– Пятнадцать латов – раз! – снова выкрикнул член суда. – Пятнадцать латов – два! Кто меньше? Такого крепыша можно взять даром и еще приплатить.
– Двенадцать латов и ни сантима меньше!
– Десять латов!
За десять латов брата и сестру приобрел какой-то крупный кулак, владелец самого большого стада в волости, которому нужны были пастух и подпасок.
Девятилетний мальчик довольно быстро перешел за десять латов в месяц к супружеской паре, которая при первом осмотре велела ему показать зубы. Какой-то хозяин за двенадцать латов взял себе семилетнего мальчугана. После этого большинство крестьян разошлось.
Дети, точно пойманные зверьки, смотрели на чужих людей, во власть которых их теперь отдали. Старшие старались прочесть на лицах чужих, добрые ли они люди, друзья или враги? Во взгляде младших были откровенный страх и глубокое, неудержимое отчаяние. Они жались друг к другу, а маленькая девочка ухватила своими судорожно сжатыми пальчиками руку брата и не отступала от него ни на шаг.
Подошла очередь Айвара. Он ничего не понимал в этой странной игре, у него не было даже туманного представления о смысле происходящего. Когда член волостного суда велел ему встать, он медленно поднялся со скамьи и, как бы ища спасения, с отчаянием оглянулся кругом.
– Айвар Лидум… – начал член суда. – Семи лет. Мать умерла, отца… нет. Высшая плата – пятнадцать латов в месяц. Кто меньше?
Некоторое время в помещении царила тишина. Мальчик был слишком мал. Пройдет год, прежде чем его можно будет использовать в хозяйстве; это казалось слишком долгим сроком для собравшихся здесь людей, которых занимало только одно – выгодная сделка.
– Ну, если желающих нет, за пятнадцать латов в месяц я готов его взять! – произнес наконец какой-то бородач. Лицо его раскраснелось и язык слегка заплетался. На ногах он держался нетвердо. – Пятнадцать латов и ни сантима меньше. Иначе не стоит.
– Пятнадцать латов – раз!.. – объявил член суда и, словно нехотя, продолжил: – Пятнадцать латов – два! – Затем внезапно, точно испугавшись, как бы охмелевший крестьянин не передумал и не отказался от своего предложения, крикнул: – Пятнадцать латов – три! – и громко ударил деревянным молотком по столу. На этом детский аукцион закончился.
– Господин Коцинь, подойдите расписаться! – Друкис жестом подозвал бородача. Тот, шатаясь, подошел к столу и трясущимися пальцами нацарапал свое имя.
– Ну, теперь все? – спросил он.
– Пока все, – ответил писарь. – Удостоверение получите через несколько дней вместе с первым платежом.
– Быть по сему! – Коцинь ударил кулаком по столу с такой силой, что подскочила чернильница. Член волостного суда неодобрительно покосился в его сторону, но ничего не сказал: с пьяным связываться не стоит. – Значит, я этого молодчика могу сразу забирать домой?
– Да, можете… – сказал писарь.
Крестьянин подошел к Айвару, поглядел на него с минуту, потом громко рассмеялся и, положив свою тяжелую руку на плечо мальчика, слегка встряхнул его.
– Небось, испугался. Ну, соберись с духом и подыми повыше нос. Я неженок не люблю.
Подталкивая идущего впереди Айвара, он вышел из комнаты, держа в руке узелок с одеждой ребенка. Немного погодя они уже сидели в телеге и ехали по грязной дороге. Лошаденка была малорослая, худая и еле вытягивала повозку из попадавшихся на дороге рытвин. Коцинь нещадно колотил ее кнутовищем и обзывал бранными словами.
И снова, как утром, когда Кукажа вез его к дому волостного правления, Айвар не осмелился спросить у этого чужого, от которого за версту разило водкой, куда они едут. А бородач только икал да иногда, ухмыляясь, поглядывал на своего маленького спутника. Раз он спросил:
– А что, мать тебя порола?
Айвар вздрогнул, с ужасом посмотрел на бородача и отодвинулся. Но тот только посмеялся и тыльной стороной ладони вытер себе нос.
– Значит, ты все-таки не знаешь, что такое розги. Ничего, парень, скоро познакомишься. У нас, в Коцинях, порядки строгие – слушаться надо с первого слова. Если что-нибудь не так, розги тут как тут. У моей старухи удивительно легкая рука на это. Да что я тебе рассказываю, сам скоро увидишь.
Всю дорогу не переставал дождь, и ветер бросал в лицо путникам холодную изморось. Айвар начал мерзнуть.
8
У Коциня была большая семья и старая, запущенная усадьба, арендованная его отцом у барона и перешедшая после мировой войны во владение крестьянина. Вся земельная площадь не превышала пятидесяти пурвиет. Коцинь с женой, пока были молоды, бились изо всех сил, чтобы поднять доходы своего хозяйства, но из этого ничего не получилось: слишком уж скудная была земля – валуны, камни, кустарники. С каждым годом Коцини все больше залезали в долги и часто не знали, как свести концы с концами. Убедившись, что никакой раоский труд не поможет выбиться из горькой нужды, Коцинь махнул на все рукой и запил с горя.
Хозяйские дети – их было с полдюжины – ходили грязные и неопрятные; мальчикам по полгода не стригли волос, их головы полны были насекомых. С утра до вечера в Коцинях раздавались брань, сердитые окрики и плач детей.
В ненастный, ветреный вечер привез хозяин Айвара.
– Ну, старуха, иди встречай приемного сына! – закричал он, остановив лошадь у самого порога избы. Дверь была раскрыта настежь и походила на огромную дыру, ведущую в темную дымную пещеру, которую называли кухней. Вход сейчас же загородили косматые детские головы. Ребята толкали друг друга, стараясь протискаться вперед. Старшие наделяли младших тумаками, а те отвечали такими словцами, которые не принято печатать в книгах. Наконец откуда-то из тьмы кухни показалась высокая худощавая Коциниене, с закоптелым лицом и в облепленных грязью мужских сапогах. Как ледокол, она рассекла толпу детей и протиснулась вперед, напоминая растрепанную наседку, которая, завидя тень ястреба, собирает под крылья цыплят. Она долго и пристально разглядывала чужого мальчишку, дрожавшего на телеге – не то от холода, не то от страха. Лицо Айвара было мокрое и синее; он съежился и казался меньше и тщедушнее.
– Куда нам такого заморыша… – заговорила хозяйка суровым голосом. – Разве там поздоровее детей не было?
– Он совсем не такой заморыш, – пробасил в ответ Коцинь и с оханьем стал выбираться из телеги. Его сапоги по щиколотку погрузились в липкую грязь. – Ну, молодчик, давай слезать. Иди в избу, согрейся и покажись другим.
Он снял мальчугана с телеги и опустил на землю у самого порога, затем подал знак старшему, тринадцатилетнему сыну Мике:
– Поди распряги лошадь…
Недовольный Мика пробормотал что-то, но долго мешкать не стал. Босыми ногами он полез в грязь и взялся за вожжи:
– Ну, трогай, дохлятина!
Через минуту Айвар оказался в узкой полутемной комнате с таким низким потолком, что взрослым приходилось наклонять головы. Угол разбитого стекла в маленьком оконце был заткнут тряпкой, и с подоконника на некрашеный грязный пол стекала вода. В комнате пахло плесенью и дымом. В одном углу была печь с широкой лежанкой, по которой бегало множество прусаков. У стены стояла старая кровать с высокими бортами, походившая на ящик. На ней сразу же устроился вошедший в комнату отец хозяина – старый Коцинь, высокий, плечистый старик с длинной седой бородой и огромными костлявыми руками. У наружной стены стоял широкий топчан, на полу лежала солома и разбросанные в беспорядке одеяла, простыни из мешковины и несколько подушек в липких, грязных наволочках.
Хозяйка сняла с Айвара пальтишко. Ее взгляд скользнул по одежде мальчугана. Потом она развязала узелок с его вещами и все осмотрела у окна.
– И все это к нему в придачу? – спросила она у мужа.
– Все до нитки и еще пятнадцать латов в месяц, – поспешил пояснить Коцинь. – На меньшее я не согласился. Зимой эти пятнадцать латов будут нам хорошим подспорьем.
– Подспорьем… – мрачно повторила жена и засмеялась сердито, без улыбки. – Сам пропьешь. Моим глазам их не видать.
– Чего выдумываешь… – пробормотал Коцинь. – Если хочешь, можешь сама ходить в волостное правление за этой доплатой.
– А ты думал, что я тебя пущу! – решительно заявила Коциниене. – Тогда лучше сразу вези мальчишку обратно. Пусть волость девает его куда хочет.
Она подозвала младших детей – семилетнего Карлушку и пятилетнюю Мирдзу – и примерила им одежду Айвара.
– Все как будто сшито на Мирдзу, – решила она. – Карлушке тесновато, но можно выпустить складки, а внизу чем-нибудь надставить.
Всю одежду и обувь Айвара тотчас же распределили между хозяйскими детьми, а вместо нее мальчик получил старые отрепья, которые ему были велики.
– Обойдется, – сказала хозяйка. – Не барчук, на бал не ходить. Если наши дети обходились, этот тоже не умрет.
– Правильно, старуха, – поддакнул Коцинь. – Никто не может требовать, чтобы мы за пятнадцать латов в месяц наряжали его, как барчука.
Обедала хозяйская чета вместе со старым Коцинем в другой комнате, после этого к столу допускались дети. Айвар почти ни к чему не прикоснулся, он был слишком подавлен и расстроен, чтобы думать о еде.
Вечером его вместе с другими детьми уложили спать на широкий топчан, но он долго не мог заснуть. Мальчики баловались, брыкались и дразнили девочек, пока не вывели из себя старого Коциня. Он встал, схватил вожжи и начал стегать по спинам шалунов:
– Вы перестанете? Грызутся, как собаки! Вот спущу с вас шкуру!
После этого наступила тишина. Дети один за другим уснули. Не спали только Айвар да старый Коцинь, у которого ломило кости. Мальчуган прислушивался, как старик со стоном поворачивался с боку на бок и по временам раскачивал больную ногу. Таинственная темнота незнакомой комнаты казалась Айвару угрожающей. Дождь стучал в оконце, а с потолка на спящих падали прусаки и кусали так больно, что дети во сне вздрагивали и стонали.
«Может, теперь скоро приедет отец? – думал Айвар. – И тогда он возьмет меня отсюда». Ему хотелось, чтобы отец скорее явился сюда, – можно будет к нему приласкаться, рассказать обо всем, что он видел и слышал за это время. Тогда не надо будет бояться чужих людей, – они не сделают ему ничего плохого, если огец будет с ним… Он думал об этом большом, счастливом событии, и его сердечко, ободренное надеждами, начинало усиленно биться. Но стоило лежащим рядом детям застонать во сне или коснуться локтем Айвара, как он возвращался к действительности. Все надежды рушились, были только темень, страх и много чужих людей, которые его не любили. Свернувшись калачиком и спрятав голову под тонкое грязное одеяло, он долго плакал, содрогаясь всем телом от сдерживаемых рыданий. Никто не слышал его плача, никто не пришел утешить…
В жизни Айвара настала самая мрачная пора. Суровая пора – без солнца, без дружбы, без ласки. За стол его, правда, сажали вместе с хозяйскими детьми, но Коциниене между завтраком и обедом старалась сунуть своим то кусочек хлеба с творогом, то кружку простокваши. Айвар ел только за столом, поэтому он всегда чувствовал голод. В этом, впрочем, он не был одинок: пастуший пес Дуксис жил тоже впроголодь, довольствуясь только тем, что находил в помойной яме и что удавалось стащить у свиней. Когда хозяйка ставила в углу кухни котел с мелкой картошкой и рубленой кормовой свеклой, Дуксис подбирался к котлу и пожирал горячие овощи. Если его застигали на месте преступления, порка была обеспечена.
Дети Коциня любили дразнить и пугать Айвара.
– Мой папа купил тебя за деньги, – объявлял Карлушка. – Он может с тобой делать все, что захочет, как с Дуксисом или старой лошадью. Моя мама может тебя пороть каждый день, сажать в темный чулан и продать цыганам.
Детские забавы в этой усадьбе были грубы и жестоки. Старшие дети старались одурачить младших, причинить им боль и всячески их унизить. Одетый наподобие огородного пугала, Айвар служил посмешищем для всего семейства. Часто случалось, что другие дети что-нибудь натворят: разобьют посуду, опрокинут ведро со свиным кормом, выбьют стекло в окне, – а вину взвалят на Айвара, и порка доставалась ему. У хозяйки действительно была легкая рука на такие дела, но справедливости ради надо сказать, что и ее собственным детям часто приходилось не слаще, чем Айвару.
Хозяин большую часть времени проводил вне дома, и видеть его трезвым можно было очень редко. Пособие, получаемое на содержание Айвара, Коцинь исправно пропивал, хотя в день выдачи жена всегда ездила в волостное правление сама.
Айвара сразу впрягли в работу: его заставляли носить в кухню хворост, рубить картофель и кормовую свеклу, крутить точило, когда старый Коцинь точил топор. Мальчик честно зарабатывал скудный кусок хлеба, который уделяли ему в этом чужом доме, но угодить хозяевам ему удавалось редко. В глазах этих людей он оставался чужаком, низшим существом, куда более бесправным, чем все они. Единственным другом его стал Дуксис. Пес понимал его без слов и никогда не пытался обмануть или обидеть мальчика. Айвар делился с ним хлебом, часто оставлял в миске немного похлебки, и Дуксис привязался к нему.
Образы отца и матери все еще ясно сохранялись в памяти Айвара, он часто думал о них, но при воспоминаниях тоска больно сжимала сердце.
9
В Коцинях Айвар прожил лишь несколько месяцев. В начале декабря хозяйку разбил паралич, и она больше не вставала с постели. Участковый врач заявил Коциню, что нечего надеяться на выздоровление жены – в подобных случаях медицина бессильна.
Пролежав несколько недель и убедившись в безнадежности своего состояния, Коциниене однажды заговорила с мужем:
– Для тебя лучше, чтобы я скорее умерла. Тогда бы ты привел в дом новую жену, она бы помогла тебе вырастить детей. Трудненько, правда, найти такую, которая согласится выйти за вдовца с полдюжиной ребят, придется, видно, подыскать пожилую работницу.
– Пятнадцати латов в месяц, что мы получаем за Айвара, как раз хватит, чтоб платить работнице, – сказал Коцинь.
– От этих денег придется отказаться, – продолжала Коциниене. – Если нельзя как следует управиться со своими детьми – это еще полбеды, и людям тут сказать нечего. Такова судьба, ничего не поделаешь. Но как мы объясним волости, сиротскому суду, если заболеет, пропадет чужой ребенок? Никак. Все скажут, что мы виноваты, мы довели его до этого. Поэтому, не откладывая, сходи в волостное правление к Друкису, расскажи о нашем теперешнем положении – и пусть забирают мальчишку… чем раньше, тем лучше.
Коцинь пытался было возразить, что зимой пятнадцать латов в месяц будут большим подспорьем, но жена настояла на своем, и ему ничего не оставалось больше, как отправиться к Друкису.
Сообщив о тяжелой болезни жены, он сказал писарю:
– Забирайте его у нас. Своих детей больше чем нужно. В таком положении, как сейчас, мы не можем воспитывать чужих детей. Конечно, жаль, что приходится расставаться с этим мальчуганом… после того, как успели полюбить, словно своего. Прямо-таки за сердце берет, как подумаешь, что он теперь будет жить у чужих! Такую любовь и заботу он найдет не в каждом доме.
И он до тех пор тер большим пальцем глаза, пока они не покраснели; доверчивый человек мог бы и впрямь подумать, что он расплакался от избытка чувств.
Удивительно, что Друкис, узнав, по какому делу явился Коцинь, явно чему-то обрадовался.
– Ладно, господин Коцинь, если уж жизнь у вас так сложилась, то мы попытаемся снять эту ношу с ваших плеч. Пусть мальчуган побудет у вас еще недельку – пособие вам выплачено за весь месяц, – но я думаю, что до конца года вам его держать не придется. У меня есть кое-какие планы. Как только все будет устроено, я дам вам знать и вы привезете мальчугана ко мне.
Не прошло и недели, как Коцинь получил от Друкиса письмо, он просил привезти Айвара в волостное правление. Перед отъездом мальчугана хорошенько вымыли в бане, и сам хозяин ножницами для стрижки овец остриг его. Благодаря этой заботе Айвара снова можно было показать людям.
…За полгода до этих событий в дальней Пурвайской волости, что была расположена у Змеиного болота, бездетная супружеская чета – Рейнис Тауринь и его жена Эрна – после долгого раздумья пришла к выводу, что их богатой усадьбе Урги нужен наследник. Тауриню в ту пору исполнилось тридцать пять лет, а жене тридцать восемь. Уже восьмой год жили они, как говорится, в законном браке, а детей у них все еще не было. Доходы усадьбы умножались с каждым днем, близкие и дальние родичи взвешивали свои шансы на получение богатого наследства, и многие из них желали скорейшей смерти Рейнису Тауриню. Эрна, убедившись, что у нее нет надежды подарить мужу сына, с тревогой, не лишенной оснований, начала замечать недовольство мужа. Все чаще задумывалась она над тем, что Тауринь может возбудить дело о разводе; причина была достаточно веской, суд признает просьбу Тауриня обоснованной и расторгнет брак.
Не дожидаясь, пока дело примет такой оборот, умная женщина принялась действовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72