Я рассказал им о случае из моего детства, о
печальной участи саскуиханна в долине Аллеганского плато.
- Нам остается одно: немедля бежать, не теряя ни минуты! Все, кто не
касался еще смертоносных одеял, должны отсюда бежать! - заявил я.
- А если мы уйдем в залив Потаро, где стоит наша шхуна, это нас
спасет? - спросил Манаури.
- Думаю, да. Но главное - в ближайшие недели никому из наших не
касаться больных, если они появятся! Это самое главное.
- А сколько длится болезнь?
- Спустя несколько дней после заражения, кажется, появляются первые
признаки, а потом дней через десять-пятнадцать наступает смерть или полное
выздоровление.
- А как ее лечат?
- Я точно не знаю. Кто-то говорил мне, что надо все время лежать, не
раскрываться, когда горячка, упаси бог, не мыться и очень мало есть.
- Если так, надо сообщить в Сериму, как вести себя больным! -
задумался Манаури.
- Конечно...
Меня порадовало, что друзья мои так серьезно восприняли все мои
советы. Мы тотчас же подняли на ноги обитателей нашей поляны. Шхуна, к
счастью, еще накануне вечером вернулась из залива Потаро, и теперь можно
было грузить на нее весь наш скарб и припасы, включая гончарные и ткацкие
станки и даже стены, столбы и крыши некоторых наспех разобранных хижин и
шалашей.
В то время, когда все, обгоняя друг друга, работали, чтобы как можно
быстрее покинуть злосчастную местность, десять варраулов с оружием,
полученным от нас, выстроились перед моей хижиной в одну шеренгу, словно
отряд солдат, а Мендука подошел ко мне в сопровождении Арипая как
переводчика и попросил разрешения поговорить со мной.
- Слушаю, - подивился я торжественности церемонии.
- Белый Ягуар, ты не позволил нам, - проговорил Мендука, - догнать
испанцев, и мы тебя послушались. Но теперь ты нам позволишь? Ведь испанцы
оказались предателями.
- Ты молодец! - похвалил я. - А твои воины тоже хотят пощипать
испанцев?
- Мы хотим отнять у них ружья.
- И не щипать?
- Можно и пощипать.
Я вопросительно взглянул на Манаури, слушавшего наш разговор.
Испанцев-предателей, откровенно говоря, следовало проучить, с этим
согласен был и Манаури.
- Хорошо, - согласился я. - Но поплывете вы на свой страх и риск, мы
не станем прикладывать к этому руку. Вам дадут самую быструю итаубу, запас
провизии и оружие, но за это вы сообщите нам, чем все кончится.
- Сообщим.
Спустя каких-нибудь полчаса варраулы уже мчались вниз по реке. Они
родились и выросли на воде и были лучшими среди индейцев гребцами. Не
вызывало никаких сомнений, что они легко догонят испанцев.
Тем временем великое переселение в залив Потаро началось. С нашим
родом двинулось почти пятьсот араваков - мужчин, женщин, детей.
Большинство из них шли пешком по тропинке вдоль берега реки, другие плыли
на шхуне, третьи - на полутора десятках итауб и на множестве челнов. Люди
бежали не только от коварных и злых вождей и от страшного мора - они
стремились к новой жизни. Сердца их согревали надежда и радость.
Залив Потаро представлял собой, по существу, длинное озеро,
тянувшееся параллельно основному руслу Итамаки и отделенное от нее узкой
песчаной косой, в некоторых местах не более ста метров в ширину, зато в
длину вытянувшейся на целую милю. Эту песчаную отмель, покрытую, как и вся
суша вдоль реки, буйной растительностью, мы и выбрали себе под лагерь.
Хижины и шалаши поставили со стороны озера, расчистив ближайшие заросли от
кустов и травы. Это было место, очень удобное для обороны, скрытое от глаз
непрошеных гостей, а когда мы выставили еще дозоры по обеим сторонам
полуострова, то вообще никто не мог бы проникнуть с берега в поселок без
нашего ведома. Поскольку индейцы весьма любили всему давать названия, то и
наше новое поселение тотчас же назвали Кумака, что на их языке означало
полуостров. Чтобы добраться до большого леса, нужно было переплыть через
озеро, составлявшее здесь в ширину примерно полмили; чуть дальше лодкой
было до Итамаки: приходилось плыть вдоль полуострова, а потом уж через
узкое устье озера выходить на открытую воду.
Окрестности озера - ибо вернее называть его озером, а не заливом -
изобиловали великолепными пейзажами, радовавшими глаз. Правда, и здесь,
как повсюду, страшная непроходимая чаща скрывала берега, глухой стеной
нависая над поверхностью воды далеко от суши и сжимая ее хищным сплетением
зелени, но не везде. В этой сплошной стене были кое-где обширные просветы,
а порой даже песчаные берега, золотыми косами сбегавшие к воде, и здесь,
на манящем фоне песка, возносились стройные пальмы, и среди них сказочно
прекрасные асаи и даже кокосовые; вот куда, на сто миль от моря, забрались
эти роскошные дочери соленой воды и морского песка. Можно бы думать, что
ты оказался в самом раю, если бы не жуткое засилье комаров.
Вновь возникавшее селение сохраняло родовую структуру, как и в
Сериме, - каждый род ставил свои хижины обособленно, образуя как бы разные
кварталы поселка. Был род Черепахи и род Грифа, род Араканги и род
Каймана. Поскольку их прежние вожди остались в Сериме с Конесо, вечером
того же дня жители всей Кумаки собрались вблизи моей хижины на совет. При
свете двух десятков костров меж стволами лесных великанов, вершины которых
сплетались над нашими головами в сплошной шатер, каждый род выбрал себе
нового вождя. После этой торжественной церемонии наступила очередь
выбирать верховного вождя, и тут при всеобщем одобрении и воодушевлении со
всех сторон зазвучало имя Белого Ягуара. Я весьма решительно этому
воспротивился.
- Никто лучше не подходит для роли вашего главы, чем ваш собрат,
испытанный вождь Манаури! - воскликнул я.
Своим отказом я крайне озадачил большинство присутствующих араваков,
по-разному оценивших мою позицию, а старейшина рода Кайманов выкрикнул:
- Значит, в эту трудную минуту ты хочешь нас покинуть?
- Ничуть. Я буду рядом с Манаури и стану во всем помогать ему и вам,
каждому из вас.
- Как и до сих пор?
- Да, как и до сих пор.
Все успокоились и единодушно выбрали Манаури. Глаза вождя вспыхнули
от радости и счастья, безграничное удовлетворение отразилось на его лице:
осуществлялись самые смелые его надежды, о которых год назад невольник с
острова Маргарита не смел мечтать даже во сне. Манаури бросил на меня
взгляд, полный благодарности и преданности.
В этот вечер все пребывали в радостном возбуждении, а последующие дни
показали, что это была не просто вспышка подъема. Три серьезные задачи
вставали перед обитателями Кумаки: защититься от красного мора, сделать
достаточные запасы продовольствия и обучиться ведению боевых действий. И
за осуществление этих задач все принялись с огромным энтузиазмом.
Как я уже упоминал, это племя индейцев, хотя и жило в лесу,
отличалось исключительной понятливостью и трудолюбием; достаточно было
подать идею и указать ясную цель, как в людях сразу пробуждалась
неожиданная энергия и усердие. Так случилось и теперь. В отношении Серимы
все соблюдали такую осторожность, что даже отказались от возделанных полей
поблизости от прежнего поселения, лишь бы совсем не общаться с его
жителями, и тем усерднее всяк, кто мог, занялся своим делом: кто охотой в
лесу, кто рыбной ловлей в реке, внося свою лепту в общее дело. А запасы
нам нужны были немалые. В предвидении военных действий Кумака поставила
перед собой такую цель: как можно быстрее запасти столько сушеного мяса,
рыбы и хорошо хранимых лесных плодов, чтобы прокормить сто пятьдесят
воинов в течение полугода.
И вот изо дня в день отряды охотников отправлялись в лес и на реку, а
по возвращении добыча их переходила в руки к женщинам для дальнейшей
обработки, сами же охотники шли обучаться военному делу. Араваки, недурные
земледельцы, по натуре не отличались воинственностью, и приходилось их
подтягивать. То, чего им не хватало, они восполняли за счет усердия.
Последние события с испанцами стали для них своевременным предостережением
и послужили такой встряской, что каждый теперь стремился стать и лучшим
стрелком из мушкета, и первым лучником, и ловким метателем копья, обрести
силу и гибкость ягуара. Военному искусству их обучали люди из нашего рода,
снискавшие себе, понятно, славу знатоков и непобедимых воинов. Особенно
заняты были Арнак и Вагура, трудившиеся с рассвета до темна, им некогда
было передохнуть, и они были счастливы.
Что касается меня, то, осуществляя общий контроль над всеми, я создал
себе отряд из двух десятков разведчиков, в который отобрал лучших воинов
из каждого рода. Их я посвятил в разные, известные мне еще по Вирджинии
способы обнаруживать и преследовать врага в лесу, раскрывать его замыслы,
оставаясь при этом незамеченным.
Однако при всем этом над ними довлела одна беда, одно мерзкое зло,
тягостное и путавшее им все карты: их темные суеверия. Столько всяких
духов, призраков и демонов бродило якобы по лесам и оставляло за собой
столько невероятных следов и знаков, что в этой путанице порой трудно было
распознать подлинные следы реального врага из плоти и крови. Поэтому
главная моя задача состояла в том, чтобы научить их отличать следы врагов
реальных от вымышленных.
Дни тем временем шли, а вести, доходившие до нас из Серимы, ничего
особенного не содержали: никаких сведений о каком-либо несчастье. Люди
есть люди, и пошли разговоры о ложной тревоге и ненужном переезде на озеро
Потаро. Друзья мои убеждали сомневающихся, что так или иначе, но лучше
жить подальше от Карапаны и Конесо, тем более что Кумака благодаря своему
положению на полуострове занимает неуязвимую позицию в смысле обороны.
Перешептывания, правда, вскоре прекратились, и вот тогда-то - недели
две спустя после нашего прибытия на новое место - как гром с ясного неба
разнеслась весть о поражении нескольких детей в Сериме какой-то
таинственной болезнью. Дошедшие до нас на следующий день подробности, к
несчастью, подтвердили, что это корь, что заболело еще несколько детей, а
вместе с ними и взрослых. Это известие вызвало вполне понятное уныние, а
когда несколько дней спустя стало известно о первом случае смерти, всех
охватила глухая тревога: что же будет дальше? Я распорядился усилить
дозоры, напомнил о запрете приближаться к Сериме, и люди старательно все
выполняли. Вести из несчастного селения теперь приходили все реже, но с
каждым разом все горше и горше. Смерть находила там все новые жертвы,
особенно среди малолетних детей. Не доставлял мне утешения и тот горький
факт, что оправдались мои напрасные предостережения, а люди теперь стали
относиться ко мне с еще большим уважением, чем когда-либо прежде. Горести
Серимы особенно близко к сердцу принимал Арипай. Обычно спокойный и
добродушно уравновешенный, он выглядел теперь так, словно его сжигал
какой-то болезненный пламень и он был болен сам. Глаза его испуганно
бегали. Жена его и дети жили в Кумаке в полной безопасности, им ничто не
угрожало, и поведение индейца казалось тем более странным.
- Что с тобой, Арипай? - спросил я, встретив его на берегу озера. -
Ты плохо выглядишь, брат. Чем я могу тебе помочь?
Он как-то жалко и саркастически усмехнулся - мол, помочь ему
невозможно.
- Ты думаешь, я не смогу быть тебе полезен?
- Нет, Белый Ягуар.
- Что все-таки с тобой? Глаза у тебя ввалились.
- Болит не тело - душа.
Он наклонился ко мне, губы его тряслись как в лихорадке.
- Тебе, Белый Ягуар, могу открыть, что со мной, но больше никому об
этом не говори: у меня болит душа, в ней сидит Канаима и отравляет мою
кровь. Страшный Канаима не дает мне спать, требует крови...
Говоря это, он задыхался, словно ему не хватало воздуха, в глазах
застыла боль и таилось что-то похожее да помешательство.
- Ты болтаешь вздор, Арипай, вздор!
- Болтаю, но ум у меня еще есть, хотя душа больная. Канаима.
Наступила минута молчания. Я был озадачен. Мне хотелось обратить
слова его в шутку, но как-то не получилось.
Направляя разговор в другое русло, я нарушил молчание:
- Мне говорили, ты, кажется, часто ходишь в лес в сторону Серимы...
Он испугался.
- За мной следили? Да, это правда, меня зовет туда Канаима.
- Именно в Сериму? Не делай этого! Поберегись! А то принесешь еще к
нам заразу.
- Я должен туда ходить. Люди гибнут из-за одного злодея, я не могу
этого терпеть. Горе нам! Канаима...
- Слушай, Арипай, плюнь ты на этого Канаиму и, вместо того чтобы
попусту бродить по лесу, приходи лучше почаще к нам в хижину.
- Не могу. Канаима велит мне убить его...
- Кого?
- Ты не знаешь?
Я внимательно посмотрел на него, не понимая, как воспринять его
странные откровения, но в глазах прочитал такое смятение, что предпочел
умолкнуть. Он казался мне совершенной загадкой. Я знал его как доброго,
уступчивого человека; он даже убийство сына принял покорно. Что же
случилось теперь? Что бушевало у него в душе?
Я высказал свои опасения Манаури, другим нашим друзьям, и мы решили
всячески опекать Арипая.
Особенной заботой окружил его Арасибо. Хромой впадал порой в какой-то
транс, и на него нисходили странные наития. В Кумаке шептались, что он
общался с "гебу" и некоторых лесных духов мог полностью подчинять своей
воле.
Смятение, охватившее испанцев, в тот памятный для Серимы день, многие
индейцы объясняли и тем, что, когда в лесу звучали угрожающие выстрелы
Арасибо, там явственно слышались вопли и стоны демонов.
В Кумаке Арасибо полностью завладел черепом моего ягуара и, водрузив
его на кол перед своим шалашом, ежедневно совершал вокруг него обрядовые
пляски, похожие на шаманские церемонии, размахивая мараками, неизменным
атрибутом шаманов; глухой рокот, издаваемый при этом камушками внутри
пустого плода, магическим эхом отдавался в душах жителей Кумаки.
- Смерть Карапане! Возвещаю близкую смерть Карапаны! - выкрикивал
Арасибо заклинания на разный манер и разные голоса.
И все верили, что теперь уж смерть не минует шамана, а всех истовее
верил в это Арипай. Эти заклинания были для него как воздух для
утопающего, как влага для прорастающего зерна. Они услаждали его слух,
пьянили. Теперь, если бы он даже и захотел отрезветь и отступиться, ему
это не удалось бы: на него - хотя он об этом и не подозревал - прежде
всего и накидывал свои колдовские сети Арасибо.

СМЕРТЬ ШАМАНА
Каждое утро я выводил отряд разведчиков для учебы в ближайший лес,
держась, как правило, берега озера.
Вода здесь была застоявшаяся, месяцами прогреваемая солнцем и
значительно более теплая, чем в реке. Оттого, вероятно, все кишмя кишело
тут от буйства животного и растительного мира. Рыба билась словно в
огромном садке, неисчислимые стаи водоплавающих птиц бороздили поверхность
озера или с резким шумом проносились в воздухе, а цапли и аисты, розовые и
красные, словно громадные цветы, покачивались в прибрежных зарослях.
Дополняли, а скорее нарушали эту идиллию буйной природы отвратительные
чудовища - кайманы, во множестве привлеченные сюда обилием рыбы. Многие из
этих тварей, громадных, достигающих порой пятнадцати футов в длину,
грелись на берегу средь зарослей, а когда мимо проходил человек, они
срывались с места и с громким плеском бросались в воду. Индейцы уверяли,
что на людей, даже купающихся, чудовища не нападали, но вид их был так
отвратителен и столько таилось в них ужасающей силы, что встреча с ними
каждый раз вызывала во мне отвращение. Охотились на них азартно, ибо мясо
их считалось у индейцев деликатесом.
Однажды я привел отряд к верхней оконечности озера. Окруженные со
всех сторон непролазной чащей, мы обучались распознавать разные звуки и
определять их происхождение. Из хаоса звуков в основном вылавливались
голоса птиц и цикад, различалось кваканье жаб и стук дятла, посвисты
обезьян и даже полет бабочек, ибо некоторые бабочки обладали особой
способностью на лету потрескивать.
Вдруг спутники мои насторожились и обратили слух в сторону озера.
Хотя оно находилось рядом, его не было видно за зеленой стеной зарослей,
но время от времени оттуда доносилось до нас какое-то сопение, словно там
кто-то покашливал или фыркал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72