Полтавчанин.— Она не сомневалась, что когда-нибудь произойдет этот разговор. Первой хотела его начать. Рассказать ему, взрослому, все, в чем не призналась даже Николаю. Но сейчас, при таких обстоятельствах, она не станет говорить о прошлом, дорогом и тяжелом. Не будет оправдываться, потому что оно действительно прозвучит как оправдание. Такого чужого, пусть даже сына, она не пустит в т.о„ что касалось только ее и Тараса — его отца.
Она так и осталась сидеть в темной комнате, прислушиваясь к замирающим на лестнице шагам сына. Откуда он узнал? Ведь она никогда никому не показывала метрики. Сказала, что сгорела в Ленинграде— метрика мальчика с прочерком против фамилии отца. А она в бумагах, в ее старой сумке.
Так и есть: в спальне на полу раскрытый чемодан, с которым когда-то приехала из Ленинграда. Что искал Вася в ее бумагах? Она торопливо перебирала их. Справка о работе в госпитале. Пропуск — разрешается ходить по городу после комендантского часа. Это когда они собирали по домам, по квартирам осиротевших детей. Удостоверения к медалям. Кусочек клеенки, который надели на руку новорожденному... Счастливые, незабываемые минуты в холодном госпитальном коридоре, где она услышала первый крик своего сына. Рядом такие же, как она, матери. Но казалось — нет счастливей ее, потому что она дала жизнь сыну Тараса, которого нет и который будет жить в этом мальчике.
Вот она, пожелтевшая вырезка из фронтовой газеты: «Пал смертью храбрых Тарас Сокур».
Школьные грамоты Васи, несколько уцелевших фотографий мамы, отца. Но в конверте не было еще одной-единственной фотографии Тараса.
Этого снимка Елена Ивановна так и не нашла.
ГЛАВА 6
Николай Степанович без особого удовольствия думал о необходимости идти в магазин, чтобы выбрать подарки жене. Было время, когда находил в этом прелесть, представляя себе, как обрадуется Леля новым туфлям или красивому платью. Но теперь у нее больше чем достаточно всякой всячины. Однако раз пообещал привезти шубку — надо идти, хотя капитану вроде бы и не к лицу это.
Неожиданно на помощь пришла Татьяна Константиновна, предложив свои услуги. Получилось это случайно — просто к разговору. Виктор, который уже бывал в Монреале, пообещал показать город, проводить Лазареву в лучшие магазины. И тут Николай Степанович между прочим заметил: и ему надо отправиться за покупками. Однако он не совсем уверен, что при нынешней моде выберет то, что носят.
Лазарева, мило улыбнувшись, сказала полушутя, что берется выполнить все его поручения. Из вежливости Николай Степанович сначала отклонил это предложение. Но потом согласился.
Оставалось выяснить, что купить и какой размер платья носит жена капитана.
— Елена Ивановна в плечах, пожалуй, чуть-чуть пошире вас, а рост такой же,— уточнил Виктор.— Вполне можете на себя примерять.
— Меня всегда восхищают женщины, которые, имея взрослых детей, сохраняют в таком возрасте девичью фигуру,— со свойственной ей непосредственностью воскликнула Лазарева.
Николаю Степановичу стало не по себе от слов «в таком возрасте». Но обижаться глупо, да еще когда это сказано так искренне и доброжелательно. Ему в двадцать три даже сорокалетние казались стариками. Однако он все же уточнил, сбавляя жене год.
Лазарева уточнение поняла по-своему:
— Да, да. Я постараюсь выбрать что-нибудь поскромнее и поизящнее.
— Буду крайне признателен,— чуть-чуть холоднее, чем следовало, проговорил Николай Степанович. Он никогда не задумывался над тем, что Леля старше его, и слова Лазаревой были почему-то неприятны.
Занятый подходом к порту, швартовкой, объяснением с властями, Терехов не вспоминал о разговоре с Лазаревой. Но когда моряки собрались в город, подумал о ее обещании.
— К вам представитель фирмы пожаловал,— доложил вахтенный помощник.— По трапу поднимается,
Николай Степанович окинул взглядом свой салон. Все как надо — чистота, порядок. Машинально провел рукой по щеке. Да ведь час назад брился.
Вошел седеющий, с узкой полоской усов над влажными губами, элегантно одетый мужчина. Капитан сделал шаг навстречу. Всего лишь шаг. Пригласил сесть.
Гость закурил предложенную ему сигарету.
Николай Степанович пожалел, что отпустил второго помощника. Тот бегло говорит по-английски. Самому объясняться будет, пожалуй, трудней.
— Я так нетерпеливо ждал русский пароход. Так ждал,— неожиданно по-русски заговорил гость. — Моя матушка из-под Москвы.
— Неужели?! Приятно встретить соотечественника,— любезно сказал капитан.— И давно ваша матушка уехала из России?
— Еще ребенком. Ее отец отправился с семьей... как бы это сказать...
— Искать счастья,— подсказал капитан.
Гость кивнул. —И преуспел?
— Не очень. Он давно умер. И матушка умерла. Я сам просил послать меня на ваш «Иртыш». Имя-то, имя какое! Хочу послушать русских. Увидеть. Не верите?! Родился здесь. Учился здесь. Жена — англичанка, а увижу русское судно — сердце так и забьется.
— Вы хорошо говорите на родном языке.
— Слушаю радио. Сына выучил — вот и практикуемся.
Гость поинтересовался, часто ли капитан бывает в Москве, не собирается ли он туда после рейса. Нет, Николай Степанович Пока в столицу не собирался.
Гость не уходил, тянул, делал вид, что не заметил двух красноречивых взглядов, брошенных капитаном на циферблат судовых часов, висевших на переборке. Что-то ему нужно. Наконец гость решился:
— Я имел вас попросить...
— Что же вы хотели попросить? — невольно поправляя его, спросил Николай Степанович. Судя по всему, какой-нибудь сувенир. На этот случай есть репордукции Третьяковки, открытки с достопримечательностями...
— Совсем небольшое письмо... Личное письмо. Матушка говорила о родственниках... Я долго ждал случая и...
— Но почему бы вам не воспользоваться почтой?—• с некоторым удивлением произнес капитан.
— Я не хочу, чтобы фирма знала... Личное письмо.— Гость торопливо полез в карман, извлек из него пакет и отличный бумажник змеиной кожи с золотой табличкой для монограммы.— Это вам, соотечественнику.
— Благодарю, но я не имею привычки носить с собой такие вещи. К тому же это слишком дорогой подарок.
— Я буду глубоко обижен! И мое письмо. Я надеюсь...— Гость пододвинул капитану пакет.
— К величайшему сожалению, вашей просьбы никак выполнить не могу.— Капитан заставил себя улыбнуться. Ему уже ясно было, что «соотечественник» хочет впутать его в какие-то свои дела, вероятно, не совсем чистые. Вариантов подобных «дел» множество.
— Я буду очень просить. Вот адрес.
Николай Степанович поднялся, взял со стола бумажник и пакет, решительным движением вернул их гостю и, крепко придерживая его за локоть, повел к дверям, учтиво при этом ссылаясь на срочные служебные дела,
выражая сожаление, что больше не может доставить себе удовольствия находиться в таком приятном обществе.
Любезность капитана была столь велика, что он сам проводил «соотечественника» к трапу и, когда тот благополучно ступил на причал, обратился к вахтенному помощнику со словами:
— Этого господина на судно не пускать!
«Соотечественник» скрылся из виду, ни разу не оглянувшись на русское судно, которое он так «нетерпеливо ждал».
— Что ж вы, Николай Степанович, не идете в город?—спросил Любезное. Он явно изнывал от скуки,, стоя у трапа с повязкой вахтенного матроса.
— Задержали,—ответил Николай Степанович.— Начальник рации в городе?
— Нет. Где-то иа судне.
— А Татьяна Константиновна?
— Наша милая доктор и на в лазарете порядок наводит. — Почему же она на берег не пошла?
— Кто. ее знает.
Николай Степанович отошел от борта. Видно, Лазарева постеснялась зайти взять деньги на покупки, поэтому еще на «Иртыше». Так или нет — надо выяснить.
ГЛАВА 7
— Скажите, правда ли, что участники, занявшие первые места на олимпиаде, профессиональные актеры? — спросил Осадчий. Он сидел прямо, чуть откинув назад голову.
Лапшина снисходительно усмехнулась и после небольшой паузы произнесла:
— Анонимку вам прислали или кто-либо нажаловался? — И деловито поправила на плече оранжевую блузку с глубоким вырезом.
— Мы получили письмо,— мягко и спокойно ответил Осадчий, но проницательные глаза его смотрели холодно и строго.
— От кого, если не секрет?
— Разве это так уж важно? — проговорила Елена Ивановна, зная, что автор письма пожелал, чтобы фамилия его не упоминалась.
Лапшина явно уклонялась от ответов на вопросы, которые ей задавали. Однако со слов преподавателей и Елена Ивановна, и Осадчий уже знали, что факты, изложенные в письме, верны. Маневры директора Дома учёных это лишь подтверждали.
— Но я настаиваю, чтобы вы назвали фамилию склочника, пытающегося опорочить наш здоровый коллектив,— с нажимом почти на каждом слове сказала Лапшина.
Она внимательно посмотрела на дверь, потом встала и плотно ее прикрыла.
Елена Ивановна подумала, что Лапшина проявляет известную смелость, надевая в таком возрасте и при такой комплекции слишком короткую юбку.
— Зачем же автора письма называть склочником? Ведь вы пока еще не доказали, что факты, о которых идет речь,— ложь.— Осадчий говорил все в том же миролюбивом тоне.
На мгновение Лапшина растерялась, но тут же снова перешла в наступление:
— Я словно виновата в чем-то. Сидите с каменными лицами.— Ее раздражала спокойная уверенность Осадчего.
А Елене Ивановне доставляло удовольствие наблюдать, с каким внутренним достоинством он держится, нравились и его манеры, и красивая посадка чуть-чуть откинутой головы, и густые рыжеватые волосы, зачесанные назад и открывавшие выпуклый, широкий лоб. Но особенно хороши были небольшие темные глаза. Обычно в них светилась добродушная усмешка, тогда лицо Осадчего было приветливым, и совершенно менялось, когда исчезала усмешка и глаза изучающе смотрели на собеседника.
— Мы ведем беседу деловую...—Осадчий едва уловимо пожал плечами, его удивило замечание Лапшиной.
Ту, очевидно, ввела в заблуждение кажущаяся молодость Осадчего, и она пыталась изменить разговор.
Иван Осадчий действительно выглядел гораздо моложе своего возраста. Он давно отслужил военную службу на Балтике и уже около десяти лет работал наладчиком на машиностроительном заводе. Был специалистом высокой квалификации.
В кабинет вошел бухгалтер с какими-то бумагами и в нерешительности остановился.
— Я занята.—Лапшина взглядом указала на дверь.
Пробормотав что-то о закрытии банка, бухгалтер поспешно вышел.
— Вы нам так и не ответили, почему на олимпиаде вместо участников самодеятельности показали профессиональных актеров? — снова повторил вопрос Осадчий.
— Войдя в мой кабинет, вы даже не поздоровались.
— Я поздоровался с самого начала.
— А документы предъявить позабыли.
— Я шесть раз их предъявлял вашей секретарше!
Беседуя с преподавателями, и Елена Ивановна, и Осадчий представлялись им. Директор не могла этого не знать. Просто Лапшина пыталась хоть к чему-то придраться. Потом она сможет говорить о недопустимом поведении депутатов, а не объяснять, каким образом Дому ученых достались первые места. Прием этот был не нов и для Осадчего, и для Елены Ивановны.
— Может, перейдем, наконец, к, делу? — сказала она, когда Лапшина вернула удостоверения.— Время-то идет.
— Я не привыкла к допросам и вообще отказываюсь отвечать, если со мной разговаривают с прокурорским видом.— Лапшина придвинула к себе какую-то папку.
— Тогда отвечу я. Струнный ансамбль у вас состоит из выпускников консерватории, пианистка — опытный концертмейстер, а двое вокалистов — солисты оперного театра.— Осадчий встал, взял свою шляпу.
— Кто это без моего ведома дал вам материал?! — воскликнула Лапшина.— Ну, хорошо же, я покажу им, как самовольничать!
Открыв блокнот, Елена Ивановна сделала в нем пометку.
— Это вы мои слова? Для чего? — несколько растерялась Лапшина.
— Для газеты,— ответила Елена Ивановна.— Участникам самодеятельности города будет небезынтересно узнать, у каких соперников они оспаривали первое место.
— Кстати, товарищ Лапшина, вы, очевидно, думаете, что нам доставляет удовольствие отпрашиваться с работы, потом отрабатывать в свои выходные дни только затем, чтобы наносить вам бесполезные визиты,— невозмутимо заключил Осадчий.— Думали, надоест ходить? Напрасно.
Он подождал, пока Елена Ивановна выйдет, и учтиво поклонился Лапшиной. На улице был уже не дождик, а ливень. Пришлось вернуться и в буфете ожидать, пока
хоть немного утихнет. Но дождь не унимался, хлестал по стеклам, с шумом вырывался из водосточных труб. Осадчий, улыбаясь, смотрел в окно.
— Вы чего?
— Сынишка вчера говорит: смотри, поставили на нашем доме новые водомочные трубы. А старшая строго поправляет: не водомочные, а водобочные...
Елена Ивановна рассмеялась.
— Я могла бы целую книгу написать о ребячьих выражениях,— сказала.— Ну, хорошо, а кто статью напишет? Вы или я? — отозвалась Ярошенко после некоторого молчания.
— Конечно, вы. А если нужно будет что-либо добавить, вместе добавим. Лапшиной безразлична самодеятельность. Ей бы — кубки да грамоты. «Мой ансамбль, мои вокалисты». А плакат вот такими буквами: «Ищем таланты!»
Елена Ивановна кивнула.
— Да, воспитывает.
- Еще как! Учитесь, молодые люди, жульничать, даже святым искусством не брезгуйте. А ведь, говорят, нет профессии, которая требовала бы более чистых нравов.
— Это касается каждой профессии.
- А профессии искусства — как никакой другой. Позавчера пошли с женой в кино. Она возмутилась. Чем детей оставлять да такое кино смотреть, лучше уж дома сидеть. Она права. Представляете, слоняется по экрану рабочий, никак проблему не решит, поить мастера с получки или не поить. Смотришь такой фильм — и диву даешься. И мастер какой-то заскорузлый, в промасленной спецовке...— Осадчий усмехнулся, покачал головой.— Они думают: если человек у станка — у него обязательно грязное пятно на щеке.
Елена Ивановна невольно взглянула на руки Осадче-го: длинные пальцы с коротко срезанными розовыми ногтями.
— А в библиотеке что берет рабочий? — лукаво спросила, с удовольствием слушая резкие суждения Осадчего.
— О, в библиотеке вообще цирк! —вдруг развеселился: он.— Там юная девица с косами предлагает почитать Лермонтова или Евтушенко. В самых современных фильмах рабочий получает учебник английского языка. Так вот, мой друг, монтажник Андрей Тищенко, запросто статейки из немецких и английских научных журналов
переводит. Чему тут умиляться? Живем в такой век. Ну, да ладно. Я вот что думаю: не предложить ли нам с вами депутатской комиссии всерьез заняться продукцией небольших предприятий. Представьте себе автозавод, огромный конвейер. Одна бракованная гайка попалась под руку, берешь вторую, и вторая... Стоп, конвейер! Представляете? Все останавливается. Во сколько же обошлась государству гайка? Ну, добро бы сложная деталь. Так нет — гайка! И таких «гаек» сколько угодно на каждом шагу. Как же говорить о наращивании темпов?!
К ним подошла официантка. Осадчий расплатился, виновато сказал:
— Совсем вас заговорил. И не заметил, как дождь перестал.
На улице они простились.
Дождь смыл с деревьев последние листья. Потемнели пятнистые стволы платанов, и улица казалась чужой, незнакомой.
«Неприятно писать статью о Лапшиной,— думала Елена Ивановна,— куда интересней бывать на- заводах. Но кто-то должен и этим заниматься».
Во вторник пошла в редакцию. Статья газетчикам понравилась. Но почему-то заведующий отделом советовал «не мельчить темы», оставить лишь вопросы «проблемные».
Елена Ивановна не согласилась. Несколькими минутами позже она догадалась, в чем дело, встретив в коридоре знакомого лектора. Узнав, какую статью принесла Ярошенко, он объяснил: «Лапшину голыми руками не возьмешь— протеже весьма влиятельной особы». Лапшина кого-то «съела» в профсоюзах, кочевала из кресла в кресло, пока не заняла вполне ее устраивающее. Просто здорово, если газета выступит.
Елена Ивановна снова вернулась в отдел, спросила прямо:
— Может, статью забрать? — Подумала: «Пошлю в другую газету».
— Почему же забрать?! Посмотрим, почитаем,— ответил заведующий.
Взглянув на часы, Елена Ивановна заторопилась. Через полчаса должна подойти машина за коврами и чашками. Все уже оформлено, нужно только подъехать, забрать.
Однако на складе ее ждала неожиданность. Ничего она -не получит. Счет детскому комбинату банк закрыл.
— Как же я об этом ничего не знаю?! Недоразумение... Сейчас выясню!
Но выяснить по телефону ничего не удалось. Пришлось ехать в комбинат.
Лиля Петровна, единственный счетный работник, сообщила, что «по сигналу» приходила какая-то комиссия.
— Вот акт...— Лиля Петровна была бледна, напугана.— Написали «нарушения финансовой дисциплины». Обнаружили излишки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42