Я к этому, впрочем, давно привык, что когда дела идут похуже, то и «друзей» поменьше, но, конечно, это не может улучшить общего состояния и настроения у меня и у тех, кто остался.
Но мы так не сдадимся: много, очень много работаем, много думаем и найдем, в чем дело и решим все до конца».
Анализ аварии показывал, что винить Сергею Павловичу некого: пожар и взрыв «боковушки» произошел по вине его производственников: негерметичным оказался стык одного из трубопроводов, идущих к рулевым двигателям, тем самым, которые отказался делать Глушко и которые сделали в его КБ. Немедленно директору завода Туркову и главному инженеру Ключареву был отдан жесточайший приказ разобраться с этим вопросом и устранить недоработки. Устинов прислал на завод своего заместителя Карасева, который только что не спал в сборочном цехе, не спуская глаз с коварных движков.
Кстати говоря, это еще один пример использования Устиновым, уже после смерти Сталина, близких ему, истинно сталинских методов руководства. В случае, если дело не идет, посылать этакого надсмотрщика, погонялу. Помочь он не может, будучи человеком, как правило, некомпетентным, а лишь пугает и дергает людей. Я ничего дурного не хочу сказать о Карасеве, но не полезнее ли было послать на завод кого-нибудь из опытных технологов – Глушко или Исаева?
Дни шли в постоянных, упорных поисках надежности. «Дела наши идут без особых перемен, мы снова готовимся и стараемся до конца все понять, – писал Королев домой 27 мая. – Много времени занимает просмотр всевозможных данных и записей. Вот где воистину бывают положения, когда „мой карандаш умнее меня“, – это изречение, кажется, Лейбница, но и мы часто не понимаем до конца всего того, чем располагаем. Одновременно ведем большие опыты там, у нас дома, и все это как-то должно быть связано воедино».
По поводу «больших опытов... дома» много лет спустя вспоминал Виктор Михайлович Ключарев:
– Герметичность была на первых этапах испытаний ахиллесовой пятой «семерки». Проводить испытания герметичности было очень сложно, потому что никто не знал истинных условий, в которых работают все эти соединения в первые секунды полета...
Королев постоянно – днем и ночью – находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он все время чувствует на себе взгляды людей, ждущих его решений и приказов, но понимает, что торопиться с этими решениями и приказами нельзя, что он должен быть предельно осмотрителен, чтобы избежать будущих ошибок. Конечно, очень хочется доказать всем, что его «семерка» – отличная машина, но он не настаивает пока на новом старте.
«Вчера я лежал дома днем и раздумывал над тем несколько необычным состоянием, в котором я нахожусь все это время, – пишет Сергей Павлович домой.
– Скорее всего, его можно определить как состояние тревоги и беспокойства. Даже нельзя сказать конкретно, о чем или по какому поводу это беспокойство. Просто напряжены нервы и внимание так, как если бы происходит что-то плохое или трудное, и ты не знаешь исхода, или возможно результата. Это состояние всегда охватывает меня, если что-либо не ладится и, особенно, при испытаниях. Но потом все как-то проходит, когда есть результаты...
Сейчас здесь этого нет и, видимо, долго не будет, так как нам еще предстоит очень долгий и сложный путь да и начало было не очень блестящее.
Чувствую, что уходит много сил на все это, стараюсь не нервничать сам и сдерживаюсь при взаимоотношениях с другими, а порой так трудно бывает, как никогда».
В другом письме: «... мы должны добиться здесь, именно здесь и сейчас нужного нам решения. Дело слишком большое, очень важное и срочное...»
Вот в таком трудном, противоречивом состоянии – напряженной работы, постоянных сомнений и несокрушимой веры в правильности выбранного пути – Королев жил почти месяц: второй пуск «семерки» состоялся в полночь 11 июня.
Ракета со старта не ушла. И на том спасибо, что не взорвалась, не разворотила все фермы. «Снова у нас нехорошо и очень»! – пишет Королев домой на следующий день.
В довершение ко всем неудачам, едва успели слить ракету, как над «площадкой № 2» разыгралась невероятная и давно забытая в этих краях гроза. Пламеотводный канал превратился в настоящий водопад, вода затопила подземный командный бункер. Королев писал жене, что дождя в Тюратаме вообще никто из старожилов не помнит в последние сто лет, а такой грозы и ливня он никогда в жизни не видел – «все залило, и мы путешествовали чуть ли не вплавь».
После того как ракету отвезли обратно в МИК, чтобы понять причину неудачи, довольно быстро выяснилось, что на одной из магистралей клапан стоит «вверх ногами». Таким образом, корни и второй неудачи шли из ОКБ Королева.
Сергей Павлович был справедлив в своих технических оценках – это все отмечают. Но это вовсе не значит, что он бесстрастно признавал свои ошибки. Он не любил их признавать и не признавал до той разумной черты, после которой не признавать было уже просто смешно и глупо. Если ракета взрывалась, не летела совсем или летела не туда, куда надо, поиски причин он никогда не начинал «с себя».
– А возможно не долили топлива... А может быть, горючее не той марки...
Есть ли уверенность, что подпитка жидким кислородом проводилась по штатному расписанию? – Он мог придумать десятки причин.
Все остатки топлива после заправки опечатывались, состав компонентов контролировался химическим анализом, и Бармину обычно не составляло большого труда отвести эти подозрения с помощью соответствующих документов. Тогда Королев переключался на Глушко, высказывая различные предположения в связи с отказом двигателей. Получив алиби двигателистов, наваливался на Пилюгина, изыскивая погрешности в подаче команд системой управления. При всех этих разборах конструкция собственно ракеты была как бы вне подозрений. Это особенно бесило Глушко:
– А ты и ракета твоя безгрешны? А если это дренажи? А если трубопровод лопнул?! – В гневе Валентин Петрович становился похож на сокола-тетеревятника.
Когда определялся адрес порока, приведшего к аварии, Совет Главных назначал комиссию во главе с кем-нибудь из Главных, но Королев обычно комиссии не возглавлял, ставил вместо себя Мишина или Воскресенского, а сам был как бы «над схваткой». Большим искусством, которым в совершенстве владел Сергей Павлович, было и составление итогового отчета, который шел министру и в ВПК. Нужно было и правду сказать, и себя не чернить. Поэтому отчет по строю своему был весьма витиеват. Перечислялись (неизвестно зачем) все возможные варианты аварии и лишь в конце честно оговаривалось: «Однако наиболее вероятной причиной отказа следует считать...» У каждого читающего, по мысли Сергея Павловича, должно было создаться такое впечатление: «Дело сложное: и там возможны неприятности, и тут, но вот на этот раз Королеву не повезло... Бывает...»
На этот раз, как говорится, «номер не прошел». Рябиков был слишком стреляный воробей. Прочитав отчет, он лукаво посмотрел на Королева и сказал с улыбкой:
– Ох, и хитрый же вы человек, Сергей Павлович! Все причины палочкой расковыриваете, чтобы в нос ударило, а на свое говно одеколона не жалеете...
Неделин ходил мрачный, разговаривал, словно плевал через губу. Вообще все стали как-то сдержаннее в проявлении своих дружеских чувств, как-то прохладнее. Это вызывало у Королева искреннее недоумение. Разумеется, такие глупые отказы, как случилось с этим клапаном, досадны, но ничего неожиданного в этом нет, напротив, все эти ошибки закономерны. «Конечно, я и сам понимал и понимаю, – пишет Сергей Павлович домой, – что нельзя было рассчитывать на легкую дорогу, и мы и не рассчитывали, но все же пока все идет очень уж трудно. Правда, и задача небывалая еще во всей истории нашей техники и вообще техники».
Именно в эти дни в письмах к жене больше, чем когда-либо, говорит он о работе, именно сейчас остро чувствует свое одиночество. Он пишет Нине Ивановне: «Очень важно с тобой поделиться, ведь мне так откровенно на эти темы ни с кем делиться нельзя».
А надо, чтобы было можно! Для пользы дела нужно подняться над всеми этими взаимными обидами, кончить мелочные распри, дружно навалиться на все эти чертовы отказы, а не расползаться по своим норам: раз я не виноват, это меня не касается. Королев стремится к сплочению. Через три дня после неудачных испытаний, когда стартовики принялись за ремонт всего размокшего и затопленного, Королев с Мишиным в своем домике собрали неофициальный «совет в Филях». Пришли Руднев, Бармин, Кузнецов, Рязанский, Черток, Глушко со своим заместителем Владимиром Ивановичем Курбатовым. Начали рассудительно, мирно, но вскоре опять посыпались упреки друг к другу, в голосах появились нехорошие, злые ноты. Кузнецов и Рязанский по обыкновению помалкивали, Мишин и Черток тоже высовывались редко – Королев был сильный боец, их помощь была ему не нужна. Взаимные обиды сосредоточились в треугольнике Глушко-Бармии–Королев. Руднев пробовал утихомирить страсти, но все его миротворческие попытки не давали никаких результатов, пока Королев вдруг не понял, что вся эта перепалка – тупик, и так же вдруг не остановился на полном ходу, как он умел останавливаться, поражая окружающих мгновенной сменой настроения.
– А не заняться ли нам совсем другой проблемой? – громко спросил он, доставая из шкафа картонную коробку.
В коробке на торте сидел большой шоколадный заяц. Началось общее ликование, Мишин заварил чай, зайца растерзали в пять минут – они совсем отвыкли от сладкого: ни конфет, ни печенья, о пирожных и тортах и говорить смешно – ничего тут не было. Все нахваливали Нину Ивановну за заботу о муже, Руднев предложил даже послать приветственную ВЧ-грамму, Королев сидел довольный, улыбался. Очень редко он улыбался в последнее время...
Третью ракету он надеялся пустить без замечаний: все проверено и перепроверено, должна улететь. Стояла страшная жара. Спасаясь от духоты, Сергей Павлович работал ночью, а днем старался отдыхать, но не всегда получалось. Третий старт «семерки» был назначен ровно через месяц – на 11 июля. Ракета замечательно пошла в зенит, но перед отделением «боковушек» вдруг как-то странно метнулась влево, задергалась, развернулась и, словно наткнувшись на невидимую преграду, начала кувыркаться, разламываясь на куски и заполняя бледно-голубое, выцветшее на солнце небо яркими белыми облаками паров жидкого кислорода.
Никто этого не ожидал. После всех споров, после всех предельно тщательных проверок опять «за бугор»?! Все были подавлены. Королев ходил мрачнее тучи. Через день после этого старта он писал домой: «Наши дела опять очень и очень неважные. Трудно мне определить точно дальнейший ход событий, но нам снова предстоит много и серьезно поработать и разобраться в тех новых задачах и вопросах, которые возникли заново».
В новых задачах и вопросах удалось разобраться сравнительно быстро: ракета ушла с курса потому, что какой-то пилюгинский умник перепутал полярность на одном из приборов системы управления. На бедного, подавленного Николая Алексеевича уже не набрасывались – не было уже сил набрасываться. А вот предсказать дальнейший ход событий действительно было нелегко. То есть Королеву-то все было ясно: испытания необходимо продолжать, используя каждую неудачу для совершенствования ракеты до тех пор, пока все возможные причины неудач не иссякнут. Но ведь понимал он и другое: дальнейший ход событий зависел не только от него. Он давно уже усвоил: чем чаще неудачи, тем меньше его власть над будущим – нелепо, дико, но это так. Сейчас он знал, что его точка зрения поддерживалась Главными конструкторами, к ней без особого энтузиазма, но склонялись Рябиков и Руднев. А что тут еще можно придумать? Деньги потрачены, ракета сделана, значит, надо «доводить». Конечно, всем предстоят в Москве очень малоприятные разговоры: Рудневу с Устиновым, Неделину с Жуковым, Рябикову с Булганиным. А Королеву – со всеми ними. И, наверное, единственная возможность неприятных разговоров избежать – это запустить, в конце концов, эту упрямую ракету.
Однако на заседании Государственной комиссии по итогам третьего пуска мрачный Неделин предложил определить событиям другой ход.
– Я считаю, что так дальше продолжаться не может, – спокойно сказал Митрофан Иванович. – Меня как заказчика не интересует, кто в какой неудаче виноват. Это вы сами разбирайтесь, – он кивнул Рябикову. – Армии нужно одно: чтобы ракета летала и отвечала тем тактико-техническим требованиям, которые для нее определены. А она не летает, – он обернулся к Королеву, – и никаким требованиям не отвечает! Поэтому я предлагаю ракету с испытаний снять, все изделия, прибывшие на полигон, отправить обратно в ОКБ к Сергею Павловичу, и пусть он доводит ракету на своих испытательных стендах, а когда доведет, вот тогда и будем дальше пускать...
В словах Неделина, бесспорно, и логика, и свой резон были, но Пилюгин, а за ним Королев пошли на маршала в атаку. Они доказывали, что все эти перевозки потребуют массу времени, не говоря уже о том, что после перевозок нужно снова собирать и проверять все ракеты в МИКе, что причины неудач им ясны и причины эти вовсе не требуют отправки ракет за сотни километров, а могут быть устранены на месте. И в их словах был немалый резон. Когда слово взял Глушко, Королев был уверен, что теперь они Митрофана Ивановича «дожмут», ведь Совет Главных всегда выступал единым фронтом, как вдруг...
– Я думаю, что Митрофан Иванович прав, – сказал Глушко. – Нет никакого смысла продолжать испытания. – Сорок моих прекрасно отработанных двигателей уже разбиты во время этих испытаний. Если дело и дальше так пойдет, мое производство этого просто не выдержит.
– Но, Валентин Петрович, – заметил Руднев, – если бы ракеты летели по штатной программе, ваши двигатели все равно были бы разбиты в конце концов. И не сорок, а шестьдесят. Как же вы планируете свое производство в случае выполнения программы?
– Вы меня не так поняли, Константин Николаевич, – мне было бы не жалко двигателей, если бы мы били их ради дела! Почему я должен страдать из-за чужих недоработок?..
– Это не чужие! Это наши недоработки!! – закричал Королев. Решение не было принято. После Госкомиссии Рябиков, не скрывая своего раздражения, сказал Главным конструкторам:
– Вы сами между собой можете договориться? Соберитесь и выясните ваши отношения. Тогда и будем решать...
Все разошлись, оставив в комнате шестерку Главных конструкторов. Нужно было определить председателя Совета Главных. В Москве им становился тот, в чьем кабинете происходило совещание. Если главным вопросом были двигатели, собирались у Глушко, если радиосистемы – у Рязанского. Но тут, на полигоне, никто не имел территориального преимущества. Королев и Глушко, как главные «герои» конфликта, председательствовать не могли. Пилюгин сослался на нездоровье – у него обострился диабет. Рязанского отвел Глушко: «Михаил Сергеевич, разумеется, будет поддерживать Сергея Павловича!..» Кузнецов взял самоотвод, заявив, что он судья хреновый и вообще вся эта затея ему не по душе. Председателем Совета стал Бармин. Они дружили с Глушко, но надо признать, что Владимир Павлович на этот раз был максимально объективен.
– Итак, – сказал он, – давайте спокойно разберемся, что мы будем делать с «семеркой»...
– Думаю, что никакого «спокойного» обсуждения у нас не получится, – в особом негромком, но хорошо известном всем присутствующим тоне приглушенного клокотания начал Королев. – Я уже неоднократно высказывал претензии к Валентину Петровичу. Не к его двигателям, а к нему самому. Я не мирился и не смогу смириться с его менторским тоном, с постоянным желанием выделить свою работу из общей нашей работы и отстраниться от общих неудач. Откуда это зазнайство, непререкаемое убеждение, что он один работает хорошо, а все другие только и думают, как бы ему навредить?!
– Я не готов к этому разговору, – тихо, тем самым, не то чтобы менторским, а отрешенным, холодно констатирующим тоном, который так бесил Королева, заговорил Глушко, угадав паузу. – Следовало бы поднять все протоколы испытаний по всем изделиям и посмотреть, по чьей вине мы терпели неудачи. Считаю в корне неверным все попытки размазывать ответственность на всех нас. И все знают, что ракеты гибнут чаще всего по вине Королева. Так было и с Р-1, и с Р-2, и с Р-5.
– Да пойми же, наконец, что нет «ракет Королева», а есть наши ракеты! – взорвался Королев. – Наши! С твоими двигателями, с его приборами! Пойми, что порочен сам твой принцип подхода к делу! Ракета может не улететь из-за поломки вот его старта, из-за прогара твоего двигателя, из-за поломки его прибора, или моего клапана, но всякий раз не улетает наша ракета! И мы все за это должны быть в ответе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157