«Вот он я, – без обиняков объявляли они всему миру, – Последний Видимый Пёс. К вашим услугам, дамы и господа! Кров и радушный приём для усталого путника. Добро пожаловать!»
И гости не заставили себя долго ждать. Птицы, предпочитавшие дневные перелёты и державшие курс по солнцу, замечали ярко окрашенную гостиницу на краю свалки и останавливались переночевать. Ночные путники, определявшие направление по звёздам, устремлялись к сиявшему, как маяк, Последнему Видимому Псу в часы перед рассветом. Гуси трубили, пролетая над маленькой гостиницей, и отмечали её как ориентир на своих навигационных картах, которые всегда держали в голове. Большинство перелётных птиц уже покинуло эти края, но запоздавшие с отбытием дрозды и славки присаживались отдохнуть на площадку; ласточки и скворцы, иволги, и танагры, и тихие горлицы на все голоса восхваляли гостеприимство кукольного дома и обещали непременно заглянуть на обратном пути.
Квак, зимородок и выпь вновь развернули бурную деятельность. Стульев и столов в доме становилось всё больше и больше; появились скатерти в красно-белую клеточку и цветы в горшках. Дом откликался на суету прибытий и прощаний. Как только обустраивали новую комнату, её тотчас занимали постояльцы; и площадку за эту осень дважды пришлось расширять.
Крысий Хват отремонтировал музыкантов из фуражирского отряда, и они аккомпанировали пернатым певцам на музыкальных вечерах; жестяные клоуны и жонглёры развлекали жильцов; жестяные зверюшки показывали разные трюки; безглазый козлик разносил бутерброды, а затем тюлениха, напевая нежные баллады, покачивалась между столиками в полумраке (Крысий Хват регулировал освещение с помощью трансформатора). Отец и сын без устали расхаживали по гостиной, повествуя о своих странствиях и приключениях, выслушивая рассказы постояльцев, каждого привечая и помогая всем почувствовать себя как дома. Зимородок стал шеф-поваром, а выпь, когда-то нелюдимая затворница, превратилась в радушную зазывалу и несла дозор на башне, окликая всех пролетающих мимо птиц. Но самой яркой личностью в гостинице оставалась слониха: её глубочайшее чувство собственного достоинства и величавая осанка в очаровательном контрасте с залихватской чёрной повязкой на глазу и пиратской косынкой придавали всему заведению особый дух бесшабашного аристократизма, не восхищаться которым было просто невозможно.
Новости разлетелись на птичьих крыльях по всей округе, и к началу зимы владельцы гостиницы уже повсеместно славились как непревзойдённые в своём радушии хозяева. Сведущие птицы утверждали, что «Последний видимый пёс» – единственное место, где можно спокойно передохнуть на перелёте через свалку. Даже когда схлынули волны мигрантов, недостатка в гостях не было: синички и воробьи, поползни и кардиналы собирались на досуге в гостиной у камина из пивных банок, сложенного Крысьим Хватом. Сойка-репортёрша, по-прежнему неутомимая в своих поисках новостей, важных и не очень, тоже облюбовала гостиную и в зимнюю пору каждый день заглядывала сюда погреться и перекусить: у камина всегда стоял поднос с птичьим кормом. Здесь она проводила большую часть времени, перемывая косточки обитателям всей округи и пересказывая свежие сплетни.
И всё же кукольному дому ещё лишь предстояло вознестись на вершину предначертанной ему славы. Слухи о заводном семействе с тремя дядюшками и тётушкой-выпью расходились по окрестностям, как круги по воде. Перемены начались с визитом «Последнего карка моды»: Ворон и его труппа навестили старых друзей, переоборудовали площадку, на которой стояла гостиница, в театральную сцену, и благополучно представили постояльцам «Последнего видимого пса» все три акта «Последнего видимого пса». Окрылённые успехом, они учредили ежегодный театральный фестиваль, который впоследствии стал одним из самых значительных светских событий на свалке. Сам Ворон и его супруга вели мастер-классы, соперничать с которыми по посещаемости мог только ежегодный Симпозиум Глубокой Мысли под основательным и веским председательством Серпентины. Поговаривали, что нагрузка, какая выпадала на долю подъёмного крана при доставке голоса болота и пруда на гостиничную площадку, знакома разве что мозгам местных интеллектуалов, усердно скрипящим под грузом черепашьих идей; однако все как один утверждали, что пропустить подобное мероприятие было бы очень досадно.
Обитатели свалки долгое время оставались равнодушны к переменам, творившимся на окраине у железнодорожных путей, однако в конце концов и в них заговорило любопытство. Поначалу робко и боязливо, но со временем всё увереннее выползали они из своих переулков и приближались к «Последнему видимому псу», дабы вдохнуть свежий, бодрящий воздух культурного возрождения и идейного прогресса.
Вскоре был основан Фонд имени Выхухоля, при котором открылась школа. Курс прикладной физики взялся читать сам Крысий Хват. Молодёжь души не чаяла в своём обожаемом учителе и наставнике, который никогда не воспарял в заоблачные сферы чистой мысли и больше всего на свете любил ремонтировать поломанных заводяшек и чинить в доме разные мелочи.
Квак был избран первым председателем новоявленного комитета по Надзору за Территориями и Разрешению Межлуговых Конфликтов, или НеТ-РаМоК, как его стали все называть. Привнеся в эту организацию свойственные ему прозорливость и мудрость, он постоянно пребывал в разъездах с миротворческими миссиями и принимал делегации жалобщиков, но всё же находил время и для частных посетителей, предсказывая будущее тем, кто приходил за советом, и сочетая браком влюблённые пары.
Форум моды и Клуб домохозяек под совместным руководством слонихи и тюленихи мгновенно приобрёл популярность, и несколько сезонов подряд все модницы свалки сходили с ума по косынкам и повязкам на глаз.
Мышонка с отцом, так многому научившихся и преодолевших все препятствия, так и не уговорили вести курс на тему «Как добиться успеха». Как их ни упрашивали, они решительно отказывались. Секрет прост, объясняли они: надо просто идти вперёд во что бы то ни стало, а этому научить невозможно. Впрочем, они не стояли без дела и по мере сил участвовали во всех начинаниях, которые затевали остальные обитатели «Последнего видимого пса».
Однако все эти новшества и перемены были ещё только впереди. А покамест маленькое семейство, поработав на славу над обустройством гостиницы, вступило в ту пору года, когда можно немного отдохнуть и насладиться плодами своих трудов. Осень давно миновала; дуб шелестел остатками бурой листвы рядом с чёрным, оголившимся деревом гикори. Снег лежал на крыше и дымоходах кукольного дома, с карнизов свисали сосульки. Пёсья Звезда вершила свой зимний путь по мерцающему ночному небу; вывеска скрипела, раскачиваясь под северным ветром; зелёные, синие и янтарные тени разноцветных окошек пятнали ослепительно-белую площадку, а в консервнобаночном камине в гостиной уютно пылал огонь. Год близился к концу. Наконец-то у всего семейства появился досуг, а с ним и возможность в полной мере оценить своё счастье. И счастье оказалось таким огромным, что они поняли: их слишком мало, чтобы вместить его всё целиком.
В канун Рождества, когда колокола в городе вызванивали рождественские гимны, а ночь сверкала звёздами, мышонок с отцом топали по площадке вместе с Кваком, облачённым в тёплую перчатку, и прислушивались к шуму праздничной суеты, долетавшему из гостиной. Слониха присоединилась к ним, и трое заводяшек в дружеском молчании продолжали вышагивать по огороженной поручнями площадке, а гадальщик неторопливо попрыгивал следом. Потом тюлениха в гостиной завела песню, и компания подхватила хором, да так, что в доме задребезжали все окна.
Выпь и зимородок ещё за несколько недель до Рождества отправились разносить приглашения и разыскали всех, без кого на празднике было не обойтись. Прибыли Ворон с супругой; оба нынче были в голосе. Эвтерпа декламировала цитаты из своих любимых произведений, прихлёбывая пунш умеренной крепости, сваренный Крысьим Хватом по случаю торжества. Несколько землероек – и луговых, и ручьевых, – забыв на этот вечер о вражде, щеголяли военной выправкой и орденскими лентами. Юные выхухоли Джеб и Дзеб подросли и стали посерьёзней; они пытались втолковать Крысьему Хвату новую теорию Многого-в-Малом и удивлялись, что такой старик способен на поистине смелые прыжки мысли.
Но звездой торжества была, разумеется, достопочтенная Серпентина. Зимородок и выпь едва отважились приблизиться к прожорливой глубоководной мыслительнице, чтобы вручить ей приглашение. Выпь сломала лёд – в буквальном смысле слова, то есть камнем, – а зимородок нырнул и разбудил знаменитый голос болота и пруда, уже погрузившийся было в спячку. Обе птицы простудились в тот день и до сих пор не выздоровели, но Серпентина пребывала в добром здравии и отличном расположении духа. Возлежа у отдельной, специально для неё приготовленной буфетной стойки, она неутомимо поглощала угощение, успевая при этом делиться своими последними озарениями со стайкой почитателей-скворцов. Кстати, именно в этот вечер в её могучем уме зародилась и простёрла в грядущее свою сень идея Симпозиума Глубокой Мысли.
– Надеюсь, гости не успеют без нас соскучиться, – сказала мужу и сыну слониха, совершая очередной круг по площадке. – Такое счастье – это даже как-то чересчур. Хочется отойти в сторону на минутку и посмотреть на всё это снаружи. Трудно поверить, что у нас есть мы… да ещё и столько всего в придачу!
Мышонок-отец ласково ткнулся в неё на ходу. Их жестяные корпуса тихонько звякнули.
– И я чувствую то же самое, – сознался он.
– А помнишь, – слониха качнула хоботом и коснулась мышонка-сына, – как я пела тебе колыбельную, когда ты боялся большого мира, ожидавшего нас за окном магазина игрушек?
– Помню, – отозвался малыш.
– А вышло так, – продолжала слониха, – что испугалась-то я, когда осталась одна-одинёшенька в большом мире. А ты и твой папа оказались такими храбрыми и спасли меня. До чего же приятно об этом вспомнить!
И мышонок-сын немножко поплакал. Он просто не мог удержаться – так горд он был за себя и рад за маму-слониху.
Тут парадная дверь отворилась, выпустив волну смеха и тёплого воздуха в морозную ночь, и к заводному семейству присоединилась тюлениха. Плавно покачиваясь, она двинулась по кругу вместе матерью, отцом и братиком. На носу её вертелся новенький мячик – подарок Ворона.
– Вот и кончился год, – промолвила она. – Лучший год в моей жизни. Интересно, какими окажутся следующие?
– Ещё лучше, – убеждённо заверил её гадальщик, и они всей компанией продолжили свою прогулку в уютном молчании.
– О господи! – вдруг воскликнул мышонок-отец. Он давно уже шагал всё медленнее и медленнее, но сам того не замечал, и остановка застала его врасплох. Его пружины, попеременно взводящие друг друга, каждый день теряли частичку энергии из-за трения, и наконец запас исчерпался. – Я перестал заводиться! – возопил он.
– Ну и что? – успокоил его Квак. – Никто на свете не может заводиться совершенно самостоятельно. Вот для этого и нужны друзья.
И он потянулся к ключику в спине отца, собираясь снова завести его.
– Нет, подожди, – остановил его отец. – Хочется отдохнуть немного. У нас позади такой долгий путь! Вниз – во мраке лета: это мы угодили на дно пруда. Ввысь – при зимнем свете: это мы поднялись сюда и отвоевали наш дом. Мы пережили и прыжок, и полёт; и мученье, и крушенье выпали на нашу долю. Но всё, что рассеялось, было собрано вновь, – точь-в-точь, как ты и предсказывал.
– И враг, от которого мы бежали в начале, поджидал нас в самом конце, – добавил мышонок-сын и остановился рядом с гадальщиком, потому что и у него тоже кончился завод. – Но теперь он уже не враг. Он мой дядюшка Хват. А вы, дядюшка Квак, не предскажете нам судьбу ещё раз?
– Ваша судьба свершилась, – покачал головой гадальщик, – и её больше не надо предсказывать.
И они постояли немного все вместе, глядя в ночь. Площадка затряслась; издали донёсся тоскливый свисток, и белый луч прожектора скользнул по рельсам, не задев кукольного домика. Дверь одного из товарных вагонов была приоткрыта; поезд сбавил ход, и из вагона в сугроб у дорожного полотна вывалилась котомка. Следом выпрыгнул человек в лохмотьях и с маленьким пёсиком на руках. Человек и пёсик скатились по заснеженной насыпи и поднялись на ноги, а поезд между тем пролязгал мимо и растворился в ночи без следа. Бродяга отряхнулся, подобрал свою котомку и зашагал по хрусткому снегу, залитому звёздным светом, к заброшенной лачуге сигнальщика. Дверь была открыта, но бродяга не спешил войти. Что-то другое привлекло его внимание. Он обернулся – и увидел кукольный дом, сиявший, как маяк, на высоком шесте.
И пока бродяга стоял и смотрел во все глаза на «Последнего видимого пса», часы на городской башне пробили полночь. Двенадцать звонких ударов раскатились в морозном, неподвижном воздухе.
– Двенадцать часов ночи! – возвестили часы. – Счастливого Рождества!
– Счастливого Рождества, Бонзо! – сказал бродяга своему пёсику. Потом подтащил к шесту прогнивший деревянный ящик, встал на него, чтобы заглянуть на площадку, и увидел всю счастливую компанию: мышонка с отцом, слониху, тюлениху и гадальщика.
Внутри, в гостиной, сойка-репортёрша, услышав бой часов, прервала интервью со скворцами.
– Прошу прощения, – извинилась она, выпорхнула на крыльцо и заверещала во всю мочь: – СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК! ВСЕХ С НОВЫМ ГОДОМ! ВСЕ ОБМЕНИВАЮТСЯ ПОЗДРАВЛЕНИЯМИ И ЖЕЛАЮТ ДРУГ ДРУГУ ВСЕГО САМОГО ЛУЧШЕ… – Тут сойка осеклась, пискнула и попятилась в дом: прямо на неё смотрело изумлёнными глазами огромное бородатое лицо.
Бродяга стоял и разглядывал отца и сына, их родных и друзей. Он увидел «Последнего видимого пса», сияющего в ночи всеми огнями. Он услышал пение и смех, доносящиеся из-за окон маленькой гостиницы. Он улыбнулся и второй раз в жизни заговорил с мышонком и его отцом.
И сказал им:
– Будьте счастливы!
Приложение
Шарада Бхану
Шаман и самая СУТЬность того, что есть быть
В «Мышонке и его отце» Рассел Хобан рисует скрытый, но необыкновенно подробный портрет шамана как духовного странника, устремленного на поиски неведомого. В своем подходе писатель близок адвайте – учению о недвойственности: события романа определяются потребностью в освобождении, а в кульминационной точке действия провозглашается существование «я» даже за пределами «ничто». В каноническом труде Мирчи Элиаде «Шаманизм: архаические техники экстаза» обнаруживается великое множество черт, объединяющих между собой различные религиозные традиции Азии. И в романе Хобана мы встречаем практически все основные особенности, которые Элиаде в этом исследовании (опубликованном в США в 1964 г., в период, когда Хобан работал над своей книгой) признает отличительными характеристиками шамана. Джеймс Хопкин в своей статье «Шаман и его приставной мозг» («Гардиан», 19 января 2002 г.) утверждает, что «сам Хобан сравнивает свою работу с искусством шамана: „Почти во всех своих романах я воспеваю готовность признать существование незримого, – говорит он. – А шаман открыт незримому и служит ему проводником. Вот такого рода писателем я себя и считаю“». Весьма вероятно, что работа над «Мышонком и его отцом» явилась для Хобана важнейшим актом самоопределения, благодаря которому он увидел себя как писателя путешественником и исследователем, призванным выявить и воплотить незримое – душу мира, которую мир потерял, сам того не ведая.
Однако главное, что представляется интересным в «Мышонке и его отце», – это игра на различиях. В недвойственной манере, согласующейся с индийской философией адвайты, которая утверждает единство всего сущего, Хобан примиряет между собой бытие и становление, добро и зло. Крис Белл отмечает: «В чем Хобан неподражаем, так это в своей способности примирить нас с мыслью о том, что все мы принадлежим к миру восприятия и эмоций. Он цитирует Шредингера: "Сумма всех сознаний равна единице" – и спрашивает нас, согласны ли мы в душе с этим утверждением».
Шаман принадлежит к «избранной мистической элите», которая «не только управляет религиозной жизнью общества, но и определенным образом заботится о его «душе». Шаман является великим специалистом по человеческой душе: только он «видит» ее, поскольку знает ее «форму» и предназначение» (Элиаде, 8). Сибирские шаманы неохотно принимают на себя пугающий и тягостный труд шаманизма; поначалу многие из них пытаются уклониться от опасных предложений наставницы из мира духов, связанной с «Великой матерью животных» (81). Мышонок в романе Хобана также не хочет «выходить в мир» и принимать свое предназначение, однако слониха – которая позднее станет мышонку мамой и выйдет замуж за его отца, – настаивает, что «всё так или иначе расходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
И гости не заставили себя долго ждать. Птицы, предпочитавшие дневные перелёты и державшие курс по солнцу, замечали ярко окрашенную гостиницу на краю свалки и останавливались переночевать. Ночные путники, определявшие направление по звёздам, устремлялись к сиявшему, как маяк, Последнему Видимому Псу в часы перед рассветом. Гуси трубили, пролетая над маленькой гостиницей, и отмечали её как ориентир на своих навигационных картах, которые всегда держали в голове. Большинство перелётных птиц уже покинуло эти края, но запоздавшие с отбытием дрозды и славки присаживались отдохнуть на площадку; ласточки и скворцы, иволги, и танагры, и тихие горлицы на все голоса восхваляли гостеприимство кукольного дома и обещали непременно заглянуть на обратном пути.
Квак, зимородок и выпь вновь развернули бурную деятельность. Стульев и столов в доме становилось всё больше и больше; появились скатерти в красно-белую клеточку и цветы в горшках. Дом откликался на суету прибытий и прощаний. Как только обустраивали новую комнату, её тотчас занимали постояльцы; и площадку за эту осень дважды пришлось расширять.
Крысий Хват отремонтировал музыкантов из фуражирского отряда, и они аккомпанировали пернатым певцам на музыкальных вечерах; жестяные клоуны и жонглёры развлекали жильцов; жестяные зверюшки показывали разные трюки; безглазый козлик разносил бутерброды, а затем тюлениха, напевая нежные баллады, покачивалась между столиками в полумраке (Крысий Хват регулировал освещение с помощью трансформатора). Отец и сын без устали расхаживали по гостиной, повествуя о своих странствиях и приключениях, выслушивая рассказы постояльцев, каждого привечая и помогая всем почувствовать себя как дома. Зимородок стал шеф-поваром, а выпь, когда-то нелюдимая затворница, превратилась в радушную зазывалу и несла дозор на башне, окликая всех пролетающих мимо птиц. Но самой яркой личностью в гостинице оставалась слониха: её глубочайшее чувство собственного достоинства и величавая осанка в очаровательном контрасте с залихватской чёрной повязкой на глазу и пиратской косынкой придавали всему заведению особый дух бесшабашного аристократизма, не восхищаться которым было просто невозможно.
Новости разлетелись на птичьих крыльях по всей округе, и к началу зимы владельцы гостиницы уже повсеместно славились как непревзойдённые в своём радушии хозяева. Сведущие птицы утверждали, что «Последний видимый пёс» – единственное место, где можно спокойно передохнуть на перелёте через свалку. Даже когда схлынули волны мигрантов, недостатка в гостях не было: синички и воробьи, поползни и кардиналы собирались на досуге в гостиной у камина из пивных банок, сложенного Крысьим Хватом. Сойка-репортёрша, по-прежнему неутомимая в своих поисках новостей, важных и не очень, тоже облюбовала гостиную и в зимнюю пору каждый день заглядывала сюда погреться и перекусить: у камина всегда стоял поднос с птичьим кормом. Здесь она проводила большую часть времени, перемывая косточки обитателям всей округи и пересказывая свежие сплетни.
И всё же кукольному дому ещё лишь предстояло вознестись на вершину предначертанной ему славы. Слухи о заводном семействе с тремя дядюшками и тётушкой-выпью расходились по окрестностям, как круги по воде. Перемены начались с визитом «Последнего карка моды»: Ворон и его труппа навестили старых друзей, переоборудовали площадку, на которой стояла гостиница, в театральную сцену, и благополучно представили постояльцам «Последнего видимого пса» все три акта «Последнего видимого пса». Окрылённые успехом, они учредили ежегодный театральный фестиваль, который впоследствии стал одним из самых значительных светских событий на свалке. Сам Ворон и его супруга вели мастер-классы, соперничать с которыми по посещаемости мог только ежегодный Симпозиум Глубокой Мысли под основательным и веским председательством Серпентины. Поговаривали, что нагрузка, какая выпадала на долю подъёмного крана при доставке голоса болота и пруда на гостиничную площадку, знакома разве что мозгам местных интеллектуалов, усердно скрипящим под грузом черепашьих идей; однако все как один утверждали, что пропустить подобное мероприятие было бы очень досадно.
Обитатели свалки долгое время оставались равнодушны к переменам, творившимся на окраине у железнодорожных путей, однако в конце концов и в них заговорило любопытство. Поначалу робко и боязливо, но со временем всё увереннее выползали они из своих переулков и приближались к «Последнему видимому псу», дабы вдохнуть свежий, бодрящий воздух культурного возрождения и идейного прогресса.
Вскоре был основан Фонд имени Выхухоля, при котором открылась школа. Курс прикладной физики взялся читать сам Крысий Хват. Молодёжь души не чаяла в своём обожаемом учителе и наставнике, который никогда не воспарял в заоблачные сферы чистой мысли и больше всего на свете любил ремонтировать поломанных заводяшек и чинить в доме разные мелочи.
Квак был избран первым председателем новоявленного комитета по Надзору за Территориями и Разрешению Межлуговых Конфликтов, или НеТ-РаМоК, как его стали все называть. Привнеся в эту организацию свойственные ему прозорливость и мудрость, он постоянно пребывал в разъездах с миротворческими миссиями и принимал делегации жалобщиков, но всё же находил время и для частных посетителей, предсказывая будущее тем, кто приходил за советом, и сочетая браком влюблённые пары.
Форум моды и Клуб домохозяек под совместным руководством слонихи и тюленихи мгновенно приобрёл популярность, и несколько сезонов подряд все модницы свалки сходили с ума по косынкам и повязкам на глаз.
Мышонка с отцом, так многому научившихся и преодолевших все препятствия, так и не уговорили вести курс на тему «Как добиться успеха». Как их ни упрашивали, они решительно отказывались. Секрет прост, объясняли они: надо просто идти вперёд во что бы то ни стало, а этому научить невозможно. Впрочем, они не стояли без дела и по мере сил участвовали во всех начинаниях, которые затевали остальные обитатели «Последнего видимого пса».
Однако все эти новшества и перемены были ещё только впереди. А покамест маленькое семейство, поработав на славу над обустройством гостиницы, вступило в ту пору года, когда можно немного отдохнуть и насладиться плодами своих трудов. Осень давно миновала; дуб шелестел остатками бурой листвы рядом с чёрным, оголившимся деревом гикори. Снег лежал на крыше и дымоходах кукольного дома, с карнизов свисали сосульки. Пёсья Звезда вершила свой зимний путь по мерцающему ночному небу; вывеска скрипела, раскачиваясь под северным ветром; зелёные, синие и янтарные тени разноцветных окошек пятнали ослепительно-белую площадку, а в консервнобаночном камине в гостиной уютно пылал огонь. Год близился к концу. Наконец-то у всего семейства появился досуг, а с ним и возможность в полной мере оценить своё счастье. И счастье оказалось таким огромным, что они поняли: их слишком мало, чтобы вместить его всё целиком.
В канун Рождества, когда колокола в городе вызванивали рождественские гимны, а ночь сверкала звёздами, мышонок с отцом топали по площадке вместе с Кваком, облачённым в тёплую перчатку, и прислушивались к шуму праздничной суеты, долетавшему из гостиной. Слониха присоединилась к ним, и трое заводяшек в дружеском молчании продолжали вышагивать по огороженной поручнями площадке, а гадальщик неторопливо попрыгивал следом. Потом тюлениха в гостиной завела песню, и компания подхватила хором, да так, что в доме задребезжали все окна.
Выпь и зимородок ещё за несколько недель до Рождества отправились разносить приглашения и разыскали всех, без кого на празднике было не обойтись. Прибыли Ворон с супругой; оба нынче были в голосе. Эвтерпа декламировала цитаты из своих любимых произведений, прихлёбывая пунш умеренной крепости, сваренный Крысьим Хватом по случаю торжества. Несколько землероек – и луговых, и ручьевых, – забыв на этот вечер о вражде, щеголяли военной выправкой и орденскими лентами. Юные выхухоли Джеб и Дзеб подросли и стали посерьёзней; они пытались втолковать Крысьему Хвату новую теорию Многого-в-Малом и удивлялись, что такой старик способен на поистине смелые прыжки мысли.
Но звездой торжества была, разумеется, достопочтенная Серпентина. Зимородок и выпь едва отважились приблизиться к прожорливой глубоководной мыслительнице, чтобы вручить ей приглашение. Выпь сломала лёд – в буквальном смысле слова, то есть камнем, – а зимородок нырнул и разбудил знаменитый голос болота и пруда, уже погрузившийся было в спячку. Обе птицы простудились в тот день и до сих пор не выздоровели, но Серпентина пребывала в добром здравии и отличном расположении духа. Возлежа у отдельной, специально для неё приготовленной буфетной стойки, она неутомимо поглощала угощение, успевая при этом делиться своими последними озарениями со стайкой почитателей-скворцов. Кстати, именно в этот вечер в её могучем уме зародилась и простёрла в грядущее свою сень идея Симпозиума Глубокой Мысли.
– Надеюсь, гости не успеют без нас соскучиться, – сказала мужу и сыну слониха, совершая очередной круг по площадке. – Такое счастье – это даже как-то чересчур. Хочется отойти в сторону на минутку и посмотреть на всё это снаружи. Трудно поверить, что у нас есть мы… да ещё и столько всего в придачу!
Мышонок-отец ласково ткнулся в неё на ходу. Их жестяные корпуса тихонько звякнули.
– И я чувствую то же самое, – сознался он.
– А помнишь, – слониха качнула хоботом и коснулась мышонка-сына, – как я пела тебе колыбельную, когда ты боялся большого мира, ожидавшего нас за окном магазина игрушек?
– Помню, – отозвался малыш.
– А вышло так, – продолжала слониха, – что испугалась-то я, когда осталась одна-одинёшенька в большом мире. А ты и твой папа оказались такими храбрыми и спасли меня. До чего же приятно об этом вспомнить!
И мышонок-сын немножко поплакал. Он просто не мог удержаться – так горд он был за себя и рад за маму-слониху.
Тут парадная дверь отворилась, выпустив волну смеха и тёплого воздуха в морозную ночь, и к заводному семейству присоединилась тюлениха. Плавно покачиваясь, она двинулась по кругу вместе матерью, отцом и братиком. На носу её вертелся новенький мячик – подарок Ворона.
– Вот и кончился год, – промолвила она. – Лучший год в моей жизни. Интересно, какими окажутся следующие?
– Ещё лучше, – убеждённо заверил её гадальщик, и они всей компанией продолжили свою прогулку в уютном молчании.
– О господи! – вдруг воскликнул мышонок-отец. Он давно уже шагал всё медленнее и медленнее, но сам того не замечал, и остановка застала его врасплох. Его пружины, попеременно взводящие друг друга, каждый день теряли частичку энергии из-за трения, и наконец запас исчерпался. – Я перестал заводиться! – возопил он.
– Ну и что? – успокоил его Квак. – Никто на свете не может заводиться совершенно самостоятельно. Вот для этого и нужны друзья.
И он потянулся к ключику в спине отца, собираясь снова завести его.
– Нет, подожди, – остановил его отец. – Хочется отдохнуть немного. У нас позади такой долгий путь! Вниз – во мраке лета: это мы угодили на дно пруда. Ввысь – при зимнем свете: это мы поднялись сюда и отвоевали наш дом. Мы пережили и прыжок, и полёт; и мученье, и крушенье выпали на нашу долю. Но всё, что рассеялось, было собрано вновь, – точь-в-точь, как ты и предсказывал.
– И враг, от которого мы бежали в начале, поджидал нас в самом конце, – добавил мышонок-сын и остановился рядом с гадальщиком, потому что и у него тоже кончился завод. – Но теперь он уже не враг. Он мой дядюшка Хват. А вы, дядюшка Квак, не предскажете нам судьбу ещё раз?
– Ваша судьба свершилась, – покачал головой гадальщик, – и её больше не надо предсказывать.
И они постояли немного все вместе, глядя в ночь. Площадка затряслась; издали донёсся тоскливый свисток, и белый луч прожектора скользнул по рельсам, не задев кукольного домика. Дверь одного из товарных вагонов была приоткрыта; поезд сбавил ход, и из вагона в сугроб у дорожного полотна вывалилась котомка. Следом выпрыгнул человек в лохмотьях и с маленьким пёсиком на руках. Человек и пёсик скатились по заснеженной насыпи и поднялись на ноги, а поезд между тем пролязгал мимо и растворился в ночи без следа. Бродяга отряхнулся, подобрал свою котомку и зашагал по хрусткому снегу, залитому звёздным светом, к заброшенной лачуге сигнальщика. Дверь была открыта, но бродяга не спешил войти. Что-то другое привлекло его внимание. Он обернулся – и увидел кукольный дом, сиявший, как маяк, на высоком шесте.
И пока бродяга стоял и смотрел во все глаза на «Последнего видимого пса», часы на городской башне пробили полночь. Двенадцать звонких ударов раскатились в морозном, неподвижном воздухе.
– Двенадцать часов ночи! – возвестили часы. – Счастливого Рождества!
– Счастливого Рождества, Бонзо! – сказал бродяга своему пёсику. Потом подтащил к шесту прогнивший деревянный ящик, встал на него, чтобы заглянуть на площадку, и увидел всю счастливую компанию: мышонка с отцом, слониху, тюлениху и гадальщика.
Внутри, в гостиной, сойка-репортёрша, услышав бой часов, прервала интервью со скворцами.
– Прошу прощения, – извинилась она, выпорхнула на крыльцо и заверещала во всю мочь: – СПЕЦИАЛЬНЫЙ ВЫПУСК! ВСЕХ С НОВЫМ ГОДОМ! ВСЕ ОБМЕНИВАЮТСЯ ПОЗДРАВЛЕНИЯМИ И ЖЕЛАЮТ ДРУГ ДРУГУ ВСЕГО САМОГО ЛУЧШЕ… – Тут сойка осеклась, пискнула и попятилась в дом: прямо на неё смотрело изумлёнными глазами огромное бородатое лицо.
Бродяга стоял и разглядывал отца и сына, их родных и друзей. Он увидел «Последнего видимого пса», сияющего в ночи всеми огнями. Он услышал пение и смех, доносящиеся из-за окон маленькой гостиницы. Он улыбнулся и второй раз в жизни заговорил с мышонком и его отцом.
И сказал им:
– Будьте счастливы!
Приложение
Шарада Бхану
Шаман и самая СУТЬность того, что есть быть
В «Мышонке и его отце» Рассел Хобан рисует скрытый, но необыкновенно подробный портрет шамана как духовного странника, устремленного на поиски неведомого. В своем подходе писатель близок адвайте – учению о недвойственности: события романа определяются потребностью в освобождении, а в кульминационной точке действия провозглашается существование «я» даже за пределами «ничто». В каноническом труде Мирчи Элиаде «Шаманизм: архаические техники экстаза» обнаруживается великое множество черт, объединяющих между собой различные религиозные традиции Азии. И в романе Хобана мы встречаем практически все основные особенности, которые Элиаде в этом исследовании (опубликованном в США в 1964 г., в период, когда Хобан работал над своей книгой) признает отличительными характеристиками шамана. Джеймс Хопкин в своей статье «Шаман и его приставной мозг» («Гардиан», 19 января 2002 г.) утверждает, что «сам Хобан сравнивает свою работу с искусством шамана: „Почти во всех своих романах я воспеваю готовность признать существование незримого, – говорит он. – А шаман открыт незримому и служит ему проводником. Вот такого рода писателем я себя и считаю“». Весьма вероятно, что работа над «Мышонком и его отцом» явилась для Хобана важнейшим актом самоопределения, благодаря которому он увидел себя как писателя путешественником и исследователем, призванным выявить и воплотить незримое – душу мира, которую мир потерял, сам того не ведая.
Однако главное, что представляется интересным в «Мышонке и его отце», – это игра на различиях. В недвойственной манере, согласующейся с индийской философией адвайты, которая утверждает единство всего сущего, Хобан примиряет между собой бытие и становление, добро и зло. Крис Белл отмечает: «В чем Хобан неподражаем, так это в своей способности примирить нас с мыслью о том, что все мы принадлежим к миру восприятия и эмоций. Он цитирует Шредингера: "Сумма всех сознаний равна единице" – и спрашивает нас, согласны ли мы в душе с этим утверждением».
Шаман принадлежит к «избранной мистической элите», которая «не только управляет религиозной жизнью общества, но и определенным образом заботится о его «душе». Шаман является великим специалистом по человеческой душе: только он «видит» ее, поскольку знает ее «форму» и предназначение» (Элиаде, 8). Сибирские шаманы неохотно принимают на себя пугающий и тягостный труд шаманизма; поначалу многие из них пытаются уклониться от опасных предложений наставницы из мира духов, связанной с «Великой матерью животных» (81). Мышонок в романе Хобана также не хочет «выходить в мир» и принимать свое предназначение, однако слониха – которая позднее станет мышонку мамой и выйдет замуж за его отца, – настаивает, что «всё так или иначе расходится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19