А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

..
Титу спрятал письмо и написал свой адрес на клочке бумаги, не указывая фамилии. Он тоже скучал по девушке, по ее нежному и ласковому взгляду. Напрасно радовался он, когда переехал от госпожи Александреску, думая, что порвал с прошлым. Танца жила в его сердце, и он не мог вырвать ее оттуда, хотя считал, что ему необходимо с ней расстаться. Разлука с возлюбленной мучила его и в то же время вдохновляла, и он каждый вечер изливал свою тоску в пламенных стихах. Правда, он их не отшлифовывал и писал не для публикации, а для собственного утешения.
После ухода Деличану и репортера Рошу возобновил свои обличения, но сейчас, когда он получил официальное коммюнике, опровергающее ужасную действительность, они приобрели саркастический оттенок. Титу делал вид, что внимательно слушает, по слова Рошу входили у него в одно ухо и выходили в другое. Он неотступно думал о Танце и сперва решил приписать к адресу и определенный час, чтобы она знала, когда он будет ее ждать. Но вдруг она именно тогда не сможет прийти? Вместо указания часа он приписал: «Я люблю тебя».
Выйдя из редакции, Титу облегченно вздохнул: наконец-то он не будет больше слышать о крестьянских беспорядках! Ему представлялось, что эти беспорядки — лишь новый вариант вечной темы здешних разговоров — крестьянского вопроса. Ведь в Румынии так уж принято — непрерывно болтать о самых серьезных вопросах, но ничего не предпринимать. Болтая, люди тешатся мыслью, будто тем самым они выполняют свой долг.
Главное для них — слова, а не дела. Тем более что на словах можно проповедовать все, что угодно.
За обедом Гаврилаш тоже занимал Титу разговорами о беспорядках. В полиции стали известны совсем неприятные новости: будто какой-то городок буквально опустошен восставшими крестьянами; ходят слухи и о мобилизации армии...
После обеда Титу встретился с Белчугом. Тот был заметно озабочен.
— Сдается мне, что я приехал на родину не ко времени! Все говорят о печальных событиях, не знаю только, насколько это достоверно. Мне шепнул швейцар в гостинице, что из Молдовы приехали какие-то евреи и рассказывают разные ужасы...
— Здесь люди привыкли болтать, батюшка! — возразил Титу, хотя его уверенность тоже несколько поколебалась.— Любят делать из мухи слона. Что-то, по-видимому, происходит, я этого не отрицаю, но слухи, несомненно, сильно преувеличены...
— А я думаю, может, мне лучше подобру-поздорову убраться домой, не то застанет меня здесь революция или даже война! Не дай бог, могут еще закрыть границу или приостановить поезда.
— Что вы, что вы, это уж ребячество! — запротестовал Титу, но сердце его испуганно екнуло.— Как вы можете думать, батюшка, что страна брошена на произвол судьбы? Да не волнуйтесь, не прислушивайтесь ко всяким глупостям и выдумкам!
На второй день в «Драпелул» пришел Григоре Юга. Он не встречался с Титу уже недели две и теперь заглянул, чтобы узнать, какова доля правды в сумятице противоречивых слухов и толков, наводнивших столицу. В клубе все события окрашивались в зависимости от политической принадлежности рассказчика. Даже те люди, о которых было известно, что они близки к министрам, либо ничего толком не знали, либо нарочно скрывали правду. В Амаре Григоре не был с рождества из-за хлопот по разводу и других своих дел. Однако, если действительно существует какая-то опасность, он должен быть в поместье, рядом с отцом.
— Думаю, что газетам известна правда, хотя пишут они только ложь,— невесело улыбнулся Григоре.— Пределяну убеждает меня спокойно заниматься своими делами, так как правительство, мол, не допустит распространения беспорядков по всей стране.
16* Но другие утверждают, что правительство просто не в состоянии привести в повиновение возбужденные массы...
Титу не мог сказать ничего точно или хотя бы даже приблизительно достоверно, а просто повторять слухи, ходившие по городу, ему не хотелось. Поэтому он познакомил Григоре с Рошу, и тот, весьма польщенный, сперва превознес до небес Титу, а затем почти торжественно заявил:
— Действительность, сударь, куда мрачнее, чем предполагают. Беспорядки неудержимо разрастаются с каждым днем, с каждым часом, и неизвестно, удастся ли еще что-либо предпринять, чтобы приостановить их. Вот до чего мы докатились! К счастью, еще не пролилась кровь, еще нет человеческих жертв, но никто не знает, что может принести завтрашний д^нь.
Далее Рошу подробно рассказал, что произошло в отдельных деревнях и городах, какие где были грабежи и погромы, и закончил, как заправский оратор, разглагольствующий с трибуны палаты депутатов:
— Страна всколыхнулась, сударь мой! Вся страна!
Встревоженный пророческим тоном секретаря редакции, Григоре решил на следующее же утро выехать в Амару и пригласил с собой Титу, обещая, что они там пробудут не больше двух-трех дней, а если придется задержаться, то он непременно отправит Титу обратно в Бухарест. Херделе эта идея очень понравилась, и он вопросительно посмотрел на Рошу.
— Можешь ехать, малыш! — покровительственно ответил тот.— Поезжай. Тебе я, уж во всяком случае, не откажу. Можешь даже написать интересный репортаж для нашей газеты. Это будет настоящей сенсацией! Хотя нет, не выйдет... Ваше поместье ведь в уезде Арджеш... а там, насколько мне известно, пока спокойно. Однако в такие смутные времена всюду в деревнях необходимо соблюдать осторожность. Так что ты, малыш, поберегись, как бы крестьяне тебя не пристукнули!
— Я же не помещик! — рассмеялся Титу.
— Не смейся, дружище! — не согласился Рошу.—Разве злополучные евреи, над которыми сейчас измываются, помещики?
5
— Считаю своим долгом предупредить тебя, моя милая, что сейчас ехать в именье рискованно,— заявил с непривычной для него серьезностью Гогу Ионеску.—- Разумеется, если ты не согласна, я не могу тебя задерживать насильно, и при всех обстоятельствах наша усадьба в Леспези всегда в твоем распоряжении. Думаю, однако, что ты должна еще раз все хорошенько взвесить...
— Я все взвесила,— иронически перебила его Надина,— п не нашла ни одной серьезной причины, которая могла бы меня задержать. Напротив, у меня все основания не откладывать продажу имения, а продать его я смогу, только если поеду туда сама. Иначе все будут стараться меня обсчитать, а этого я не могу допустить ни в коем случае, именно потому, что я женщина и люди надеются обвести меня вокруг пальца. Впрочем, я поеду не одна: возьму с собой своего адвоката.
— По крайней мере, повремени немного, пока не выяснится, что там происходит.
— Я же не завтра еду! — шутливо успокоила его Надина.— День отъезда я еще не пазпачила. Подожду, пока подсохнет земля и дорога станет получше... Но, кроме всего прочего, не понимаю, почему на тебя напал такой страх, ведь в наших краях все спокойно.
— Да не занимайся ты теперь своим поместьем! — воскликнул Гогу.— Оно у тебя сдано в аренду, пусть арендатор и улаживает дела с крестьянами.
— Ты серьезно думаешь, что крестьяне воюют с женщинами? Чепуха!
— Хорошо, не буду больше настаивать, а то мои уговоры только разжигают твое упрямство!..— сдался Гогу.— Но я советовался с отцом. Он тоже считает твое намерение чистейшим безумием... Я уж не говорю о Женни, которая так тебя любит. Не так ли, моя дорогая?
Глаза Еуджении налились слезами. Она попыталась что-то сказать, но не смогла и заплакала. Гогу испугался:
— Что с тобой, любимая, что случилось, душепька? Разве можно так?
— Это ты, Гогу, во всем виноват, на всех страх нагоняешь! — возмутилась Надина.— Прости меня, Женни, милая, умоляю тебя. Если б я знала, что вы так встревожитесь, я вообще не стала бы говорить вам о своей поездке...
Еуджения и Гогу обедали в тот день у Надины. С тех пор как она разошлась с мужем, они почти всегда обедали вместе — то супруги Ионеску у Надины, то она у них.
— Разреши мне сказать тебе, Надина, что это просто безумие, самое настоящее безумие,— взвился наконец Гогу, выведенный из себя упрямством сестры.
— А меня это соблазняет именно потому, что это безумие! — воскликнула Надина, и глаза ее загорелись.
Надина и впрямь заупрямилась потому, что все советовали ей отказаться от своего намерения. Первым это сделал адвокат Олимп Ставрат, представлявший ее интересы на бракоразводном процессе, лощеный старичок с тщательно ухоженной бородкой. Он немного приударял за своей клиенткой, красноречиво вздыхал и возводил очи горе, выражая непреодолимую страсть. Когда Надина предложила ему сопровождать ее в деревню, Ставрат счел себя обязанным обратить ее внимание па опасность такой поездки. Однако одного иронического взгляда Надины оказалось достаточно, чтобы заставить адвоката изменить свое мнение:
— Я тревожусь не за себя, а только за вас, сударыня. Что до меня, то я готов сопровождать вас хоть на край света! — выразительно вздохнул он.— Быть может, вы наконец заметите, что и в груди адвоката бьется сердце...
Рауль Брумару отказался категорически:
— Что тебе взбрело на ум, Надина? Ехать сейчас в деревню?.. Ты что, смеешься надо мной? Ну уж нет! Ни в коем случае! Предпочитаю спокойно сидеть в Бухаресте!
Даже шофер Рудольф осмелился неодобрительно заметить, что подобная экскурсия теперь опасна.
То, что поездка в поместье могла превратиться в приключение, только еще больше раззадорило Надину. В сущности, у нее не было никаких серьезных причин торопиться, она вполне могла бы подождать. Правда, развод был уже разрешен, однако до выполнения всех формальностей должно было пройти еще около двух недель, а она и не думала окончательно продавать поместье, пока не сможет сделать это от своего имени. Но Надина считала, что необходимо заранее решить, кому именно она продаст землю, и уточнить подробности так, чтобы в тот самый день, когда будет завершено оформление развода, подписать и документ о продаже поместья, окончательно порвав все свои связи с деревней.
— Почему ты, Гогу, непременно хочешь, чтобы моя последняя поездка в поместье была банальной? — усмехнулась Надина.— Мне претит банальность!
6
В субботу утром, как раз когда Драгош рассказывал в четвертом классе о владычестве фанариотов, в школу пришел жандарм и тихо сказал учителю, что господин унтер приглашает его в жандармский участок, так как должен ему кое-что сообщить.
Учитель ответил спокойно, будто давно этого ждал: — Хорошо, сейчас приду...— Увидев, однако, что жандарм стоит неподвижно, он добавил: — Ты хочешь, чтобы мы пошли вместе?.. Еще лучше!
Он осмотрелся. Никак не мог вспомнить, куда положил шляпу. Наконец увидел, что она на столе, но сперва взял пальто и опять спросил жандарма:
— Детей отпустить домой или?..
Жандарм пожал плечами — он, мол, ничего не знает.
— Впрочем, зачем же отпускать? — продолжал Драгош.— Бумбу Штефан, выйди на кафедру! Последи за порядком и записывай на доске всех непослушных и тех, кто шумел! Понял?.. А вы, дети, сидите смирно, я скоро вернусь!
Говоря это, Драгош смотрел на жандарма, стараясь прочесть хоть что-нибудь на его физиономии, но лицо жандарма ничего не выражало. Выйдя па улицу, учитель сказал уже тверже:
— Мне нужно на минуту зайти домой, не то жена бог весть что подумает.
Флорика пришла в ужас, увидев мужа в сопровождении жандарма, и разрыдалась, проклиная все на свете. Старуха мать заплакала вслед за ней.
— Да замолчите вы, не оплакивайте меня, я еще не умер! — прикрикнул Драгош, раздраженный их причитаниями.— Замолчите, я ведь даже не знаю, зачем меня вызывают.
— Одевайся, свекор, побыстрее и пойди с ним, не сиди, как пень! — крикнула Флорика.
Старик заспешил, словно пробудившись ото сна. Учитель хотел что-то сказать родным, ради этого он и зашел домой вместе с жандармом. Поняв, что задерживаться больше нельзя, он растерянно пробормотал:
— Если уж так случится, что не вернусь, то... Впрочем, нет, я лучше все скажу отцу, он ведь пойдет со мной... Ну а теперь пошли!
Он подумал, что надо бы поцеловать жену, хотя бы ее, но сдержался, опасаясь, как бы это не оказалось плохим предзнаменованием либо не испугало ее еще больше. Выходя, он тихо произнес:
— Ну, доброго здоровья всем!
Перед жандармским участком стояла двуконная повозка Лупу Кирицою. У учителя екнуло сердце, и он спросил:
— Куда собрался, дед Лупу?
— Не знаю, господин учитель! — с готовностью ответил старик.— Мне велели явиться с повозкой и сеном для лошаденок, вот я и прибыл.
Унтер Боянджиу поджидал Драгоша во дворе и встретил его со вздохом облегчения, будто боялся, что тот не придет. Они, как всегда, пожали друг другу руки и вошли в канцелярию.
— Что случилось, господин унтер? Из-за чего вы меня оторвали от уроков? — удивленно, словно ничего не подозревая, спросил Драгош, хотя в глубине души не сомневался, что это последствие гнева Мирона Юги.
Боянджиу неопределенно развел руками, давая понять, что он тут ни при чем. Затем он сообщил учителю, что получил телеграфный приказ срочно отправить его в Питешти и доставить лично к господину префекту.
— А в чем дело, господин унтер? — почти торжественно спросил Драгош.
— Я получил приказ, господин Драгош, и обязан его выполнить! — ответил Боянджиу.— Я, конечно, сожалею, но...
— Вас я ни в чем не виню!—сказал Драгош.—Просто думал, вы знаете, в чем дело, хотя, в сущности, это ничего бы не изменило... Когда я должен ехать?
— Как можно скорее! Так мне приказано! — ответил унтер. — Но если хотите кое-что прихватить из дому, можно задержаться еще на часок, не больше, потому что до Питешти путь не близкий, а клячи деда Лупу...
— Очень хорошо...— перебил его учитель, стараясь сохранить достойный вид и победить охватившее его волнение.— Слышишь, отец, какой получен приказ?.. Так вот, пойди сейчас быстренько в школу и распусти детей по домам, а то я их оставил там одних. Потом скажи Флорике, чтобы она принесла мне что-нибудь на дорогу, пусть сама решит что, да, главное, поскорей, пусть не тратит время попусту и не задерживает господина унтера.
Боянджиу предложил учителю стул, и они принялись разговаривать о всяких пустяках. В канцелярию на минуту заглянула и жена Боянджиу, осведомилась у Драгоша, как поживает Флорика. Затем, минут через тридцать, прибежал Николае, брат учителя, который узнал обо всем от посторонних. Потеряв голову от испуга и гнева, он крикнул, что пойдет к старому барину Мирону и на коленях будет его просить. Боянджиу рассердился: нечего доставлять ему неприятности, не то он тоже заговорит по-иному... Пришла и Флорика с едой и сменой белья.
— Теперь, господин Драгош, вы готовы? — спросил унтер.— Можете отправляться? — Не дожидаясь ответа, он распахнул дверь в комнату жандармов и приказал: — Богза!.. Давай!.. Поехали! На пороге вытянулся, щелкнув каблуками, вооруженный жандарм.
Во дворе и на улице собралось человек тридцать крестьян. Весть о том, что учителя арестовали, мигом разнеслась по селу. Увидев собравшихся, Боянджиу нахмурился, опасаясь осложнений. Но все-таки сдержался и стал мягко увещевать крестьян:
— У вас что, других дел нет, люди добрые? Пропустите!.. Собрались и глазеете, будто на представление какое!
Марин Стан, считая, что он с унтером в более приятельских отношениях, подошел к нему и принялся доверительно его упрашивать:
— Господин начальник, будьте так добры... Жаль господина учителя, ей-богу, жаль... Вы, ежели захотите, то сможете.
— Ты, Марин, занимайся своими делами и не выводи меня из терпения! — буркнул Боянджиу.
Увидев, что и другие крестьяне настаивают, унтер заторопил Драгоша, который прощался с Флорикой.
— Давайте, господин учитель, давайте!.. И еще я вас очень прошу, будьте в дороге поосторожнее, как бы чего не случилось, а то, если что не так, жандарму приказано стрелять!
— Да вы не беспокойтесь! — улыбнулся Драгош и попрощался с крестьянами, окружившими повозку.— До скорого свидания, люди добрые.
— С богом, с богом! — ответили из толпы.
Лошади тронулись. Драгош больше не оглядывался. Винтовка жандарма предостерегающе покачивалась рядом с ним. Флори-ка, с мокрым от слез лицом, поплелась посередине улицы за быстро удаляющейся повозкой. Боянджиу облегченно вздохнул, радуясь, что одной заботой стало меньше, и терпеливо пояснил крестьянам, толпившимся возле участка:
— Что ж вы думаете, я это делаю по своему разумению?.. Коли получен сверху приказ, я обязан его исполнить, на то я солдат, а солдат и пикнуть не смеет.
— Оно конечно! — согласился кто-то.
Но люди все еще не расходились, а топтались на дороге, о чем-то толкуя, расспрашивая, советуясь. Вдруг Николае Драгош горестно воскликнул:
— Что ж вы стоите и судачите, как бабы, вместо того чтобы пойти к старому барину и попросить его не обижать ни за что ни про что бедного Никэ... Или вам все равно, что это из-за вас на него барин осерчал...
Крестьяне слушали, кое-кто поддакивал, но большинство молчало. Кто-то пробормотал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57