Теперь мне нужно на двоих - а где мне взять его. -
Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя, которого почти никогда не вижу. Заеду к нему - он очень рад; нет - так он извиняет мне: повеса мой молод, ему не до меня. Я ни с кем не в переписке, долги свои выплачиваю каждый месяц. Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окны низиньких домиков: здесь сидит семейство за самовар<ом>, там слуга мятет комнаты, далее девочка учится за форте-пиано, подле нее ремесленник музыкант. Она поворачивает ко мне рассеянное лицо - учитель ее бранит - я шагом еду мимо... Приеду домой - разбираю книги, бумаги - привожу в порядок мой туалетный столик - одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы - если ж В<альтер> Ск<отт> и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса - то требую бутылки шампанского во льду - смотрю как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь что обед стоит мне 17-ть рублей, и что могу позволять себе эту шалость. Еду в театр - отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение - я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и вс° и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно - засыпаю, читая хорошую книгу. На другой день опять еду верьхом - переулками, мимо дома где девочка играла на форте-пьяно. Она твердит на форте-пьяно вчерашний урок. Она взглянула на меня как на знакомого и засмеялась. - Вот моя холостая жизнь....
Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, - и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чамоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся - морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег - My native land, adieu. Подле меня, молодую женщину начинает тошнить - это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды - слава богу, до Кронштата есть для меня занятие....
В эту минуту подали мне записку: ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе.... Нет сомнения, предложение мое принято. Надинька, мой ангел - она моя!.... Все печальные сомнения исчезли перед этой райской мыслию. Бросаюсь в карету, скачу - вот их дом - вхожу в переднюю - уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое сердце; говорят о моей любви на своем холопском языке!.... Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку - она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая чудотворца и Казанской богоматери. Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревни - и я жених. .
Итак уж это не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра - площадная. -
Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны, продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.
Все радуются моему счастию, все поздравляют, все полюбили меня. Всякой предлагает мне свои услуги - кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого бухарца с шалями. Иной беспокоится о многочисленности будущего моего семейства, и предлагает мне 12 дюжин перчаток с портретом М-lle Зонтаг.
Молодые люди начинают со мной чиниться - уважают во мне уже неприятеля. Дамы в глаза хвалят мне мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте - "Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный...."
Признаюсь, это начинает мне надоедать. Мне нравится обычай какого-то древнего народа: жених тайно похищал свою невесту. На другой день представлял уже он ее городским сплетницам, как свою супругу. У нас приуготовляют к семейственному счастию печатными объявлениями, подарками, известными всему городу, форменными письмами, визитами, словом сказать, соблазном всякого рода...
ОТРЫВОК.
Не смотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться кроме права ставить винит.<ельный> вместо родит.<ельного> падежа после частицы не и кой-каких еще т.<ак> наз.<ываемых> стих.<отворческих> вольностей мы никаких особенных преимуществ за стихотворцами не ведаем) - как бы то ни было, не смотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Не говорю о их обыкновенном гражданском ничтожестве и бедности, вошедшей в пословицу; о зависти и клевете братьи, коих они делаются жертвами, если они в славе, о презрении и насмешках, со всех сторон падающих на них, если произведения их не нравятся - но что кажется может сравниться с несчастием для них неизбежимым; разумеем суждения глупцов? Однако же и сие горе, как оно ни велико, не есть крайним еще для них. - Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотв.<орца> - есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. - Публика смотрит на него как на свою собственность, считает себя в праве требовать от него отчета в малейшем шаге. По ее мнению, он рожден для ее удовольствия, и дышет для того только, чтоб подбирать рифмы. Требуют ли обстоятельства присутствия его в деревне - при возвращении его первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь нового? - Явится ль он в армию, чтоб взглянуть на друзей и родственников - публика требует непременно от него поэмы на последнюю победу, и газетчики, сердятся, почему долго заставляет он себя ждать. Задумается ли он о расстроенных своих делах, о предположении семейственном, о болезни милого ему человека - тотчас уже пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно изволите сочинять. - Влюбится ли он? - красавица его нарочно покупает себе альбом и ждет уже элегии. Приедет ли он к соседу поговорить о деле или просто для развлечения от трудов? - сосед кличет своего сынка и заставляет мальчишку читать стихи такого-то, и мальчишка самым жалостным голосом угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще называется тор
жеством. Каковы же должны быть невзгоды? Не знаю, но последние легче, кажется, переносить. По крайней мере один из моих приятелей, известный стихотворец, признавался, что сии приветствия, вопросы, альбомы и мальчишки до такой степени бесили его, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости, и твердить себе, что эти добрые люди не имели, вероятно, намерения вывести его из терпения...
Мой приятель был самый простой и обыкновенный человек, хотя и стихотворец. Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался на скоро, чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели 2, 3 - много месяц, и случалось единожды в год всегда осенью. Приятель мой уверял меня, что он только тогда и знал истинное счастие. Остальное время года он гулял, читая мало и не сочиняя ничего, и слыша поминутно неизбежимый вопрос: скоро ли вы нас подарите новым произведением пера вашего? Долго дожидалась бы почтеннейшая публика подарков от моего приятеля, если б книгопродавцы не платили ему довольно дорого за его стихи. Имея поминутно нужду в деньгах, приятель мой печатал свои сочинения и имел удовольствие потом читать о них печатные суждения (см. выше), что называл он в своем энергическом просторечии - подслушивать у кабака, что говорят об нас холопья.
Приятель мой происходил от одного из древнейших дворянских наших родов, чем и тщеславился со всевозможным добродушием. Он столько же дорожил 3<мя> строчками летописца, в коих упомянуто было о предке его, как модный камер-юнкер 3<мя> звездами двоюродного своего дяди. Будучи беден, как и почти вс° наше старинное дворянство, он подымая нос уверял, что никогда не женится или возьмет за себя княжну рюриковой крови, именно одну из княжен Елецких, коих отцы и братьи, как известно, ныне пашут сами и, встречаясь друг со другом на своих бороздах, отряхают сохи и говорят: "Бог помочь, князь Антип [Кузмич], а сколько твое княжое здоровье сегодня напахало?" - Спасибо, князь Ерема Авдеевич... - Кроме сей маленькой слабости, которую впрочем относим мы к желанию подражать лорду Байрону, продававшему также очень хорошо свои стихотворения, приятель мой был un homme tout rond, человек совершенно круглый, как говорят французы, homo quadratus, человек четвероугольный, по выражению латинскому - по нашему очень хороший человек.
Он не любил общества своей братьи литераторов, кроме весьма, весьма немногих. Он находил в них слишком много притязаний у одних на колкость ума, у других на пылкость воображения, у третьих на чувствительность, у 4-<ых> на меланхолию, на разочарованность, на глубокомыслие, на филантропию, на мизантропию, иронию и проч. и проч. Иные казались ему скучными по своей глупости, другие несносными по своему тону, третьи гадкими по своей подлости, четвертые опасными по своему двойному ремеслу, - вообще слишком самолюбивыми и занятыми исключительно собою да своими сочинениями. Он предпочитал им общество женщин и светских людей, которые, видя его ежедневно, переставали с ним чиниться и избавляли его от разговоров об литературе и от известного вопроса: не написали ли чего-нибудь новенького?
Мы распространились о нашем приятеле по двум причинам: во-первых, потому что он есть единственный литератор, с которым удалось нам коротко познакомиться, - во-вторых - что повесть, предлагаемая ныне читателю, слышана нами от него.
Сей отрывок составлял, вероятно, предисловие к повести, не написанной или потерянной. - Мы не хотели его уничтожить...
В одно из первых чисел апреля 181... года, в доме Катерины Петровны Томской происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя загромождены сундуками и чамоданами; ящики всех комод<ов> выдвинуты; слуги поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги, принесенные ей толстым управителем, который стоял перед нею с руками за спиной, и выдвинув правую ногу вперед. Катерина Петровна показывала вид, будто бы хозяйственные тайны были ей коротко знакомы, но ее вопросы и замечания обнаруживали ее барское неведение и возбуждали изредко едва заметную улыбку на величавом лице управителя, который однако ж с большою снисходительностию подробно входил во все требуемые объяснения. В это время слуга доложил что Парасковья Ивановна Поводова приехала. Катерина Петровна обрадовалась случаю прервать свои совещания, велела просить и отпустила управителя.
- Помилуй, мать моя, сказала вошедшая старая дама, - да ты собираешься в дорогу! куда тебя бог несет?
- На Кавказ, милая Парасковья Ивановна.
- На Кавказ! стало быть Москва в первой от роду правду сказала - а я не верила. На Кавказ! да ведь это ужесть как далеко. Охота тебе тащиться бог ведает куда, бог ведает зачем.
- Как быть? Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я все страдаю - авось Кавказ поможет.
- Дай-то бог. А скоро ли едешь?
- Дня через четыре, много, много промешкаю неделю - вс° уж готово. Вчера привезли мне новую дорожную карету - что за карета! игрушка, заглядение - вся в ящиках, и чего тут нет - постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз - хочешь ли посмотреть?
- Изволь мать моя.- <И> обе дамы вышли на крыльцо. Кучера выдвинули из сарая дорожную карету. Катерина Петровна велела открыть дверцы, вошла в карету, перерыла в ней все подушки, выдвинула все ящики, показала все ее тайны, все удобности, приподняла все ставни, все зеркала, выворотила все сумки, словом, для больной женщины оказалась очень деятельной и проворной. Полюбова[вшись] экипажем, обе дамы возвратились в гостиную, где разговорились опять о предстоящем пути, о возвращении, о планах на будущую зиму.
- В октябре месяце, - сказала Катерина Петровна - надеюсь непременно воротиться. У меня будут вечера, два раза в неделю, и надеюсь, милая, что ты ко мне перенесешь свой бостон.
В эту минуту девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами, тихо вошла в комнату, подошла к руке Катерины Петровны [и] присела Поводовой.
- Хорошо ли ты спала, Маша? - спросила Катерина Петровна.
- Хорошо, маменька, сейчас только встала. Вы удивляетесь моей лени, Парасковья Ивановна? Что делать - больной простительно.
- Спи, мать моя, спи себе на здоровье, - отвечала Поводова, - да смотри: воротись у меня с Кавказа, румяная, здоровая, а бог даст - и замужняя.
- Как замужняя? - возразила Катерина Петровна смеясь, - да за кого выдти ей на Кавказе? разве за Черкесского князя?...
- За черкеса! сохрани ее бог! да ведь они что турки да бухарцы - нехристы. Они ее забреют да запрут.
- Пошли нам бог только здоровья, - сказала со вздохом Катерина Петровна, - а женихи не уйдут. Слава богу, Маша еще молода, приданое есть. А добрый человек полюбит, так и без приданого возьмет.
- А с приданым вс°-таки лучше, мать моя, - сказала Парасковья Ивановна вставая. - Ну, простимся ж, Катерина Петровна уж я тебя до сентября не увижу; далеко мне до тебя тащиться, с Басманной на Арбат - и тебя не прошу, знаю что тебе теперь некогда - прощай и ты, красавица, не забудь же моего совета.
Дамы распростились, и Парасковья Ивановна уехала.
<ЧАСТО ДУМАЛ Я...>
Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверч<ивое> ожидание мужа.
Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой преступницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу - - и остается неподвижен - - -
<РУССКИЙ ПЕЛАМ.>
ГЛ<АВА> I.
Я начинаю помнить себя с самого нежного младенчества, и вот сцена, которая [живо сохранилась в моем воображении.]
Нянька приносит меня в большую комнату, слабо освещенную [свечею под зонтиком]. На постеле под зелеными зановесами лежит женщина вся в белом; отец мой берет меня на руки. Она цалует меня и плачет. Отец мой рыдает громко - [я пугаюсь - и кричу] Няня меня выносит говоря: "Мама хочет бай бай". Помню также большую суматоху, множество гостей, люди бегают из комнаты в комнату. Солнце светит во все окошки - и мне очень весело. Монах с золотым крестом на груди благословляет меня; в двери выносят длинный красный гроб. Вот вс° что похороны матери оставили у меня в сердце. Она была женщиною необыкновенной по уму и сердцу, как узнал я после по рассказам людей, не знавших ей цены.
Тут воспоминания мои становятся сбивчивы. Я могу дать ясный отчет о себе не прежде как уж с осьмилетнего моего возраста. Но прежде должен я поговорить о моем семействе.
Отец мой был пожалован сержантом, когда еще бабушка была им брюхата. Он воспитывался дома до 18 лет. Учитель его, М Декор, был простой и добрый старичок, очень хорошо знавший французскую орфографию. Неизвестно, были ли у отца другие наставники; но отец мой кроме фр.<анцузской> орфографии кажется ничего основательно не знал. Он женился против воли своих родителей, на девушке, которая была старее его несколькими годами, - в тот же год вышел в отставку и уехал в Москву. Старый Савельич, его камердинер, сказывал мне, что первые года супружества были счастливы. Мать моя успела примирить мужа с его семейством, в котором ее полюбили. Но легкомысленный и непостоянный характер отца моего не позволил ей насладиться спокойствием и счастием. Он вошел в связь с женщиной, известной в свете своей красотою и любовными похождениями. Она для него развелась с своим мужем, который уступил ее отцу моему за 10000, и потом обедывал у нас довольно часто. Мать моя знала вс° и молчала. Душевные страдания расстроили ее здаровие. Она слегла и уже не встала.
Отец имел 5000 душ. Следственно был из тех дворян, которых покойный гр. Ш.<ереметев> называл мелкопоместными, удивляясь от чистого сердца, каким образом они могут жить! - Дело в том, что отец мой жил не хуже графа Ш.<ереметева>, хотя был ровно в 20 раз беднее. Москвичи помнят еще его обеды, домашний театр, и роговую музыку. Года два после смерти матери моей Анна Петровна Вирлацкая, виновница этой смерти, поселилась в его доме. Она была, как говорится, видная баба, впрочем уже не в первом цвете молодости. Мне подвели мальчика в красной курточке с манжетами, и сказали, что он мне братец. Я смотрел на <н>его во все глаза. Мишинька шаркнул на право, шаркнул на лево -- и хотел поиграть моим ружьецом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720
Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя, которого почти никогда не вижу. Заеду к нему - он очень рад; нет - так он извиняет мне: повеса мой молод, ему не до меня. Я ни с кем не в переписке, долги свои выплачиваю каждый месяц. Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, вздумаю гулять - мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окны низиньких домиков: здесь сидит семейство за самовар<ом>, там слуга мятет комнаты, далее девочка учится за форте-пиано, подле нее ремесленник музыкант. Она поворачивает ко мне рассеянное лицо - учитель ее бранит - я шагом еду мимо... Приеду домой - разбираю книги, бумаги - привожу в порядок мой туалетный столик - одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман или журналы - если ж В<альтер> Ск<отт> и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса - то требую бутылки шампанского во льду - смотрю как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь что обед стоит мне 17-ть рублей, и что могу позволять себе эту шалость. Еду в театр - отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение - я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и вс° и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно - засыпаю, читая хорошую книгу. На другой день опять еду верьхом - переулками, мимо дома где девочка играла на форте-пьяно. Она твердит на форте-пьяно вчерашний урок. Она взглянула на меня как на знакомого и засмеялась. - Вот моя холостая жизнь....
Если мне откажут, думал я, поеду в чужие краи, - и уже воображал себя на пироскафе. Около меня суетятся, прощаются, носят чамоданы, смотрят на часы. Пироскаф тронулся - морской, свежий воздух веет мне в лицо; я долго смотрю на убегающий берег - My native land, adieu. Подле меня, молодую женщину начинает тошнить - это придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды - слава богу, до Кронштата есть для меня занятие....
В эту минуту подали мне записку: ответ на мое письмо. Отец невесты моей ласково звал меня к себе.... Нет сомнения, предложение мое принято. Надинька, мой ангел - она моя!.... Все печальные сомнения исчезли перед этой райской мыслию. Бросаюсь в карету, скачу - вот их дом - вхожу в переднюю - уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают мое сердце; говорят о моей любви на своем холопском языке!.... Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решился высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку - она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая чудотворца и Казанской богоматери. Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревни - и я жених. .
Итак уж это не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра - площадная. -
Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны, продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.
Все радуются моему счастию, все поздравляют, все полюбили меня. Всякой предлагает мне свои услуги - кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого бухарца с шалями. Иной беспокоится о многочисленности будущего моего семейства, и предлагает мне 12 дюжин перчаток с портретом М-lle Зонтаг.
Молодые люди начинают со мной чиниться - уважают во мне уже неприятеля. Дамы в глаза хвалят мне мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте - "Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный...."
Признаюсь, это начинает мне надоедать. Мне нравится обычай какого-то древнего народа: жених тайно похищал свою невесту. На другой день представлял уже он ее городским сплетницам, как свою супругу. У нас приуготовляют к семейственному счастию печатными объявлениями, подарками, известными всему городу, форменными письмами, визитами, словом сказать, соблазном всякого рода...
ОТРЫВОК.
Не смотря на великие преимущества, коими пользуются стихотворцы (признаться кроме права ставить винит.<ельный> вместо родит.<ельного> падежа после частицы не и кой-каких еще т.<ак> наз.<ываемых> стих.<отворческих> вольностей мы никаких особенных преимуществ за стихотворцами не ведаем) - как бы то ни было, не смотря на всевозможные их преимущества, эти люди подвержены большим невыгодам и неприятностям. Не говорю о их обыкновенном гражданском ничтожестве и бедности, вошедшей в пословицу; о зависти и клевете братьи, коих они делаются жертвами, если они в славе, о презрении и насмешках, со всех сторон падающих на них, если произведения их не нравятся - но что кажется может сравниться с несчастием для них неизбежимым; разумеем суждения глупцов? Однако же и сие горе, как оно ни велико, не есть крайним еще для них. - Зло самое горькое, самое нестерпимое для стихотв.<орца> - есть его звание, прозвище, коим он заклеймен и которое никогда его не покидает. - Публика смотрит на него как на свою собственность, считает себя в праве требовать от него отчета в малейшем шаге. По ее мнению, он рожден для ее удовольствия, и дышет для того только, чтоб подбирать рифмы. Требуют ли обстоятельства присутствия его в деревне - при возвращении его первый встречный спрашивает его: не привезли ли вы нам чего-нибудь нового? - Явится ль он в армию, чтоб взглянуть на друзей и родственников - публика требует непременно от него поэмы на последнюю победу, и газетчики, сердятся, почему долго заставляет он себя ждать. Задумается ли он о расстроенных своих делах, о предположении семейственном, о болезни милого ему человека - тотчас уже пошлая улыбка сопровождает пошлое восклицание: верно изволите сочинять. - Влюбится ли он? - красавица его нарочно покупает себе альбом и ждет уже элегии. Приедет ли он к соседу поговорить о деле или просто для развлечения от трудов? - сосед кличет своего сынка и заставляет мальчишку читать стихи такого-то, и мальчишка самым жалостным голосом угощает стихотворца его же изуродованными стихами. А это еще называется тор
жеством. Каковы же должны быть невзгоды? Не знаю, но последние легче, кажется, переносить. По крайней мере один из моих приятелей, известный стихотворец, признавался, что сии приветствия, вопросы, альбомы и мальчишки до такой степени бесили его, что поминутно принужден он был удерживаться от какой-нибудь грубости, и твердить себе, что эти добрые люди не имели, вероятно, намерения вывести его из терпения...
Мой приятель был самый простой и обыкновенный человек, хотя и стихотворец. Когда находила на него такая дрянь (так называл он вдохновение), то он запирался в своей комнате и писал в постеле с утра до позднего вечера, одевался на скоро, чтоб пообедать в ресторации, выезжал часа на три, возвратившись, опять ложился в постелю и писал до петухов. Это продолжалось у него недели 2, 3 - много месяц, и случалось единожды в год всегда осенью. Приятель мой уверял меня, что он только тогда и знал истинное счастие. Остальное время года он гулял, читая мало и не сочиняя ничего, и слыша поминутно неизбежимый вопрос: скоро ли вы нас подарите новым произведением пера вашего? Долго дожидалась бы почтеннейшая публика подарков от моего приятеля, если б книгопродавцы не платили ему довольно дорого за его стихи. Имея поминутно нужду в деньгах, приятель мой печатал свои сочинения и имел удовольствие потом читать о них печатные суждения (см. выше), что называл он в своем энергическом просторечии - подслушивать у кабака, что говорят об нас холопья.
Приятель мой происходил от одного из древнейших дворянских наших родов, чем и тщеславился со всевозможным добродушием. Он столько же дорожил 3<мя> строчками летописца, в коих упомянуто было о предке его, как модный камер-юнкер 3<мя> звездами двоюродного своего дяди. Будучи беден, как и почти вс° наше старинное дворянство, он подымая нос уверял, что никогда не женится или возьмет за себя княжну рюриковой крови, именно одну из княжен Елецких, коих отцы и братьи, как известно, ныне пашут сами и, встречаясь друг со другом на своих бороздах, отряхают сохи и говорят: "Бог помочь, князь Антип [Кузмич], а сколько твое княжое здоровье сегодня напахало?" - Спасибо, князь Ерема Авдеевич... - Кроме сей маленькой слабости, которую впрочем относим мы к желанию подражать лорду Байрону, продававшему также очень хорошо свои стихотворения, приятель мой был un homme tout rond, человек совершенно круглый, как говорят французы, homo quadratus, человек четвероугольный, по выражению латинскому - по нашему очень хороший человек.
Он не любил общества своей братьи литераторов, кроме весьма, весьма немногих. Он находил в них слишком много притязаний у одних на колкость ума, у других на пылкость воображения, у третьих на чувствительность, у 4-<ых> на меланхолию, на разочарованность, на глубокомыслие, на филантропию, на мизантропию, иронию и проч. и проч. Иные казались ему скучными по своей глупости, другие несносными по своему тону, третьи гадкими по своей подлости, четвертые опасными по своему двойному ремеслу, - вообще слишком самолюбивыми и занятыми исключительно собою да своими сочинениями. Он предпочитал им общество женщин и светских людей, которые, видя его ежедневно, переставали с ним чиниться и избавляли его от разговоров об литературе и от известного вопроса: не написали ли чего-нибудь новенького?
Мы распространились о нашем приятеле по двум причинам: во-первых, потому что он есть единственный литератор, с которым удалось нам коротко познакомиться, - во-вторых - что повесть, предлагаемая ныне читателю, слышана нами от него.
Сей отрывок составлял, вероятно, предисловие к повести, не написанной или потерянной. - Мы не хотели его уничтожить...
В одно из первых чисел апреля 181... года, в доме Катерины Петровны Томской происходила большая суматоха. Все двери были растворены настичь; зала и передняя загромождены сундуками и чамоданами; ящики всех комод<ов> выдвинуты; слуги поминутно бегали по лестницам, служанки суетились и спорили; сама хозяйка, дама 45 лет, сидела в спальне, пересматривая счетные книги, принесенные ей толстым управителем, который стоял перед нею с руками за спиной, и выдвинув правую ногу вперед. Катерина Петровна показывала вид, будто бы хозяйственные тайны были ей коротко знакомы, но ее вопросы и замечания обнаруживали ее барское неведение и возбуждали изредко едва заметную улыбку на величавом лице управителя, который однако ж с большою снисходительностию подробно входил во все требуемые объяснения. В это время слуга доложил что Парасковья Ивановна Поводова приехала. Катерина Петровна обрадовалась случаю прервать свои совещания, велела просить и отпустила управителя.
- Помилуй, мать моя, сказала вошедшая старая дама, - да ты собираешься в дорогу! куда тебя бог несет?
- На Кавказ, милая Парасковья Ивановна.
- На Кавказ! стало быть Москва в первой от роду правду сказала - а я не верила. На Кавказ! да ведь это ужесть как далеко. Охота тебе тащиться бог ведает куда, бог ведает зачем.
- Как быть? Доктора объявили, что моей Маше нужны железные воды, а для моего здоровья необходимы горячие ванны. Вот уже полтора года, как я все страдаю - авось Кавказ поможет.
- Дай-то бог. А скоро ли едешь?
- Дня через четыре, много, много промешкаю неделю - вс° уж готово. Вчера привезли мне новую дорожную карету - что за карета! игрушка, заглядение - вся в ящиках, и чего тут нет - постеля, туалет, погребок, аптечка, кухня, сервиз - хочешь ли посмотреть?
- Изволь мать моя.- <И> обе дамы вышли на крыльцо. Кучера выдвинули из сарая дорожную карету. Катерина Петровна велела открыть дверцы, вошла в карету, перерыла в ней все подушки, выдвинула все ящики, показала все ее тайны, все удобности, приподняла все ставни, все зеркала, выворотила все сумки, словом, для больной женщины оказалась очень деятельной и проворной. Полюбова[вшись] экипажем, обе дамы возвратились в гостиную, где разговорились опять о предстоящем пути, о возвращении, о планах на будущую зиму.
- В октябре месяце, - сказала Катерина Петровна - надеюсь непременно воротиться. У меня будут вечера, два раза в неделю, и надеюсь, милая, что ты ко мне перенесешь свой бостон.
В эту минуту девушка лет 18-ти, стройная, высокая, с бледным прекрасным лицом и черными огненными глазами, тихо вошла в комнату, подошла к руке Катерины Петровны [и] присела Поводовой.
- Хорошо ли ты спала, Маша? - спросила Катерина Петровна.
- Хорошо, маменька, сейчас только встала. Вы удивляетесь моей лени, Парасковья Ивановна? Что делать - больной простительно.
- Спи, мать моя, спи себе на здоровье, - отвечала Поводова, - да смотри: воротись у меня с Кавказа, румяная, здоровая, а бог даст - и замужняя.
- Как замужняя? - возразила Катерина Петровна смеясь, - да за кого выдти ей на Кавказе? разве за Черкесского князя?...
- За черкеса! сохрани ее бог! да ведь они что турки да бухарцы - нехристы. Они ее забреют да запрут.
- Пошли нам бог только здоровья, - сказала со вздохом Катерина Петровна, - а женихи не уйдут. Слава богу, Маша еще молода, приданое есть. А добрый человек полюбит, так и без приданого возьмет.
- А с приданым вс°-таки лучше, мать моя, - сказала Парасковья Ивановна вставая. - Ну, простимся ж, Катерина Петровна уж я тебя до сентября не увижу; далеко мне до тебя тащиться, с Басманной на Арбат - и тебя не прошу, знаю что тебе теперь некогда - прощай и ты, красавица, не забудь же моего совета.
Дамы распростились, и Парасковья Ивановна уехала.
<ЧАСТО ДУМАЛ Я...>
Часто думал я об этом ужасном семейственном романе: воображал беременность молодой жены, ее ужасное положение и спокойное доверч<ивое> ожидание мужа.
Наконец час родов наступает. Муж присутствует при муках милой преступницы. Он слышит первые крики новорожденного; в упоении восторга бросается к своему младенцу - - и остается неподвижен - - -
<РУССКИЙ ПЕЛАМ.>
ГЛ<АВА> I.
Я начинаю помнить себя с самого нежного младенчества, и вот сцена, которая [живо сохранилась в моем воображении.]
Нянька приносит меня в большую комнату, слабо освещенную [свечею под зонтиком]. На постеле под зелеными зановесами лежит женщина вся в белом; отец мой берет меня на руки. Она цалует меня и плачет. Отец мой рыдает громко - [я пугаюсь - и кричу] Няня меня выносит говоря: "Мама хочет бай бай". Помню также большую суматоху, множество гостей, люди бегают из комнаты в комнату. Солнце светит во все окошки - и мне очень весело. Монах с золотым крестом на груди благословляет меня; в двери выносят длинный красный гроб. Вот вс° что похороны матери оставили у меня в сердце. Она была женщиною необыкновенной по уму и сердцу, как узнал я после по рассказам людей, не знавших ей цены.
Тут воспоминания мои становятся сбивчивы. Я могу дать ясный отчет о себе не прежде как уж с осьмилетнего моего возраста. Но прежде должен я поговорить о моем семействе.
Отец мой был пожалован сержантом, когда еще бабушка была им брюхата. Он воспитывался дома до 18 лет. Учитель его, М Декор, был простой и добрый старичок, очень хорошо знавший французскую орфографию. Неизвестно, были ли у отца другие наставники; но отец мой кроме фр.<анцузской> орфографии кажется ничего основательно не знал. Он женился против воли своих родителей, на девушке, которая была старее его несколькими годами, - в тот же год вышел в отставку и уехал в Москву. Старый Савельич, его камердинер, сказывал мне, что первые года супружества были счастливы. Мать моя успела примирить мужа с его семейством, в котором ее полюбили. Но легкомысленный и непостоянный характер отца моего не позволил ей насладиться спокойствием и счастием. Он вошел в связь с женщиной, известной в свете своей красотою и любовными похождениями. Она для него развелась с своим мужем, который уступил ее отцу моему за 10000, и потом обедывал у нас довольно часто. Мать моя знала вс° и молчала. Душевные страдания расстроили ее здаровие. Она слегла и уже не встала.
Отец имел 5000 душ. Следственно был из тех дворян, которых покойный гр. Ш.<ереметев> называл мелкопоместными, удивляясь от чистого сердца, каким образом они могут жить! - Дело в том, что отец мой жил не хуже графа Ш.<ереметева>, хотя был ровно в 20 раз беднее. Москвичи помнят еще его обеды, домашний театр, и роговую музыку. Года два после смерти матери моей Анна Петровна Вирлацкая, виновница этой смерти, поселилась в его доме. Она была, как говорится, видная баба, впрочем уже не в первом цвете молодости. Мне подвели мальчика в красной курточке с манжетами, и сказали, что он мне братец. Я смотрел на <н>его во все глаза. Мишинька шаркнул на право, шаркнул на лево -- и хотел поиграть моим ружьецом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424 425 426 427 428 429 430 431 432 433 434 435 436 437 438 439 440 441 442 443 444 445 446 447 448 449 450 451 452 453 454 455 456 457 458 459 460 461 462 463 464 465 466 467 468 469 470 471 472 473 474 475 476 477 478 479 480 481 482 483 484 485 486 487 488 489 490 491 492 493 494 495 496 497 498 499 500 501 502 503 504 505 506 507 508 509 510 511 512 513 514 515 516 517 518 519 520 521 522 523 524 525 526 527 528 529 530 531 532 533 534 535 536 537 538 539 540 541 542 543 544 545 546 547 548 549 550 551 552 553 554 555 556 557 558 559 560 561 562 563 564 565 566 567 568 569 570 571 572 573 574 575 576 577 578 579 580 581 582 583 584 585 586 587 588 589 590 591 592 593 594 595 596 597 598 599 600 601 602 603 604 605 606 607 608 609 610 611 612 613 614 615 616 617 618 619 620 621 622 623 624 625 626 627 628 629 630 631 632 633 634 635 636 637 638 639 640 641 642 643 644 645 646 647 648 649 650 651 652 653 654 655 656 657 658 659 660 661 662 663 664 665 666 667 668 669 670 671 672 673 674 675 676 677 678 679 680 681 682 683 684 685 686 687 688 689 690 691 692 693 694 695 696 697 698 699 700 701 702 703 704 705 706 707 708 709 710 711 712 713 714 715 716 717 718 719 720