Ей непрерывно слышались чьи-то шаги то в саду, то в других комнатах, казалось, будто кто-то стучит в окно, а чья-то рука нажимает на дверную ручку в вестибюле...
Стоило ей только погрузиться в дремоту, когда мысли начинают путаться и расплываться, как новый, причудливый шум заставлял ее вздрагивать и прогонял сон. Она уснула по-настоящему лишь к утру, после того как услышала перекличку петухов, возвещавших приближение рассвета. Кукареканье петуха, заоравшего в саду, под окном, разбудило ее, не дав досмотреть чудесный сон, который она не могла даже вспомнить и только испытывала какое-то приятное ощущение и в то же время сожаление, что не сумела прочувствовать его до конца. Еще не сообразив, где она находится, Надина, не открывая глаз, попыталась опять уснуть, чтобы досмотреть сон или хотя бы вспомнить его. Но вместо этого в сознании пробудился и сразу вернул ее к действительности тот омерзительный страх, с которым она боролась всю ночь.
Она не осмеливалась открыть глаза, будто чувствовала себя в большей безопасности, когда ничего не видела. Вокруг царила полная тишина. Сперва Надина услышала естественное и обычно неощутимое вибрирование собственных слуховых нервов, как непрерывное легкое гудение, затем ритмичное биение сердца в груди, а после какого-то промежутка времени, показавшегося ей бесконечно долгим, в барабанные перепонки неожиданно грубо и резко ударило возмущенное кудахтанье курицы в саду, до того отчетливое, словно окошко было распахнуто настежь. Неожиданный шум заставил сердце на секунду судорожно сжаться, но как только Надина поняла, что он означает, страх ее прошел, и она почувствовала себя в безопасности. Она протянула руку к столику, на который положила свои золотые часики.
— Восемь! — вздохнула она, взглянув на циферблат.— Ох, как я устала! Даже подниматься не хочется!.. И все-таки я должна ехать! Я и так задержалась!.. Могла бы уже быть в дороге, если бы... Если Рудольф готов, я через полчаса буду в машине... Но куда запропастилась эта девчонка? Она певуче позвала:
— Иляна!.. Иленуца!.. Где ты, Иленуца?.. Иляна!..
Через несколько мгновений в приоткрытую дверь вестибюля осторожно просунулась голова служанки, словно та не была уверена, действительно ли она услыхала голос барыни.
— Да войди, девочка!.. Проснулась? — спросила Надина, блаженно потягиваясь под одеялом и нежась, как котенок в тепле.— Рудольф уже вывел машину?
У хорошенькой, опрятной Иляны всегда играла на губах веселая улыбка, которая до того нравилась Надине, что как-то она даже спросила ее, не хочет ли та поехать с ней в Бухарест. Теперь, однако, улыбка Идяны казалась испуганной.
— Что, Иленуца, тебя снова бранила мама? — спросила Надина, заметив это.— Ладно, хватит хмуриться, тебе это не к лицу.
— Ои, барыня, беда-то какая...— пыталась ответить Иляна, но расплакалась, не в силах продолжать.
Лишь с трудом, всхлипывая и глотая слезы, она рассказала о том, что стряслось с шофером, и о пожаре в Руджиноасе. Надина, будто не расслышав, не сразу поняла истинный смысл ее слов и спросила:
— Хорошо, хорошо, но машина готова? Ведь я обязательно должна уехать...
Тут же осознав, что произошло, она ощутила такой ужас, что неподвижно застыла в постели, натянув одеяло до подбородка и уставившись на Иляну широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Только немного спустя она пролепетала чужим, прерывающимся, слабым голосом:
— Что же мне делать, Иленуца?.. Теперь ведь и меня убьют, теперь и меня...
Девушка любила барыню и сейчас, увидев, как та напугана, от души пожалела ее. Она собралась с духом и бойко затараторила, объясняя, что отец уже давно поехал в Глигану, чтобы доложить о случившемся тамошним господам, а те, конечно, приедут в лучшей карете и заберут барыню с собой, так что она может быть спокойна, незачем ей терзаться. А кроме того, здесь народ смирный и ничего дурного ей не сделает.
Надина слушала девушку, не понимая толком, что та говорит, но ее голос действовал на нее успокаивающе и врачевал раны, нанесенные страхом. Она рывком отбросила в сторону одеяло и поспешно приказала:
— Раз так, я тотчас же оденусь, чтоб к их приезду быть уже готовой. Подай мне быстренько, девочка, халат, а потом...
Она села на край дивана, всунула ноги в мягкие комнатные туфли, встала и сбросила с себя ночную рубашку. Дома, у себя в спальне, ей нравилось ходить обнаженной между зеркалами, отражавшими мягкие линии ее тела и подтверждавшими ее уверенность в собственной красоте. Но теперь она и не думала восхищаться собой, делала все машинально, и, хотя в комнате было тепло, ее била дрожь.
— Скорее, Иленуца, скорее, мне холодно,— пробормотала На-дина, зябко прикрывая грудь скрещенными руками.
— Ой, барыня, какая ж вы красивая! — в восторге воскликнула Иленуца, которая принесла халат и увидела хозяйку.
Надина невольно улыбнулась. Восхищение окружающих всегда доставляло ей удовольствие... Девушка набросила на плечи хозяйки халатик из белого, мягкого шелка. Надина стала вдевать руки в широкие рукава, и тут во дворе послышался шум голосов.
— Наверно, господа приехали, барыня дорогая! — радостно воскликнула Иляна.
— Пойди взгляни, девочка! — прошептала Надина пересохшим от волнения голосом.— И сразу же возвращайся ко мне!
Иляна выбежала. Надине казалось, что от нетерпения сердце вот-вот выскочит у нее из груди. Колени дрожали. Она запахнула полы халатика и опустилась на диван. Отчаянно напрягая слух, прислушалась, но уловила только смутный гул, из которого иногда выделялся чей-то как будто знакомый голос. Надина мучительно пыталась различить голоса арендатора или адвоката, но ей это никак не удавалось, словно она их внезапно забыла.
«А вдруг это не они?» — молнией сверкнуло в ее мозгу.
Сердце Надины так болезненно сжалось, что она чуть не закричала. В ту же секунду она явственно услышала торопливый топот шагов в вестибюле. Дверь резко распахнулась, словно ее сорвали с петель, и перед ней вырос молодой, крепкий, костистый мужик в лихо сдвинутой набекрень бараньей шапке, с черными, мрачно горящими глазами, в черной безрукавке поверх длинной рубахи, в тяжелых грубых башмаках. Захлопнув за собой дверь, Петре как вкопанный остановился перед Надиной.
— Барыня, почему это?..
Но голос его тут же осекся, словно чья-то рука яростно стиснула ему горло. Охваченная диким страхом, Надина в первую секунду попыталась вскочить на ноги, но колени у нее подогнулись, к она снова упала на край дивана. Полы халата распахнулись, обнажив грудь, живот, ноги, но она этого не заметила. В ужасе, она не сводила глаз с парня, ворвавшегося в комнату. На какую-то долю секунды он показался ей знакомым, и она вспомнила, что это тот самый кучер, который возил ее зимой в санях, когда кони испугались и понесли, вспомнила, какое глубокое впечатление произвели на нее тогда его необыкновенная сила и спокойная уверенность. Тут же она подумала, что сейчас именно этот человек пришел сюда, чтобы убить ее. Она услышала его окрик и увидела глаза; но в следующее мгновение заметила, что голос парня пресекся, а в глазах вместо мрачной угрозы появился какой-то новый блеск. Этот жадный, мутный блеск Иадина часто видела в глазах мужчин, и он ей всегда льстил, так как казался верным признаком страстных чувств, воспламеняемых ее красотой. Взгляд парня жег как огонь. Она ощутила, как он ползет по ней, и вдруг поняла, что ее тело обнажено. Молодая женщина вскочила на ноги, запахнула халат на груди и отчаянно закричала:
— Что ты хочешь сделать? На помощь!.. Нет, не надо!.. На помощь!..
Петре растолковал ее вопль, как призыв. Кровь вскипела в его жилах и багровой краской залила все лицо, даже белки глаз. Он не видел сейчас перед собой ничего, кроме смертельно испуганного и оттого еще более соблазнительного лица и белого, легкого халата, под которым сверкнуло тело. Он инстинктивно протянул вперед руки с огромными, узловатыми кистями, будто пытаясь сдержать неодолимый порыв, и невнятно пробормотал:
— Так... почему же... тебя не...
Надина метнулась ко второму окну. Широкий рукав халата коснулся протянутой руки Петре, и его пальцы сами впились в него.
— Отпусти меня, отпусти!.. Помогите!.. Нет... Нет!..— закричала Надина, пытаясь вырвать рукав из его пальцев.
Вдруг она почувствовала, что сильная рука парня сжала ее талию. Извиваясь, как ящерица, она выскользнула из халата, оставив его в руках Петре, метнулась в тот угол, что граничил со столовой, и притаилась за спинкой кресла. Матовый блеск ее тела еще больше распалил парня. Он отшвырнул халат, который держал в руках, словно предлагая женщине надеть его, и пошел к креслу, широко раскинув руки, будто играя в прятки.
— Не подходи!.. Помогите!.. Что ты хочешь сделать? — снова закричала Надина, высунув из-за спинки кресла только голову и не сводя с него расширенных от ужаса глаз.
Когда Петре вплотную приблизился к креслу, Надина метнулась из-за своего убеяшща, пытаясь выскочить из комнаты через дверь вестибюля, а оттуда выбраться наружу. Длинная рука Петре загородила путь и снова стиснула ее талшо.
— Оставь меня!.. Помогите!..
Петре поднял женщину, как куклу, и повернул лицом к себе, а второй рукой обхватил ее ноги. Запрокинув голову, он заглянул ей в глаза. Вырываясь из его рук, она увидела пылающий взгляд и откровенную радость на лице парня. Она заколотила кулаками по его голове, сорвала с него шапку, хлестнула по глазам, в которых горело яростное вожделение. Петре переносил удары, как ласку, пока не спохватился и не уткнул лицо ей в живот. Надина не ощущала его жестких рук, стиснувших ее талию и бедра, но теперь почувствовала, как усы и горячие губы парня царапают ее кожу. Она отчаянно извивалась, тело ее соскальзывало все ниже, пока рот Петре не попал в ложбинку между округлыми грудями. Его губы остановились на одной груди, страстно ее целуя, и наконец зубы жадно впились в плоть, как в спелый персик.
— Больно!.. Помогите!.. Отпусти меня, отпусти!..— застонала Надина и снова замолотила кулаками по его голове.
Лишь сейчас она осознала, что, целуя и сжимая ее в объятиях, Петре отступил вплотную к дивану, еще накрытому измятым одеялом, откуда она недавно поднялась. Не отрывая лица от ее груди, повинуясь лишь страсти, он осторожно положил женщину поперек дивана. Надина вцепилась пальцами в его волосы, отчаянно вырывая их, тщетно пытаясь выскользнуть. Беспомощно корчась под его тяжестью, мотая головой, она невнятпо бормотала:
— Не хочу!.. Помогите!.. Помогите!.. Оторвав от ее груди голову, Петре прохрипел:
— Да лежи ты смирно... Не съем же я тебя!.. Вот так-то... Надина болезненно содрогнулась. Несколько мгновений она
еще металась, но постепенно ее крики заглохли, и лишь руки трепетали, точно хрупкие крылья. Потом всхлипы ее превратились в прерывистые стоны, заглушаемые хриплым дыханием парня. Голова Надины с плотно зажмуренными глазами и полуоткрытым ртом все так же дергалась, но руки бессознательно обвили шею мужчины, всколыхнувшего все ее существо. Она полностью отдалась во власть исступленной радости, словно причастилась неведомой тайне, горше и слаще которой нет.
А потом она осталась лежать неподвижно, обессиленная, с закрытыми глазами. Вдруг, точно издалека, до нее донесся насмешливый голос Петре:
— Выходит, попусту ты, барыня, вырывалась и кричала, не съел я тебя...
Надина вскочила, словно очнувшись от кошмара, прикрыла свою наготу попавшейся под руку ночной рубашкой и заслонила лицо ладонями, испытывая бесконечное омерзение к своему телу, которое она прежде так боготворила.
Петре поднял с пола шапку и надвинул на голову. На миг задержался, рассматривая Надину, словно только сейчас лучше ее увидел, пожал плечами, пробормотал про себя: — Что барыня, что не барыня, все одно...— И тут же нарочито повелительным тоном прибавил: — Коли тебе дорога жизнь, барыня, то беги отсюда!.. Слышишь?.. Тотчас беги, а не то...
Надина растерянно уставилась на него, будто, защищая свое тело, она забыла о главной опасности. Вид парня вернул ее к действительности, и она, всхлипнув, пролепетала:
— Куда мне бежать?.. Спаси меня!.. Что мне делать?..
Но Петре решил не поддаваться жалости и, выходя из комнаты, бросил еще суровее:
— Ты, барыня, поступай, как бог тебя надоумит, но только здесь не задерживайся...
Надина услышала, как его башмаки гулко протопали по полу. Она принялась искать на ощупь около дивана чулки, шепча пересохшими губами, словно разговаривая с кем-то:
— Я должна уйти... Куда мне идти?.. Боже, боже, куда мне идти?
3
Платамону вышел, как всегда, ночью во двор, проверить, все ли в порядке, и сразу же увидел на востоке зарево пожара. Он подумал, что это горит не в их уезде, а в соседнем, Телеорманском, у самой границы, или, быть может, в Извору. Во всяком случае, было ясно, что мятеж приближается и завтра-послезавтра нагрянет сюда. Поэтому он решил воспользоваться отъездом Надины и вместе с семьей добраться на ее машине до Питешти. Он чуть было не разбудил жену, чтобы посоветоваться, что захватить с собой из дому, кроме денег и драгоценностей, но потом решил отложить все до утра.
Утром он пораньше разбудил Аристиде, привыкшего спать почти до полудня, и тот даже рассердился, что ему испортили самый сладкий сон. Он поднял отца на смех, заявив, что Платамону просто празднует труса по примеру адвоката Ставрата, который с тех пор, как приехал сюда, не перестает дрожать. Все-таки он встал, так как на самом деле не помнил себя от страха и лишь напускал на себя бравый вид, стараясь выиграть в глазах отца, любовью которого всячески пользовался и даже злоупотреблял.
К семи часам все трое были готовы. Что касается Олимпа Ставрата, то он приготовился еще с вечера и даже не раздевался, чтобы внезапное нападение не застало его ночью врасплох. Работникам говорить о своем отъезде Платамону не стал, опасаясь, как бы новость не разнеслась по селу и не всполошила крестьян. Ну, а уж когда они уедут, будь что будет.
В половине девятого, когда они совсем потеряли терпение и про себя ругали Надину, которая, конечно же, опаздывает из-за того, что даже в эти страшные минуты не может отрешиться от своей всегдашней лени и кокетства, неожиданно явился Думитру Чулич. После минутной растерянности адвокат Ставрат воскликнул с негодованием: «Эта барыня нас всех погубит»,— и добавил, что она должна была приехать в «повозке этого достойного человека». Ее аристократическому гонору это ничуть не повредило бы, а всем остальным не пришлось бы ее ждать бог знает сколько времени. Теперь, того и гляди, на них набросятся мужики и всех перережут. Аристиде предложил, чтобы Думитру поехал быстро на шарабане и привез Надину сюда, а тем временем они здесь заложат коляску, в которой смогут добраться до Костешти. Но Платамону счел более разумным сейчас же ехать всем вместе в большой дорожной коляске, завернуть в Леспезь, забрать Надину, а уж оттуда через имение Кантакузу пробраться на уездное шоссе, где должен царить порядок, так как его, наверно, охраняют жандармы или войска. Он приказал немедленно запрягать.
Все трое сидели на террасе в ожидании коляски, выспрашивая у Думитру Чулича подробности. Госпожа Платамону все еще суетилась в доме, плача и наказывая прислуге присматривать за вещами и беречь их, приговаривая, что за ней не пропадет. Думитру, стоя возле лестницы и вертя шапку в руках, как раз говорил, что мужики из Леспези ведут себя смирно и жалеют только, что весенние работы все откладываются да откладываются, как вдруг с громкими криками, размахивая дубинками, в ворота ворвалась толпа человек в сорок. Арендатор, его сын и адвокат оцепенели на месте. Крестьяне в мгновенье ока окружили террасу, крича, ругаясь, теснясь, будто каждый хотел пробиться вперед. Думитру так и остался стоять без шапки, затертый яростной толпой. Батраки выскочили из конюшен и удивленно уставились на эту сцену. Появился и кучер с лошадьми, которых он собирался запрячь в коляску.
Платамону, который первым пришел в себя, встал и спросил с удивленным, но доброжелательным видом:
— Что с вами, люди добрые?.. Кто вас обидел?..
Ему ответили десятки голосов сразу. Люди кричали, перебивая друг друга. Проклятия, ругательства, угрозы слились в оглушительный рев, в котором можно было разобрать лишь обрывки бранных слов... Платамону переводил взгляд с одного искаженного яростью лица на другое, узнавая крестьян из Амары, Леспези, Глигану. Потом он увидел Кирилэ Пэуна, который стоял впереди, рядом с Николае Драгошем, и приветливо сказал: — Да скажи хоть ты, Кирилэ, какая у вас беда и чего вы от меня хотите. Ты-то ведь знаешь, что я всегда готов пойти вам навстречу...
Опираясь левой рукой на новую, еще зеленую дубинку, Кирилэ Пэун стал подниматься по ступенькам террасы, отвечая своим обычным мягким голосом:
— Чего они все хотят, они сами скажут, небось не отнялся язык, а вот у меня старые счеты из-за Гергины с этим разбойником, который.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Стоило ей только погрузиться в дремоту, когда мысли начинают путаться и расплываться, как новый, причудливый шум заставлял ее вздрагивать и прогонял сон. Она уснула по-настоящему лишь к утру, после того как услышала перекличку петухов, возвещавших приближение рассвета. Кукареканье петуха, заоравшего в саду, под окном, разбудило ее, не дав досмотреть чудесный сон, который она не могла даже вспомнить и только испытывала какое-то приятное ощущение и в то же время сожаление, что не сумела прочувствовать его до конца. Еще не сообразив, где она находится, Надина, не открывая глаз, попыталась опять уснуть, чтобы досмотреть сон или хотя бы вспомнить его. Но вместо этого в сознании пробудился и сразу вернул ее к действительности тот омерзительный страх, с которым она боролась всю ночь.
Она не осмеливалась открыть глаза, будто чувствовала себя в большей безопасности, когда ничего не видела. Вокруг царила полная тишина. Сперва Надина услышала естественное и обычно неощутимое вибрирование собственных слуховых нервов, как непрерывное легкое гудение, затем ритмичное биение сердца в груди, а после какого-то промежутка времени, показавшегося ей бесконечно долгим, в барабанные перепонки неожиданно грубо и резко ударило возмущенное кудахтанье курицы в саду, до того отчетливое, словно окошко было распахнуто настежь. Неожиданный шум заставил сердце на секунду судорожно сжаться, но как только Надина поняла, что он означает, страх ее прошел, и она почувствовала себя в безопасности. Она протянула руку к столику, на который положила свои золотые часики.
— Восемь! — вздохнула она, взглянув на циферблат.— Ох, как я устала! Даже подниматься не хочется!.. И все-таки я должна ехать! Я и так задержалась!.. Могла бы уже быть в дороге, если бы... Если Рудольф готов, я через полчаса буду в машине... Но куда запропастилась эта девчонка? Она певуче позвала:
— Иляна!.. Иленуца!.. Где ты, Иленуца?.. Иляна!..
Через несколько мгновений в приоткрытую дверь вестибюля осторожно просунулась голова служанки, словно та не была уверена, действительно ли она услыхала голос барыни.
— Да войди, девочка!.. Проснулась? — спросила Надина, блаженно потягиваясь под одеялом и нежась, как котенок в тепле.— Рудольф уже вывел машину?
У хорошенькой, опрятной Иляны всегда играла на губах веселая улыбка, которая до того нравилась Надине, что как-то она даже спросила ее, не хочет ли та поехать с ней в Бухарест. Теперь, однако, улыбка Идяны казалась испуганной.
— Что, Иленуца, тебя снова бранила мама? — спросила Надина, заметив это.— Ладно, хватит хмуриться, тебе это не к лицу.
— Ои, барыня, беда-то какая...— пыталась ответить Иляна, но расплакалась, не в силах продолжать.
Лишь с трудом, всхлипывая и глотая слезы, она рассказала о том, что стряслось с шофером, и о пожаре в Руджиноасе. Надина, будто не расслышав, не сразу поняла истинный смысл ее слов и спросила:
— Хорошо, хорошо, но машина готова? Ведь я обязательно должна уехать...
Тут же осознав, что произошло, она ощутила такой ужас, что неподвижно застыла в постели, натянув одеяло до подбородка и уставившись на Иляну широко раскрытыми, остекленевшими глазами. Только немного спустя она пролепетала чужим, прерывающимся, слабым голосом:
— Что же мне делать, Иленуца?.. Теперь ведь и меня убьют, теперь и меня...
Девушка любила барыню и сейчас, увидев, как та напугана, от души пожалела ее. Она собралась с духом и бойко затараторила, объясняя, что отец уже давно поехал в Глигану, чтобы доложить о случившемся тамошним господам, а те, конечно, приедут в лучшей карете и заберут барыню с собой, так что она может быть спокойна, незачем ей терзаться. А кроме того, здесь народ смирный и ничего дурного ей не сделает.
Надина слушала девушку, не понимая толком, что та говорит, но ее голос действовал на нее успокаивающе и врачевал раны, нанесенные страхом. Она рывком отбросила в сторону одеяло и поспешно приказала:
— Раз так, я тотчас же оденусь, чтоб к их приезду быть уже готовой. Подай мне быстренько, девочка, халат, а потом...
Она села на край дивана, всунула ноги в мягкие комнатные туфли, встала и сбросила с себя ночную рубашку. Дома, у себя в спальне, ей нравилось ходить обнаженной между зеркалами, отражавшими мягкие линии ее тела и подтверждавшими ее уверенность в собственной красоте. Но теперь она и не думала восхищаться собой, делала все машинально, и, хотя в комнате было тепло, ее била дрожь.
— Скорее, Иленуца, скорее, мне холодно,— пробормотала На-дина, зябко прикрывая грудь скрещенными руками.
— Ой, барыня, какая ж вы красивая! — в восторге воскликнула Иленуца, которая принесла халат и увидела хозяйку.
Надина невольно улыбнулась. Восхищение окружающих всегда доставляло ей удовольствие... Девушка набросила на плечи хозяйки халатик из белого, мягкого шелка. Надина стала вдевать руки в широкие рукава, и тут во дворе послышался шум голосов.
— Наверно, господа приехали, барыня дорогая! — радостно воскликнула Иляна.
— Пойди взгляни, девочка! — прошептала Надина пересохшим от волнения голосом.— И сразу же возвращайся ко мне!
Иляна выбежала. Надине казалось, что от нетерпения сердце вот-вот выскочит у нее из груди. Колени дрожали. Она запахнула полы халатика и опустилась на диван. Отчаянно напрягая слух, прислушалась, но уловила только смутный гул, из которого иногда выделялся чей-то как будто знакомый голос. Надина мучительно пыталась различить голоса арендатора или адвоката, но ей это никак не удавалось, словно она их внезапно забыла.
«А вдруг это не они?» — молнией сверкнуло в ее мозгу.
Сердце Надины так болезненно сжалось, что она чуть не закричала. В ту же секунду она явственно услышала торопливый топот шагов в вестибюле. Дверь резко распахнулась, словно ее сорвали с петель, и перед ней вырос молодой, крепкий, костистый мужик в лихо сдвинутой набекрень бараньей шапке, с черными, мрачно горящими глазами, в черной безрукавке поверх длинной рубахи, в тяжелых грубых башмаках. Захлопнув за собой дверь, Петре как вкопанный остановился перед Надиной.
— Барыня, почему это?..
Но голос его тут же осекся, словно чья-то рука яростно стиснула ему горло. Охваченная диким страхом, Надина в первую секунду попыталась вскочить на ноги, но колени у нее подогнулись, к она снова упала на край дивана. Полы халата распахнулись, обнажив грудь, живот, ноги, но она этого не заметила. В ужасе, она не сводила глаз с парня, ворвавшегося в комнату. На какую-то долю секунды он показался ей знакомым, и она вспомнила, что это тот самый кучер, который возил ее зимой в санях, когда кони испугались и понесли, вспомнила, какое глубокое впечатление произвели на нее тогда его необыкновенная сила и спокойная уверенность. Тут же она подумала, что сейчас именно этот человек пришел сюда, чтобы убить ее. Она услышала его окрик и увидела глаза; но в следующее мгновение заметила, что голос парня пресекся, а в глазах вместо мрачной угрозы появился какой-то новый блеск. Этот жадный, мутный блеск Иадина часто видела в глазах мужчин, и он ей всегда льстил, так как казался верным признаком страстных чувств, воспламеняемых ее красотой. Взгляд парня жег как огонь. Она ощутила, как он ползет по ней, и вдруг поняла, что ее тело обнажено. Молодая женщина вскочила на ноги, запахнула халат на груди и отчаянно закричала:
— Что ты хочешь сделать? На помощь!.. Нет, не надо!.. На помощь!..
Петре растолковал ее вопль, как призыв. Кровь вскипела в его жилах и багровой краской залила все лицо, даже белки глаз. Он не видел сейчас перед собой ничего, кроме смертельно испуганного и оттого еще более соблазнительного лица и белого, легкого халата, под которым сверкнуло тело. Он инстинктивно протянул вперед руки с огромными, узловатыми кистями, будто пытаясь сдержать неодолимый порыв, и невнятно пробормотал:
— Так... почему же... тебя не...
Надина метнулась ко второму окну. Широкий рукав халата коснулся протянутой руки Петре, и его пальцы сами впились в него.
— Отпусти меня, отпусти!.. Помогите!.. Нет... Нет!..— закричала Надина, пытаясь вырвать рукав из его пальцев.
Вдруг она почувствовала, что сильная рука парня сжала ее талию. Извиваясь, как ящерица, она выскользнула из халата, оставив его в руках Петре, метнулась в тот угол, что граничил со столовой, и притаилась за спинкой кресла. Матовый блеск ее тела еще больше распалил парня. Он отшвырнул халат, который держал в руках, словно предлагая женщине надеть его, и пошел к креслу, широко раскинув руки, будто играя в прятки.
— Не подходи!.. Помогите!.. Что ты хочешь сделать? — снова закричала Надина, высунув из-за спинки кресла только голову и не сводя с него расширенных от ужаса глаз.
Когда Петре вплотную приблизился к креслу, Надина метнулась из-за своего убеяшща, пытаясь выскочить из комнаты через дверь вестибюля, а оттуда выбраться наружу. Длинная рука Петре загородила путь и снова стиснула ее талшо.
— Оставь меня!.. Помогите!..
Петре поднял женщину, как куклу, и повернул лицом к себе, а второй рукой обхватил ее ноги. Запрокинув голову, он заглянул ей в глаза. Вырываясь из его рук, она увидела пылающий взгляд и откровенную радость на лице парня. Она заколотила кулаками по его голове, сорвала с него шапку, хлестнула по глазам, в которых горело яростное вожделение. Петре переносил удары, как ласку, пока не спохватился и не уткнул лицо ей в живот. Надина не ощущала его жестких рук, стиснувших ее талию и бедра, но теперь почувствовала, как усы и горячие губы парня царапают ее кожу. Она отчаянно извивалась, тело ее соскальзывало все ниже, пока рот Петре не попал в ложбинку между округлыми грудями. Его губы остановились на одной груди, страстно ее целуя, и наконец зубы жадно впились в плоть, как в спелый персик.
— Больно!.. Помогите!.. Отпусти меня, отпусти!..— застонала Надина и снова замолотила кулаками по его голове.
Лишь сейчас она осознала, что, целуя и сжимая ее в объятиях, Петре отступил вплотную к дивану, еще накрытому измятым одеялом, откуда она недавно поднялась. Не отрывая лица от ее груди, повинуясь лишь страсти, он осторожно положил женщину поперек дивана. Надина вцепилась пальцами в его волосы, отчаянно вырывая их, тщетно пытаясь выскользнуть. Беспомощно корчась под его тяжестью, мотая головой, она невнятпо бормотала:
— Не хочу!.. Помогите!.. Помогите!.. Оторвав от ее груди голову, Петре прохрипел:
— Да лежи ты смирно... Не съем же я тебя!.. Вот так-то... Надина болезненно содрогнулась. Несколько мгновений она
еще металась, но постепенно ее крики заглохли, и лишь руки трепетали, точно хрупкие крылья. Потом всхлипы ее превратились в прерывистые стоны, заглушаемые хриплым дыханием парня. Голова Надины с плотно зажмуренными глазами и полуоткрытым ртом все так же дергалась, но руки бессознательно обвили шею мужчины, всколыхнувшего все ее существо. Она полностью отдалась во власть исступленной радости, словно причастилась неведомой тайне, горше и слаще которой нет.
А потом она осталась лежать неподвижно, обессиленная, с закрытыми глазами. Вдруг, точно издалека, до нее донесся насмешливый голос Петре:
— Выходит, попусту ты, барыня, вырывалась и кричала, не съел я тебя...
Надина вскочила, словно очнувшись от кошмара, прикрыла свою наготу попавшейся под руку ночной рубашкой и заслонила лицо ладонями, испытывая бесконечное омерзение к своему телу, которое она прежде так боготворила.
Петре поднял с пола шапку и надвинул на голову. На миг задержался, рассматривая Надину, словно только сейчас лучше ее увидел, пожал плечами, пробормотал про себя: — Что барыня, что не барыня, все одно...— И тут же нарочито повелительным тоном прибавил: — Коли тебе дорога жизнь, барыня, то беги отсюда!.. Слышишь?.. Тотчас беги, а не то...
Надина растерянно уставилась на него, будто, защищая свое тело, она забыла о главной опасности. Вид парня вернул ее к действительности, и она, всхлипнув, пролепетала:
— Куда мне бежать?.. Спаси меня!.. Что мне делать?..
Но Петре решил не поддаваться жалости и, выходя из комнаты, бросил еще суровее:
— Ты, барыня, поступай, как бог тебя надоумит, но только здесь не задерживайся...
Надина услышала, как его башмаки гулко протопали по полу. Она принялась искать на ощупь около дивана чулки, шепча пересохшими губами, словно разговаривая с кем-то:
— Я должна уйти... Куда мне идти?.. Боже, боже, куда мне идти?
3
Платамону вышел, как всегда, ночью во двор, проверить, все ли в порядке, и сразу же увидел на востоке зарево пожара. Он подумал, что это горит не в их уезде, а в соседнем, Телеорманском, у самой границы, или, быть может, в Извору. Во всяком случае, было ясно, что мятеж приближается и завтра-послезавтра нагрянет сюда. Поэтому он решил воспользоваться отъездом Надины и вместе с семьей добраться на ее машине до Питешти. Он чуть было не разбудил жену, чтобы посоветоваться, что захватить с собой из дому, кроме денег и драгоценностей, но потом решил отложить все до утра.
Утром он пораньше разбудил Аристиде, привыкшего спать почти до полудня, и тот даже рассердился, что ему испортили самый сладкий сон. Он поднял отца на смех, заявив, что Платамону просто празднует труса по примеру адвоката Ставрата, который с тех пор, как приехал сюда, не перестает дрожать. Все-таки он встал, так как на самом деле не помнил себя от страха и лишь напускал на себя бравый вид, стараясь выиграть в глазах отца, любовью которого всячески пользовался и даже злоупотреблял.
К семи часам все трое были готовы. Что касается Олимпа Ставрата, то он приготовился еще с вечера и даже не раздевался, чтобы внезапное нападение не застало его ночью врасплох. Работникам говорить о своем отъезде Платамону не стал, опасаясь, как бы новость не разнеслась по селу и не всполошила крестьян. Ну, а уж когда они уедут, будь что будет.
В половине девятого, когда они совсем потеряли терпение и про себя ругали Надину, которая, конечно же, опаздывает из-за того, что даже в эти страшные минуты не может отрешиться от своей всегдашней лени и кокетства, неожиданно явился Думитру Чулич. После минутной растерянности адвокат Ставрат воскликнул с негодованием: «Эта барыня нас всех погубит»,— и добавил, что она должна была приехать в «повозке этого достойного человека». Ее аристократическому гонору это ничуть не повредило бы, а всем остальным не пришлось бы ее ждать бог знает сколько времени. Теперь, того и гляди, на них набросятся мужики и всех перережут. Аристиде предложил, чтобы Думитру поехал быстро на шарабане и привез Надину сюда, а тем временем они здесь заложат коляску, в которой смогут добраться до Костешти. Но Платамону счел более разумным сейчас же ехать всем вместе в большой дорожной коляске, завернуть в Леспезь, забрать Надину, а уж оттуда через имение Кантакузу пробраться на уездное шоссе, где должен царить порядок, так как его, наверно, охраняют жандармы или войска. Он приказал немедленно запрягать.
Все трое сидели на террасе в ожидании коляски, выспрашивая у Думитру Чулича подробности. Госпожа Платамону все еще суетилась в доме, плача и наказывая прислуге присматривать за вещами и беречь их, приговаривая, что за ней не пропадет. Думитру, стоя возле лестницы и вертя шапку в руках, как раз говорил, что мужики из Леспези ведут себя смирно и жалеют только, что весенние работы все откладываются да откладываются, как вдруг с громкими криками, размахивая дубинками, в ворота ворвалась толпа человек в сорок. Арендатор, его сын и адвокат оцепенели на месте. Крестьяне в мгновенье ока окружили террасу, крича, ругаясь, теснясь, будто каждый хотел пробиться вперед. Думитру так и остался стоять без шапки, затертый яростной толпой. Батраки выскочили из конюшен и удивленно уставились на эту сцену. Появился и кучер с лошадьми, которых он собирался запрячь в коляску.
Платамону, который первым пришел в себя, встал и спросил с удивленным, но доброжелательным видом:
— Что с вами, люди добрые?.. Кто вас обидел?..
Ему ответили десятки голосов сразу. Люди кричали, перебивая друг друга. Проклятия, ругательства, угрозы слились в оглушительный рев, в котором можно было разобрать лишь обрывки бранных слов... Платамону переводил взгляд с одного искаженного яростью лица на другое, узнавая крестьян из Амары, Леспези, Глигану. Потом он увидел Кирилэ Пэуна, который стоял впереди, рядом с Николае Драгошем, и приветливо сказал: — Да скажи хоть ты, Кирилэ, какая у вас беда и чего вы от меня хотите. Ты-то ведь знаешь, что я всегда готов пойти вам навстречу...
Опираясь левой рукой на новую, еще зеленую дубинку, Кирилэ Пэун стал подниматься по ступенькам террасы, отвечая своим обычным мягким голосом:
— Чего они все хотят, они сами скажут, небось не отнялся язык, а вот у меня старые счеты из-за Гергины с этим разбойником, который.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57