Джош спросил:
– Вы, что же, думаете, что какие-то звезды с неба исчезли?
– Не знаю, Джош, – ответила Бисеза. – Может быть, над нами мое небо, а может быть, ваше, но может быть – ничье. Я хочу это выяснить.
Редди сказал:
– Уж конечно, в двадцать первом веке вы гораздо лучше понимаете природу космоса, времени и пространства, чем мы, бедняги.
– Да! – взволнованно подхватил Джош. – Мы не знаем, почему это случилось с нами, но безусловно, Бисеза, вы, вооруженные передовой наукой, можете поразмышлять о том, как наш мир перевернулся вверх тормашками и…
Абдыкадыр прервал его.
– Возможно. Но будет немного трудновато рассказывать вам о пространстве-времени, поскольку вы еще пару десятков лет не услышите о специальной теории относительности.
Редди оторопел.
– О специальной… как вы сказали? Телефон сухо прошептал:
– Начните со слежения за лучом света. Если Эйнштейну этого хватило…
– Хорошо, – кивнула Бисеза. – Джош, постарайтесь подумать об этом. Когда я смотрю на вас, я вижу вас не таким, каков вы сейчас. Я вижу вас таким, каким вы были чуточку раньше, несколько долей секунды назад – именно такое время нужно свету звезд, чтобы отразиться от вашего лица и попасть в мой глаз. Джош кивнул.
– Пока понятно. Бисеза продолжала:
– Предположим, я стала бы удаляться от вас со скоростью, близкой к скорости света. Что бы я тогда увидела?
Джош нахмурил брови.
– Это было бы похоже на два скоростных поезда, и один из них догонял бы другой – они бы оба ехали быстро, но с точки зрения первого второй ехал бы медленно. – Он улыбнулся. – И когда бы я улыбался, чтобы вас поприветствовать, вы бы видели мои щеки и губы расползающимися, как тающий ледник.
– Верно, – сказала Бисеза. – Отлично, главную мысль вы уловили. Так вот, Эйнштейн… да, жил в начале двадцатого века и был физиком, выдающимся ученым – Эйнштейн установил, что это – не просто оптическое явление. Дело не в том, что я вижу, как черты твоего лица движутся более медленно, Джош. Свет – это самый фундаментальный способ измерения времени. То есть чем быстрее я перемещаюсь, тем медленнее для меня течет ваше время.
Редди потянул себя за кончики усов.
– Это почему же? – Абдыкадыр рассмеялся.
– Со времен Эйнштейна пять поколений школьных учителей не смогли найти вразумительного ответа на этот вопрос, Редди. Но именно так устроена Вселенная.
Джош широко улыбнулся.
– Как это чудесно! Свет всегда юн, он никогда не старится – так может быть, это правда, что ангелы сотворены из света?!
Редди покачал головой.
– Насчет ангелов не знаю, но все это чертовски заумно. И какое это имеет отношение к нашему нынешнему положению?
– Дело в том, – объяснила Бисеза, – что во Вселенной, где время само выстраивается вокруг тебя в зависимости от того, как быстро ты перемещаешься, понятие одновременности несколько зыбкое. То, что, скажем, одновременно для Джоша и Редди, может быть не одновременно для меня. Все зависит от того, как мы двигаемся, как перемещается между нами свет.
Джош кивнул, но не слишком уверенно.
– И дело не просто в согласованности…
– Не в согласованности, – прервала его Бисеза. – Дело в физике.
– Кажется, я понимаю, – проговорил Джош. – И если такое вероятно, то можно взять два события, которые не были одновременными – ну, скажем, какое-то мгновение из моей жизни в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и мгновение из жизни Бисезы в две тысячи тридцать седьмом… и так приблизить эти мгновения одно к другому, так тесно приблизить, что мы могли бы даже…
– Поцеловаться? – подсказал Редди с притворной торжественностью.
Бедолага Джош побагровел от смущения. Редди сказал:
– Но все это описывается с точки зрения того или иного человека. С какой же могущественной точки зрения тогда посмотреть на наш новый мир? С точки зрения Бога или Ока его величества Времени?
– Не знаю, – призналась Бисеза.
– Нам нужно узнать больше, – решительно заявил Джош. – Если у нас когда-нибудь появится шанс все исправить…
– О да, да… – Редди гулко расхохотался. – Вот именно. Исправить!
Абдыкадыр заметил:
– В нашем веке мы привыкли к тому, что наши моря и реки загрязнены. А теперь время перестало быть ровным, безупречным потоком. Оно словно бы помутнело, наполнилось омутами и водоворотами. – Он пожал плечами. – Наверное, нам стоит к этому привыкнуть.
– Но быть может, правда намного проще, – довольно резко проговорил Редди. – Быть может, ваши стрекочущие и машущие крыльями машины поколебали соборную тишину вечности. Лязг и грохот жутких войн вашего века сотряс стены этого храма, и их уже нельзя воздвигнуть вновь.
Джош посмотрел на Абдыкадыра, перевел взгляд на Бисезу.
– Вы хотите сказать, что все это может быть неестественно – что, возможно, это даже не дело рук каких-то сверхъестественных существ… что мы в этом виноваты?
– Возможно, да – отозвалась Бисеза. – Но возможно, и нет. На самом деле мы просто-напросто ушли немного вперед вас в науке, так что точно мы ничего не знаем.
Редди все еще размышлял о теории относительности.
– А кто он был, этот парень… Эйнштейн, кажется? Фамилия вроде бы немецкая.
Абдыкадыр ответил:
– Он был немецким евреем. В ваше время он жил в Мюнхене и ему было… м-м-м… лет шесть.
Редди быстро забормотал:
– Пространство и время сами по себе могут быть искажены… уверенности нет нигде, даже в физике… постулаты Эйнштейна, по всей вероятности, подтолкнули мир к переменам и распаду… а теперь вы говорите, что он еврей и немец одновременно – и это так неизбежно, что можно помереть от хохота. Телефон негромко произнес:
– Бисеза, есть кое-что еще.
– Что?
– Тау Кита.
Джош сдвинул брови.
– А что это такое? А, вспомнил. Звезда.
– Звезда, похожая на наше солнце, до нее около двенадцати световых лет. Я видел ее в виде вспышки сверхновой. Она была неяркая, в то время, когда я ее заметил, свет уже тускнел, пик свечения миновал… это продолжалось всего несколько ночей, но…
Абдыкадыр, подергав бородку, обескураженно осведомился:
– А что в этом такого удивительного?
– Всего лишь то, что это невозможно, – ответил телефон.
– Как это?
– Только сверхновая бинарной системы – звезда-спутница – должна добавлять основной звезде инертную материю, которая в конце концов и взрывается.
– А Тау Кита – одинарная звезда, – продолжила мысль Бисеза. – Так как же она могла стать сверхновой?
– Можете просмотреть мои записи, – обиженно заметил телефон.
Бисеза неуверенно посмотрела на небо. Редди проворчал:
– В теперешних обстоятельствах лично мне это представляется туманной и абстрактной загадкой. Возможно, нам стоит думать о более насущных делах. Этот ваш телефон уже несколько дней кряду по-вавилонски определяет даты. Долго еще ждать, когда он соизволит поведать нам дивные результаты?
– Это зависит от телефона. Он у меня всегда был самостоятельным.
Редди рассмеялся:
– Сэр Безделушка! Поведай мне все, что знаешь – как можешь, и пусть пока ты знаешь не все. Повелеваю!
Телефон растерянно изрек:
– Бисеза…
Она установила специальную защитную программу, чтобы телефон не выболтал британцам лишнего. Но теперь она только пожала плечами.
– Можешь отвечать, телефон.
– Тринадцатый век, – прошептал телефон. Редди наклонился ближе.
– Когда?!
– Точнее сказать трудно. Изменения в положении звезд невелики… моя камера рассчитана на дневное освещение, и мне приходится делать снимки с большой экспозицией… очень мешают эти гадкие тучи… В этот период имело место несколько лунных затмений. Если я замечу хотя бы одно затмение, я смогу привязать его к определенному дню.
– Значит, тринадцатый век, – ахнул Редди и вгляделся в подернутое облаками небо. – Мы в шести веках от дома!
– А мы – в восьми, – мрачно добавила Бисеза. – Но что это означает? Пусть над нами небо тринадцатого века, но под ногами у нас определенно не земля тринадцатого века. Джамруда, к примеру, тогда не существовало.
Джош выразил свое мнение:
– А может быть, тринадцатый век – основа, фундамент. Что-то вроде канвы, на которую нашиты другие лоскутки времени, – вот и получилась громадная хронологическая оболочка планеты.
– Простите за малоприятные новости, – извинился телефон.
Бисеза пожала плечами.
– Новости скорее сложные, чем плохие.
Редди привалился спиной к валуну, забросил руки за голову. В его толстенных очках отражались тучи.
– Тринадцатый век… – протянул он задумчиво. – Какое получается удивительное путешествие. Я-то думал: попаду на северо-западную границу – вот это будет приключение! Но оказаться заброшенным в средние века!.. Но должен признаться, у меня в данный момент нет ощущения чуда. И даже страха я не чувствую из-за того, что мы потерялись.
Джош отхлебнул лимонада.
– А что же ты чувствуешь? Редди ответил:
– Когда мне было пять лет, меня отправили к родственникам в Саутси. Тогда это было обычным делом: родители-эмигранты хотели, чтобы их дети обосновались на родине. Но в пять лет я в этом ничегошеньки не смыслил. Я возненавидел это место, как только туда ступила моя нога – Лорн – лодж, дом-тюрьма! Меня там регулярно наказывали за одно и то же страшное преступление – за то, что я был самим собой! Мы с сестрой утешались игрой в Робинзона Крузо, но я никогда не мечтал о том, что стану Робинзоном Крузо во времени! Где-то теперь бедняжка Трикс… Но тогда более всего было обидно и больно из-за того, что мои родители меня бросили – как мне тогда казалось. Предали и бросили в этом унылом месте, средоточии несчастья и боли…
– И теперь здесь все точно так же? – осторожно спросил Джош.
– Тогда меня покинули родители, – с горечью выговорил Редди. – А теперь – сам Господь Бог.
Тут все притихли. Ночь под небом, усыпанным чужими звездами, казалась необъятной. Так одиноко Бисеза не чувствовала себя с момента Разрыва. Она вдруг страшно затосковала по Майре.
Абдыкадыр мягко проговорил:
– Редди, ваши родители желали вам добра, ведь правда? Просто они не понимали, каково вам.
Джош спросил:
– Предполагаете, что тот, кто отвечает за все, что случилось с миром – Господь Бог или кто-то еще, – в действительности желает нам добра?
Абдыкадыр пожал плечами.
– Мы с вами – люди, а мир изменен явно сверхчеловеческими силами. Как же нам понять мотивы, движущие этими силами?
Редди сказал:
– Ну хорошо. Но неужели хоть кто-то способен поверить, что всем этим помешательством руководит чья-то добрая воля?
Никто ему не ответил.

14
Последний виток

И вот начался последний виток.
«Может быть, последний полет человека вокруг Земли», – с тоской думал Николай.
Но порядок необходимых пунктов подготовки не изменился, и как только потребовались профессиональные навыки, все трое заработали вместе так же слаженно, как трудились все время, с тех пор как началось это странное приключение. Николай на самом деле подозревал, что его напарников, как и его самого, очень успокаивали знакомые, привычные действия.
Первым делом нужно было убрать в жилой отсек накопившийся мусор, в том числе и большую часть содержимого комплекта, предназначенного для выживания после приземления. Продукты, так или иначе, были уже съедены. Сейбл перенесла в посадочный модуль свою допотопную радиоаппаратуру, поскольку ей вполне можно было воспользоваться после посадки.
Затем нужно было облачиться в скафандры. Для этого космонавты по очереди перебирались в жилой отсек. Сначала Николай натянул эластичное трико – довольно плотные штаны, предназначенные для того, чтобы обеспечить отток жидкости к голове. Это помогало избежать обморока после приземления – бесценный предмет одежды, хотя и жутко неудобный. Затем настала очередь скафандра. Первым делом пришлось засунуть ноги в штанины через отверстие в области живота. Внутренний слой скафандра был изготовлен из прочного прорезиненного воздухонепроницаемого материала, а наружный – из плотной, сотканной вручную ткани – имел множество карманов, «молний» и клапанов. В условиях нормального атмосферного давления облачиться в скафандр было бы невозможно без посторонней помощи. А здесь Коле пришлось какое-то время поплавать в воздухе вокруг скафандра, пока он не попал ногами в отверстие. Потом он засунул руки в рукава и сразу почувствовал, как плотно прижалась ткань к спине. Коля привык к этому скафандру, костюм даже пропитался его запахом. Случись несчастье – и скафандр мог спасти ему жизнь. Но после свободы невесомости Николаю казалось, что его заковали в тракторную гусеницу.
Закончив облачение, он вернулся в посадочный модуль. Все трое пристегнулись к противоперегрузочным креслам. Муса дал команду надеть шлемы и перчатки и проверить герметичность скафандров.
В последний раз «Союз» пролетал над Индией, и Джамруд попал в зону покрытия радиосигнала. Ожил маленький динамик радиоприемника Сейбл. Сквозь треск разрядов статики пробился голос:
– … Отик вызывает «Союз». «Союз», ответьте Отику… Муса отозвался:
– «Союз» на связи, Кейси. Как у вас нынче дела, наш верный связист?
– Меня поливает дождь. Лучше скажите, как вы там?
Муса скосил глаза на членов экипажа.
– Мы уже пристегнулись и зажаты тут, как три жука в коробке. Все системы работают нормально, хотя мы и проболтались на орбите намного дольше положенного. Готовы к приземлению.
– Этот ваш «Союз» – крепкий старикан.
– Что да, то да. Жалко будет с ним прощаться.
– Муса, вы, конечно, понимаете, что мы не сможем вас вести. Мы не узнаем, где вы приземлитесь.
– Зато мы знаем, где вас искать, – ответил Муса. – И обязательно найдем, дружище.
– Да поможет вам Бог и Карл Маркс.
Николай вдруг почувствовал, как страстно он хочет, чтобы эта ниточка связи не порвалась. Космонавты знали, что Кейси и его друзья – всего лишь еще одна горстка отверженных, таких же потерянных и беспомощных, как они сами. Но по крайней мере Кейси был человеком из двадцать первого века, и его голос долетал до них с Земли. Слушая его, они словно бы возвращались домой.
– Я должен кое-что сказать. – Муса прижал руку к шлему. – Кейси, Бисеза, Абдыкадыр, Сейбл и Николай – все вы. Мы далеко от дома. Нам предстоит путь, о сути которого мы даже не догадываемся. И я так думаю, всем ясно, что эта планета, составленная из кусков, вырванных из пространства и времени, не наша. Она составлена из обрывков Земли, но это не Земля. Поэтому мне кажется, что нам не стоит называть эту новую планету, нашу планету, Землей. Нужно новое название.
– Какое, например? – спросил Кейси.
– Я подумал об этом, – признался Муса. – Мир. Нам надо назвать эту новую планету – Мир.
Сейбл вытаращила глаза.
– Хочешь назвать планету в честь древней русской орбитальной станции?
Но Николай сказал:
– Я понял. В нашем языке слово «мир» может значить «планета» и «покой». «Мир» в смысле «не война».
– Нам нравится ваше предложение, – сообщил Кейси.
– Значит, планета будет называться Мир.
Сейбл пожала плечами.
– Как угодно, – жестко выговорила она. – Ну ладно, Муса, ты дал планете имя. Но что толку от имени?
Николай пробормотал:
– Знаете, а я все думаю, где бы мы с вами теперь были, не окажись мы в тот самый момент в той самой точке…
Кейси сказал:
– Для меня это уж больно заумно, лучше не гадать. Я не могу даже… ох и льет же… шея…
Муса глянул на Колю.
– Связь ухудшается.
– Да… и вас тоже плохо…
– Да. До свидания, Кейси.
– … Не могу сказать… добро пожаловать домой. Добро пожаловать на новую планету – добро пожаловать на Мир!
После этого сигнал пропал окончательно.

15
Новый мир

Только рассвело – и Бисеза с Абдыкадыром отправились к обломкам вертолета. Дождь, ливший всю ночь напролет, не утих и к утру. Глинистая почва на плацу вся покрылась маленькими ямками. Абдыкадыр откинул капюшон плаща, подставил лицо под дождь, поймал капли на язык.
– Соленый, – заключил он. – Над океаном очень сильные грозы.
Возле упавшего вертолета соорудили брезентовый навес. Кейси и несколько британцев, сгрудившихся под навесом, были настолько измазаны грязью, словно их из этой грязи вылепили. А Сесил де Морган красовался в своем всегдашнем светлом костюме, на котором лишь кое-где темнели грязные пятнышки. Бисезе этот человек совсем не нравился, и все же ее восхищало то упрямство, с каким он противостоял обстоятельствам.
Капитан Гроув попросил, чтобы Кейси вкратце просветил его обо всем, что удалось узнать на данный момент. И вот Кейси, опираясь на костыль, нарисовал на боку вертолета карту мира в проекции Меркатора. Рядом на раскладном стульчике, он разместил софтскрин.
– Итак, – начал Кейси. – Начнем с большой картинки.
С десяток офицеров и гражданских, стоявших под ненадежным брезентовым укрытием, подошли поближе. На дисплее мелькали изображения изменившейся планеты.
Очертания материков выглядели знакомо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39