению, давала интервью, иллюстрированные журналы публиковали о ней пространные репортажи: вот она дома в кругу семьи, вот на лыжной прогулке, а вот в обсерватории. Одно время Масевич была даже «космическим цензором», визирующим материалы для прессы. Человек безусловно одаренный, она стремительно завоевала известность, столь же бесспорно этой одаренности не соответствующую. И известность эта возникла не в результате некоего своего дела, а в результате суеты вокруг дела чужого. Ни Леонид Иванович Седов, ни Алла Генриховна Масевич ни в коем случае не были лжеучеными или выскочками. Королев, сам того не ведая, своей кипучей деятельностью породил их, создав положение, по которому некая общественная ниша в здании космонавтики должна была возникнуть, а коли она возникла – не могла пустовать. Жестко требовательный к себе, он с теми же мерками подходил к другим, и это была едва ли не основная причина его разочарований в жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157