Брадесанду сам был не слаб, крепко сбит и отлично знал разные приемы борьбы, поэтому рассчитывал легко справиться с раненым противником. Он придавил плечи Бобино и, почувствовав под пальцами кровь, подумал: «Не уйдет!»
Бамбош, подняв нож для удара, мысленно ругался: «Идиот! Заслонил место, куда надо ударить. Никакой возможности садануть в спину!»
И заорал вслух:
– Убери руки, грязное животное, а то я тебе их оттяпаю!
Но у Брадесанду уже высунулся язык и выкатывались глаза от удушья, он не слышал и не мог ответить.
Бобино чувствовал, что силы сейчас его оставят, но юноша сознавал, что любимая ждет его, он представил себе милый образ Берты и подумал, что им, может быть, уже не придется увидеться. Его ограбят, убьют, отберут те франки, что он нес домой, все близкие останутся голодными, а больная Мария – без лекарства. Из последних сил сжимая глотку врага, он думал: «По крайней мере, тебя-то я уничтожу!»
Они катались по земле втроем, Бамбош никак не мог изловчиться и ударить Бобино, не задев своего сообщника.
Последнее усилие окончательно истощило силы наборщика, он лишился сознания, успев крикнуть:
– На помощь! Убивают!
Его услышал дежурный патруль, и двое полицейских побежали на зов.
Бамбош боялся быть задержанным даже в качестве свидетеля и дал деру. Метрах в ста он замедлил бег, пошел дальше спокойной походкой гуляющего, чтобы не вызывать подозрения у встречных.
Тем временем полицейские подошли к неподвижно лежащим Бобино и Брадесанду. Они попробовали посадить Бобино, прислонив к дереву, но он повалился, не издав ни стона, ни вздоха.
– Он, кажется, сильно пострадал, – сказал один из стражей порядка с грубоватым сочувствием, увидев, как по земле растекалась темная лужа крови. Бобино жалобно застонал и проговорил еле внятно:
– Берта… Моя бедная Берта… Они меня убили…
– Еще жив, хотя ему крепко досталось, – сказал второй патрульный. – Надо отправить их в госпиталь. Иди на пост, скажи, чтоб прислали носилки и людей.
Вскоре Бобино и Брадесанду доставили к врачам, дежурный, бегло осмотрев рану Бобино, тут же отправил его в операционное отделение. Повезло попасть к хорошему хирургу, что не был узким специалистом: ранение в спину под правую лопатку оказалось страшным. Из отверстия текла кровь, по краям пенилась сукровица. Легкое было основательно повреждено. Не исключались серьезные осложнения.
Хирург осторожно обмыл порез, наложил антисептический компресс и толстую повязку, после чего пошел осмотреть Брадесанду. Несмотря на усилия санитаров, делавших искусственное дыхание, тот не приходил в себя и уже начал окоченевать.
Санитар сказал:
– Доктор, у нас ничего не получается.
– Он умер. От задушения. Крепко сдавили!
Потом, взглянув на татуировку с непристойными изображениями, покрывавшую руки и грудь Брадесанду, обычное украшение бандитов, врач добавил:
– Наверное, какой-нибудь грабитель. Тот, другой, здорово с ним управился!
Бобино, как обычно бывает после тяжелой травмы, провел трудную ночь. Только в десять утра он еле слышным голосом сообщил необходимые сведения: имя и фамилию, адрес, обстоятельства нападения.
Его осмотрел главный хирург, одобрил действия дежурного и подтвердил предписания и заключения. Но ввиду тяжелого состояния пострадавшего дал распоряжение ассистенту поскорее вызвать в госпиталь ту особу, о ком больной все время спрашивал, – Берту Роллен, его невесту.
Служащий пришел на улицу Мешен как раз в тот момент, когда там находилась Сюзанна де Мондье.
Берта не слышала, какой адрес дала кучеру мадемуазель де Мондье, и как парижанка, хорошо знающая город, была удивлена, когда экипаж остановился около Обсерватории.
Девушка пребывала в страшном беспокойстве за Бобино, ей казалось, что лошади бегут недостаточно шибко, и очень удивилась, когда Сюзанна поспешно вышла из экипажа.
– Это не здесь! – воскликнула Берта, подумав: вдруг ее заманили в какую-то ловушку. – Мадемуазель, нам нельзя терять времени!
– Не волнуйтесь! Здесь живет друг, он по моей просьбе поможет вашим близким, может быть, спасет их. Ваша сестра не отвергнет его помощи. Этот человек предан мне всей душой, я верю ему больше, чем самой себе. Ничего не бойтесь, Берта, милая! Я вам хочу только добра, вам и всей семье.
Мадемуазель Мондье побежала к павильону, где жил Морис Вандоль с матерью.
Застигла она Мориса бледным и совершенно убитым горем. Но, увидев Сюзанну, тот сразу просиял.
– Возлюбленная моя!.. Вы пришли… После того ужасного письма я уже не надеялся вас увидеть! Оно меня совершенно уничтожило… И вот вы здесь… Так ваш отец понял все-таки, что он делает нас несчастными… Вам удалось получить его согласие?..
– Нет, мне решительно запрещено с вами видеться… Я обещала… Но сейчас такой случай… Я встретила очень несчастных людей, и это заставило меня нарушить и родительский запрет, и свою клятву и просить вас…
– Сюзанна! Скажите все-таки, как мог ваш отец…
– Морис, друг мой! Я должна торопиться, на улице ждет девушка, которой надо помочь… Позвольте надеяться на вас… Вы согласны?
– Сделаю все, что вы хотите, возлюбленная моя! – сказал Морис.
– Возьмите денег… все что у вас в доме, и поезжайте на улицу Мешен, угол улицы Санте и передайте эту сумму от моего имени в долг той, кто там живет. Действуйте тактично, чтобы она не отказалась. Семья совершенно погибает от нищеты, но они горды и скрывают свою крайнюю бедность. Мы должны им помочь… спасти их. Идите, мой друг, немедля!
– Да, да, Сюзанна! Но, ради Бога, скажите, когда я вас снова увижу!
– Не знаю. Ведь, говорю же вам, отец взял с меня обещание не видеться с вами. Но, буду ли я близко или далеко, я всегда и везде буду любить вас.
– Любимая моя! – воскликнул молодой человек. – Как обрадовали вы меня своим появлением!.. Я плакал все эти дни, терял веру в себя, в будущее, уже ни на что не надеялся в жизни!
– Напрасно, Морис… Вы меня любите, я люблю вас, а вы теряете веру в наше будущее!
– Но ведь ваше письмо надорвало мое сердце.
– А я, Морис, сколько перестрадала… Но любовь помогла мне все вытерпеть и помогла прийти к вам.
Слушая, художник преобразился. Он внимал, будто слышал самую дивную музыку. Морис медленно привлек девушку, и она уступила пьянящему объятию. Не в силах противиться порыву, овладевшему ее душой, Сюзанна тихо положила голову на плечо возлюбленного. Тонкие шелковистые волосы касались щеки молодого человека, и сердце ее билось в восторге, граничившем со страданием. Он прижал губы к ее губам – такого счастья оба до тех пор не знали.
Сюзанна первая вышла из этого сладкого забытья. Она еще ощущала трепет во всем теле, но с чувством уверенности в себе и с гордостью посмотрела на друга, еще крепче обняла его и сказала:
– Теперь, Морис, сомневаешься ли ты еще в своей Сюзанне? Будешь ли верить в ее любовь и в наше будущее?
– Сюзанна!.. Любовь моя!.. Вы ангел! Я всю жизнь буду вас любить! Самоотверженно… преданно… верно… Я ваш навеки, и вы навек моя! Ничто не разъединит нас!
– Ничто и никогда! А теперь, Морис, делайте то, о чем я вас просила, не теряйте ни минуты. Прощайте.
– Нет, до свиданья!
– Пустите меня, я тороплюсь.
– Почему же?
– Я провожаю в госпиталь несчастную девушку, там ее умирающий жених, она в горе, и я не прощу себе, если эгоизм моей… нашей любви заставит меня задержаться.
Радостная, девушка вернулась к Берте и сказала:
– Моя милая подружка, только что я была почти такой же несчастной, как вы, а теперь я счастлива. Не теряйте надежды! Ваш друг выздоровеет, я это чувствую.
– Услышь вас Господь и помоги нам! Но я так привыкла ждать горьких событий, что успокоюсь, только увидев его.
Через десять минут повозка, запряженная тяжело дышавшей от быстрого бега лошадью, подкатила к госпиталю.
С уверенностью, какой раньше Сюзанна в себе не знала, она провела туда плачущую Берту.
Увидев нарядно одетую девушку, вышедшую из щегольского экапажа, швейцар снял шляпу, проводил в справочную, где им сказали, в какой палате лежит Бобино. Через пять минут они уже стояли около раненого.
Юноша сразу узнал возлюбленную и тихо проговорил:
– Берта… моя Берта… какое счастье…
– Жан! Милый Жан… Вам, наверное, очень плохо…
– Ничего… со мной все обойдется… если я вас увидел. Но они… там…
– Месье, – сказала Сюзанна, – я друг вам не известный, но верный, не беспокойтесь о ваших.
– Спасибо, – прошептал типограф, не понимая, отчего проникся доверием и симпатией к милой девушке. Казалось, будто они давно знакомы, он чувствовал бесконечную благодарность за ее доброе отношение к Берте.
В свою очередь Сюзанна смотрела на него с ласковостью и любопытством. Ее влекло какое-то родственное чувство, точно он был братом, никогда не виденным прежде.
Берта тоже впервые заметила удивительное сходство между ними. Однако ей и в голову не пришло сказать об этом, все мысли были поглощены тревогой за Бобино, а с ним говорить не полагалось. И все-таки они нарушили врачебные правила.
В очень коротких словах Жан рассказал, как на него напали, как он боролся и попал в госпиталь. Юноша утешал Берту, говорил, что непременно выздоровеет, посвятит ей жизнь и будет любить всегда… всегда.
Он поблагодарил Сюзанну, зная из кратких слов Берты о том, как мадемуазель помогла семейству.
Потом, почувствовав усталость, типограф опустил голову на подушку.
Сиделка сказала, что посетительницам пора уходить, так велит врач, ведь пациент еще очень слаб и ему вредно всякое волнение и утомление.
Берта послушно встала, наклонилась над Бобино, нежно поцеловала и шепнула на ухо:
– Жан, друг мой, не бойся ничего, тебя вылечат.
Сюзанна как брату пожала ему руку, сказала несколько слов утешения и добавила:
– Мы будем приходить еще!
Бобино с чувством благодарной нежности посмотрел ей вслед.
Уходя, Сюзанна сунула луидор в руку сиделки и попросила позаботиться о больном.
Не привыкшая к таким щедрым вознаграждениям, женщина поклонилась и, конечно, пообещала.
Сюзанна спросила ее так, чтобы не слышала Берта:
– Вы думаете, он поправится? Что говорит хирург?
– Ранение очень серьезное, – ответила служительница потихоньку.
Экипаж довез девушек до улицы Мешен. Как ни просила Берта, Сюзанна отказалась подняться в комнаты: хотела избежать новых слов благодарности.
Она уехала, счастливая исполненным долгом, уверенная, что Морис сделал все, как она велела, и на прощанье сказала Берте:
– Я не знаю, когда мы еще увидимся, но, если у вас случится какая-нибудь неприятность или нужда, непременно известите меня.
Морис собрал все деньги, какие имел в наличности, и поспешил исполнить желание Сюзанны.
Никто не дает так не скупясь, как влюбленные: а художник был щедр вдвойне – он любил, и он был человеком искусства.
Молодой человек еще не знал, кому именно должен оказать помощь, но душа его заранее была распахнута для сочувствия и добра.
Он шел крупными, уверенными шагами, и улицы казались ему шире, небо яснее и солнце ярче, чем были. Он думал о том, как любит его Сюзанна и как он любит ее. Он еще чувствовал ее поцелуй на губах, вспоминал, как их бросило в объятия друг друга, и был полон надежды, пробудившейся после дней отчаяния.
Он радовался, готовясь сделать доброе дело, Сюзанна будет его соучастницей, и союз их сердец станет еще крепче.
Художник взбежал на третий этаж дома, указанного Сюзанной, и позвонил. Открыла Жермена. И Морис сразу узнал прекрасную девушку, ту, кого он и князь Березов некогда вытащили из реки, а Мишель чуть ли не с первого взгляда влюбился в бедняжку.
Вандоль расстался с Жерменой, когда она, поправившись, собиралась в Италию, и Мишель окружал ее роскошью со щедростью миллионера. Теперь же Морис увидел возлюбленную друга в бедной квартирке за швейной машиной, чей шум прекратился, когда он позвонил.
Да, перед ним несомненно стояла Жермена, по-прежнему прекрасная, но такая бледная и слабая, что, казалось, вот-вот упадет.
Морис снял шляпу и почтительно поклонился, растроганный и сострадающий. Девушка стояла как живое олицетворение скорби.
– Жермена! Вы здесь… на этом чердаке!.. Разве такой я ждал вас встретить!
Ослабевшая от лишений, от тяжелой работы и от всех пережитых несчастий, швея, увидев давнего друга, проговорила устало:
– Морис… как я рада, что наконец вас снова вижу…
Художник безмерно огорчился, видя ее такой слабой и печальной.
– Вы страдаете, Жермена! – сказал он горестно.
– Да, Морис, страдаю, как только можно страдать.
– Вы сейчас одна здесь? Ваша сестра Берта?..
– В госпитале, где лежит Бобино, раненый, может быть, уже мертвый…
– Ох!.. А Мария… ваша младшая?..
– Там… в постели… и, не исключено, тоже умирает…
– Вы знаете, как я вам предан… простите, если я проявлю нескромность.
– Вы помогали меня спасать, вы один из тех друзей, кому можно говорить все.
– Хорошо, а Мишель, что с ним-то случилось? Он поступает бессовестно, оставив вас в таком положении! Это подло! Мне стыдно за него!
– Если бы вы знали все!
– Говорите, Жермена! Говорите все, я вас умоляю!
– Об этом страшно… Я могу рассказать вам о всех несчастьях, что произошли с нами… Но что касается Мишеля… Уверяю вас, это хуже всего.
– Скажите, прошу вас, скажите, ведь я не из любопытства спрашиваю вас.
– Так вот, – продолжала Жермена с усилием, – Мишель разорен… лишился всего… не имеет ни франка, даже сантима.
– Он?! Что вы такое говорите?!
– И Мишель меня ненавидит… Он выказывает ко мне ненависть ужасную, бессмысленную, не имеющую никакой причины… И это меня убивает…
– Ненавидит вас!.. Но это сущее безумие!..
– Увы! Да. Настоящее, подлинное.
– Что же такое с ним?
– Он хотел застрелиться, ранил себя, я делала ему перевязки… Он умирал от голода… Мы его приютили… Он меня возненавидел, я его полюбила… Теперь он еще сильнее ненавидит меня и готов убить!
– Он чудовище!
– Нет, просто несчастный умалишенный!
– Он! Безумец? Мишель Березов – сумасшедший?!
– Да, несомненно. Он помешался на том, что ненавидит меня, а все потому, что хочет моего замужества с моим оскорбителем, ради этого Мишель обещает застрелиться. Впрочем, вы сейчас его увидите.
– Как! Он здесь?
– Он был другом в плохие мои дни, спас мне жизнь, любил меня, покровительствовал. Чему удивляться, если по долгу, из любви к нему, мы все сделали для него, что могли.
Мориса все сильнее трогала героическая простота преданности, такой полной, такой совершенной, и он благодарил Сюзанну, пославшую его сюда. Молодой человек просил Жермену располагать им и ласково пенял, что она скрывала свои несчастья.
Дверь отворилась, и вошел Мишель.
– Да, да, Морис, я узнал твой голос, – заговорил князь как-то неестественно быстро, даже не поздоровавшись, – рад тебя видеть! Ты окажешь большую услугу, поможешь вырваться из этой вонючей дыры, где меня держат насильно… Да, мой друг, мне не позволяют выходить под предлогом, что я сумасшедший. Но я это прекрасно знаю без них! Однако какое дело до этого им, этим людям? Кто они мне? И эта Жермена с ее видом святой недотроги. Эта стерва, которую я ненавижу… готов убить ее!.. Она тебе рассказывала всякий вздор… уверен… Продувная баба… шлюха, кого я бью ногами… Изобью и теперь, на твоих глазах…
Жермена пыталась успокоить безумца, но он закричал:
– Довольно! Пустите меня! Я не хочу вас видеть! Давай уйдем отсюда, Морис, помоги мне убежать от людей, которые у меня все украли, а потом, если хочешь, я застрелюсь у тебя; там будет очень удобно…
Морис не мог вставить слова в этот поток. Он смотрел на Мишеля с любопытством, полным нежного сочувствия, и не мог воспринять, осмыслить жалкого состояния души друга. Он безуспешно пытался представить, какая катастрофа могла погубить ясный ум Березова, отчего его любовь перешла в ненависть, и дивился покорной преданности Жермены.
Художник сразу представил, как после роскошной жизни они погрузились в полную нищету, какие жертвы должны были приносить эти великодушные люди, чтобы беспрерывно противостоять валившимся на них бедам.
Хоть бы князь, враз обнищав, по-прежнему любил Жермену! Но нет! Он изо всех сил ненавидел несчастную девушку! Действительно, это было ужасно. Более, чем Морис ожидал.
Художник попытался успокоить Березова. Морис подошел и стал ласково говорить:
– Будь мужчиной, Мишель, будь молодцом, каким я тебя знал всегда. Мы тебя вытянем из беды, мой друг. Ты знаешь, как я тебя люблю.
– Хватит! – резко прервал его Мишель. – Хватит!.. У меня нет больше друзей!
– Я, Мишель, я твой друг, я никогда тебя не забывал!
– Ты? Брось!.. Тебя обвела вокруг пальца эта развратница Жермена!.. Если бы ты был другом, ты увел бы меня к себе, дал ложе и револьвер, и я бы застрелился в постели, очень удобно стреляться, лежа на чистых простынях и подушках… Я уже пробовал и с удовольствием опять это сделаю, потому что так надо!..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Бамбош, подняв нож для удара, мысленно ругался: «Идиот! Заслонил место, куда надо ударить. Никакой возможности садануть в спину!»
И заорал вслух:
– Убери руки, грязное животное, а то я тебе их оттяпаю!
Но у Брадесанду уже высунулся язык и выкатывались глаза от удушья, он не слышал и не мог ответить.
Бобино чувствовал, что силы сейчас его оставят, но юноша сознавал, что любимая ждет его, он представил себе милый образ Берты и подумал, что им, может быть, уже не придется увидеться. Его ограбят, убьют, отберут те франки, что он нес домой, все близкие останутся голодными, а больная Мария – без лекарства. Из последних сил сжимая глотку врага, он думал: «По крайней мере, тебя-то я уничтожу!»
Они катались по земле втроем, Бамбош никак не мог изловчиться и ударить Бобино, не задев своего сообщника.
Последнее усилие окончательно истощило силы наборщика, он лишился сознания, успев крикнуть:
– На помощь! Убивают!
Его услышал дежурный патруль, и двое полицейских побежали на зов.
Бамбош боялся быть задержанным даже в качестве свидетеля и дал деру. Метрах в ста он замедлил бег, пошел дальше спокойной походкой гуляющего, чтобы не вызывать подозрения у встречных.
Тем временем полицейские подошли к неподвижно лежащим Бобино и Брадесанду. Они попробовали посадить Бобино, прислонив к дереву, но он повалился, не издав ни стона, ни вздоха.
– Он, кажется, сильно пострадал, – сказал один из стражей порядка с грубоватым сочувствием, увидев, как по земле растекалась темная лужа крови. Бобино жалобно застонал и проговорил еле внятно:
– Берта… Моя бедная Берта… Они меня убили…
– Еще жив, хотя ему крепко досталось, – сказал второй патрульный. – Надо отправить их в госпиталь. Иди на пост, скажи, чтоб прислали носилки и людей.
Вскоре Бобино и Брадесанду доставили к врачам, дежурный, бегло осмотрев рану Бобино, тут же отправил его в операционное отделение. Повезло попасть к хорошему хирургу, что не был узким специалистом: ранение в спину под правую лопатку оказалось страшным. Из отверстия текла кровь, по краям пенилась сукровица. Легкое было основательно повреждено. Не исключались серьезные осложнения.
Хирург осторожно обмыл порез, наложил антисептический компресс и толстую повязку, после чего пошел осмотреть Брадесанду. Несмотря на усилия санитаров, делавших искусственное дыхание, тот не приходил в себя и уже начал окоченевать.
Санитар сказал:
– Доктор, у нас ничего не получается.
– Он умер. От задушения. Крепко сдавили!
Потом, взглянув на татуировку с непристойными изображениями, покрывавшую руки и грудь Брадесанду, обычное украшение бандитов, врач добавил:
– Наверное, какой-нибудь грабитель. Тот, другой, здорово с ним управился!
Бобино, как обычно бывает после тяжелой травмы, провел трудную ночь. Только в десять утра он еле слышным голосом сообщил необходимые сведения: имя и фамилию, адрес, обстоятельства нападения.
Его осмотрел главный хирург, одобрил действия дежурного и подтвердил предписания и заключения. Но ввиду тяжелого состояния пострадавшего дал распоряжение ассистенту поскорее вызвать в госпиталь ту особу, о ком больной все время спрашивал, – Берту Роллен, его невесту.
Служащий пришел на улицу Мешен как раз в тот момент, когда там находилась Сюзанна де Мондье.
Берта не слышала, какой адрес дала кучеру мадемуазель де Мондье, и как парижанка, хорошо знающая город, была удивлена, когда экипаж остановился около Обсерватории.
Девушка пребывала в страшном беспокойстве за Бобино, ей казалось, что лошади бегут недостаточно шибко, и очень удивилась, когда Сюзанна поспешно вышла из экипажа.
– Это не здесь! – воскликнула Берта, подумав: вдруг ее заманили в какую-то ловушку. – Мадемуазель, нам нельзя терять времени!
– Не волнуйтесь! Здесь живет друг, он по моей просьбе поможет вашим близким, может быть, спасет их. Ваша сестра не отвергнет его помощи. Этот человек предан мне всей душой, я верю ему больше, чем самой себе. Ничего не бойтесь, Берта, милая! Я вам хочу только добра, вам и всей семье.
Мадемуазель Мондье побежала к павильону, где жил Морис Вандоль с матерью.
Застигла она Мориса бледным и совершенно убитым горем. Но, увидев Сюзанну, тот сразу просиял.
– Возлюбленная моя!.. Вы пришли… После того ужасного письма я уже не надеялся вас увидеть! Оно меня совершенно уничтожило… И вот вы здесь… Так ваш отец понял все-таки, что он делает нас несчастными… Вам удалось получить его согласие?..
– Нет, мне решительно запрещено с вами видеться… Я обещала… Но сейчас такой случай… Я встретила очень несчастных людей, и это заставило меня нарушить и родительский запрет, и свою клятву и просить вас…
– Сюзанна! Скажите все-таки, как мог ваш отец…
– Морис, друг мой! Я должна торопиться, на улице ждет девушка, которой надо помочь… Позвольте надеяться на вас… Вы согласны?
– Сделаю все, что вы хотите, возлюбленная моя! – сказал Морис.
– Возьмите денег… все что у вас в доме, и поезжайте на улицу Мешен, угол улицы Санте и передайте эту сумму от моего имени в долг той, кто там живет. Действуйте тактично, чтобы она не отказалась. Семья совершенно погибает от нищеты, но они горды и скрывают свою крайнюю бедность. Мы должны им помочь… спасти их. Идите, мой друг, немедля!
– Да, да, Сюзанна! Но, ради Бога, скажите, когда я вас снова увижу!
– Не знаю. Ведь, говорю же вам, отец взял с меня обещание не видеться с вами. Но, буду ли я близко или далеко, я всегда и везде буду любить вас.
– Любимая моя! – воскликнул молодой человек. – Как обрадовали вы меня своим появлением!.. Я плакал все эти дни, терял веру в себя, в будущее, уже ни на что не надеялся в жизни!
– Напрасно, Морис… Вы меня любите, я люблю вас, а вы теряете веру в наше будущее!
– Но ведь ваше письмо надорвало мое сердце.
– А я, Морис, сколько перестрадала… Но любовь помогла мне все вытерпеть и помогла прийти к вам.
Слушая, художник преобразился. Он внимал, будто слышал самую дивную музыку. Морис медленно привлек девушку, и она уступила пьянящему объятию. Не в силах противиться порыву, овладевшему ее душой, Сюзанна тихо положила голову на плечо возлюбленного. Тонкие шелковистые волосы касались щеки молодого человека, и сердце ее билось в восторге, граничившем со страданием. Он прижал губы к ее губам – такого счастья оба до тех пор не знали.
Сюзанна первая вышла из этого сладкого забытья. Она еще ощущала трепет во всем теле, но с чувством уверенности в себе и с гордостью посмотрела на друга, еще крепче обняла его и сказала:
– Теперь, Морис, сомневаешься ли ты еще в своей Сюзанне? Будешь ли верить в ее любовь и в наше будущее?
– Сюзанна!.. Любовь моя!.. Вы ангел! Я всю жизнь буду вас любить! Самоотверженно… преданно… верно… Я ваш навеки, и вы навек моя! Ничто не разъединит нас!
– Ничто и никогда! А теперь, Морис, делайте то, о чем я вас просила, не теряйте ни минуты. Прощайте.
– Нет, до свиданья!
– Пустите меня, я тороплюсь.
– Почему же?
– Я провожаю в госпиталь несчастную девушку, там ее умирающий жених, она в горе, и я не прощу себе, если эгоизм моей… нашей любви заставит меня задержаться.
Радостная, девушка вернулась к Берте и сказала:
– Моя милая подружка, только что я была почти такой же несчастной, как вы, а теперь я счастлива. Не теряйте надежды! Ваш друг выздоровеет, я это чувствую.
– Услышь вас Господь и помоги нам! Но я так привыкла ждать горьких событий, что успокоюсь, только увидев его.
Через десять минут повозка, запряженная тяжело дышавшей от быстрого бега лошадью, подкатила к госпиталю.
С уверенностью, какой раньше Сюзанна в себе не знала, она провела туда плачущую Берту.
Увидев нарядно одетую девушку, вышедшую из щегольского экапажа, швейцар снял шляпу, проводил в справочную, где им сказали, в какой палате лежит Бобино. Через пять минут они уже стояли около раненого.
Юноша сразу узнал возлюбленную и тихо проговорил:
– Берта… моя Берта… какое счастье…
– Жан! Милый Жан… Вам, наверное, очень плохо…
– Ничего… со мной все обойдется… если я вас увидел. Но они… там…
– Месье, – сказала Сюзанна, – я друг вам не известный, но верный, не беспокойтесь о ваших.
– Спасибо, – прошептал типограф, не понимая, отчего проникся доверием и симпатией к милой девушке. Казалось, будто они давно знакомы, он чувствовал бесконечную благодарность за ее доброе отношение к Берте.
В свою очередь Сюзанна смотрела на него с ласковостью и любопытством. Ее влекло какое-то родственное чувство, точно он был братом, никогда не виденным прежде.
Берта тоже впервые заметила удивительное сходство между ними. Однако ей и в голову не пришло сказать об этом, все мысли были поглощены тревогой за Бобино, а с ним говорить не полагалось. И все-таки они нарушили врачебные правила.
В очень коротких словах Жан рассказал, как на него напали, как он боролся и попал в госпиталь. Юноша утешал Берту, говорил, что непременно выздоровеет, посвятит ей жизнь и будет любить всегда… всегда.
Он поблагодарил Сюзанну, зная из кратких слов Берты о том, как мадемуазель помогла семейству.
Потом, почувствовав усталость, типограф опустил голову на подушку.
Сиделка сказала, что посетительницам пора уходить, так велит врач, ведь пациент еще очень слаб и ему вредно всякое волнение и утомление.
Берта послушно встала, наклонилась над Бобино, нежно поцеловала и шепнула на ухо:
– Жан, друг мой, не бойся ничего, тебя вылечат.
Сюзанна как брату пожала ему руку, сказала несколько слов утешения и добавила:
– Мы будем приходить еще!
Бобино с чувством благодарной нежности посмотрел ей вслед.
Уходя, Сюзанна сунула луидор в руку сиделки и попросила позаботиться о больном.
Не привыкшая к таким щедрым вознаграждениям, женщина поклонилась и, конечно, пообещала.
Сюзанна спросила ее так, чтобы не слышала Берта:
– Вы думаете, он поправится? Что говорит хирург?
– Ранение очень серьезное, – ответила служительница потихоньку.
Экипаж довез девушек до улицы Мешен. Как ни просила Берта, Сюзанна отказалась подняться в комнаты: хотела избежать новых слов благодарности.
Она уехала, счастливая исполненным долгом, уверенная, что Морис сделал все, как она велела, и на прощанье сказала Берте:
– Я не знаю, когда мы еще увидимся, но, если у вас случится какая-нибудь неприятность или нужда, непременно известите меня.
Морис собрал все деньги, какие имел в наличности, и поспешил исполнить желание Сюзанны.
Никто не дает так не скупясь, как влюбленные: а художник был щедр вдвойне – он любил, и он был человеком искусства.
Молодой человек еще не знал, кому именно должен оказать помощь, но душа его заранее была распахнута для сочувствия и добра.
Он шел крупными, уверенными шагами, и улицы казались ему шире, небо яснее и солнце ярче, чем были. Он думал о том, как любит его Сюзанна и как он любит ее. Он еще чувствовал ее поцелуй на губах, вспоминал, как их бросило в объятия друг друга, и был полон надежды, пробудившейся после дней отчаяния.
Он радовался, готовясь сделать доброе дело, Сюзанна будет его соучастницей, и союз их сердец станет еще крепче.
Художник взбежал на третий этаж дома, указанного Сюзанной, и позвонил. Открыла Жермена. И Морис сразу узнал прекрасную девушку, ту, кого он и князь Березов некогда вытащили из реки, а Мишель чуть ли не с первого взгляда влюбился в бедняжку.
Вандоль расстался с Жерменой, когда она, поправившись, собиралась в Италию, и Мишель окружал ее роскошью со щедростью миллионера. Теперь же Морис увидел возлюбленную друга в бедной квартирке за швейной машиной, чей шум прекратился, когда он позвонил.
Да, перед ним несомненно стояла Жермена, по-прежнему прекрасная, но такая бледная и слабая, что, казалось, вот-вот упадет.
Морис снял шляпу и почтительно поклонился, растроганный и сострадающий. Девушка стояла как живое олицетворение скорби.
– Жермена! Вы здесь… на этом чердаке!.. Разве такой я ждал вас встретить!
Ослабевшая от лишений, от тяжелой работы и от всех пережитых несчастий, швея, увидев давнего друга, проговорила устало:
– Морис… как я рада, что наконец вас снова вижу…
Художник безмерно огорчился, видя ее такой слабой и печальной.
– Вы страдаете, Жермена! – сказал он горестно.
– Да, Морис, страдаю, как только можно страдать.
– Вы сейчас одна здесь? Ваша сестра Берта?..
– В госпитале, где лежит Бобино, раненый, может быть, уже мертвый…
– Ох!.. А Мария… ваша младшая?..
– Там… в постели… и, не исключено, тоже умирает…
– Вы знаете, как я вам предан… простите, если я проявлю нескромность.
– Вы помогали меня спасать, вы один из тех друзей, кому можно говорить все.
– Хорошо, а Мишель, что с ним-то случилось? Он поступает бессовестно, оставив вас в таком положении! Это подло! Мне стыдно за него!
– Если бы вы знали все!
– Говорите, Жермена! Говорите все, я вас умоляю!
– Об этом страшно… Я могу рассказать вам о всех несчастьях, что произошли с нами… Но что касается Мишеля… Уверяю вас, это хуже всего.
– Скажите, прошу вас, скажите, ведь я не из любопытства спрашиваю вас.
– Так вот, – продолжала Жермена с усилием, – Мишель разорен… лишился всего… не имеет ни франка, даже сантима.
– Он?! Что вы такое говорите?!
– И Мишель меня ненавидит… Он выказывает ко мне ненависть ужасную, бессмысленную, не имеющую никакой причины… И это меня убивает…
– Ненавидит вас!.. Но это сущее безумие!..
– Увы! Да. Настоящее, подлинное.
– Что же такое с ним?
– Он хотел застрелиться, ранил себя, я делала ему перевязки… Он умирал от голода… Мы его приютили… Он меня возненавидел, я его полюбила… Теперь он еще сильнее ненавидит меня и готов убить!
– Он чудовище!
– Нет, просто несчастный умалишенный!
– Он! Безумец? Мишель Березов – сумасшедший?!
– Да, несомненно. Он помешался на том, что ненавидит меня, а все потому, что хочет моего замужества с моим оскорбителем, ради этого Мишель обещает застрелиться. Впрочем, вы сейчас его увидите.
– Как! Он здесь?
– Он был другом в плохие мои дни, спас мне жизнь, любил меня, покровительствовал. Чему удивляться, если по долгу, из любви к нему, мы все сделали для него, что могли.
Мориса все сильнее трогала героическая простота преданности, такой полной, такой совершенной, и он благодарил Сюзанну, пославшую его сюда. Молодой человек просил Жермену располагать им и ласково пенял, что она скрывала свои несчастья.
Дверь отворилась, и вошел Мишель.
– Да, да, Морис, я узнал твой голос, – заговорил князь как-то неестественно быстро, даже не поздоровавшись, – рад тебя видеть! Ты окажешь большую услугу, поможешь вырваться из этой вонючей дыры, где меня держат насильно… Да, мой друг, мне не позволяют выходить под предлогом, что я сумасшедший. Но я это прекрасно знаю без них! Однако какое дело до этого им, этим людям? Кто они мне? И эта Жермена с ее видом святой недотроги. Эта стерва, которую я ненавижу… готов убить ее!.. Она тебе рассказывала всякий вздор… уверен… Продувная баба… шлюха, кого я бью ногами… Изобью и теперь, на твоих глазах…
Жермена пыталась успокоить безумца, но он закричал:
– Довольно! Пустите меня! Я не хочу вас видеть! Давай уйдем отсюда, Морис, помоги мне убежать от людей, которые у меня все украли, а потом, если хочешь, я застрелюсь у тебя; там будет очень удобно…
Морис не мог вставить слова в этот поток. Он смотрел на Мишеля с любопытством, полным нежного сочувствия, и не мог воспринять, осмыслить жалкого состояния души друга. Он безуспешно пытался представить, какая катастрофа могла погубить ясный ум Березова, отчего его любовь перешла в ненависть, и дивился покорной преданности Жермены.
Художник сразу представил, как после роскошной жизни они погрузились в полную нищету, какие жертвы должны были приносить эти великодушные люди, чтобы беспрерывно противостоять валившимся на них бедам.
Хоть бы князь, враз обнищав, по-прежнему любил Жермену! Но нет! Он изо всех сил ненавидел несчастную девушку! Действительно, это было ужасно. Более, чем Морис ожидал.
Художник попытался успокоить Березова. Морис подошел и стал ласково говорить:
– Будь мужчиной, Мишель, будь молодцом, каким я тебя знал всегда. Мы тебя вытянем из беды, мой друг. Ты знаешь, как я тебя люблю.
– Хватит! – резко прервал его Мишель. – Хватит!.. У меня нет больше друзей!
– Я, Мишель, я твой друг, я никогда тебя не забывал!
– Ты? Брось!.. Тебя обвела вокруг пальца эта развратница Жермена!.. Если бы ты был другом, ты увел бы меня к себе, дал ложе и револьвер, и я бы застрелился в постели, очень удобно стреляться, лежа на чистых простынях и подушках… Я уже пробовал и с удовольствием опять это сделаю, потому что так надо!..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47