<...> Приятное письмо от Пушкина: "вы были бы сотрудником Петру" ¬ и проч.. <...>
5. <...> Написал письмо к Пушкину о своем положении и две речи Петра. ¬ Как-то они понравятся ему с Жуковским? ¬ Неужели и Петр не вымчит меня из толпы?..
12. <...> Гулял и думал о четвертом <действии трагедии "Петр"> и будущем письме от Пушкина. Читал "Бурю", я позабыл прежние свои мысли об ней ¬ странно. <...>
18. <...> Завтра 19 число, приедет посланный из Москвы. Это число мне благоприятное, как кажется, и я могу получить: 1) письмо от Аксакова, приехавшего в Москву, и впечатления его при чтении "Петра", <...> 3) письмо от Пушкина о Петре <...>
19. <...> Ожидал с нетерпением посланного. Едет. Разочарование. Записка пренеприятная от Аксакова
о деньгах. <...>
Прочих писем от Пушкина и пр. нет.<...>
24. <...> Поутру пришлось несколько стихов, которые оставлю для Бориса. Думал об нем и, перебирая Пушкина "Бориса", остановился на его прозе. А что, не махнуть ли в самом деле прозою трилогию. <...>
28. <...> Не пишет ли Пушкин ко мне посланием ¬ или не понравилось? <...>
30, <...> Приехал. <...> А ко мне в деревню отправили пушкинское письмо. Вот досада. <...>
Август, 3. <...> Письмо от Пушкина, и ни слова о "Петре" (некогда), а о поднесении статистики государыне. Вот тебе и послание. Неужели не поправился? <...>
4. <...> Нынче письмо от Пушкина, а не вчера. <...>
8. <...> Читал Пушкина.
10. <...> К Карамзиным с ловким оборотом, к Шамбо, к Пушкину и проч.. <...>
16. <...> Пушкину позволено разбирать архивы. <...>
Сентябрь. 29. <...> Писал письмо к Бенкендорфу о "Марфе" и отправил к Пушкину. А лучше б, кажется, прямо.
Октябрь. 3. <...> Блудов уехал в Царское Село нечаянно. Это хорошо. Жуковский и Пушкин позвонят обо мне <...> Встретился с Хвостовым, который и осадил меня. Обедали втроем с Крыловым. Хвостов уморителен. (В стихах Пушкина нет радости, попробую, а тем еще есть удачнее.) <...>
4. <...> Пушкин вчера был здесь, следовательно, Блудов не видал его в Царском Селе. Что за неудача. <...>
Октябрь. 20. <...> Вечер у Жуковского, который завтра еще напишет к Блудову и поговорит с ним, "авось он не будет таким варваром". Гнедич, Пушкин и Одоевский. Чит<али?)> сказки свои. Смешные и грязные анекдоты. "Шестьсот стихов он вычеркнул; такого человека уважать надо". Пушкин что-то очень расстроен. <...>
26. <...> Читая повести Пушкина. Рассказ к сборнику замысловатый. Разговор ¬ не его дело. Последняя дурна. <...>
27. <...> Анна Николаевна Веневитинова утверждает, что Пушкин мне ревнует.<...>
28. К Пушкину. Сухое свидание. Что ваше дело? В главном правлении цензуры? и только. ¬ Он только что переехал и разбирается <...>
Ноябрь. 4. У Пушкина, который получил при мне письмо нового журналиста Киреевского и стихи Языкова. Просил у него гостинцу. Вскользь о Петре. О грамматике. Он, кажется, ничего не знает о себе. Но участия живого уж нет. <...>
26. <...> К Селивановскому и там встретился с Сухоруковым, которому рассказал действия Пушкина для него. <...>
Декабрь. 4. <...> Читал Пушкина для рецензии. <...>
5. <...> Читал для рецензии Пушкина. <...>
18. Писал о повестях Пушкина. <...>
1832
Январь. 14. <...> Читал "Цветы". Поправился Пушкина "Труд". <...>
Апрель. 8. <...> Перечел Пушкина третью часть.
Июль. 20. <...> Письмо от Пушкина о газете.
Август. 1. <...> Написал письмо к Пушкину <...>
1833
Март. 11. <...) Письмо Пушкина об Петре. Пошли удачи. Пушкину хочется свалить с себя дело. Пожалуй, мы поработаем.
22. Писал доверенность и проч., а к Пушкину все еще нe пишу. <...>
31. <...> Письмо к Пушкину. <...>
Декабрь. 8. <... > К Дмитриеву за рукописью Пушк<ину>, которая меня очень тревожит. <...>
1834
Ноябрь. 18. <...> Письмо <...> к Пушкину.
1836
Январь. 23. <...> Думал <...> о журнале Пушкина. Не отдать ли туда статей, назначенных в мой журнал, то есть не издавать ли вместе. <...>
Апрель 16 ¬ июнь 17. <...> Написал для Пушкина, который просил сотрудничества в "Современнике", письмо из Москвы и об историческом поветрии. <...>
1837
Февраль. 1, Слух о смерти Пушкина. Не верится.
2. Подтвердилось. Читал письмо и плакал. Какое несчастие! Какая потеря! А как хорош наш царь! <...> Плакал и плакал и думал о Пушкине. Вспомнил предсказание ему. <...>
3. Написал несколько строк о Пушкине для прочтения студентам. Плакал, говоря с Шевыревым. Напишу о Пушкине особо. <...>
4. К <Ф.> Толстому и Баратынскому. Все говорили о Пушкине и плакали. Все подробности запишу. <...>
7. <...> Елагин о несчастных его обстоятельствах, о Пушкине. <...>
9¬20. <...> Вечер с Глинкою и прочими, о Пушкине и проч. <...>
Поездка к Бекетову и в Симонов монастырь. Архимандрит отклоняется от обедни за упокой и панихиды, ибо не желает тайная полиция. "Вы хотите говорить речь". ¬ "Что за вздор". ¬ "И я говорил то же, ну, а как заговорят". ¬ "Помилуйте, государь почтил Пушкина, как же нам?" ¬ Не давать певчих. Я рассказал это графу. "Не может быть, чтоб правительство не желало, ¬ сказал он, ¬ какое-нибудь недоразумение".
21¬28. <...> Даль рассказывал о последних минутах Пушкина нашего. За три дня до смерти он сказал:
"Я только что перебесился, я буду еще много работать". О, какая потеря! <...>
Разговор о происшествии после смерти Пушкина, нелепых подозрениях. <...>
Март. 2. <...> Ездил к Аксаковым. Говорили о Пушкине, которого истинно горько сожалеет Ольга Семеновна. Удачно сказал я о Пушкине, что он хотел казаться Онегиным, а был Ленским. Какая драма его жизнь! Думал о сочинении "Отечество". Толковали о впечатлении, произведенном смертью Пушкина в обществе, при дворе и проч., между литераторами. Пушкина боялись все и ждали стихов в роде Уварову. <...>
М. П. ПОГОДИН
ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ О СТЕПАНЕ ПЕТРОВИЧЕ ШЕВЫРЕВЕ"
Успех "Урании" ободрил нас. Мы составили с Дмитрием Веневитиновым план издания другого литературного сборника, посвященного переводам из классических писателей, древних и новых, под заглавием: "Гермес". У меня цело оглавление, написанное Шевыревым, из каких авторов надо переводить отрывки для знакомства с ними русской публики: Рожалин должен был перевести Шиллерова "Мизантропа" [напечатан в "Москвитянине"] , Д. Веневитинов брался за Гетева "Эгмонта" [переведено первое действие, напечатанное в собрании его сочинений], я за "Геца фон Берлихингена" [перевод мой напечатан особой книгой в 1828 г., с посвящением Дмитрию Веневитинову. Исправленное издание в собрании сочинений Гете 1866 г.], Шевырев за "Валленштейнов лагерь" [отрывки напечатаны в "Московском вестнике". Вполне "Валленштейнов лагерь" долго не был разрешаем цензурой, и только в 1858 г. он был напечатан особо]. Программы сменялись программами, и в эту-то минуту, когда мы были, так сказать, впопыхах, рвались работать, думали беспрестанно о журнале, является в Москву А. Пушкин, возвращенный государем из его псковского заточения.
Представьте себе обаяние его имени, живость впечатления от его поэм, только что напечатанных, ¬ "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника" и в особенности мелких стихотворений, каковы: "Празднество Вакха", "Деревня", "К домовому", "К морю", которые просто привели в восторг всю читающую публику, особенно нашу молодежь, архивную и университетскую. Пушкин представлялся нам каким-то гением, ниспосланным оживить русскую словесность. Семейство Пушкиных было знакомо и, кажется, в родстве с Веневитиновыми. Чрез них и чрез Вяземского познакомились и все мы с Александром Сергеевичем. Он обещал прочесть всему нашему кругу "Бориса Годунова", только что им конченного. Можно себе представить, с каким нетерпением мы ожидали назначенного дня. Наконец настало это вожделенное число. Октября 12-го числа поутру, спозаранку, мы собрались все к Веневитинову (между Мясницкою и Покровкою, по дороге к Армянскому переулку), и с трепещущим сердцем ожидали Пушкина. Наконец в двенадцать часов он является.
Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно. До сих пор еще ¬ а этому прошло сорок лет ¬ кровь приходит в движение при одном воспоминании. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. Учителем нашим был Мерзляков, строгий классик. Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою декламацией, которой мастером считался Кокошкин и последним, кажется, представителем был в наше время граф Блудов. Наконец надобно представить себе самую фигуру Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства ¬ это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке. Вместо языка Кокошкинского мы услышали простую, ясную, внятную и вместе пиитическую, увлекательную речь. Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием просто всех ошеломила. Что было со мною, я и рассказать не могу. Мне показалось, что родной мой и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена: мне послышался живой голос древнего русского летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков: "Да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной", ¬ мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Один вдруг вскочит с места, другой вскрикнет. У кого на глазах слезы, у кого улыбка на губах. То молчание, то взрыв восклицаний, например, при стихах Самозванца;
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. "Эван, эвое, дайте чаши!" Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше внимание. Он начал нам, поддавая пару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью по Волге, на востроносой своей лодке, и предисловие к "Руслану и Людмиле", тогда еще публике неизвестное:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том;
И днем, и ночью кот ученый
Там ходит по цепи кругом;
Идет направо ¬ песнь заводит,
Налево ¬ сказку говорит...
Начал рассказывать о плане для Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи, на Красной площади, в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с Самозванцем, сцену, которую создал он в голове, гуляя верхом на лошади, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь! Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь: так был потрясен весь наш организм.
На другой день было назначено чтение "Ермака", только что конченного и привезенного А. Хомяковым из Парижа. Ни Хомякову читать, ни нам слушать не хотелось, но этого требовал Пушкин. Хомяков чтением приносил жертву. "Ермак", разумеется, не мог произвести никакого действия после "Бориса Годунова", и только некоторые лирические места вызвали хвалу. Мы почти не слыхали его. Всякий думал свое.
Пушкин знакомился с нами со всеми ближе и ближе. Мы виделись все очень часто. Шевыреву выразил он свое удовольствие за его "Я есмь" и прочел наизусть некоторые его стихи; мне сказал любезности за повести, напечатанные в "Урании". Толки о журнале, начатые еще в 1823 или 1824 году в обществе Раича, усилились. Множество деятелей молодых, ретивых было, так сказать, налицо, и они сообщили Пушкину общее желание. Он выразил полную готовность принять самое живое участие. После многих переговоров редактором был назначен я. Главным помощником моим был Шевырев. Много толков было о заглавии. Решено: "Московский вестник". Рождение его положено отпраздновать общим обедом всех сотрудников. Мы собрались в доме, бывшем Хомякова (где ныне кондитерская Люке); Пушкин, Мицкевич, Баратынский, два брата Веневитиновы, два брата Хомяковы, два брата Киреевские, Шевырев, Титов, Мальцов, Рожалин, Раич, Рихтер, В. Оболенский, Соболевский... И как подумаешь, из всего этого сборища осталось в живых только три-четыре человека, да и те по разным дорогам! Нечего описывать, как весел был этот обед. Сколько тут было шуму, смеху, сколько рассказано анекдотов, планов, предположений. Напомню один, насмешивший все собрание. Оболенский, адъюнкт греческой словесности, добрейший человек, какой только может быть, подпив за столом, подскочил после обеда к Пушкину и, взъерошивая свой хохолок ¬ любимая его привычка, воскликнул: "Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я единица, единица, а посмотрю на вас, и мне кажется, что я ¬ миллион. Вот вы кто!" Все захохотали и закричали: "Миллион, миллион!"
В Москве наступило самое жаркое литературное время. Всякий день слышалось о чем-нибудь новом. Языков присылал из Дерпта свои вдохновенные стихи, славившие любовь, поэзию, молодость, вино; Денис Давыдов ¬ с Кавказа; Баратынский издавал свои поэмы; "Горе от ума" Грибоедова только что начало распространяться. Пушкин прочел "Пророка", который после "Бориса" произвел наибольшее действие, и познакомил нас с следующими главами "Онегина", которого до тех пор была напечатана только первая глава. Между тем на сцене представлялись водевили Писарева с острыми его куплетами; Шаховской ставил свои комедии вместе с Кокошкиным; Щепкин работал над Мольером, и Аксаков, тогда еще не старик, переводил ему "Скупого"; Загоскин писал "Юрия Милославского"; М. Дмитриев выступил на поприще с своими переводами из Шиллера и Гете. Последние составляли особый от нашего приход, который, однако, вскоре соединился с нами, или, вернее, к которому мы с Шевыревым присоединились, потому что все наши товарищи, остававшиеся в постоянных, впрочем, сношениях, отправились в Петербург. Оппозиция Полевого в "Телеграфе", союз его с "Северною пчелой" Булгарина и желчные выходки Каченовского, к которому вскоре явился на помощь Надоумко (Н. И. Надеждин), давали новую пищу. А там Дельвиг с "Северными цветами", Жуковский с новыми балладами, Крылов с баснями, которые выходили еще по одной, по две в год, Гнедич с "Илиадой", Раич с Тассом, Павлов с лекциями о натуральной философии в университете.
Вечера, живые и веселые, следовали один за другим, у Елагиных и Киреевских за Красными воротами, у Веневитиновых, у меня, у Соболевского в доме на Дмитровке, у княгини Волконской на Тверской. В Мицкевиче открылся дар импровизации. Приехал М. И. Глинка, связанный более других с Мельгуновым и Соболевским, и присоединилась музыка.
Горько мне сознаться, что я пропустил несколько из этих драгоценных вечеров "страха ради иудейска". Я знал о подозрении на меня за "Нищего" [в этой повести было изображено одно из злоупотреблений крепостного права], помещенного в "У рации"; новый председатель цензурного комитета, князь Мещерский, ¬ сын того Мещерского, который преподал Щепкину первые уроки драматического искусства и поставил его на настоящую дорогу (он давно уже умер), ¬ послал на меня донос, выставляя "Московский вестник" отголоском 14 декабря. Мицкевич и другие филареты [филаретами назывались члены Общества виленских студентов, которые, по политическим подозрениям, были исключены из университета и разосланы в разные города. Мицкевичу, Ежевскому, Дашкевичу досталась Москва, где они были приписаны на службу по разным ведомствам] находились под надзором полиции, да и сам Пушкин с Баратынским были не совсем еще обелены. Я, в качестве редактора журнала, боялся слишком часто показываться в обществе людей, подозрительных для правительства, и действительно, мне пришлось бы плохо, если бы в цензурном комитете не занял наконец места С. Т. Аксаков; он принял к себе на цензуру "Московский вестник", и мы с Шевыревым успокоились.
Для первой книжки Шевырев написал разговор о возможности найти единый закон для изящного и шутливую статью о правилах критики. Я начал подробным обозрением книги Эверса о древнейшем праве Руси (тогда еще не переведенной), где выразил впервые мысли о различии удельной системы от феодальной. Тогда же я начал печатать свои афоризмы, доставившие мне много насмешек.
Мы были уверены в громадном успехе; мы думали, что публика бросится за именем Пушкина, которого лучший отрывок, сцена летописателя Пимена с Григорием, должен был появиться в начале первой книжки. Но, увы, мы жестоко ошиблись в своих расчетах, и главною виной был я;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720
5. <...> Написал письмо к Пушкину о своем положении и две речи Петра. ¬ Как-то они понравятся ему с Жуковским? ¬ Неужели и Петр не вымчит меня из толпы?..
12. <...> Гулял и думал о четвертом <действии трагедии "Петр"> и будущем письме от Пушкина. Читал "Бурю", я позабыл прежние свои мысли об ней ¬ странно. <...>
18. <...> Завтра 19 число, приедет посланный из Москвы. Это число мне благоприятное, как кажется, и я могу получить: 1) письмо от Аксакова, приехавшего в Москву, и впечатления его при чтении "Петра", <...> 3) письмо от Пушкина о Петре <...>
19. <...> Ожидал с нетерпением посланного. Едет. Разочарование. Записка пренеприятная от Аксакова
о деньгах. <...>
Прочих писем от Пушкина и пр. нет.<...>
24. <...> Поутру пришлось несколько стихов, которые оставлю для Бориса. Думал об нем и, перебирая Пушкина "Бориса", остановился на его прозе. А что, не махнуть ли в самом деле прозою трилогию. <...>
28. <...> Не пишет ли Пушкин ко мне посланием ¬ или не понравилось? <...>
30, <...> Приехал. <...> А ко мне в деревню отправили пушкинское письмо. Вот досада. <...>
Август, 3. <...> Письмо от Пушкина, и ни слова о "Петре" (некогда), а о поднесении статистики государыне. Вот тебе и послание. Неужели не поправился? <...>
4. <...> Нынче письмо от Пушкина, а не вчера. <...>
8. <...> Читал Пушкина.
10. <...> К Карамзиным с ловким оборотом, к Шамбо, к Пушкину и проч.. <...>
16. <...> Пушкину позволено разбирать архивы. <...>
Сентябрь. 29. <...> Писал письмо к Бенкендорфу о "Марфе" и отправил к Пушкину. А лучше б, кажется, прямо.
Октябрь. 3. <...> Блудов уехал в Царское Село нечаянно. Это хорошо. Жуковский и Пушкин позвонят обо мне <...> Встретился с Хвостовым, который и осадил меня. Обедали втроем с Крыловым. Хвостов уморителен. (В стихах Пушкина нет радости, попробую, а тем еще есть удачнее.) <...>
4. <...> Пушкин вчера был здесь, следовательно, Блудов не видал его в Царском Селе. Что за неудача. <...>
Октябрь. 20. <...> Вечер у Жуковского, который завтра еще напишет к Блудову и поговорит с ним, "авось он не будет таким варваром". Гнедич, Пушкин и Одоевский. Чит<али?)> сказки свои. Смешные и грязные анекдоты. "Шестьсот стихов он вычеркнул; такого человека уважать надо". Пушкин что-то очень расстроен. <...>
26. <...> Читая повести Пушкина. Рассказ к сборнику замысловатый. Разговор ¬ не его дело. Последняя дурна. <...>
27. <...> Анна Николаевна Веневитинова утверждает, что Пушкин мне ревнует.<...>
28. К Пушкину. Сухое свидание. Что ваше дело? В главном правлении цензуры? и только. ¬ Он только что переехал и разбирается <...>
Ноябрь. 4. У Пушкина, который получил при мне письмо нового журналиста Киреевского и стихи Языкова. Просил у него гостинцу. Вскользь о Петре. О грамматике. Он, кажется, ничего не знает о себе. Но участия живого уж нет. <...>
26. <...> К Селивановскому и там встретился с Сухоруковым, которому рассказал действия Пушкина для него. <...>
Декабрь. 4. <...> Читал Пушкина для рецензии. <...>
5. <...> Читал для рецензии Пушкина. <...>
18. Писал о повестях Пушкина. <...>
1832
Январь. 14. <...> Читал "Цветы". Поправился Пушкина "Труд". <...>
Апрель. 8. <...> Перечел Пушкина третью часть.
Июль. 20. <...> Письмо от Пушкина о газете.
Август. 1. <...> Написал письмо к Пушкину <...>
1833
Март. 11. <...) Письмо Пушкина об Петре. Пошли удачи. Пушкину хочется свалить с себя дело. Пожалуй, мы поработаем.
22. Писал доверенность и проч., а к Пушкину все еще нe пишу. <...>
31. <...> Письмо к Пушкину. <...>
Декабрь. 8. <... > К Дмитриеву за рукописью Пушк<ину>, которая меня очень тревожит. <...>
1834
Ноябрь. 18. <...> Письмо <...> к Пушкину.
1836
Январь. 23. <...> Думал <...> о журнале Пушкина. Не отдать ли туда статей, назначенных в мой журнал, то есть не издавать ли вместе. <...>
Апрель 16 ¬ июнь 17. <...> Написал для Пушкина, который просил сотрудничества в "Современнике", письмо из Москвы и об историческом поветрии. <...>
1837
Февраль. 1, Слух о смерти Пушкина. Не верится.
2. Подтвердилось. Читал письмо и плакал. Какое несчастие! Какая потеря! А как хорош наш царь! <...> Плакал и плакал и думал о Пушкине. Вспомнил предсказание ему. <...>
3. Написал несколько строк о Пушкине для прочтения студентам. Плакал, говоря с Шевыревым. Напишу о Пушкине особо. <...>
4. К <Ф.> Толстому и Баратынскому. Все говорили о Пушкине и плакали. Все подробности запишу. <...>
7. <...> Елагин о несчастных его обстоятельствах, о Пушкине. <...>
9¬20. <...> Вечер с Глинкою и прочими, о Пушкине и проч. <...>
Поездка к Бекетову и в Симонов монастырь. Архимандрит отклоняется от обедни за упокой и панихиды, ибо не желает тайная полиция. "Вы хотите говорить речь". ¬ "Что за вздор". ¬ "И я говорил то же, ну, а как заговорят". ¬ "Помилуйте, государь почтил Пушкина, как же нам?" ¬ Не давать певчих. Я рассказал это графу. "Не может быть, чтоб правительство не желало, ¬ сказал он, ¬ какое-нибудь недоразумение".
21¬28. <...> Даль рассказывал о последних минутах Пушкина нашего. За три дня до смерти он сказал:
"Я только что перебесился, я буду еще много работать". О, какая потеря! <...>
Разговор о происшествии после смерти Пушкина, нелепых подозрениях. <...>
Март. 2. <...> Ездил к Аксаковым. Говорили о Пушкине, которого истинно горько сожалеет Ольга Семеновна. Удачно сказал я о Пушкине, что он хотел казаться Онегиным, а был Ленским. Какая драма его жизнь! Думал о сочинении "Отечество". Толковали о впечатлении, произведенном смертью Пушкина в обществе, при дворе и проч., между литераторами. Пушкина боялись все и ждали стихов в роде Уварову. <...>
М. П. ПОГОДИН
ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ О СТЕПАНЕ ПЕТРОВИЧЕ ШЕВЫРЕВЕ"
Успех "Урании" ободрил нас. Мы составили с Дмитрием Веневитиновым план издания другого литературного сборника, посвященного переводам из классических писателей, древних и новых, под заглавием: "Гермес". У меня цело оглавление, написанное Шевыревым, из каких авторов надо переводить отрывки для знакомства с ними русской публики: Рожалин должен был перевести Шиллерова "Мизантропа" [напечатан в "Москвитянине"] , Д. Веневитинов брался за Гетева "Эгмонта" [переведено первое действие, напечатанное в собрании его сочинений], я за "Геца фон Берлихингена" [перевод мой напечатан особой книгой в 1828 г., с посвящением Дмитрию Веневитинову. Исправленное издание в собрании сочинений Гете 1866 г.], Шевырев за "Валленштейнов лагерь" [отрывки напечатаны в "Московском вестнике". Вполне "Валленштейнов лагерь" долго не был разрешаем цензурой, и только в 1858 г. он был напечатан особо]. Программы сменялись программами, и в эту-то минуту, когда мы были, так сказать, впопыхах, рвались работать, думали беспрестанно о журнале, является в Москву А. Пушкин, возвращенный государем из его псковского заточения.
Представьте себе обаяние его имени, живость впечатления от его поэм, только что напечатанных, ¬ "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника" и в особенности мелких стихотворений, каковы: "Празднество Вакха", "Деревня", "К домовому", "К морю", которые просто привели в восторг всю читающую публику, особенно нашу молодежь, архивную и университетскую. Пушкин представлялся нам каким-то гением, ниспосланным оживить русскую словесность. Семейство Пушкиных было знакомо и, кажется, в родстве с Веневитиновыми. Чрез них и чрез Вяземского познакомились и все мы с Александром Сергеевичем. Он обещал прочесть всему нашему кругу "Бориса Годунова", только что им конченного. Можно себе представить, с каким нетерпением мы ожидали назначенного дня. Наконец настало это вожделенное число. Октября 12-го числа поутру, спозаранку, мы собрались все к Веневитинову (между Мясницкою и Покровкою, по дороге к Армянскому переулку), и с трепещущим сердцем ожидали Пушкина. Наконец в двенадцать часов он является.
Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно. До сих пор еще ¬ а этому прошло сорок лет ¬ кровь приходит в движение при одном воспоминании. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали наизусть. Учителем нашим был Мерзляков, строгий классик. Надо припомнить и образ чтения стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою декламацией, которой мастером считался Кокошкин и последним, кажется, представителем был в наше время граф Блудов. Наконец надобно представить себе самую фигуру Пушкина. Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства ¬ это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке. Вместо языка Кокошкинского мы услышали простую, ясную, внятную и вместе пиитическую, увлекательную речь. Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием просто всех ошеломила. Что было со мною, я и рассказать не могу. Мне показалось, что родной мой и любезный Нестор поднялся из могилы и говорит устами Пимена: мне послышался живой голос древнего русского летописателя. А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков: "Да ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной", ¬ мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом. Не стало сил воздерживаться. Один вдруг вскочит с места, другой вскрикнет. У кого на глазах слезы, у кого улыбка на губах. То молчание, то взрыв восклицаний, например, при стихах Самозванца;
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. "Эван, эвое, дайте чаши!" Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную молодежь. Ему было приятно наше внимание. Он начал нам, поддавая пару, читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью по Волге, на востроносой своей лодке, и предисловие к "Руслану и Людмиле", тогда еще публике неизвестное:
У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том;
И днем, и ночью кот ученый
Там ходит по цепи кругом;
Идет направо ¬ песнь заводит,
Налево ¬ сказку говорит...
Начал рассказывать о плане для Дмитрия Самозванца, о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи, на Красной площади, в ожидании Шуйского, о Марине Мнишек с Самозванцем, сцену, которую создал он в голове, гуляя верхом на лошади, и потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то было утро, оставившее следы на всю жизнь! Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь: так был потрясен весь наш организм.
На другой день было назначено чтение "Ермака", только что конченного и привезенного А. Хомяковым из Парижа. Ни Хомякову читать, ни нам слушать не хотелось, но этого требовал Пушкин. Хомяков чтением приносил жертву. "Ермак", разумеется, не мог произвести никакого действия после "Бориса Годунова", и только некоторые лирические места вызвали хвалу. Мы почти не слыхали его. Всякий думал свое.
Пушкин знакомился с нами со всеми ближе и ближе. Мы виделись все очень часто. Шевыреву выразил он свое удовольствие за его "Я есмь" и прочел наизусть некоторые его стихи; мне сказал любезности за повести, напечатанные в "Урании". Толки о журнале, начатые еще в 1823 или 1824 году в обществе Раича, усилились. Множество деятелей молодых, ретивых было, так сказать, налицо, и они сообщили Пушкину общее желание. Он выразил полную готовность принять самое живое участие. После многих переговоров редактором был назначен я. Главным помощником моим был Шевырев. Много толков было о заглавии. Решено: "Московский вестник". Рождение его положено отпраздновать общим обедом всех сотрудников. Мы собрались в доме, бывшем Хомякова (где ныне кондитерская Люке); Пушкин, Мицкевич, Баратынский, два брата Веневитиновы, два брата Хомяковы, два брата Киреевские, Шевырев, Титов, Мальцов, Рожалин, Раич, Рихтер, В. Оболенский, Соболевский... И как подумаешь, из всего этого сборища осталось в живых только три-четыре человека, да и те по разным дорогам! Нечего описывать, как весел был этот обед. Сколько тут было шуму, смеху, сколько рассказано анекдотов, планов, предположений. Напомню один, насмешивший все собрание. Оболенский, адъюнкт греческой словесности, добрейший человек, какой только может быть, подпив за столом, подскочил после обеда к Пушкину и, взъерошивая свой хохолок ¬ любимая его привычка, воскликнул: "Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я единица, единица, а посмотрю на вас, и мне кажется, что я ¬ миллион. Вот вы кто!" Все захохотали и закричали: "Миллион, миллион!"
В Москве наступило самое жаркое литературное время. Всякий день слышалось о чем-нибудь новом. Языков присылал из Дерпта свои вдохновенные стихи, славившие любовь, поэзию, молодость, вино; Денис Давыдов ¬ с Кавказа; Баратынский издавал свои поэмы; "Горе от ума" Грибоедова только что начало распространяться. Пушкин прочел "Пророка", который после "Бориса" произвел наибольшее действие, и познакомил нас с следующими главами "Онегина", которого до тех пор была напечатана только первая глава. Между тем на сцене представлялись водевили Писарева с острыми его куплетами; Шаховской ставил свои комедии вместе с Кокошкиным; Щепкин работал над Мольером, и Аксаков, тогда еще не старик, переводил ему "Скупого"; Загоскин писал "Юрия Милославского"; М. Дмитриев выступил на поприще с своими переводами из Шиллера и Гете. Последние составляли особый от нашего приход, который, однако, вскоре соединился с нами, или, вернее, к которому мы с Шевыревым присоединились, потому что все наши товарищи, остававшиеся в постоянных, впрочем, сношениях, отправились в Петербург. Оппозиция Полевого в "Телеграфе", союз его с "Северною пчелой" Булгарина и желчные выходки Каченовского, к которому вскоре явился на помощь Надоумко (Н. И. Надеждин), давали новую пищу. А там Дельвиг с "Северными цветами", Жуковский с новыми балладами, Крылов с баснями, которые выходили еще по одной, по две в год, Гнедич с "Илиадой", Раич с Тассом, Павлов с лекциями о натуральной философии в университете.
Вечера, живые и веселые, следовали один за другим, у Елагиных и Киреевских за Красными воротами, у Веневитиновых, у меня, у Соболевского в доме на Дмитровке, у княгини Волконской на Тверской. В Мицкевиче открылся дар импровизации. Приехал М. И. Глинка, связанный более других с Мельгуновым и Соболевским, и присоединилась музыка.
Горько мне сознаться, что я пропустил несколько из этих драгоценных вечеров "страха ради иудейска". Я знал о подозрении на меня за "Нищего" [в этой повести было изображено одно из злоупотреблений крепостного права], помещенного в "У рации"; новый председатель цензурного комитета, князь Мещерский, ¬ сын того Мещерского, который преподал Щепкину первые уроки драматического искусства и поставил его на настоящую дорогу (он давно уже умер), ¬ послал на меня донос, выставляя "Московский вестник" отголоском 14 декабря. Мицкевич и другие филареты [филаретами назывались члены Общества виленских студентов, которые, по политическим подозрениям, были исключены из университета и разосланы в разные города. Мицкевичу, Ежевскому, Дашкевичу досталась Москва, где они были приписаны на службу по разным ведомствам] находились под надзором полиции, да и сам Пушкин с Баратынским были не совсем еще обелены. Я, в качестве редактора журнала, боялся слишком часто показываться в обществе людей, подозрительных для правительства, и действительно, мне пришлось бы плохо, если бы в цензурном комитете не занял наконец места С. Т. Аксаков; он принял к себе на цензуру "Московский вестник", и мы с Шевыревым успокоились.
Для первой книжки Шевырев написал разговор о возможности найти единый закон для изящного и шутливую статью о правилах критики. Я начал подробным обозрением книги Эверса о древнейшем праве Руси (тогда еще не переведенной), где выразил впервые мысли о различии удельной системы от феодальной. Тогда же я начал печатать свои афоризмы, доставившие мне много насмешек.
Мы были уверены в громадном успехе; мы думали, что публика бросится за именем Пушкина, которого лучший отрывок, сцена летописателя Пимена с Григорием, должен был появиться в начале первой книжки. Но, увы, мы жестоко ошиблись в своих расчетах, и главною виной был я;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720