у карибов здесь было два отряда. В боях с нами они были
почти полностью уничтожены. В том числе погиб и возглавлявший их
небезызвестный нам франт из деревни Боровай, незадачливый вождь Ваньявай.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАЛОЖНИКОВ
Примерно через два месяца после нашего возвращения в Кумаку от вождя
Оронапи явились посланцы, с известием, что на Каииву прибыло голландское
посольство.
Около ста воинов, в том числе тридцать женщин, я оставил охранять
Кумаку, а человек семьдесят на четырех итаубах и двух яботах взял с собой
на Каииву. Прихватили мы и семь карибских пленников.
Голландских детей под опекой Моники разместили в самой большой
итаубе, плывшей в центре нашей флотилии. Надо сказать, за прошедшее время
детишкам так полюбилась жизнь в индейской деревне, что они с немалым
сожалением покидали ее и своих новых друзей.
Мы отплыли ночью, соблюдая все меры предосторожности. Было еще совсем
темно, когда позади осталось устье Итамаки рассвет застал нас далеко на
Ориноко. Безопасности ради мы старались держаться подальше от берегов, а
так как очень спешили, то гребли, невзирая на морской прилив. В сумерки мы
причалили к берегу на короткий ночлег, а с рассветом отправились дальше.
Покой и тишина царили над рекой, а парившие в воздухе и щебетавшие в
ветвях птицы навевали идиллическое настроение.
К началу третьей ночи мы добрались до западного мыса Каиивы и вошли в
рукав Гапо - широкий пролив между островом и материком. Осторожно, без
шелеста и плеска, мы гребли еще час или два и достигли небольшого залива
на острове в полумиле от деревни Каиивы. Здесь мы остановились и проспали
прямо в лодках несколько часов до рассвета.
С наступлением рассвета направились дальше. Но итаубу с Моникой и
детьми я счел за благо оставить пока в заливе под охраной Уаки: прежде чем
вернуть детей голландцам, важно было выяснить, с чем прибыло посольство с
берегов Эссекибо.
Появление в деревне Оронапи трех наших итауб и двух ябот, полных
воинов, вызвало у вождя вздох радости, да и голландцев немало обрадовало.
Их было трое, и прибыли они морем на огромном кориале в сопровождении
двадцати индейцев-гребцов. До сих пор у них не было переводчика, а теперь
появился Фуюди. Они привезли письмо от его превосходительства, и, не
откладывая дела в долгий ящик, я попросил их прочитать письмо вслух, а
Фуюди, не умевший читать, его переводил. Письмо было вполне
удовлетворительного содержания во всяком случае, в том, что касалось
безопасности индейцев на Ориноко.
Я поблагодарил гостей, а после того, как Оронапи заверил меня, что
нам не угрожает никакое предательство, и поблизости карибов не замечено, я
распорядился привести раненых карибских пленников и послал гонца за
итаубой с детьми.
Голландцы при виде пленных карибов пришли в явное замешательство и
глаза их воровато забегали.
- А это кто такие? Откуда? - изображали они удивление.
- Карибы, ваши друзья, ваши лучшие друзья с Эссекибо...
- Как они могли здесь очутиться?
- Если угодно, спросите у них, ваша милость, сами.
- Но как они попали к вам? К тому же они ранены...
- Они дурно воспитаны и собирались напасть на наше селение. Сделайте
милость, возьмите их обратно на Эссекибо и всыпьте им плетей! Мы их вам
дарим. К сожалению, это все, что осталось от двух отрядов; остальные, в
том числе и вождь их Ваньявай, погибли, так что, увы, вернуть их вам не в
ваших силах...
Лица у голландцев вытянулись, и они тупо молчали.
В этот момент спесивой походкой с гневным выражением лица к нам
подошел плантатор Рейнат.
- Где наши дети? - вскричал он негодующе.
Я знал уже, что все это время четверо заложников жили вполне сносно.
Оронапи относился к ним более чем любезно: они могли свободно
передвигаться по деревне и не испытывали недостатка в еде.
На гневное восклицание Рейната я ответил молчанием.
- Я спрашиваю, черт побери, где наши дети? - повысил голос голландец,
весь трясясь от злости.
Я повернулся к посланцам:
- Не могли бы вы, судари, заставить замолчать этого болвана!
Посланцы были явно смущены ситуацией и в замешательстве не знали, как
выйти из неловкого положения. Но тут один из них, сохранивший присутствие
духа, повторил вопрос Рейната, но тоном спокойным и вежливым:
- А действительно? И впрямь! Где же дети?
- Они в пути и вот-вот будут здесь! - ответил я. - Но, простите, ваша
милость, беспардонность Рейната заставила меня сейчас подумать совсем об
ином: не является ли письмо его превосходительства пустой бумажечкой?
Разве приход карибов на Ориноко не есть предательство? И не имею ли я в
этой связи права отказать вам в выдаче голландских заложников?
Посланцы оторопели. Я указал на пленных карибов:
- Вот неоспоримый довод, что карибы, ваши верные союзники, напали на
араваков на Ориноко. Не ставит ли это под сомнение письмо его
превосходительства?
На эти доводы посланцам нечего было возразить.
- Итак? - Я вопросительно взглянул на них. - Что же, отказать вам в
выдаче заложников и отправить вас ни с чем обратно? Неужели вы не в
состоянии унять этого зарвавшегося грубияна Рейната и заставить его вести
себя прилично?
Посланцы отвели своего строптивого сородича в сторону и стали что-то
ему горячо доказывать, потрясая у него перед носом кулаками. Так
продолжалось довольно долго, но зато потом Рейнат подошел ко мне как
побитая собака и, силясь придать голосу мягкость, выдавил из себя нечто
похожее на "извините".
Как раз в это время подплыла итауба с детьми, и, когда она причалила
к берегу, Моника высадила детей. Встреча родителей с детьми сопровождалась
изъявлениями бурной радости, поцелуями и слезами, но бросалось в глаза,
что больше были рады родители, а не дети. Ребятам, как видно, было жаль их
привольной жизни в Кумаке.
Сын плантатора Рейната, девятилетний Вильхельм, любимец своего
спесивого отца и до недавних пор сам отъявленный себялюбец, жестоко
издевавшийся над своими няньками, после пребывания в Кумаке неприятно
поразил родителя и даже вообще не захотел с ним здороваться.
- Что с тобой? - чуть ли не возмущенно воскликнул плантатор.
- Ничего, - буркнул себе под нос Вильхельм.
- Иди сюда, сынок, давай поздороваемся! - позвал отец.
- Не хочу! - с неприязнью отозвался парнишка, повернувшись к отцу
боком.
- Иди, будем с тобой играть, как прежде! - уговаривал сына удивленный
плантатор.
"Уж не прежние ли игры, заключавшиеся в избиении ногами черных нянек,
были у него на уме?"
- Не хочу!!! - ответил Вильхельм сдавленным шепотом и вдруг
лихорадочно повторяя свое "не хочу", "не хочу", разразился громкими
рыданиями.
- Поздоровайся с отцом! - еще раз повторил Рейнат, но теперь уже
резким тоном приказа. Сын не сдвинулся с места, упрямо глядя в землю.
Плантатор Рейнат не узнавал своего сына. Он вдруг весь затрясся от
гнева, в отчаянии посмотрел на свою жену, а затем с дикой злобой на
Монику.
- Что вы сделали с мальчиком? - крикнул он девушке. - Я привлеку вас
к ответственности!
- Минхер Рейнат, успокойтесь! - с достоинством ответила Моника. -
Просто Вильхельм становится на путь нормального человека.
- Абсурд! Подобные штучки со мной не пройдут! - крикнул он.
- Минхер Рейнат! Недавно вы потеряли свою плантацию, а теперь очень
близки к тому, чтобы потерять сына!
Рейнат поперхнулся, словно у него перехватило дыхание, и не мог
вымолвить ни слова, затем, придя в себя, страшно побледнел и выглядел
испуганным: может быть, впервые в его тупую голову пришла мысль, что он -
полный банкрот?
В тот же день голландцы уплыли в сторону моря, а вскоре и мы,
сердечно и дружески поблагодарив Оронапи за гостеприимство и попрощавшись
с ним и его людьми, отправились в путь в противоположном направлении.
НЕ ПОСРАМИВ ЧЕСТИ
От Каиивы мы отплыли в полдень в хорошую погоду, но по страшно бурной
реке. Вероятно, где-то в верховьях Ориноко, на западе, прошли обильные
дожди и река вздулась; тут и там неожиданно возникали опасные водовороты.
Стремительное течение несло по реке вырванные с корнем огромные деревья,
которые мчались, словно обезумевшие дикие чудовища, готовые в любую минуту
разнести в щепы наши лодки и разметать всю флотилию.
Но благодаря добрым демонам после трех дней изнурительного пути мы
благополучно прибыли в Кумаку.
Наконец-то мы дома! Никогда еще не было столько улыбок в Кумаке, как
в день нашего возвращения. И как же счастливо улыбалась Ласана, упоенная
тихой радостью последних часов ожидания ребенка! Дивной прелестью и
мудростью лучилось ее лицо.
Мы стояли у мощного частокола, окружавшего центральную часть нашей
деревни. Казалось, что в этот благодатный день даже частокол выглядел
весело и весело нам улыбался. Улыбался своей стойкостью, неприступностью
для любого готового напасть на нас врага, улыбался своей надежностью,
заключенной в его крепких бревнах.
Поддавшись уговорам вождей Мабукули и Конауро, Манаури хотел устроить
в нашу честь многодневное пиршество с попойкой, но я решительно этому
воспротивился. Следовало прежде всего привести в порядок оружие и все наше
снаряжение, а это требовало немалой работы; надо было, кроме того,
снарядить посланцев к испанскому коррегидору в Ангостуре.
Вскоре наше посольство отправилось в Ангостуру: одной заботой стало
меньше. А через три дня Ласана родила ребенка, мальчика, как и обещала.
Здорового, крепкого, крикливого карапуза с почти белой кожей. По
аравакскому обычаю мне надлежало как мужу помогать Ласане при родах, но в
порядке исключения меня освободили от этой обязанности, охотно выполненной
матерью Ласаны и ее многочисленными родичами.
Весть о рождении сына Белого Ягуара, словно в этом было нечто из ряда
вон выходящее, молниеносно облетела все нижнее течение Ориноко и произвела
до удивления сильное впечатление. Со всех сторон в Кумаку стали стекаться
поздравления, пожелания счастья и успехов. Прибыли: Оронапи с огромной
свитой и целой горой провизии и напитков; Абасси, верховный вождь северных
варраулов с Ориноко, тоже нагруженный всяческой снедью и питием; все
араваки из соседней Серимы на итаубах с разными лакомствами и
деликатесами; даже из далекой Ангостуры приплыл дон Мануэль с каким-то
пронырливым пастором. Кумака и все берега Потаро заполнились оживленным
людом.
- Я доставил его преподобие, отца Киприана, чтобы крестить инфанта! -
шутливо воскликнул дон Мануэль.
- Прекрасно! - подхватил я его тон. - У малыша будет два неба:
христианское по отцу и аравакское - по матери.
- Аравакское? - удивился улыбавшийся до тога пастор. - Две религии
иметь невозможно!
- На нижнем Ориноко все возможно: запас карман не тянет.
Среди шума и гама, царившего в Кумаке, и особенно вокруг
новорожденного, Арасибо усердно занимался над малышом своей тайной магией.
Во главе нескольким старейшин он совершал разные обрядовые церемонии,
отплясывал ритуальные танцы, окуривал малыша благовониями, что-то бурчал,
и все это, дабы отогнать злых и призвать добрых духов.
Верно, мало было в тот день злых духов в Кумаке: вокруг циновок,
заставленных богатыми яствами, обильно запиваемыми пайвари и кашири,
становилось все шумнее и оживленнее. Быстро образовалась дружина порядка,
которой руководили Вагура, Уаки, Мендука и часть их отрядов. Эта гвардия
сама не пила, а занималась поддержанием порядка и дисциплины. Они успешно
пресекали пьянство, а пьяных выносили за пределы Кумаки. Благодаря этому
вокруг Ласаны и ребенка царила атмосфера торжественности и покоя.
Падре Киприано со снисходительной улыбкой наблюдал за манипуляциями
Арасибо, будучи убежденным, что настоящие крестины, которые он свершит
через минуту, смоют еретические обряды шамана, как грязную воду. Тем
временем Ласана решила назвать сына - Меру, что по-аравакски значит -
колибри, ибо мальчишка был живым и подвижным, как колибри. Потом с
сердечной улыбкой она добавила:
- Но я хотела, чтобы он носил также имя Ян, как и его отец, и чтобы
его звали - Меру-Ян Бобер.
Все ее радостно поддержали. Тут встал падре Киприано, готовясь к
церемонии крестин. Крестины прошли вполне благополучно.
Ласана, окруженная старейшинами, вождями и родственниками, восседала,
словно лесная богиня, с изяществом и достоинством принимая поздравления.
Из светло-зеленой ткани, которую мы привезли из Нью-Кийковерала, она
смастерила себе нечто наподобие туники с обнаженными плечами, и
благородная простота этого наряда удивительным образом подчеркивала
аравакскую красоту счастливой матери. Подобным же образом принарядилась и
Симара, усердно помогавшая сестре все эти дни.
Из такой же зеленой ткани сшили себе легкие куртки некоторые наши
вожди и выглядели в них вполне пристойно. Мне тоже сшили подобное платье.
В глазах наших испанских гостей мы теперь уже не были полунагими дикарями.
Обаяние моей Чарующей Пальмы, столь прекрасной в своем материнском
счастье, и славный карапуз в ее объятиях растрогали меня до глубины души.
Горячая волна любви захлестнула мое сердце, и я решил обратиться с речью к
этому малышу, моему сыну. Обратиться по-аравакски, дабы меня поняли и все
мои друзья:
- Сын мой, Меру-Ян, - начал я громко, чтобы слышали все. - Я
взволнован и потому уже сейчас обращаюсь к тебе, хотя только спустя много
лет ты узнаешь от людей, что я тебе сказал. У тебя есть брат по матери,
немногим старше тебя. Он - сын твоей матери и главного воина, погибшего в
бою на острове Робинзона. Этого брата ты должен всегда верно и горячо
любить и чтить. Когда ты вырастешь, у тебя тоже будет сын, а у него дети,
потом - внуки, правнуки и праправнуки. И вашим святым долгом, долгом всех
моих потомков, будет нести правду и справедливость, ценить то, что ценил
Белый Ягуар, и ненавидеть то, что ненавидел он. Белый Ягуар ценил добро и
людей честных, ненавидел зло и людей бесчестных. Не щадя сил и жизни, он
защищал униженных и оскорбленных, не на жизнь, а на смерть боролся с теми,
кто нес людям страдания и муки. Он был отважным воином, но любил не войну,
а мир и дружбу! Оттого он любил араваков, индейцев с честной душой,
благородным сердцем и мудрой головой... О вы, будущие потомки Колибри-Яна,
вы можете гордиться своим предком, а если кто-то из вас когда-нибудь
попадет на берега Вислы, откуда начался род Белого Ягуара, пусть разнесет
там хвалебную весть о том, что Белый Ягуар прожил свою жизнь, не посрамив
ни совести, ни чести своих далеких сородичей! Я закончил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
почти полностью уничтожены. В том числе погиб и возглавлявший их
небезызвестный нам франт из деревни Боровай, незадачливый вождь Ваньявай.
ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗАЛОЖНИКОВ
Примерно через два месяца после нашего возвращения в Кумаку от вождя
Оронапи явились посланцы, с известием, что на Каииву прибыло голландское
посольство.
Около ста воинов, в том числе тридцать женщин, я оставил охранять
Кумаку, а человек семьдесят на четырех итаубах и двух яботах взял с собой
на Каииву. Прихватили мы и семь карибских пленников.
Голландских детей под опекой Моники разместили в самой большой
итаубе, плывшей в центре нашей флотилии. Надо сказать, за прошедшее время
детишкам так полюбилась жизнь в индейской деревне, что они с немалым
сожалением покидали ее и своих новых друзей.
Мы отплыли ночью, соблюдая все меры предосторожности. Было еще совсем
темно, когда позади осталось устье Итамаки рассвет застал нас далеко на
Ориноко. Безопасности ради мы старались держаться подальше от берегов, а
так как очень спешили, то гребли, невзирая на морской прилив. В сумерки мы
причалили к берегу на короткий ночлег, а с рассветом отправились дальше.
Покой и тишина царили над рекой, а парившие в воздухе и щебетавшие в
ветвях птицы навевали идиллическое настроение.
К началу третьей ночи мы добрались до западного мыса Каиивы и вошли в
рукав Гапо - широкий пролив между островом и материком. Осторожно, без
шелеста и плеска, мы гребли еще час или два и достигли небольшого залива
на острове в полумиле от деревни Каиивы. Здесь мы остановились и проспали
прямо в лодках несколько часов до рассвета.
С наступлением рассвета направились дальше. Но итаубу с Моникой и
детьми я счел за благо оставить пока в заливе под охраной Уаки: прежде чем
вернуть детей голландцам, важно было выяснить, с чем прибыло посольство с
берегов Эссекибо.
Появление в деревне Оронапи трех наших итауб и двух ябот, полных
воинов, вызвало у вождя вздох радости, да и голландцев немало обрадовало.
Их было трое, и прибыли они морем на огромном кориале в сопровождении
двадцати индейцев-гребцов. До сих пор у них не было переводчика, а теперь
появился Фуюди. Они привезли письмо от его превосходительства, и, не
откладывая дела в долгий ящик, я попросил их прочитать письмо вслух, а
Фуюди, не умевший читать, его переводил. Письмо было вполне
удовлетворительного содержания во всяком случае, в том, что касалось
безопасности индейцев на Ориноко.
Я поблагодарил гостей, а после того, как Оронапи заверил меня, что
нам не угрожает никакое предательство, и поблизости карибов не замечено, я
распорядился привести раненых карибских пленников и послал гонца за
итаубой с детьми.
Голландцы при виде пленных карибов пришли в явное замешательство и
глаза их воровато забегали.
- А это кто такие? Откуда? - изображали они удивление.
- Карибы, ваши друзья, ваши лучшие друзья с Эссекибо...
- Как они могли здесь очутиться?
- Если угодно, спросите у них, ваша милость, сами.
- Но как они попали к вам? К тому же они ранены...
- Они дурно воспитаны и собирались напасть на наше селение. Сделайте
милость, возьмите их обратно на Эссекибо и всыпьте им плетей! Мы их вам
дарим. К сожалению, это все, что осталось от двух отрядов; остальные, в
том числе и вождь их Ваньявай, погибли, так что, увы, вернуть их вам не в
ваших силах...
Лица у голландцев вытянулись, и они тупо молчали.
В этот момент спесивой походкой с гневным выражением лица к нам
подошел плантатор Рейнат.
- Где наши дети? - вскричал он негодующе.
Я знал уже, что все это время четверо заложников жили вполне сносно.
Оронапи относился к ним более чем любезно: они могли свободно
передвигаться по деревне и не испытывали недостатка в еде.
На гневное восклицание Рейната я ответил молчанием.
- Я спрашиваю, черт побери, где наши дети? - повысил голос голландец,
весь трясясь от злости.
Я повернулся к посланцам:
- Не могли бы вы, судари, заставить замолчать этого болвана!
Посланцы были явно смущены ситуацией и в замешательстве не знали, как
выйти из неловкого положения. Но тут один из них, сохранивший присутствие
духа, повторил вопрос Рейната, но тоном спокойным и вежливым:
- А действительно? И впрямь! Где же дети?
- Они в пути и вот-вот будут здесь! - ответил я. - Но, простите, ваша
милость, беспардонность Рейната заставила меня сейчас подумать совсем об
ином: не является ли письмо его превосходительства пустой бумажечкой?
Разве приход карибов на Ориноко не есть предательство? И не имею ли я в
этой связи права отказать вам в выдаче голландских заложников?
Посланцы оторопели. Я указал на пленных карибов:
- Вот неоспоримый довод, что карибы, ваши верные союзники, напали на
араваков на Ориноко. Не ставит ли это под сомнение письмо его
превосходительства?
На эти доводы посланцам нечего было возразить.
- Итак? - Я вопросительно взглянул на них. - Что же, отказать вам в
выдаче заложников и отправить вас ни с чем обратно? Неужели вы не в
состоянии унять этого зарвавшегося грубияна Рейната и заставить его вести
себя прилично?
Посланцы отвели своего строптивого сородича в сторону и стали что-то
ему горячо доказывать, потрясая у него перед носом кулаками. Так
продолжалось довольно долго, но зато потом Рейнат подошел ко мне как
побитая собака и, силясь придать голосу мягкость, выдавил из себя нечто
похожее на "извините".
Как раз в это время подплыла итауба с детьми, и, когда она причалила
к берегу, Моника высадила детей. Встреча родителей с детьми сопровождалась
изъявлениями бурной радости, поцелуями и слезами, но бросалось в глаза,
что больше были рады родители, а не дети. Ребятам, как видно, было жаль их
привольной жизни в Кумаке.
Сын плантатора Рейната, девятилетний Вильхельм, любимец своего
спесивого отца и до недавних пор сам отъявленный себялюбец, жестоко
издевавшийся над своими няньками, после пребывания в Кумаке неприятно
поразил родителя и даже вообще не захотел с ним здороваться.
- Что с тобой? - чуть ли не возмущенно воскликнул плантатор.
- Ничего, - буркнул себе под нос Вильхельм.
- Иди сюда, сынок, давай поздороваемся! - позвал отец.
- Не хочу! - с неприязнью отозвался парнишка, повернувшись к отцу
боком.
- Иди, будем с тобой играть, как прежде! - уговаривал сына удивленный
плантатор.
"Уж не прежние ли игры, заключавшиеся в избиении ногами черных нянек,
были у него на уме?"
- Не хочу!!! - ответил Вильхельм сдавленным шепотом и вдруг
лихорадочно повторяя свое "не хочу", "не хочу", разразился громкими
рыданиями.
- Поздоровайся с отцом! - еще раз повторил Рейнат, но теперь уже
резким тоном приказа. Сын не сдвинулся с места, упрямо глядя в землю.
Плантатор Рейнат не узнавал своего сына. Он вдруг весь затрясся от
гнева, в отчаянии посмотрел на свою жену, а затем с дикой злобой на
Монику.
- Что вы сделали с мальчиком? - крикнул он девушке. - Я привлеку вас
к ответственности!
- Минхер Рейнат, успокойтесь! - с достоинством ответила Моника. -
Просто Вильхельм становится на путь нормального человека.
- Абсурд! Подобные штучки со мной не пройдут! - крикнул он.
- Минхер Рейнат! Недавно вы потеряли свою плантацию, а теперь очень
близки к тому, чтобы потерять сына!
Рейнат поперхнулся, словно у него перехватило дыхание, и не мог
вымолвить ни слова, затем, придя в себя, страшно побледнел и выглядел
испуганным: может быть, впервые в его тупую голову пришла мысль, что он -
полный банкрот?
В тот же день голландцы уплыли в сторону моря, а вскоре и мы,
сердечно и дружески поблагодарив Оронапи за гостеприимство и попрощавшись
с ним и его людьми, отправились в путь в противоположном направлении.
НЕ ПОСРАМИВ ЧЕСТИ
От Каиивы мы отплыли в полдень в хорошую погоду, но по страшно бурной
реке. Вероятно, где-то в верховьях Ориноко, на западе, прошли обильные
дожди и река вздулась; тут и там неожиданно возникали опасные водовороты.
Стремительное течение несло по реке вырванные с корнем огромные деревья,
которые мчались, словно обезумевшие дикие чудовища, готовые в любую минуту
разнести в щепы наши лодки и разметать всю флотилию.
Но благодаря добрым демонам после трех дней изнурительного пути мы
благополучно прибыли в Кумаку.
Наконец-то мы дома! Никогда еще не было столько улыбок в Кумаке, как
в день нашего возвращения. И как же счастливо улыбалась Ласана, упоенная
тихой радостью последних часов ожидания ребенка! Дивной прелестью и
мудростью лучилось ее лицо.
Мы стояли у мощного частокола, окружавшего центральную часть нашей
деревни. Казалось, что в этот благодатный день даже частокол выглядел
весело и весело нам улыбался. Улыбался своей стойкостью, неприступностью
для любого готового напасть на нас врага, улыбался своей надежностью,
заключенной в его крепких бревнах.
Поддавшись уговорам вождей Мабукули и Конауро, Манаури хотел устроить
в нашу честь многодневное пиршество с попойкой, но я решительно этому
воспротивился. Следовало прежде всего привести в порядок оружие и все наше
снаряжение, а это требовало немалой работы; надо было, кроме того,
снарядить посланцев к испанскому коррегидору в Ангостуре.
Вскоре наше посольство отправилось в Ангостуру: одной заботой стало
меньше. А через три дня Ласана родила ребенка, мальчика, как и обещала.
Здорового, крепкого, крикливого карапуза с почти белой кожей. По
аравакскому обычаю мне надлежало как мужу помогать Ласане при родах, но в
порядке исключения меня освободили от этой обязанности, охотно выполненной
матерью Ласаны и ее многочисленными родичами.
Весть о рождении сына Белого Ягуара, словно в этом было нечто из ряда
вон выходящее, молниеносно облетела все нижнее течение Ориноко и произвела
до удивления сильное впечатление. Со всех сторон в Кумаку стали стекаться
поздравления, пожелания счастья и успехов. Прибыли: Оронапи с огромной
свитой и целой горой провизии и напитков; Абасси, верховный вождь северных
варраулов с Ориноко, тоже нагруженный всяческой снедью и питием; все
араваки из соседней Серимы на итаубах с разными лакомствами и
деликатесами; даже из далекой Ангостуры приплыл дон Мануэль с каким-то
пронырливым пастором. Кумака и все берега Потаро заполнились оживленным
людом.
- Я доставил его преподобие, отца Киприана, чтобы крестить инфанта! -
шутливо воскликнул дон Мануэль.
- Прекрасно! - подхватил я его тон. - У малыша будет два неба:
христианское по отцу и аравакское - по матери.
- Аравакское? - удивился улыбавшийся до тога пастор. - Две религии
иметь невозможно!
- На нижнем Ориноко все возможно: запас карман не тянет.
Среди шума и гама, царившего в Кумаке, и особенно вокруг
новорожденного, Арасибо усердно занимался над малышом своей тайной магией.
Во главе нескольким старейшин он совершал разные обрядовые церемонии,
отплясывал ритуальные танцы, окуривал малыша благовониями, что-то бурчал,
и все это, дабы отогнать злых и призвать добрых духов.
Верно, мало было в тот день злых духов в Кумаке: вокруг циновок,
заставленных богатыми яствами, обильно запиваемыми пайвари и кашири,
становилось все шумнее и оживленнее. Быстро образовалась дружина порядка,
которой руководили Вагура, Уаки, Мендука и часть их отрядов. Эта гвардия
сама не пила, а занималась поддержанием порядка и дисциплины. Они успешно
пресекали пьянство, а пьяных выносили за пределы Кумаки. Благодаря этому
вокруг Ласаны и ребенка царила атмосфера торжественности и покоя.
Падре Киприано со снисходительной улыбкой наблюдал за манипуляциями
Арасибо, будучи убежденным, что настоящие крестины, которые он свершит
через минуту, смоют еретические обряды шамана, как грязную воду. Тем
временем Ласана решила назвать сына - Меру, что по-аравакски значит -
колибри, ибо мальчишка был живым и подвижным, как колибри. Потом с
сердечной улыбкой она добавила:
- Но я хотела, чтобы он носил также имя Ян, как и его отец, и чтобы
его звали - Меру-Ян Бобер.
Все ее радостно поддержали. Тут встал падре Киприано, готовясь к
церемонии крестин. Крестины прошли вполне благополучно.
Ласана, окруженная старейшинами, вождями и родственниками, восседала,
словно лесная богиня, с изяществом и достоинством принимая поздравления.
Из светло-зеленой ткани, которую мы привезли из Нью-Кийковерала, она
смастерила себе нечто наподобие туники с обнаженными плечами, и
благородная простота этого наряда удивительным образом подчеркивала
аравакскую красоту счастливой матери. Подобным же образом принарядилась и
Симара, усердно помогавшая сестре все эти дни.
Из такой же зеленой ткани сшили себе легкие куртки некоторые наши
вожди и выглядели в них вполне пристойно. Мне тоже сшили подобное платье.
В глазах наших испанских гостей мы теперь уже не были полунагими дикарями.
Обаяние моей Чарующей Пальмы, столь прекрасной в своем материнском
счастье, и славный карапуз в ее объятиях растрогали меня до глубины души.
Горячая волна любви захлестнула мое сердце, и я решил обратиться с речью к
этому малышу, моему сыну. Обратиться по-аравакски, дабы меня поняли и все
мои друзья:
- Сын мой, Меру-Ян, - начал я громко, чтобы слышали все. - Я
взволнован и потому уже сейчас обращаюсь к тебе, хотя только спустя много
лет ты узнаешь от людей, что я тебе сказал. У тебя есть брат по матери,
немногим старше тебя. Он - сын твоей матери и главного воина, погибшего в
бою на острове Робинзона. Этого брата ты должен всегда верно и горячо
любить и чтить. Когда ты вырастешь, у тебя тоже будет сын, а у него дети,
потом - внуки, правнуки и праправнуки. И вашим святым долгом, долгом всех
моих потомков, будет нести правду и справедливость, ценить то, что ценил
Белый Ягуар, и ненавидеть то, что ненавидел он. Белый Ягуар ценил добро и
людей честных, ненавидел зло и людей бесчестных. Не щадя сил и жизни, он
защищал униженных и оскорбленных, не на жизнь, а на смерть боролся с теми,
кто нес людям страдания и муки. Он был отважным воином, но любил не войну,
а мир и дружбу! Оттого он любил араваков, индейцев с честной душой,
благородным сердцем и мудрой головой... О вы, будущие потомки Колибри-Яна,
вы можете гордиться своим предком, а если кто-то из вас когда-нибудь
попадет на берега Вислы, откуда начался род Белого Ягуара, пусть разнесет
там хвалебную весть о том, что Белый Ягуар прожил свою жизнь, не посрамив
ни совести, ни чести своих далеких сородичей! Я закончил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72