А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Это означало, что опасность угрожает Амаре и непосредственно Надине, о которой вчера весь вечер шел разговор у Гогу Ионеску.
— Скажите, пожалуйста, господин Рошу,— взволнованно спросил он,— а из Арджеша не поступало никаких тревожных сообщений? — Пока нет,— ответил секретарь.— Но пожар, захватит и Арджеш, раз уж он свирепствует по соседству, в Телеормане. Ничего не поделаешь. А почему ты спрашиваешь? Из-за твоего друга? Да, ему угрожает большая опасность, хотя точно ничего нельзя предугадать. Многое зависит от капризов судьбы. Во всяком случае, раз ты принимаешь это так близко к сердцу, я тебе укажу очень падежный и оперативный источник информации. Обратись к начальнику управления министерства внутренних дел Модряну... Скажи, что я тебя прислал от газеты. Сейчас у него сосредоточиваются все сообщения, конечно, официальные. Он получил особое задание. Человек он симпатичный, интеллигентный и жаждет популярности. Я тебе сообщаю все эти подробности, чтобы ты знал, как к нему подойти...
Титу растроганно поблагодарил. Он был счастлив оказать услугу Григоре Юге, который с первой же встречи и по сей день принимал горячее участие в его судьбе, а заодно и Гогу Ионеску, который так волновался из-за Надины.
Дверь директорского кабинета вдруг приоткрылась, и оттуда высунулась голова Деличану:
— Есть что-нибудь новое, Рошу?
— Ничего... Может, к полудню что-нибудь узнаю. Я позвоню и сообщу вам! — ответил секретарь, не отрывая глаз от газет.
Как только дверь закрылась, Титу изумленно спросил:
— Он уже пришел?
— А как же! Даже раньше меня! — иронически усмехнулся Рошу.— Уходит почва из-под ног, уходит.
— У кого, у правительства? — не понял Титу.
— И у правительства, и у всей банды,— язвительно, как всегда, пояснил Рошу.— Не сегодня-завтра полетим все к чертовой матери...
— В оппозиции мы, по крайней мере, получим большую свободу действий! — наивно улыбнулся Титу.
— Ну, переходу в оппозицию ты не очень-то радуйся, малыш, это грозит нам большими неприятностями...— пробормотал секретарь, нервно протирая очки, без которых его физиономия выглядела еще более беспомощной и кислой.— Разве ты не видишь, какая у нас несметная армия редакторов, псевдоредакторов, помощников редакторов и репортеров? Причем все они почти ничего не делают, а лишь получают жалованье. Так вот, может случиться, что завтра я останусь здесь в одиночестве с одними этими ножницами, да и то если меня самого не уволят! Ведь это партийная газета, малыш! Кто может, выжимает максимальную выгоду, пока находится у власти, так как потом... Но ты, малыш, не огорчайся! — быстро добавил Рошу, надев очки и заметив, как побледнел Титу.— По чистой случайности ты обеспечен еще на несколько месяцев, а до тех пор у тебя с лихвой хватит времени, чтобы устроиться.
В редакции вскоре стало людно. Каждый вновь прибывший сообщал очередную новость, одну другой хуже. Говорили, будто восстание захватывает все новые уезды, будто там-то и там-то мужики убили столько-то арендаторов и помещиков, будто в одном селе разыгралось настоящее сражение между войсками и бунтовщиками и с обеих сторон насчитываются сотни убитых и раненых, а в другой деревне мужики побили камнями и прогнали пехот-вый отряд, будто многие уезды совершенно изолированы от страны, так как крестьяне перерезали телеграфные и телефонные провода, будто повстанцы поймали какую-то помещицу, сорвали с нее одежду и голой, в чем мать родила, водили по селам, будто военный министр, сущий идиот, направляет па подавление восстания в тот или иной уезд мобилизованных оттуда же солдат, так что солдаты вынуждены стрелять в собственных родителей, братьев и сестер, и какой-то капрал, застрелив родного отца, попросил у своего капитана разрешения похоронить его (капрал был награжден и отмечен приказом по армии), будто в нескольких городках созданы части национальной гвардии для самообороны от возможного нападения банд озверевших мужиков, будто на границе уезда Ильфов этой ночью кавалерийская часть сумела лишь с большим трудом рассеять толпу в несколько тысяч мужиков, двинувшихся на Бухарест...
К одиннадцати часам важно, как министр, в комнату вошел Антимиу, толстый репортер в залоснившейся шубе и шапке под котик. Еще более потный, чем всегда, так как на улице припекало солнце, он равнодушно пожал кому-то руку, буркнул «бонжур, моншер» и плюхнулся на свободный стул рядом с Рошу. Появление Антимиу, обычно черпавшего политическую информацию из весьма высокопоставленных источников, уняло даже самых завзятых болтунов. Увидев, что для пущей важности репортер молчит, Рошу спросил его с иронией, но и с любопытством:
— Принес что-нибудь новенькое, Антимиу?
— Очень важную новость, начальник! — патетически воскликнул репортер.— К несчастью, она не для нашей газеты, хотя касается непосредственно нас всех, ибо речь идет о нашей судьбе...
— Да говори ты наконец толком, прекрати все эти литературные излияния! — с раздражением перебил его секретарь.
— Так вот — правительство пало! — заявил с той же торжественной горечью в голосе репортер.— Самое позднее завтра к вечеру у нас .будет новое правительство! И он рассказал, что премьер-министр только что был принят королем и доложил ему, что крестьянские беспорядки приобрели крайне угрожающий характер и срочно необходимы энергичные репрессии. Затем премьер-министр доказал, оперируя убедительными доводами, что для выполнения этой трагической миссии полностью положиться па румынскую армию нельзя, и попросил призвать на помощь австрийские силы, добавив, что только это может спасти страну от грозящей катастрофы. Но король категорически отказался прибегнуть к вмешательству для усмирения внутренних беспорядков и потребовал от премьер-министра другого решения вопроса, соответствующего обстоятельствам и достоинству страны. Не имея возможности предложить иной выход из положения, тем более что оппозиция даже сейчас не расположена пойти навстречу властям, премьер-министр вручил королю заявление об отставке правительства. Отставка в принципе принята, но, чтобы не усугублять хаоса, не будет объявлена публично, пока не станет ясно, к кому перейдут бразды правления. Так как весьма вероятно, что будущему правительству понадобятся чрезвычайные законы, ему необходимо сразу же заручиться поддержкой нынешнего парламента, что создаст, в столь сложных обстоятельствах, видимость национального единства и облегчит принятие суровых мер. Поэтому глава правительства правящей партии должен проконсультироваться со своими друзьями и единомышленниками и вновь доложить королю. Но все это простые формальности, которые будут выполнены очень быстро.
— Другими словами, скатываемся в безрадостную оппозицию? — кисло спросил Рошу,— Подожди, узнаем, в курсе ли Деличану...
Он зашел в кабинет директора, и через несколько секунд на пороге вырос Деличану. Лицо его чуть раскраснелось.
— Что ты там рассказываешь, Антимиу?..— крикнул он.— А ну-ка, зайди ко мне!
— Мы погорели, шеф! — патетически воскликнул репортер, направляясь нервной походкой в кабинет Деличану.
Титу Херделя выскочил на улицу. Слова Рошу будто вонзили ему нож в сердце. До сих пор он надеялся, что добросовестная работа обеспечит ему прожиточный минимум, и вот он снова точно лист, уносимый потоком. Да, чтобы не оказаться нежданно-негаданно выброшенным на улицу, надо поподробнее выспросить все у Рошу.
Пока он старался не поддаваться мрачным мыслям. Несчастье жестоко терзает, свалившись на тебя, зачем же усугублять его, страдая в ожидании? Так как время приближалось к полудню, Титу пошел в министерство внутренних дел, к Модряну. Там ему пришлось ждать вместе с другими журналистами, которые тоже охотились за новостями. Модряну как раз был на приеме у министра, по-видимому, докладывал ему о телеграммах и сообщениях, полученных ночью и в первой половине дня. Наконец он появился, любезный, улыбающийся, одетый с иголочки, кокетливо оправдываясь, точно женщина, опоздавшая на свидание:
— Господа, дорогие господа... прошу меня извинить... меня задержал министр!.. Мы переживаем тяжелые времена, господа1 Еще минуту, я закончу с этим досье и затем буду полностью в вашем распоряжении!
Он позвонил. Вошел пожилой чиновник с расстроенным ли-цом, взял красную папку, запер ее в ящик и вернул ключ.
Модряну подошел к журналистам и изложпл кое-какие, всем давно известные, новости. Чтобы задобрить газетчиков, он добавил, что после обеда, к пяти часам, он им сообщит самые последние сведения, сообщит дая^е раньше, чем министру.
Журналисты разошлись, как всегда шумно переговариваясь. Титу остался последним, представился Модряну и спросил, нет ли каких-либо сообщений из Арджешского уезда, добавив, что это особенно интересует его из-за Григоре Юги.
— А, из-за господина Юги? — воскликнул Модряну, поправляя галстук.— Я, кажется, как-то имел удовольствие познакомиться с ним в поезде... Пожалуйста, господин Херделя, я всегда рад вас видеть, заходите, когда найдете нужным, и я тотчас же буду в вашем распоряжении. А пока можете заверить своего друга, что в Арджеше все спокойно.
Титу спустился по лестнице радостный, словно узнал бог весть какую сенсационную новость, с удовлетворением думая про себя: «Хоть таким путем я выражу ему свою признательность, ведь неизвестно, что принесет завтрашний день».
4
Улица и двор при мэрии были заполнены крестьянами. Они ждали уже целый час, но префекта все не было. Взволнованный староста собирал народ так ревностно, будто вспыхнул пожар.
— Ничего, братцы! — дружелюбно, словно извиняясь, говорил он то одному, то другому.— Так оно и положено, мы должны поджидать господина префекта, а не он — нас.
Крестьяне ждали со своим обычным долготерпением — в деревне время дорого только в страдную пору. А в ожидании судачили не переставая. Одни говорили, будто префект приезжает, чтобы раздать им землю, так, мол, было и в другом уезде, потом народ там успокоился и взялся за работу. Другие неторопливо рассказывали, что сделали крестьяне в уезде Телеорман, как они там поднялись все, от мала до велика, разогнали помещиков и сами завладели всем их имуществом и землями.
— В тех краях парод совсем другой, стоящий,— уныло пробормотал кто-то.— Не чета нам! Там у мужиков и земля есть, они не такие голодные да нищие, как мы.
— Так ведь счастье только с отважными дружит, а не с теми, у кого от страха душа в пятки уходит.
— Только у нас, по всему видать, в жилах не кровь, а водица!
— Ладно, ладно, будет вам, ребята!
Унтер-офицер Боянджиу тоже ждал вместе со всеми, не сводя глаз с того конца улицы, откуда должен был появиться префект. Впрочем, один из жандармов дежурил у корчмы Бусуйока, на перекрестке дорог, чтобы сразу же, как только увидит начальство, прибежать и доложить унтеру. Пока же Боянджиу болтал с обступившими его крестьянами, соблюдая, правда, необходимую дистанцию, но изредка отпуская шутки, которые, разумеется, вызывали громкий хохот. Один пз крестьян осмелился спросить:
— Как думаете, господин унтер, дадут нам землю или нет? Вы-то ведь должны знать, а земелька нам ох как нужна!
— А мне, думаешь, она бы не пригодилась? — спросил Боянджиу.— Еще как!.. Или, может, думаете, у меня поместье, как у барина?.. Все мое имение — сабля, винтовка да жалованье, а жалованье грошовое!
— Кое-что вам со стороны перепадает, господин унтер! — отозвался какой-то шутник.
Крестьяне рассмеялись, но Боянджиу рассердился.
— Ну и свиньи же вы!.. Кто там охальничает, хоть погляжу на него и запбмшо!.. Все вы одинаковы — ни стыда, ни совести, только грубить умеете, а потом еще возмущаетесь, когда вам намылят холку за дело... Кто этот горлопан, а ну выдь сюда!
— Да простите вы его, господин унтер, пошутил он сдуру...
— Вот, вот, задам я ему шутку...
Но в эту минуту примчался сломя голову жандарм и доложил, что коляска с начальством только что свернула к барской усадьбе. Толпа всколыхнулась и загудела. Староста тут же стат всем объяснять, что префект не мог не заехать к старому барину, с которым они закадычные друзья. Но объяснение это никого не успокоило, а, наоборот, разожгло страсти: что там замышляют префект с барином?
Через четверть часа громоздкая, вместительная коляска префектуры остановилась перед толпой крестьян. Позади, рядом с префектом Боереску, сидел Мирон Юга, а на передней, откидной скамеечке примостился жандармский капитан Тибериу Корбуля-ну, чье смуглое широкоскулое лицо украшали спесиво торчащие усы.
— Здорово, ребята, рад вас видеть! — крикнул Боереску, неторопливо вылезая из коляски.
— Здравия желаю, господин префект! — угодливо ответил Ион Правила, суетливо порываясь помочь начальству.
Боянджиу застыл по стойке «смирно» с рукой у козырька фуражки.
— Ты староста? — спросил префект у Правила.— Да, я тебя знаю!.. Ну, как тут, все спокойно?.. Порядок?..
— Все в полном порядке, господин префект,— слащаво заверил староста, подкрепляя свои слова неуверенной улыбкой.
— Вот это мне по душе, ребята! — воскликнул префект, окидывая взглядом крестьян, так и не снявших с головы шапок и молча разглядывавших его и коляску.— Так вы и должны себя вести, люди добрые, благоразумно да смирно, как подобает истинным румынам.
Вылез из коляски и Мирон Юга. Префект взял его под руку, и они вошли во двор приморий. Капитан приотстал, принимая рапорт Боянджиу и одобрительно кивая головой... Потом все остановились в дверях канцелярии. Люди тесно обступили их. Свободным остался лишь небольшой круг перед префектом, который присматривался к лицам крестьян и особенно к выражению их глаз. Боереску заставлял себя улыбаться, старался держаться с мужиками приветливо и доброжелательно, хотя чувствовал себя смертельно усталым,— он уже второй день разъезжал по уезду, выясняя положение и стремясь унять страсти. Еще больше, чем усталость, его угнетало и почти оскорбляло отношение крестьян, повсюду малоуважительное, а порою просто вызывающее. Он привык, чтобы во время инспекторских поездок его везде встречали дружелюбно, зычно приветствовали возгласами: «Здравия желаем!»— и лишь после этого высказывали всевозможные жалобы и просьбы. На этот раз, однако, мужики повсюду принимали его молча, смотрели хмуро и подозрительно. Префект бы не потерпел такой наглости, не задайся он заранее честолюбивой целью уберечь свой уезд от беспорядков, бушевавших в других уездах. Пока он решил, что проучит своих мужиков позднее, когда в стране будет восстановлен порядок. Боереску считал себя лучшим префектом Румынии и с гордостью заявлял, что первый по алфавиту уезд управляется первым — по своим достоинствам — префектом. То обстоятельство, что по соседству полыхали пожары восстания, а в его уезде не было отмечено никаких беспорядков, он рассматривал как доказательство эффективности тех превосходных административных методов, которые он применял... Нынешнюю инспекционную поездку он предпринял, рассчитывая, что крестьяне, как только увидят и услышат его, беспрекословно подчинятся его авторитету и сохранят спокойствие и порядок, даже если до этого у них и были какие-то бунтарские поползновения.
Когда они выезжали из Питешти, капитан Корбуляну предупредил, что считает неблагоразумной поездку по селам в столь тревожные дни. На это префект ответил, что он либо победит, либо погибнет, по не откажется от своего девиза. Этот девиз, который он недавно где-то вычитал и полностью взял на вооружение, гласил: железный кулак в бархатной перчатке. Боереску еще и потому особенно ретиво стремился доказать свои административные способности, что в свое время министр отнюдь не торопился с его назначением и даже одно время отдавал предпочтение какому-то адвокату, подвизавшемуся на должности префекта при прежнем правительстве. Чтобы сломить сопротивление министра, Боереску пришлось принять тогда самые действенные меры, то есть нажать лично и через влиятельных бухарестских друзей.
— Ну, еще раз день добрый, ребята! — повторил Боереску громким, как на митинге, голосом.
Он остановился и чуть помолчал, ожидая ответа. Крестьяне молчали. Лишь кое-кто шумно проталкивался вперед, что-то выкрикивая и смеясь. Префект не растерялся и собрался было продолжить, но тут раздался зычный окрик Правилэ:
— Люди добрые, тише!.. Тише!.. Послушаем господина префекта!
И Боереску разразился патриотической речью. Он напрягал голос и, багровея, размахивал руками. С его губ, за которыми поблескивали золотые коронки, громкие, выспренние слова слетали, точно те воздушные шары на ярмарке, которые шумно лопаются, уже не производя впечатления на оглушенных зевак. Среди множества политических качеств, которые префект себе приписывал, был и ораторский талант; он был убежден, что, как никто, умеет говорить с народом и что его пламенные речи проникают прямо в сердце крестьян, перекраивая там все по его желанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57