До сих пор ведущие теоретики неизменно имели отношение к политическим организациям рабочего класса. Они занимали позиции во внутрипартийных дебатах. Даже если они не возглавляли партии, как Ленин, они имели прямое влияние на их деятельность.
Теперь ситуация радикально меняется. Формально политические партии все еще ссылаются на марксизм, но на практике ни социал-демократы, ни коммунисты не проявляют особого интереса к теории, а уж тем более - к теоретикам. Социал-демократы по факту становились бернштейнианцами, хотя идеи Эдуарда Бернштейна никогда не были признаны их официальной идеологией. Более того, его долгое время по инерции продолжали осуждать.
Но Бернштейн, как говорят англичане, вытащил кота из мешка. То есть он высказал то, что говорить не полагалось. Что теория, в сущности, не нужна. Ни один ответственный политический лидер такое в социал-демократии 1920-х годов не решился бы сказать публично.
Впоследствии, уже после Второй мировой войны, об этом стали говорить уже открыто. Но не в 1920-е годы. Культура рабочего движения формировалась на марксизме, обучение кадров было основано на том, что люди должны усвоить какой-то набор марксистских тезисов. Потому теорию нельзя было отвергнуть публично. Ее просто забывают, потому что руководству она не нужна. Для принятия политических решений не надо читать книги по истории классового сознания.
Коммунистические партии в 1930-е годы, в отличие от социал-демократов, провозглашают культ идеологии. Но новая теория им тоже не слишком нужна. Во-первых, внутренние конфликты, происходящие в СССР, воспроизводятся в западных партиях. В результате партии систематически очищаются от инакомыслящих, культура дискуссии умирает.
А с другой стороны, спорить особенно не о чем. Готовая теория уже есть, единственно верная. В случае чего советские товарищи дадут новые политические и идеологические установки. Для развития теории есть в далекой Москве товарищ Сталин или еще кто-то, кому положено этим заниматься.
Если советский официальный марксизм мумифицирует теорию, то идеологи компартий Запада лишь копируют то, что говорят и пишут в Москве. Это напоминает знаменитую формулу Платона про «отражение отражения». Какие-то бледные тени.
Западный марксизм, отвергнутый политическими партиями, уходит в академическое гетто. Соответственно, дискуссия из сферы политической переходит в сферу академическую. Дебаты между политическими идеологами и вождями масс сменяются полемикой среди интеллектуалов. Это первая и, увы, очень важная особенность западного марксизма. Вторая особенность западного марксизма - сосуществование нескольких теоретических школ, находящихся в постоянной дискуссии между собой, явно различающихся, но постоянно влияющих друг на друга. Формируется единое теоретическое поле. Последователям Грамши невозможно не знать, в чем состоят идеи Троцкого, Маркузе или Сартра. Образованный марксист должен был быть знаком с работами Лукача. Школы находятся во взаимодействии друг с другом. Люди друг друга читают, где-то полемизируют, а где-то соглашаются, порой просто принимают к сведению, поскольку разные школы развивают различную тематику. Здесь различие не обязательно означает конфликт, противостояние, соперничество. Разнообразие школ очень конструктивно. Можно сказать, что они дополняют друг друга. Специфика школ - выделение определенной тематики как центральной. Хотя противоречия и разногласия имеют место, и не только между школами, но и внутри их. Зачастую дискуссии внутри школы могут быть более острыми, чем между школами. Маркузе очень критически относится к Эриху Фромму, хотя оба принадлежат к «франкфуртцам». Про троцкистов я уже и не говорю.
Перечисляя направления западного марксизма, можно выделить несколько наиболее заметных. Начать можно с троцкизма, поскольку логика политической борьбы заставила последователей Льва Троцкого достаточно жестко обособиться, противопоставив себя как социал-демократии, так и коммунистическим (сталинистским) партиям. К тому же троцкизм в наибольшей степени пытался сохранять традицию именно классического марксизма, в том числе и ориентацию на связь теории с политическим действием, - другое дело, что в отсутствие массовой политической организации это порой приводило к карикатурным результатам.
Троцкизм
Основанный Троцким IV Интернационал начал распадаться еще при его жизни. Группы, возникшие на развалинах IV Интернационала, интересны не только как самостоятельное политическое движение. По правде сказать, именно в этом качестве они менее всего интересны, ибо политические результаты, достигнутые большинством троцкистских организаций, совершенно плачевны. За немногими исключениями, после смерти Троцкого они превратились в секты, ведущие ожесточенную идейную войну друг против друга.
Однако немалая часть активистов и идеологов, работавших в более массовых левых организаций, испытала влияние троцкизма. В одних случаях речь идет о людях, в юности состоявших в той или иной революционной группе, но потом покинувших ее ради работы с массами в более умеренной реформистской организации. В других случаях перед нами интеллектуалы, с течением времени отстранившиеся от политической борьбы, но сохраняющие идейную связь со своими единомышленниками. Именно троцкистские группы на Западе придавали особое значение марксистскому теоретическому образованию, обсуждению истории и опыта революционного движения.
Троцкистская политическая культура пытается дать недогматическую интерпретацию ленинского наследия как марксистской политологии. Ее центральными темами остается роль политической партии, политического руководства, на передний план выдвигается тема революции, пролетарской классовой организации.
Специфической темой троцкизма, впрочем, является тема предательства вождей. Это некий постоянный мотив, присутствовавший уже у самого Троцкого, но многократно усиленный его последователями. В классическом марксизме этот мотив тоже существует, но Маркс его трактует достаточно иронично. Точно так же и Ленин, когда пишет о крахе II Интернационала, отмечает предательство лидеров социал-демократии. Но у многих троцкистских авторов это превращается почти в навязчивую идею. Пролетариат постоянно революционен, он в каждый данный момент готов к свержению буржуазии и установлению социалистического порядка. Но раз за разом революция срывается. Каждый раз кто-то мешает. Трудящиеся не могут победить без подлинной революционной организации, а им мешают ее создать вожди-оппортунисты. У большевиков было руководство, которое соответствовало своим задачам, благодаря этому стал возможен Октябрь (или ноябрь) 1917 года в Петрограде. Но даже если такую партию удается создать, у трудящихся ее неизменно похищают: на место революционеров приходят бюрократы, предатели, реформисты.
Политическая история рабочего класса, разумеется, знает немало предательств. Именно поэтому тема оппортунизма, предательства, несоответствия руководства своим задачам исследована, изучена троцкистской мыслью до абсолютной тонкости. Однако невольно встает вопрос о том, почему предательство не только повторяется так часто, но и оказывается столь эффективным. Революционеры то и дело терпят поражение, а оппортунисты торжествуют. Между тем в 1917 году в Петрограде произошло совершенно наоборот. И дело здесь, разумеется, не только в выдающихся качествах Ленина и Троцкого. Взаимоотношения революционных и реформистских, оппортунистических и радикальных течений в рабочем движении неотделимы от общей траектории социального развития класса, от меняющихся экономических условий и политических институтов. Иными словами, гораздо важнее выяснять не то, кто и когда предал рабочий класс, а пытаться понять внутреннюю диалектику развития рабочего движения. Зачастую успехи трудящихся, достигнутые под революционными лозунгами, делают массы менее радикальными. И наоборот, утрачивая радикализм в периоды относительного благополучия, рабочее движение слабеет, делаясь легкой жертвой буржуазии. Которая в свою очередь, отнимая у рабочих прежде завоеванные права, вновь усиливает революционные настроения.
С точки зрения троцкистской традиции для победы необходимо руководство, которое будет соответствовать всем требованиям революционной борьбы. Его надо формировать. Отсюда повышенное внимание к вопросу подготовки кадров, марксистского образования, осмысления накопленного опыта.
Из рядов троцкистских организаций вышло большое число марксистских и левых мыслителей. Но лишь немногие из них сохранили связь с политическими организациями, выступившими наследниками IV Интернационала. Интерес к революции вообще и к русской революции в частности был свойственен многим из этих авторов. И в первую очередь надо вспомнить Айзека (Исаака) Дойчера, оставившего нам великолепную трехтомную биографию Троцкого и очень глубокую книгу, посвященную судьбе Советского Союза, - «Незавершенная революция». Эти работы стали в 1960-е годы бесспорной классикой на Западе, к ним обращались как историки-марксисты, так и либеральные советологи. Им подражали, порой не слишком удачно.
Говоря о троцкизме, нельзя не упомянуть и знаменитый тезис о «перманентной революции». По правде, именно Сталин и его окружение объявили «перманентную революцию» ключевой идеей троцкизма. Можно найти множество троцкистских книг, в которых эта идея не играет особой роли, да и у самого Троцкого она далеко не всегда занимает центральное место. Однако в контексте внутрипартийной борьбы начала 1920-х годов легко понять, почему именно вопрос о «перманентной революции» приобрел решающее значение. В сталинистских учебниках политграмоты появляется совершенно карикатурное описание «перманентной революции», которое затем спокойно перекочевывает в труды либеральных публицистов, доказывающих, будто Троцкий видел в России и ее народе не более чем материал, с помощью которого можно будет разжечь мировую революцию. Если такой взгляд и имел место в большевистской партии, то не у Троцкого, а у «левых коммунистов» 1918 года, возглавлявшихся Н.И. Бухариным. Да и соответствующие высказывания Бухарина делались скорее в полемическом запале, во время жарких споров с Троцким и Лениным.
Между тем сам Троцкий имел в виду нечто прямо противоположное тому, что ему приписывают. Волновало его не разжигание мировой революции, а то, может ли выжить и победить русская революция, оставшись в одиночестве. Вывод, который он сделал, был неутешительным. Социализм возможен лишь как мировая система, а потому изолированная революция рано или поздно погибнет или выродится, если не изменится весь мировой экономический порядок.
Совершенно ясно, что в интересах собственного выживания коммунистический режим в России должен был поддерживать рабочее движение, революционные силы во всем мире. Если эта борьба завершится поражением, то ни о каком полном и окончательном торжестве социализма в СССР речь идти не может.
Надо сказать, что задним числом советская общественная наука приняла целый ряд идей, явно восходящих к Троцкому, - когда в 1960-е годы заговорили о мировом революционном процессе или о мировой социалистической системе. Другое дело, что проникали в советскую общественную мысль эти идеи контрабандой (без ссылки на первоисточник) и, конечно, в искаженном виде. Так, «мировая социалистическая система», построенная на основе советского военно-политического блока, не могла заменить реальное преобразование мира в целом на социалистических началах.
Задним числом тезис Троцкого о невозможности социализма в одной стране можно считать подтвержденным фактами. Советская республика сперва пережила предсказанное им бюрократическое вырождение, а затем произошла и реставрация капитализма.
Лукач
Имя венгерского философа Дьердя (Георга) Лукача (1885-1971) менее знаменито, нежели имя Троцкого или Грамши, но его влияние на западный марксизм тоже весьма велико. В отличие от других авторов первой половины XX века он не сумел создать жизнеспособной школы. В годы молодости к нему был близок Карл Корш, в последние годы жизни у него появилась целая плеяда учеников, которые, однако, после его смерти дружно отреклись не только от идей своего учителя, но и от марксизма.
В 1956 году, когда в Венгрии на короткий период у власти оказались коммунисты-реформаторы, о Лукаче вспомнили. Он был министром культуры в правительстве Имре Надя. После того как советские войска вошли в Будапешт и разогнали правительство Надя, начались репрессии. Но Лукаша не трогали. Он продолжал работать в Будапеште, хотя для многих людей в Западной Европе, восхищавшихся его ранними книгами, имя Лукача было неразрывно связано с 1920-ми годами.
И все же идейное влияние венгерского философа можно обнаружить у многих представителей левой общественной мысли, особенно - в художественной среде. Отчасти это объясняется тем, что Лукач, проживший долгую жизнь и работавший много лет в Венгрии в условиях сталинистской цензуры, был вынужден сосредоточить внимание не столько на политических, сколько на культурных и эстетических вопросах. Находясь в эмиграции в СССР, венгерский мыслитель сблизился с известным советским эстетиком и философом Михаилом Лифшицем и, несомненно, повлиял на творчество последнего. В отличие от Лукача Лифшиц был более счастлив с учениками, что и объясняет повышенный интерес к работам раннего Лукача в постперестроечной России.
Для развития западного марксизма принципиально важны две ранние работы Лукача - открыто политические. Одна из них называется «Ленин: очерк взаимосвязи его идей», другая - «История и классовое сознание». Для Лукача центральным вопросом является именно самосознание, но не личности, а класса, партии, коллектива. Когда Лукач пишет о Ленине, его тоже волнует не столько человек, возглавивший Совет Народных Комиссаров в 1917 году, а именно его идеи, имеющие внутреннюю и, по мнению венгерского мыслителя, нерушимую логику. Отсюда и подзаголовок книги о Ленине: очерк взаимосвязи его идей.
Иными словами, развитие общества - это прежде всего история борьбы классов, в данном случае Лукач опирается на «Коммунистический манифест», но борьба классов для него есть в первую очередь путь пролетариата к самопознанию. То есть через борьбу с другими классами пролетариат познает самого себя.
Надо сказать, что в юности Лукач увлекался христианством, которое у него вполне органично сочеталось с коммунизмом. Именно таким, все еще религиозным, но уже совершенно убежденным в необходимости революции, он предстает перед нами под именем Нафты в «Волшебной горе» Томаса Манна. Про этого героя Томас Манн пишет, что он может доказать вам, будто Солнце вращается вокруг Земли. Действительно, что бы ни говорил Лукач, он безукоризненно логичен.
Итак, пролетариат познает себя. В тот момент, как он познал себя, наступает революция. Тогда пролетариат способен овладеть миром. Трудно не заметить здесь влияния Гегеля, с его абсолютной идеей. Лукача интересует судьба пролетариата не с социологической точки зрения. Ему важен пролетариат, познающий и преобразующий себя в качестве субъекта истории. Кстати, именно через самосознание интерпретирует венгерский философ и понятие диктатуры пролетариата, которая, по его мнению, направлена не только против врагов революции, но в известном смысле и против самой себя.
В старом обществе трудящихся принуждали к дисциплине и порядку эксплуататорские классы. Теперь, когда буржуа и помещики побеждены, дисциплина все равно оказывается необходима. Но пролетариат должен заставить себя сам. Коллективная воля класса - выраженная партией - должна направить его поведение.
Как говорится у Шекспира, каждый из нас - сад, и воля в нем садовник…
Удивительным образом классовое сознание Лукача оказывается похожим на «сверх-Я» доктора Фрейда. Только не на уровне индивидуальной психики, а в масштабах целого класса. Это марксистское «сверх-Я» репрессивное, но необходимое, ибо через его запреты и принуждение формируются правила новой цивилизации, организуется и направляется творческая энергия - не на разрушение старого мира, а на созидание нового.
Самоорганизация через самопознание. Многие марксисты уже в 1920-е годы заявляли, что все это подозрительно напоминает гегелевский идеализм. Но нельзя было отмахнуться от поднятых им вопросов, от темы коллективной рефлексии, социального самоанализа.
Грамши
Если идеи Лукача обсуждались преимущественно среди левых интеллектуалов, то взгляды Антонио Грамши стали чем-то вроде официальной доктрины в Коммунистической партии Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Теперь ситуация радикально меняется. Формально политические партии все еще ссылаются на марксизм, но на практике ни социал-демократы, ни коммунисты не проявляют особого интереса к теории, а уж тем более - к теоретикам. Социал-демократы по факту становились бернштейнианцами, хотя идеи Эдуарда Бернштейна никогда не были признаны их официальной идеологией. Более того, его долгое время по инерции продолжали осуждать.
Но Бернштейн, как говорят англичане, вытащил кота из мешка. То есть он высказал то, что говорить не полагалось. Что теория, в сущности, не нужна. Ни один ответственный политический лидер такое в социал-демократии 1920-х годов не решился бы сказать публично.
Впоследствии, уже после Второй мировой войны, об этом стали говорить уже открыто. Но не в 1920-е годы. Культура рабочего движения формировалась на марксизме, обучение кадров было основано на том, что люди должны усвоить какой-то набор марксистских тезисов. Потому теорию нельзя было отвергнуть публично. Ее просто забывают, потому что руководству она не нужна. Для принятия политических решений не надо читать книги по истории классового сознания.
Коммунистические партии в 1930-е годы, в отличие от социал-демократов, провозглашают культ идеологии. Но новая теория им тоже не слишком нужна. Во-первых, внутренние конфликты, происходящие в СССР, воспроизводятся в западных партиях. В результате партии систематически очищаются от инакомыслящих, культура дискуссии умирает.
А с другой стороны, спорить особенно не о чем. Готовая теория уже есть, единственно верная. В случае чего советские товарищи дадут новые политические и идеологические установки. Для развития теории есть в далекой Москве товарищ Сталин или еще кто-то, кому положено этим заниматься.
Если советский официальный марксизм мумифицирует теорию, то идеологи компартий Запада лишь копируют то, что говорят и пишут в Москве. Это напоминает знаменитую формулу Платона про «отражение отражения». Какие-то бледные тени.
Западный марксизм, отвергнутый политическими партиями, уходит в академическое гетто. Соответственно, дискуссия из сферы политической переходит в сферу академическую. Дебаты между политическими идеологами и вождями масс сменяются полемикой среди интеллектуалов. Это первая и, увы, очень важная особенность западного марксизма. Вторая особенность западного марксизма - сосуществование нескольких теоретических школ, находящихся в постоянной дискуссии между собой, явно различающихся, но постоянно влияющих друг на друга. Формируется единое теоретическое поле. Последователям Грамши невозможно не знать, в чем состоят идеи Троцкого, Маркузе или Сартра. Образованный марксист должен был быть знаком с работами Лукача. Школы находятся во взаимодействии друг с другом. Люди друг друга читают, где-то полемизируют, а где-то соглашаются, порой просто принимают к сведению, поскольку разные школы развивают различную тематику. Здесь различие не обязательно означает конфликт, противостояние, соперничество. Разнообразие школ очень конструктивно. Можно сказать, что они дополняют друг друга. Специфика школ - выделение определенной тематики как центральной. Хотя противоречия и разногласия имеют место, и не только между школами, но и внутри их. Зачастую дискуссии внутри школы могут быть более острыми, чем между школами. Маркузе очень критически относится к Эриху Фромму, хотя оба принадлежат к «франкфуртцам». Про троцкистов я уже и не говорю.
Перечисляя направления западного марксизма, можно выделить несколько наиболее заметных. Начать можно с троцкизма, поскольку логика политической борьбы заставила последователей Льва Троцкого достаточно жестко обособиться, противопоставив себя как социал-демократии, так и коммунистическим (сталинистским) партиям. К тому же троцкизм в наибольшей степени пытался сохранять традицию именно классического марксизма, в том числе и ориентацию на связь теории с политическим действием, - другое дело, что в отсутствие массовой политической организации это порой приводило к карикатурным результатам.
Троцкизм
Основанный Троцким IV Интернационал начал распадаться еще при его жизни. Группы, возникшие на развалинах IV Интернационала, интересны не только как самостоятельное политическое движение. По правде сказать, именно в этом качестве они менее всего интересны, ибо политические результаты, достигнутые большинством троцкистских организаций, совершенно плачевны. За немногими исключениями, после смерти Троцкого они превратились в секты, ведущие ожесточенную идейную войну друг против друга.
Однако немалая часть активистов и идеологов, работавших в более массовых левых организаций, испытала влияние троцкизма. В одних случаях речь идет о людях, в юности состоявших в той или иной революционной группе, но потом покинувших ее ради работы с массами в более умеренной реформистской организации. В других случаях перед нами интеллектуалы, с течением времени отстранившиеся от политической борьбы, но сохраняющие идейную связь со своими единомышленниками. Именно троцкистские группы на Западе придавали особое значение марксистскому теоретическому образованию, обсуждению истории и опыта революционного движения.
Троцкистская политическая культура пытается дать недогматическую интерпретацию ленинского наследия как марксистской политологии. Ее центральными темами остается роль политической партии, политического руководства, на передний план выдвигается тема революции, пролетарской классовой организации.
Специфической темой троцкизма, впрочем, является тема предательства вождей. Это некий постоянный мотив, присутствовавший уже у самого Троцкого, но многократно усиленный его последователями. В классическом марксизме этот мотив тоже существует, но Маркс его трактует достаточно иронично. Точно так же и Ленин, когда пишет о крахе II Интернационала, отмечает предательство лидеров социал-демократии. Но у многих троцкистских авторов это превращается почти в навязчивую идею. Пролетариат постоянно революционен, он в каждый данный момент готов к свержению буржуазии и установлению социалистического порядка. Но раз за разом революция срывается. Каждый раз кто-то мешает. Трудящиеся не могут победить без подлинной революционной организации, а им мешают ее создать вожди-оппортунисты. У большевиков было руководство, которое соответствовало своим задачам, благодаря этому стал возможен Октябрь (или ноябрь) 1917 года в Петрограде. Но даже если такую партию удается создать, у трудящихся ее неизменно похищают: на место революционеров приходят бюрократы, предатели, реформисты.
Политическая история рабочего класса, разумеется, знает немало предательств. Именно поэтому тема оппортунизма, предательства, несоответствия руководства своим задачам исследована, изучена троцкистской мыслью до абсолютной тонкости. Однако невольно встает вопрос о том, почему предательство не только повторяется так часто, но и оказывается столь эффективным. Революционеры то и дело терпят поражение, а оппортунисты торжествуют. Между тем в 1917 году в Петрограде произошло совершенно наоборот. И дело здесь, разумеется, не только в выдающихся качествах Ленина и Троцкого. Взаимоотношения революционных и реформистских, оппортунистических и радикальных течений в рабочем движении неотделимы от общей траектории социального развития класса, от меняющихся экономических условий и политических институтов. Иными словами, гораздо важнее выяснять не то, кто и когда предал рабочий класс, а пытаться понять внутреннюю диалектику развития рабочего движения. Зачастую успехи трудящихся, достигнутые под революционными лозунгами, делают массы менее радикальными. И наоборот, утрачивая радикализм в периоды относительного благополучия, рабочее движение слабеет, делаясь легкой жертвой буржуазии. Которая в свою очередь, отнимая у рабочих прежде завоеванные права, вновь усиливает революционные настроения.
С точки зрения троцкистской традиции для победы необходимо руководство, которое будет соответствовать всем требованиям революционной борьбы. Его надо формировать. Отсюда повышенное внимание к вопросу подготовки кадров, марксистского образования, осмысления накопленного опыта.
Из рядов троцкистских организаций вышло большое число марксистских и левых мыслителей. Но лишь немногие из них сохранили связь с политическими организациями, выступившими наследниками IV Интернационала. Интерес к революции вообще и к русской революции в частности был свойственен многим из этих авторов. И в первую очередь надо вспомнить Айзека (Исаака) Дойчера, оставившего нам великолепную трехтомную биографию Троцкого и очень глубокую книгу, посвященную судьбе Советского Союза, - «Незавершенная революция». Эти работы стали в 1960-е годы бесспорной классикой на Западе, к ним обращались как историки-марксисты, так и либеральные советологи. Им подражали, порой не слишком удачно.
Говоря о троцкизме, нельзя не упомянуть и знаменитый тезис о «перманентной революции». По правде, именно Сталин и его окружение объявили «перманентную революцию» ключевой идеей троцкизма. Можно найти множество троцкистских книг, в которых эта идея не играет особой роли, да и у самого Троцкого она далеко не всегда занимает центральное место. Однако в контексте внутрипартийной борьбы начала 1920-х годов легко понять, почему именно вопрос о «перманентной революции» приобрел решающее значение. В сталинистских учебниках политграмоты появляется совершенно карикатурное описание «перманентной революции», которое затем спокойно перекочевывает в труды либеральных публицистов, доказывающих, будто Троцкий видел в России и ее народе не более чем материал, с помощью которого можно будет разжечь мировую революцию. Если такой взгляд и имел место в большевистской партии, то не у Троцкого, а у «левых коммунистов» 1918 года, возглавлявшихся Н.И. Бухариным. Да и соответствующие высказывания Бухарина делались скорее в полемическом запале, во время жарких споров с Троцким и Лениным.
Между тем сам Троцкий имел в виду нечто прямо противоположное тому, что ему приписывают. Волновало его не разжигание мировой революции, а то, может ли выжить и победить русская революция, оставшись в одиночестве. Вывод, который он сделал, был неутешительным. Социализм возможен лишь как мировая система, а потому изолированная революция рано или поздно погибнет или выродится, если не изменится весь мировой экономический порядок.
Совершенно ясно, что в интересах собственного выживания коммунистический режим в России должен был поддерживать рабочее движение, революционные силы во всем мире. Если эта борьба завершится поражением, то ни о каком полном и окончательном торжестве социализма в СССР речь идти не может.
Надо сказать, что задним числом советская общественная наука приняла целый ряд идей, явно восходящих к Троцкому, - когда в 1960-е годы заговорили о мировом революционном процессе или о мировой социалистической системе. Другое дело, что проникали в советскую общественную мысль эти идеи контрабандой (без ссылки на первоисточник) и, конечно, в искаженном виде. Так, «мировая социалистическая система», построенная на основе советского военно-политического блока, не могла заменить реальное преобразование мира в целом на социалистических началах.
Задним числом тезис Троцкого о невозможности социализма в одной стране можно считать подтвержденным фактами. Советская республика сперва пережила предсказанное им бюрократическое вырождение, а затем произошла и реставрация капитализма.
Лукач
Имя венгерского философа Дьердя (Георга) Лукача (1885-1971) менее знаменито, нежели имя Троцкого или Грамши, но его влияние на западный марксизм тоже весьма велико. В отличие от других авторов первой половины XX века он не сумел создать жизнеспособной школы. В годы молодости к нему был близок Карл Корш, в последние годы жизни у него появилась целая плеяда учеников, которые, однако, после его смерти дружно отреклись не только от идей своего учителя, но и от марксизма.
В 1956 году, когда в Венгрии на короткий период у власти оказались коммунисты-реформаторы, о Лукаче вспомнили. Он был министром культуры в правительстве Имре Надя. После того как советские войска вошли в Будапешт и разогнали правительство Надя, начались репрессии. Но Лукаша не трогали. Он продолжал работать в Будапеште, хотя для многих людей в Западной Европе, восхищавшихся его ранними книгами, имя Лукача было неразрывно связано с 1920-ми годами.
И все же идейное влияние венгерского философа можно обнаружить у многих представителей левой общественной мысли, особенно - в художественной среде. Отчасти это объясняется тем, что Лукач, проживший долгую жизнь и работавший много лет в Венгрии в условиях сталинистской цензуры, был вынужден сосредоточить внимание не столько на политических, сколько на культурных и эстетических вопросах. Находясь в эмиграции в СССР, венгерский мыслитель сблизился с известным советским эстетиком и философом Михаилом Лифшицем и, несомненно, повлиял на творчество последнего. В отличие от Лукача Лифшиц был более счастлив с учениками, что и объясняет повышенный интерес к работам раннего Лукача в постперестроечной России.
Для развития западного марксизма принципиально важны две ранние работы Лукача - открыто политические. Одна из них называется «Ленин: очерк взаимосвязи его идей», другая - «История и классовое сознание». Для Лукача центральным вопросом является именно самосознание, но не личности, а класса, партии, коллектива. Когда Лукач пишет о Ленине, его тоже волнует не столько человек, возглавивший Совет Народных Комиссаров в 1917 году, а именно его идеи, имеющие внутреннюю и, по мнению венгерского мыслителя, нерушимую логику. Отсюда и подзаголовок книги о Ленине: очерк взаимосвязи его идей.
Иными словами, развитие общества - это прежде всего история борьбы классов, в данном случае Лукач опирается на «Коммунистический манифест», но борьба классов для него есть в первую очередь путь пролетариата к самопознанию. То есть через борьбу с другими классами пролетариат познает самого себя.
Надо сказать, что в юности Лукач увлекался христианством, которое у него вполне органично сочеталось с коммунизмом. Именно таким, все еще религиозным, но уже совершенно убежденным в необходимости революции, он предстает перед нами под именем Нафты в «Волшебной горе» Томаса Манна. Про этого героя Томас Манн пишет, что он может доказать вам, будто Солнце вращается вокруг Земли. Действительно, что бы ни говорил Лукач, он безукоризненно логичен.
Итак, пролетариат познает себя. В тот момент, как он познал себя, наступает революция. Тогда пролетариат способен овладеть миром. Трудно не заметить здесь влияния Гегеля, с его абсолютной идеей. Лукача интересует судьба пролетариата не с социологической точки зрения. Ему важен пролетариат, познающий и преобразующий себя в качестве субъекта истории. Кстати, именно через самосознание интерпретирует венгерский философ и понятие диктатуры пролетариата, которая, по его мнению, направлена не только против врагов революции, но в известном смысле и против самой себя.
В старом обществе трудящихся принуждали к дисциплине и порядку эксплуататорские классы. Теперь, когда буржуа и помещики побеждены, дисциплина все равно оказывается необходима. Но пролетариат должен заставить себя сам. Коллективная воля класса - выраженная партией - должна направить его поведение.
Как говорится у Шекспира, каждый из нас - сад, и воля в нем садовник…
Удивительным образом классовое сознание Лукача оказывается похожим на «сверх-Я» доктора Фрейда. Только не на уровне индивидуальной психики, а в масштабах целого класса. Это марксистское «сверх-Я» репрессивное, но необходимое, ибо через его запреты и принуждение формируются правила новой цивилизации, организуется и направляется творческая энергия - не на разрушение старого мира, а на созидание нового.
Самоорганизация через самопознание. Многие марксисты уже в 1920-е годы заявляли, что все это подозрительно напоминает гегелевский идеализм. Но нельзя было отмахнуться от поднятых им вопросов, от темы коллективной рефлексии, социального самоанализа.
Грамши
Если идеи Лукача обсуждались преимущественно среди левых интеллектуалов, то взгляды Антонио Грамши стали чем-то вроде официальной доктрины в Коммунистической партии Италии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61