«Вовка опять ботинки износил, шельмец. Не напасешься на этих детей, на них прямо горит... А дома сейчас все спят, тихо, тепло. Только вот лошадям холодно. Да и голодно. Трактору что... Кормить его не надо, он не думает, и ему ничего, если тракторист о нем и забудет. Эх, бедные кони. Они-то думают. Размышляют, наверно, о паршивой лошадиной доле. Да разве это жизнь у них, не жизнь, а сплошное мученье. Начальнику, конечно, плевать на лошадей. Выпустить бы такой закон: кто не хочет заботиться о лошадях, того самого на ночь привязать к столбу и ни крошки не давать, а утром плеткой по спине — марш на работу...»
Ирина пыталась задремать. Но разве тут вздремнешь — лодку качает, мотор тарахтит. И все равно ей хорошо сидеть вот так, уткнувшись лицом в плечо мужа. Когда опираешься о плечо такого сильного человека, чувствуешь себя спокойно и уверенно и порой даже не думаешь о том, как много это значит в жизни. Закутавшись в плащ, Ирина смотрела сквозь узенькую щелку на черное озеро, вслушивалась в стук мотора и в шум воды за бортом. И вдруг она отчетливо услышала, как бьется под ее ухом сердце Вейкко.
Катер подбросило на волне. «Лебедь»! Название не совсем подходит этой моторке, подумала Ирина. «Лебедь». Когда-то в молодости она пела:
Белоснежные гордые птицы промелькнули над тихой водой. Увлекая мечтою далекой, улетели в рассвет голубой.
Ирина любила петь. Ведь мелодией можно выразить все, что у тебя на душе. Какое настроение — такая и песня. То спокойная, то грустная, то веселая, то шутливая. Можно петь тихо, про себя, а можно петь так, чтобы все слышали, знали, что у тебя на душе. В жизни у нее, у Ирины, было много песен, но были не только песни. Были и такие минуты, о которых не хотелось и вспоминать. Но они приходили, как сон, навязчивый, нехороший сон, от которого хочется проснуться и больше не видеть его. Лебедь, белая, чистая птица! Если бы можно было прожить жизнь заново, по-другому. Ирина вздрогнула, ей стало вдруг знобко, и она еще теснее прижалась к Вейкко. Всякое было и в ее жизни... Она хотела думать о чем-нибудь другом.
Ирина целый вечер наблюдала за Мирьей. Какой она еще ребенок, наивный и беспомощный! На все смотрит с нескрываемым любопытством, все ей внове, многое удивляет. И сколько в ней доверчивости! Ирине хотелось сказать ей: «Не бойся ничего, Мирья, пусть твои большие голубые глаза всегда так открыто смотрят на мир. Вокруг тебя хорошие люди, очень хорошие».
— Вейкко, ты не спишь? Как ты думаешь — Мирья привыкнет к нашей жизни?
— Привыкнет.— Вейкко задумался, наклонился к жене.— И знаешь, о чем я думал у Айно. Мне кажется, Мирья и ее мать слишком разные люди.
Вейкко и Ирина хорошо знали Елену Петровну. Вейкко говорил, словно размышляя вслух:
— Сколько Елене Петровне пришлось вынести жестоких ударов. Они закалили ее, сделали сильной, твердой. Она — предельно честная, справедливая. Только достаточно ли одного этого для Мирьи? Ведь Мирья ребенок, большой ребенок, оказавшийся в непривычной среде; она воспринимает все более обостренно, ее легко ранить. Нет, ей мало одной силы воли, твердости характера, бескомпромиссной справедливости. Ей нужна мать как мама, ей нужна материнская ласка. Осознает ли это Елена Петровна? Елена Петровна привыкла жить одна, жить работой. А твердый характер только в том случае является добродетелью для человека, если за ним стоит большая, добрая душа.
— Да,— согласилась Ирина.— Наверно, ты прав.— И, вздохнув, добавила: — Напрасно Мирья не поехала к нам на недельку-другую.
«Задремать, что ли,— подумала Ирина.— Утром надо встать рано и в детский сад надо прийти бодрой, полной сил. Дети есть дети, им ведь не скажешь, что, мол, тетя Ирина не выспалась. С ними надо петь и танцевать, играть. Они могут поссориться, подраться. Тогда надо быть очень справедливым судьей и разобраться. Кто прав, кто виноват. Наталия Артемьевна, мать Вейкко, однажды в шутку сказала: «Разве это дело для взрослого-человека — день-деньской с ребятишками играть да петь». И все- таки — это работа».
Вейкко смотрел на удаляющийся берег, где остался поселок Хаукилахти. До войны здесь стояла деревушка, четыре избы. А после войны, вернувшись, он увидел четыре печных трубы да крошечную баньку, такую низкую, что входить в нее надо было чуть ли не на четвереньках. Однажды Вейкко заночевал в этой баньке. Он тогда строил поселок Кайтасалми и искал место, где можно было бы добывать камень для печей. Вот и забрался сюда на пепелище. Время тогда было для него трудное, очень трудное. Его исключили из партии, сняли с прежней работы, отдали под суд. И Ирина его бросила. Впрочем, не тогда, не из-за этих неприятностей, а раньше. А началась эта заваруха, она вернулась, пришла, чтобы помочь ему, просила простить ее. Той ночью, в крохотной баньке, он думал о своей жизни, думал, как ему быть. Все это случилось словно вчера. Вейкко смотрел на огни Хаукилахти и вспоминал о тех днях, думал он о них спокойно, словно все это произошло не с ним, а с кем-то другим. Были у него тогда и такие друзья — как узнали, что у него неприятности, сразу в сторону. Зато люди, которых он не считал до этого своими близкими друзьями, пришли к нему, поддержали в трудный час. Они верили, верили, несмотря ни на что, в его честность, в его невиновность. Ош вселили веру, что все кончится хорошо. И еще работа, работа в трудную минуту — лучшее средство исцеления. Он поехал из города в тайгу, строить поселок среди глухого леса. Он верил в людей, в партию. Среди тех, кто исключал его из партии, были люди, которые убеждены, что поступают правильно, для пользы дела, в интересах партии. Только за бумагами да отдельными фактами они не сумели разглядеть человека и истинного положения вещей. И хотя они и исключили Вейкко из партии, все-таки не они представляли партию. Когда его восстановили, некоторые из этих людей, только что облипавших его грязью, пришли с протянутой рукой и, улыбаясь, поздравляли его.
И тогда, в то трудное время, и после многие говорили о Вейкко хорошо, хвалили его спокойствие, трудолюбие, веру людей и в справедливость. А были и такие советчики — по-дружески журили его, учили задним числом, как надо было себя вести.
— Ты, Вейкко, человек добрый, мягкосердечный. Тебя любят. Но ты по натуре не борец. Исключили тебя из парши, сняли с работы — не сдавайся, борись за себя. А ты на бюро как себя вел? Не так надо было...
«Да ну их к черту! Надоели они. Даже думать о них Не стоит. От них только и слышишь: «Я так не поступил бы, я тебе советовал, я всегда делаю так-то и так-то...» Сами выеденного яйца не стоят, а все поучают других. А сделаешь по-своему — начнется: «Я ведь говорил, я предвидел, я советовал, я был прав...»
«Лебедь» шел, покачиваясь на волнах, по ночному озеру, и сидели в нем четыре человека, у каждого из них была с ноя судьба позади, своя жизнь впереди.
Через час с небольшим показались редкие огоньки Кайиниеми.
Волоча за собой лодки, катер по тихой воде подошел к берегу, где неподалеку от причала высились копны сена, приготовленного для отправки в Хаукилахти. Ирина пошла домой, а Вейкко стал с катеристом и конюхом грузить сено.
— А теперь можно передохнуть,— сказал Вейкко, когда они закончили погрузку.
— Можно...— согласился Андрей, вглядываясь в другой конец деревни, где стоял дом Наталии. Он колебался: может, заночевать до утра у Лариненов, а утром заглянуть к Наталии, придумать какое-нибудь дело и зайти.
Но Пекка заявил, что они немедленно поедут обратно: «Чего доброго, до утра еще погода испортится».
— Так уж и испортится,— усмехнулся Андрей.— Да я в любую погоду проведу катер.
— Как прошлой ночью провел, да?
Андрей бросил недовольный взгляд на Пекку и пошел к катеру. Пока Пекка и Ларинен разговаривали на берегу, Андрею пришла озорная мысль. Он снял глушитель с выхлопной трубы и завел мотор. Раздался оглушительный треск: казалось, барабанные перепонки лопнут. Потом Андрей заглушил мотор. Теперь Наталия знает, что он здесь. «Небось сразу проснулась от такого треска. Пусть знает, что я приезжал. Приехал и не зашел».
— Ты всю деревню разбудил! — набросился Вейкко на Андрея.
— Надо было проверить, не засорилась ли выхлопная труба,— пояснил тот.— А то на озере придется канителиться с ней.
— Что-то я никогда не слышал, чтобы выхлопная труба засорялась,— засмеялся Вейкко.
Пекка вскочил в катер, отошел от берега. Лодки с сеном одна за другой повернулись и поплыли вереницей за катером.
Вейкко шагал по скользкой тропинке вверх по берегу. В окнах его избы горел яркий свет. Этот свет согревал даже здесь, на улице. Было приятно видеть его и знать, что через минуту будешь дома, где тепло и уютно и где ляжешь в теплую чистую постель и блаженно вытянешься после долгой дороги.
Подходя к крылечку, он взглянул на березки, росшие во дворе. Две березки росли рядом, одна — его, другая — Ирины. Когда-то между ними были качели, а теперь на стволе одного из деревьев виднелся шрам от удара топором. Неужели его не затянет со временем? А ближе к дому,
напротив окна, росла совсем маленькая березка. Ее посадила Мирья, когда гостила весной.
В дверях его встретила Ирина:
— Муамо заболела.
Мать лежала бледная, уставясь неподвижным взглядом в потолок.
— Что с тобой, муамо? — Вейкко приложил руку ко лбу матери. Жара вроде нет.
— Не знаю, сынок. Ноги отнялись, и есть совсем не хочется.
— Фельдшера вызывали?
— Нет, не звала. Чем она поможет, эта фельдшерица? Поглядим. Лучше не будет — отвезешь меня к Айно.
Вейкко мысленно ругнул себя, что не догадался забежать домой до того, как ушел катер. Словно угадав мысли Вейкко, Ирина сказала:
— Я говорила муамо, что катер пришел, а она сказала, что сейчас не поедет.
— Подождем еще.— Матери трудно было говорить.— Сварите чайку. Во рту сохнет.
Вейкко не знал, что и делать.
— Там на столе тебе бумага,— сказала мать.— Звонили с Хаукилахти. Говорят, райком тебя ищет.
Вейкко не любил такие неожиданные бумажки из райкома; его охватывало тревожное чувство: что-то опять случилось. Он прочитал телефонограмму. «Вот тебе и на!» — вздохнул он. Как члена райкома партии его, Вейкко Лари- нена, просили присутствовать на открытом партийном собрании на лесопункте Кайтасалми. Ничего удивительного в этом поручении не было. Лесопункт совсем рядом, и, конечно, в райкоме решили правильно, что не стоит посылать человека из райцентра, если есть член райкома на месте. Такие поручения Вейкко выполнял и раньше, он никогда не отказывался идти и ехать, куда его посылали. Но сегодня...
— Иди, чай вскипел,— позвала его Ирина.
Она уже успела подать Наталии Артемьевне чай в постель.
— Куда тебя зовут? — спросила Ирина, заметив, что Вейкко озабочен.
— Да из райкома позвонили, просят приехать в Кайтасалми. Собрание там. Вот только... С мамой-то неважно. Может, не ездить?
Мать сказала из своей комнатки:
— Раз надо, то иди. Что я? Ты же не доктор, ничем не поможешь. Мы, старые люди, часто болеем.
— Ты что, меня гонишь в путь?
— Да не я гоню, дела.
Ночь Вейкко проспал тревожно, то и дело просыпался, слушал, как спит мать. Она спала, но металась во сне. На дворе поднялся ветер. «Как Андрей и Пекка? Доберутся ли?» — забеспокоился Вейкко.
К утру озеро опять расходилось. За ночь ветер повернул, и тяжелые волны обрушились на берег.
Вейкко пошел в контору фермы, в небольшой аккуратный домик, построенный тогда, когда он работал здесь председателем колхоза.
На пороге его встретил заведующий фермой, рябой парень с густой копной рыжих волос.
— Как хорошо, что ты зашел,— обрадовался он,— а я хотел уже к тебе идти. Надо тут посоветоваться...
Этому парню, только что окончившему сельхозинститут, Вейкко сдал ферму. Сам Вейкко не имел высшего сельскохозяйственного образования, но хозяйство здешней фермы знал, и новый заведующий то и дело обращался к нему за помощью.
— Ну что ж, посоветуемся. Только я позвоню сперва.
Вейкко долго крутил вертушку, пока ему удалось связаться с Хаукилахти. Слышимость была плохая, и Айно Андреевна мало что поняла из путаных объяснений Вейкко. Она сказала, что, как только озеро утихнет, она приедет и посмотрит больную. «Лебедь» добрался благополучно, сообщила она, только сено чуть подмокло. Айно обещала передать Воронову, что Ларинен уехал на собрание в Кайтасалми.
Наконец Вейкко собрался в дорогу. На лодке с подвесным мотором он переехал через пролив. Вытащил лодку повыше на каменистый берег, оставил и мотор в ней — никто все равно не тронет — и зашагал по лесной тропе.
Дорога была ему хорошо знакома. По этой тропинке он привел первых строителей на место, где предстояло построить лесопункт Кайтасалми. Шел он тогда больной, с тяжелым рюкзаком за спиной, с тяжелым сердцем и без партийного билета. Шел он строить поселок и построил его. А сколько им построено после в Кайтаниеми! Он строит, строит, а потом приходит кто-то и говорит: мол, нельзя с тебя пример брать другим. «Пошел он к черту, примерный тоже нашелся»,— опять мысленно ругнулся Вейкко. Разве ему забыть, как он шел тогда по этой тропе? Стояла осень. Лес вокруг был красивый, по-осеннему многоцветный. С сопки перед ним открылся величественный вид: лесистые холмы, причудливые скалы и десятки синих озер, рассыпанных среди лесов и скал. А дальше раскинулось темно- синей ширью Сийкаярви, противоположный берег которого сливался с низкими тучами. Да, мир меняется. Вот и в Кайтасалми вырос новый поселок, один из наиболее крупных в здешних краях. Да и деревню Кайтаниеми не узнаешь: столько понастроили, Хаукилахти тоже новым стал. Скоро дорогу сюда построят, железную дорогу. Жителей на берегах Сийкаярви стало раз в десять больше. Да, все меняется. Вот только озеро Сийкаярви остается прежним, прекрасным и вечно родным для Вейкко. Эти лесные берега, хмурые скалы — его родина Только долго ли они сохранятся такими?
Кайтаниеми встретила его лаем собак, шумом машин, пронзительным треском моторных пил, работавших совсем рядом с поселком. Дома в поселке стояли нескученно: в отличие от многих лесопунктов, между ними сохранились деревья. Раньше, бывало, начнут строить лесопункт, весь лес подчистую вырубят, а потом дома построят и начинают саженцы высаживать у домов. А здесь не так. Вот раскидистая береза, вся уже желтая, стоит у дома Николая Кауронена. В тот вечер, когда пришли сюда и стали выбирать места для домов, они решили, что лучше отступиться от плана и построить дом чуть в стороне от дороги, чем рубить такое дерево, такую красоту. Вот и осталась береза на дворе, возле дома. В этом доме Вейкко всегда останавливается. Николай ему как брат. Когда Вейкко был еще мальцом-несмышленышем и мать его ушла на заработки на Мурманку, Насто, мать Николая, взяла его к себе и заботилась как о родном сыне.
— А-вой, Вейкко! — всплеснула руками Насто, вытерла руки о передник и обнялась с Вейкко.— Ну, как муамо? Здорова ли? А Ирина? — Узнав, что Наталия Артемьевна больна, стала утешать: — Да что, милый. Бог здоровье дает, он же и берет. Ты не печалься. Муамо твоя куда крепче меня, да и моложе ведь...
У Кауроненов все были живы-здоровы. Да и вообще у них никто никогда не болел. Николай и Марина — на работе. Петька, старший из внуков, в школе, а эти вот... И те
тя Насто показала трех белоголовых крепышей, каждый из которых был вылитым Николаем Кауроненом.
Вейкко попил чаю и отправился в контору.
В конторе лесопункта было жарко и сонливо-тихо. Только слышалось неторопливое щелканье на счетах и шелест бумаг. Начальника лесопункта в кабинете не оказалось. Его массивный стол был в таком идеальном порядке, что можно было с уверенностью сказать — за ним сегодня еще никто не сидел. Вейкко не стал расспрашивать, где начальник. В лесу, где ж ему еще быть? Он тоже решил отправиться в лес.
Нижний склад находился на другом берегу, за заливом. Увидев, что из леса выехала машина с древесиной, Вейкко поспешил вокруг залива на склад. Возле тропинки, почти у самой воды, среди огромных валунов высилась старая сосна, такая длинная, что из нее вышли бы доски для двух лодок и еще верхушка осталась бы, и такая толстая, что вряд ли даже вдвоем можно было обхватить ее ствол. Эту сосну, стоявшую подобно хозяину этих берегов, Вейкко тоже помнил с давних пор. Еще мальчишкой вместе с дядей Ийваной он приходил сюда рыбачить. Дядя ^Ийвана Кауронен заменил ему тогда отца и учил азам жизни. Год назад Ийвана умер, а вот его любимая сосна по-прежнему стоит величественная и важная. Вейкко хлопнул ладонью по шершавой коре:
— Стареешь и ты!
Он присел на камень. Вслушиваясь в шум сосны, подумал, что вот Ийваны Кауронена нет и сосна дожизает свой век. Стало грустно.
На нижнем складе Вейкко нашел машину, отправлявшуюся на делянку, и вскочил в кабину. Огромный «МАЗ» покатил по лежневке через болото.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38