— У нас можно только неразгаданность и широту души спереть, — заявил Сигизмунд. Подергал себя за ворот рубашки. — Во!
На Наталью глянул.
— Не пора? Уже восьмой час.
Ярополк закричал, что не пора. Бабушка обещала дать пирожков с собой.
— И мне тоже дай, — сиротским голосом поклянчил Сигизмунд.
Мать сделала ему знак, чтобы вышел на кухню. Там усадила, плеснула холодного кофе, принялась разговаривать по душам.
— Как ты живешь, Гоша?
— Справляюсь.
— Может, тебе денег дать? Мы пенсию получили…
— Вы что, очумели?
— А кто, кроме родителей…
— Ну все, мам. Хватит.
— Что за норвежцы? Ты жениться надумал?
— Какое жениться, мать… Я рыбой торговать надумал…
Мать прихлопнула ладонью массивную брошку — красивую чешскую бижутерию блаженных времен застоя.
— Сердце ведь чует, Гошенька… Изболелось…
— У меня все нормально, мам.
Мать пригорюнившись посмотрела на него. Сигизмунд видел, что она ему не верит. Что она насквозь его видит.
И поспешил сказать:
— Мам! Они очень приличные люди. Ее отец… У него два сейнера. «Валькирия» и «Рагнарђк».
— Да. Валькирия. — Мать покивала. Вздохнула. — Ладно, сынок, дело твое.
Сигизмунд встал, обнял мать. Мать мягкая, теплая. Погладил ее по волосам.
— Все хорошо, мам.
— Ладно. — Мать высвободилась, принялась собирать пирожки — в мешочек побольше для Ярополка, в мешочек поменьше — для Сигизмунда.
* * *
Сигизмунд возвращался к Лантхильде и чувствовал себя просто Красной Шапочкой.
По дороге домой, до Малой Посадской, Наталья молчала — была мрачна. Не любила она подобные визиты. Ярополк устал, подремывал, держа в кулаке пакет с пирожками.
Прощаясь, Сигизмунд поцеловал сына, кивнул Наталье. Та, не оборачиваясь, скрылась в подъезде.
До чего же все коряво получается… Интересно, это у всех так?
Нет, не у всех. У таежного Вавилы все в буреломах схвачено, все пучочком. И у Федора, небось, тоже. Да и Олав Карлссон не груши околачивает. В своем мифическом пространстве.
Сигизмунд поставил машину в гараж. Опять клятого «фордяру» пришлось обтекать неведомо какими маневрами.
Вошел, едва не пал под натиском собачьих восторгов. Кобель пушечным ядром вылетел навстречу, ластился, извивался. Был представлен к высшей награде — Пирожку Домашнему Первой Степени!
У девки в «светелке» горел свет.
— Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Я пирожки принес. Итан иди.
Молчание. Только тахта скрипнула.
— Лантхильд, ты там?
— Йаа…
— Иди итан.
— Нии…
— Что-нибудь случилось?
Сигизмунд разулся, подошел к двери. Потянул, открывая.
Дверь держали изнутри.
— Нии, — повторила Лантхильда. — Надо.
— Ты чего?
Девка молчала.
— Я пирожки принес. Тебя там что, серый волк съел?
Сигизмунд дернул дверь изо всех сил и в образовавшуюся щель (а здорова девка!) просунул пирожок.
— Итан, Лантхильд.
Девкина рука высунулась, схватила пирожок и утащила. Дверь захлопнулась.
Дела!..
Сигизмунд обулся, свистнул кобеля, прошелся с ним по двору. Выкурил три сигареты вместо обычных двух. Что за хрень? Что с Лантхильдой-то? Чем он ее на этот раз обидел?
Тут у него аж дыхание перехватило. Наталья! Что она ей наговорила? Ну, Наталья!.. Сигизмунд едва не бегом устремился домой.
Ворвался, скинул куртку, ботинки, подлетел к телефону. После одиннадцати Наталья часто отключает телефон, чтобы Ярополка не будили.
Подошла.
— Наталья?
— Давно не виделись, — отозвалась бывшая супруга.
— Наталья, что ты ей наговорила?
— А!.. — сказала Наталья. И замолчала.
— Пожалуйста, я тебя очень прошу. Скажи мне, что ты ей наговорила.
— Да ничего особенного. Сказала «алло». Она: «Але, надо, Сигизмунд, надо».
— И все?
После короткой паузы Наталья спросила немного другим голосом:
— А что? Тебе это очень важно?
— Да.
— Правда, ничего такого я не сказала. Только «алло».
— Ты нарочно мой номер набрала?
— Да. Больно уж складно ты врал.
Сигизмунд перевел дыхание. Стало полегче.
— Тата, — неожиданно назвал он ее старым «домашним» именем. — Тат, ты действительно больше ничего…
— Ты меня совсем уж за монстра держишь. Только я тебя вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту «Валькирию» всем отделом читали. Даже я обревелась, если тебе от этого легче. Так что два плюс два сложила. В ЛИТМО этому, слава Богу, учат. В следующий раз придумай что-нибудь поумнее. Привет старине Хальвдану.
И положила трубку.
Некоторое время Сигизмунд, как последний Ромео под балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно:
— Лантхильд… а Лантхильд…
Та молчала.
— Гюльчатай, — взорвался Сигизмунд, — открой личико! Тьфу, дура!
Плюнул. Да пропади девка пропадом со своим юродством! И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом.
Пока жрал пирожки, Лантхильда выбралась из комнаты. Осторожно прокралась в места общественного пользования. Долго лила воду в ванной. Потом, так же тихонечко, отправилась было к себе.
Сигизмунд окликнул ее:
— Ну что, так и будем дальше дуться?
Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень проникновенно сказала:
— Сигисмундс. Хири аф. Надо…
И прошествовала в «светелку».
— Надо так надо, — проворчал Сигизмунд. И съел последний пирожок.
* * *
Загадка девкиного затворничества разрешилась наутро. При активном содействии всегда готового к паскудствам кобеля.
Сигизмунд сидел на кухне. Пил кофе, курил. Угрюмо слушал радио. Перед Новым Годом все как с ума посходили: взрывались, шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще одного попа, даже муфтия ихнего проняло — возмутился. Обещал попробовать найти попа… Патриарх назвал это кощунством, а правительство — политической провокацией. Мимолетно пожалев попа, Сигизмунд окунулся в море спортивных новостей, которые всю жизнь считал бесполезным хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио.
И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в зубах что-то длинное, на первый взгляд — носок. Путался передними лапами в своей ноше. Ярился заранее. Подкинул в воздух, поймал, встряхнул, держа в зубах, будто крысу, которой хотел переломить хребет. Еще раз подкинул, но ловить не стал
— дал упасть на пол. Грянулся об пол всем телом и, извиваясь, принялся валяться. Рычал, подергивал задранными вверх лапами, вилял хвостом.
— Та-ак, — строго сказал Сигизмунд.
Пес, лежа на спине, на мгновение замер. Покосил глазом. И возобновил рычание и извивы.
— Дай сюда!
Сигизмунд вытащил тряпку из-под пса.
— Тьфу ты, зараза!..
Брезгливо бросил в мусорное ведро. Тряпка была в крови.
Пошел, вымыл руки. Пес, как-то особенно похотливо разинув пасть, осклабился.
Стоп. Кровь. Откуда кровь? Девка там что, себе вены вскрывает?
Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал:
— Лантхильд!
Та мирно спала. Со сна вскинулась, испугалась. Потом осердилась, замахала руками, чтобы он уходил.
— Хири ут! Хири ут, Сигисмундс!
Дожили. В собственном доме гоняют.
Он вышел, прикрыл дверь. Нет, вроде, Лантхильда в порядке. А кровь?
…Господи, идиот! Откуда у девушки кровь. Ясно, откуда. Оттуда.
Так вот почему она из комнаты не выходит. И гонит его к чертям. «Валькирия», блин. Там эта девица, как ее звали, тоже… с лавки не слезала, землю осквернить боялась.
Господи, это ж какой дремучей-то надо быть! Вон, по ого каждый день, на выбор… И танцуй себе, и аэробикой занимайся, и с подружкой в мини-юбке катайся…
На Сигизмунда вдруг, как сквозняком, потянуло чем-то первобытным. И жутким. Может, они там до сих пор человеческие жертвы приносят деревянным богам? Или первенцев живьем хоронят? Надо бы все-таки Лантхильду расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась?
В самом деле. Все предшествующие версии отпали сами собой. Не годятся. А новых он не породил. Нагородил кучу вранья, сам в это вранье поверил…
Может, выставить ее все-таки? Или сдать… куда-нибудь. Пускай менты голову ломают. Она у них не только для ношения фуражки.
С другой стороны, Сигизмунд понимал: этот-то сквознячок, что от девки тянул, его и завораживает. Тихая эта жуть — просто не оторваться. Похлеще аськиных закидонов. Ух, похлеще!
* * *
Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать.
— Гоша? Ты спишь?
— Уже нет, — сонно сказал Сигизмунд.
— Я тебя разбудила?
— Да нет же, говорю, что нет, — легко раздражился со сна Сигизмунд.
— А, ну хорошо. Как вчера доехали?
— Нормально.
— Мы волновались, гололед такой…
— Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой.
— Как Ярик? Устал? Конечно, столько впечатлений… — закудахтала мать.
— Да, спал всю дорогу, — ответил Сигизмунд. И неожиданно для себя спросил:
— Мам, а чего вам с отцом взбрело меня Сигизмундом называть?
— Почему ты спрашиваешь? — разволновалась мать. — Разве ты не знаешь, что Сигизмунд Казимирович, твой дед… Кавалер Ордена Боевого Красного Знамени… Когда его хоронили, этот орден несли за гробом на подушечке… В те годы просто так не давали…
— Да знаю, знаю, — сказал Сигизмунд. Эта семейная легенда была ему известна. Другое дело, что с Сигизмундом Казимировичем была связана некая мутная история. Например, портрет геройского деда появился на стене только в 1957 году. Мать носила фотографию с удостоверения, чтобы увеличили. Фотограф отскребывал следы печати с уголка. Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами.
Сигизмунд помнил, как хоронили деда. В дом набилось множество незнакомых людей, каких-то старцев — как казалось девятилетнему мальчику — все как один в тяжелых темных пальто и шапках пирожком. Велись чугунные разговоры. Чай подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе.
Была зима, гроб с телом деда несли торжественно, с удовольствием, через все Волковское кладбище. Проплывали черные деревья. Действительно был орден на подушечке. И самое главное — играл оркестр. Шопен. Прежде такое случалось, позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах, — ни разу. Поэтому у Сигизмунда сложилось впечатление, будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.
И еще одно вдруг вспомнилось: когда дед умер, мать — единственный раз на памяти Сигизмунда — ходила в костел.
…А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это вдруг сын крамольного деда вспомянул. На самом деле, подозревал Сигизмунд, мать так до сих пор и не поверила в то, что коммунисты не вернутся и не расстреляют всех тех, кто их хулил. Говорила, что нарочно дали свободу слова: пусть, мол, покричат, обнаружат себя, проявятся как следует, а потом их… и того!.. Так что, Гошка, ты осторожнее…
— А что, плохое имя — Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы Ярика регистрировали!
…Да, история с регистрацией Ярополка была не из славных. Сигизмунд тогда работал днем и ночью, ковал «Морену» — пока что в виде ларьков да этикеточного издательства. Наталья почти сразу выскочила на работу — помогать муженьку строить светлое капиталистическое будущее. Мать Натальи вышла на пенсию и рьяно взялась помогать молодым. Лучше бы она этого не делала… В результате нести документы в загс и регистрировать сына было поручено теще.
Имя подбирали долго, ссорились и спорили. Наталья хотела как-нибудь красиво
— Денис, Эдуард. Сигизмунд настаивал на продолжении польской линии — Казимир, Станислав. В результате сошлись на славянской версии — Ярослав.
Долго втолковывали бабушке: Ярослав. Бабушка записала на бумажку, взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку долго корили: почему, мол, мать не пришла. Потом нехотя взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния, нацелились авторучкой. Недовольно осведомились: как младенца назвать.
Деморализованная и забывшая дома очки бабушка с перепугу брякнула:
— Яро…полк!
Потом дивилась: ни до этого, ни после этого историей не интересовалась и жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее ни в малейшей мере. Более того, не знала тещенька никакого Ярополка Окаянного. И вот — на тебе! — всплыло.
— Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать — и поменяет имя, — заискивающе говорила вечером теща кипящему от ярости зятю (Наталья давилась хохотом). — Говорят, можно менять и имя, и фамилию…
— И отчество, — гневался Сигизмунд.
Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей — и… Того гляди, вырастет — отчество сменит.
…Мать настаивала:
— Что ты вдруг про «Сигизмунда»-то заговорил, а?
— Да так… Дед приснился. Будто водку с ним пью, — сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.
Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
— Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме, под Лугой, на даче, водку пьем…
— Ой, ой… — тихо всхлипывала на том конце провода мать — боялась.
— Ну вот, потом дед захотел курить, на крыльцо пошел. Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол, еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.
— Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет…
— А дед что, крещен был? — спросил Сигизмунд.
— Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно.
— В католической, а?
— В латинской, — поправила мать строго. — Поляк же…
— А ты?
— Я, Гоша, двадцать лет в партии состояла… — ответила мать. И добавила вдруг: — В латинской, конечно.
— А меня вы тоже в латинской крестили?
— Ты у нас православный, — печально молвила мать. — В деревне прабабушка Дуня, царствие ей небесное… Хорошо хоть так… А шведы-то твои…
— Норвежцы? В лютеранской, — нашелся Сигизмунд.
— Тьфу, я не про то. Съехали?
— Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав Карлссон — баптист…
— Ну ладно, Гошенька, ты, если что, звони… Да, отец говорит: приедешь в гости, завези чего почитать… На Новый Год-то к нам придешь?
— Нет, мам. Я к друзьям, у нас тут компания… Я первого января приеду.
— Ну хорошо, хорошо…
Сигизмунд положил трубку, оделся-умылся — и очень вовремя: в дверь позвонили.
На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева.
— Я ваша соседка с нижнего этажа, — начала она приступ.
— У меня зуб не болит, — оборвал Сигизмунд.
— Я не про то! Вы меня залили!
— Я вас не заливал.
— А я говорю — залили! В туалет с зонтиком хожу!
— У каждого свои причуды, — мстительно сказал Сигизмунд. Он еще не простил гражданке Федосеевой ее последней выходки.
Она недобро поглядела на него.
— Я вам говорю — залили. Обои изгадили, по стене течет…
— Прошу, — пригласил Сигизмунд. — Убедитесь сами. У меня ничего не течет.
Федосеева вошла в квартиру. Кобель, изнемогая от счастья — гости! — повис лапами на ее кофте.
— Уберите! — испугалась Федосеева.
— Он не кусается. — Сигизмунд взял пса за ошейник. Кобель вилял хвостом и сдавленно повизгивал — рвался облизать Федосееву.
Федосеева, подозрительно оглядываясь на Сигизмунда, двинулась по коридору. Оглядела пол, потолок.
— Где вас заливает?
— В большой комнате.
— Прошу.
Изысканно-вежливый потомок польских шляхтичей распахнул перед Федосеевой двери. Та покосилась неодобрительно — на полу лежал сбитый спальник. Покойный дед мрачно взирал со стены.
Комната была идеально сухой и чистой. «Перекрытия хорошие, дня два сочиться будет», — вспомнилось пророчество дяди Коли. Конечно, Сигизмунд мог бы объяснить гражданке Федосеевой причины ее бед и неурядиц, но — не хотел. Вредничал.
С почти неприкрытым злорадством наблюдал, как она крадучись идет по комнате, обследуя чуть ли не каждую половицу. Сухо. Осмотрела стены — вдруг злокозненный Сигизмунд, чисто из желания сотворить пакость, на стены чего лил. Да нет, сухие стены. Блин, сухо, сухо!
— Извините, — сказала наконец Федосеева.
— Пожалуйста. — Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней входную дверь. Соседка гневно удалилась.
Закрыв дверь, Сигизмунд отпустил пса, позволил облизать себя, засмеялся. Почему-то у него поднялось настроение.
Глава десятая
Отметили на работе приближение Нового Года и начало рождественских каникул. Страна погружалась в омут безделья и пьянства почти на две недели. Людмила Сергеевна принесла пироги, Светочка — салат «оливье» в двух литровых банках, Сигизмунд и Федор — водку. Для дам-с купили «дамскую» — «Довгань». Мягкая, как цыпленок, и легкая, как полет ласточки.
Посидели, отметили, пожелали друг другу и разошлись пораньше — успеть сделать покупки.
Сигизмунд с Федором выпили дополнительно пивка и тоже распрощались.
Дома все было без изменений. Лантхильда упорно продолжала сидеть взаперти. Сигизмунд сиротски пообедал пельменями. Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной комнате и постучал. Оставил под дверью. Крикнул через дверь: «Лантхильд! Итан!» Запертый кобель бесновался и обиженно стонал.
Стоило Сигизмунду отойти, как дверь приоткрылась. Тарелка поползла по полу и скрылась в комнате.
Вечером сидел на спальнике, уткнувшись в телевизор. С удивлением обнаружил, что не хватает ему Лантхильды. Не с кем переброситься протяжным понимающим «йаа»…
* * *
Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51