Ветер вздыхал в ветвях дуба и дерева гикори; высокие травы шелестели во дворе заброшенной хибарки у железнодорожных путей; снова пролязгал мимо поезд, испустив громкий гудок. Свалка сверкала и дымилась в золоте заходящего солнца, а бывшие фуражиры распевали «Обещай мне!». Мышонок-сын был за шафера и стоял рядом с отцом, тюлениха была подружкой невесты, а зимородок и выпь – посаженными отцом и матерью, передавшими невесту жениху, когда те обменялись клятвами, что берут друг друга в законные супруги, чтобы уж не расставаться впредь.
– В заводе и в незаводе, – бубнил нараспев гадальщик, – в исправности и в поломке, в блеске и в ржавчине, пока жесть не подведёт вас… Сим объявляю вас мышем и женой!
– НОВОСТИ СПОРТА! – проверещала сойка, завершая свой дневной облёт. – ТУРНИР ПО БОДАНИЮ СРЕДИ НАВОЗНЫХ ЖУКОВ! КОМАНДА ТАРАКАНОВ ПРИГЛАШАЕТ НОВОГО ТРЕНЕРА! ЗАВОДЯШКИ СЫГРАЛИ СВАДЬБУ!
* * *
Отец бросил взгляд на солнце, уже склонившееся низко над свалкой, и рассмеялся от счастья.
– Ещё вчера в это же время у нас не было ничего, – сказал он. – А сегодня весь мир наш!
– Теперь можно и о самозавождении подумать, – добавил сын.
– Голубенький, – сказала слониха. – Бледно-бледно-голубенький, блёклый, как дымка над морем, – это снаружи. Отделка – цвета слоновой кости. А внутри – всё цвета слоновой кости с голубенькой отделкой. Ну, может, не точь-в-точь слоновой кости… что-нибудь поближе к белому.
– Может, кремовый? – предложила тюлениха. – Почти светло-жёлтый, только ещё чуть посветлее.
– О чём это вы, дорогие мои? – заинтересовался отец.
– О доме, – пояснила новоиспечённая жена. – Конечно, первым делом нужно содрать всю эту ужасную чёрную краску.
– Но сначала – всё как следует отмыть и отчистить внутри, да проветрить хорошенько, – подхватила тюлениха.
– Совершенно верно, – согласилась слониха. – Вижу, мы с тобой прекрасно поладим, милочка. Между нами говоря, скоро у нас тут всё устроится честь по чести. Главное, нам с тобой уже ясно, что надо сделать, а мужчинам только и остаётся, что сообразить, как это сделать побыстрее. Так что мы этот дом в два счёта приведём в порядок!
– А как же самозавождение? – напомнил малыш.
– Позже, – отрезал отец. – Сначала – главное.
Пришла осень: ночи становились все холоднее, сверчки стрекотали всё ленивее, а песни других насекомых и вовсе умолкли. Днём в воздухе разливалась прохлада; листья меняли цвет; ветер с полей и лугов за свалкой пропах костровым дымом, а в кукольном домике на шесте неутомимо кипела работа.
Зимородок, выпь и гадальщик трудились день-деньской. Двое из них прочёсывали свалку в поисках чего-нибудь полезного, а третий стоял на часах перед домом. То и дело гадальщик с выпью или зимородком возвращались с добычей, которую тут же и поднимали на площадку при помощи тюленихи или подъёмного крана. Металлической мочалке и хозяйственному мылу слониха сразу нашла применение; наждачная бумага и скипидар, краски и кисти тоже пошли в ход. Дело дошло уже до мебели и застекления окон; особенно бурно обсуждалась проблема занавесок. Со свалки тащили всё что можно: никто ведь не знал заранее, что пригодится.
О самозавождении пока и думать забыли: банка с запчастями исправно служила для всевозможных работ по дому, и для каждого полезного занятия в ней находился свой механизм, которым и заменяли на время внутренности заводных жильцов. Обнаружилось, что механизм для лазания по канату как нельзя лучше подходит для работы с наждачной бумагой, которой соскребали старую краску со стен; с моторчиками и руками, предназначавшимися для игры на скрипке, удобно было оттирать грязь; механизм для езды на велосипеде отлично послужил для смешивания красок; и мышонок с отцом использовали все эти новые возможности соответственно.
Слонихе привязали к хоботу игрушечную метёлочку, и она подмела полы во всех комнатах. Гадальщик прыгал следом за нею, сбрызгивая пол из водяного пистолета; за ним вышагивала выпь, державшая мышонка-отца за ноги, а тот оттирал полы хозяйственным мылом. Затем гадальщик прошёлся по всем комнатам в обратном порядке и ещё раз всё побрызгал, а следом прошаркал фуражирский отряд с привязанными к ногам тряпочками и кусочками губки.
Голубой краски на весь дом не хватило – на свалке её нашлось не так уж много, и в голубой цвет выкрасили только крыльцо и одну из спален. Но со дна старых банок удалось выскрести краски других, самых разнообразных цветов: малиновую и алую, розовую и жёлтую, коричневую, оранжевую и несколько оттенков зелёного. Каждую краску использовали до конца и только затем брали следующую, но все спальни всё равно оказались разного цвета, не говоря уже наружных стенах и скатах крыши.
Работа продвигалась день за днём и ночь за ночью, в мерцании свечных огарков; птицы переносили с места на место, поднимали и опускали на лесках неутомимых заводяшек, а за ними, головокружительно раскачиваясь в плетеной корзиночке, следовал Квак, нанося завершающие штрихи. Дом накрепко прибили гвоздями к площадке – выпь позаботилась об этом первым делом, а затем приступила к ремонту, и вскоре её «У-У-У-БУМ-ТРУМБ!» стало для обитателей свалки столь же привычным, как надтреснутый карусельный вальс.
Окна без стёкол донимали слониху, как заноза в боку, и всё её семейство ночи напролёт ломало голову над этой проблемой, пока наконец гадальщик не увидел, как плавится в костре электрическая лампочка, и не изобрёл способ резать стекло раскалённой докрасна проволокой. Плоские стёкла попадались на свалке редко, но бутылок было хоть отбавляй. Правда, по размерам и форме они были разные, так что некоторые окна получились выпуклыми, но зато весь дом враз засиял янтарными, синими и зелёными стёклышками, словно настоящими самоцветами.
Занавески и ковры тоже оказались разномастными, как и сколоченная из подручных материалов мебель, однако с каждым днём в доме становилось всё уютнее. Пёсья Звезда, с приближением зимы поднимавшаяся над горизонтом всё выше и выше, с каждой зарёй любовалась каким-нибудь новшеством, и вот наконец бумканье прекратилось, площадка очистилась от банок из-под краски, кисточек, гвоздей и щепок, и слониха объявила, что кукольный дом готов принять новых жильцов.
Пострадав некогда от пожара и пережив несколько ремонтов, дом преобразился до неузнаваемости и, как феникс, возродился из пепла. Из-под новой отделки то там то сям ещё выглядывали остатки узорной лепнины и изящной резьбы; подновлённые балкончики безмятежно взирали в лицо непогоде; дозорная башня стала жёлто-оранжевой, обзавелась перильцами и флагштоком и заметно приободрилась. Мансардная крыша щеголяла новыми заплатами, но была теперь прочной, как скала, и дымоходы жизнерадостно торчали над нею вкривь и вкось, презрев все невзгоды и снова вознесшись на вершины славы.
Конечно, кукольный дом уже никогда не стал бы прежним, никогда бы не смог вернуть былую величавость и красоту; однако совместными усилиями маленькой семьи он обрёл нечто новое, нечто совершенно иное. Как только в его убранство внесли последние штрихи и занавесили окна из бутылочного стекла разноцветными шторками, он воззрился на округу с какой-то сумасбродной заносчивостью и бесшабашной бравадой. Горделиво возвышаясь на шесте, он словно подначивал этот хвалёный большой мир со всеми его напастями: ну давай, покажи мне хоть одну опасность, над которой мы ещё не посмеялись – я и новые мои обитатели!
Крысий Хват почуял в утреннем воздухе колкое дыхание надвигающейся зимы и задрожал. Пробормотав что-то беззубым ртом, он бросил унылый взгляд на свои былые владения, которыми наслаждался так недолго и которые утратил так бесповоротно и окончательно. Лапа его потянулась к счастливой монете, висевшей теперь у него на шее, и ощупала надпись «ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!». Крысий Хват вздохнул и вновь погрузился в пучину своего поражения и позора.
На исходе дня, начавшегося с подъёма флага, слониха в глубокой задумчивости стояла на площадке, глядя через окно в гостиную, где дрожащий огонёк единственной тусклой свечи то выхватывал из тьмы, то вновь окутывал тенями её маленькую территорию.
– Что-то не так, дорогая? – спросил мышонок-отец. – Тебя что-то беспокоит?
– Не то чтобы прямо уж так беспокоит, – отозвалась слониха, – но мне кажется, чего-то ещё не хватает. Вот только ума не приложу, что бы это могло быть.
– Ещё одного флагштока, мама? – предположил мышонок-сын.
– Нет, – сказала слониха.
– Ковра на лестницу? – подала версию тюлениха.
– Нет, – сказала слониха.
– Света, – донёсся чей-то негромкий голос из густой травы под шестом.
– Ну конечно! – воскликнула слониха. – Именно! Я так долго прожила без крыши над головой, что совсем позабыла, как оно должно быть. В нашем доме должно быть настоящее освещение, а не эти жалкие свечные огарки. – Она помолчала немного, а затем осведомилась: – Кто это сказал?
Квак дошлёпал до края площадки и глянул вниз.
– Крысий Хват, – сообщил он.
– Тьфу ты! – возмутилась слониха. – Я-то думала, мы избавились от этого мерзкого типа навсегда. Гоните его прочь!
Выпь грозно захлопала крыльями и снялась с площадки. Бывший хозяин свалки робко съёжился в траве под покровом сумерек.
– Нет, пожалуфста! – взмолился он. – Не прогоняйте меня! Я теперь нифто и никто! Я бежвредный! Все теперь фмеютфа над Крыфьим Хватом, а вфера жук-мо-гильфик футь не закопал меня, когда я прилёг вждрем-нуть. Фжальтешь!
– Кажется, он и вправду совсем безобидный, – заметил отец.
– Я могу найти для вас лампофки и всё подключить, как надо, – продолжал Крысий Хват. – Я фтолько вфего умею! И фто угодно могу придумать. Я вам пригожуфь, вот увидите!
– Ты же любишь темноту! – напомнил мышонок-сын.
– Нет-нет, уже нет! – запротестовал Крысий Хват. – О, одинокий жверёк во тьме! В этой жуткой ночи, полной ненавифтного фмеха и фёпотов! Темнота – это так ужафно! Вожьмите меня к фебе, пофвольте вам служить! Ф нафтояффими лампофками ваф дом фтанет такой крафивый!
– Вот бедняга! – растрогался отец-мышонок. – Трудно его не пожалеть.
– Фмилуйтефь! – молил между тем Крысий Хват. – Только подумайте! Только предфтафьте фебе, фколько вфего полежного я фмогу для ваф фделать! И где бы вы фейфас были, ефли бы вам не прифлось фтупить фо мной в битву? Как бы вы одержали эту победу, ефли бы не было Крыфьего Хвата, обречённого проиграть?
– А в этом что-то есть, – согласился гадальщик.
– Пустить эту тварь в свой дом? – возмутилась слониха.
– Ничего страшного, дорогая, – возразил её муж. – По-моему, нам теперь нечего бояться Крысьего Хвата. Сдаётся мне, он усвоил урок.
– А если нет, – подхватила выпь, – я буду только счастлива вколотить его ему в голову.
– Он подлец и негодяй и не заслуживает ни малейшего доверия, – стояла на своём слониха. – А кроме того, у меня от одного его вида с души воротит.
– Я приму ванну, – пообещал Крысий Хват. – Я переоденуфь во вфё чифтое и буду офень аккуратным.
Слониха вздохнула.
– Да, настоящие электрические лампочки – это и вправду было бы очень мило, – признала она.
Крысьему Хвату спустили лестницу, и он взобрался наверх.
Поверженный господин свалки принял ванну, как и обещал, и вместе с грязью, казалось, смыл с себя и последние остатки претензий. Преисполненный смирения и покорности, в своём новом одеянии – чистом, но грубом лоскуте мешковины – он походил теперь на кающегося грешника. И все свои силы он посвятил высокой миссии: принести свет в то самое жилище, где когда-то вершил чёрные дела под покровом тьмы.
Объяснив, что на скорый результат рассчитывать не стоит, Крысий Хват тотчас приступил к изысканиям и в первую очередь тщательно проверил остатки старой проводки, проложенной в кукольном доме ещё в незапамятные времена. А попутно, взглянув на дом глазами прилежного слуги, а не беззаботного хозяина, он обнаружил, что и другой работы здесь – непочатый край.
Он безропотно выполнял всю самую трудную, самую чёрную работу: подметал полы, вытирал пыль и мыл подоконники; обтёсывал доски, таскал тяжести и чинил сломанные вещи. Он делал то, что заводяшкам, птицам и гадальщику было попросту не под силу. Взор его смягчился; демонический огонь, некогда горевший в его глазах, угас. Он держался так кротко и так трогательно выражал благодарность за всякое доброе слово, что перед лицом столь чудесного преображения растаяло бы даже каменное сердце. Однако слониха принимала нынешнее смирение Крысьего Хвата так же бесстрастно, как и его былое высокомерие, и держала его под строгим и неусыпным надзором.
Когда ремонтные работы завершились, жизнь в кукольном доме потекла более размеренно и у мышонка с отцом появилось свободное время. Теперь наконец-то можно было подступиться к задаче самозавождения. Они провели инвентаризацию запчастей и стали раздумывать, с какого конца подойти к этой проблеме.
Квак пытался отговорить их.
– Я и сам ума не приложу, как это сделать! – заявил он. – Мало того, подумайте как следует – и вы сами увидите, что в этом просто нет нужды. У вас есть добрые друзья, которые всегда будут вас заводить, и разных механизмов у вас – сколько душе угодно. Перед вами открыты все пути! Вы теперь можете всё… ну, почти всё. А быть всё время в движении – это же так утомительно!
– Вы просто не понимаете, каково это: пройти такой путь, не зная, когда тебя заведут в следующий раз! – воскликнул мышонок-сын.
– Тут дело в принципе, – добавил отец. – Всякая мышь стремится к независимости. Мы вступили в бой и отвоевали свою территорию, так неужели мы должны и впредь оставаться беспомощными? Мы даже не можем сами охранять свои владения!
И прочие обитатели дома предоставили мышонку с отцом спокойно размышлять над проблемой. Отец и сын стояли вдвоём на площадке и глядели на свалку сквозь голубоватое осеннее марево; на ветру громко шуршали листья, пламенеющие красками осени; вдали, у самого горизонта, сходились в точку сверкающие рельсы железной дороги. Болотный ястреб, доставивший мышат к победе, всё кружил над своим болотом, высматривая добычу. Всё те же чёрные вороны, что каркали над заснеженным кладбищем автомобилей почти год тому назад, оглашали окрестности хриплыми криками, и в голосах их слышалось приближение новой зимы.
– Ключ умножить на Завод равно Идти, – промолвил мышонок-сын.
– Идти разделить на Завод равно Ключ, – откликнулся мышонок-отец.
– Кажется, мы зашли в тупик, – подытожил сын. – Давай-ка начнём сначала.
Отец стоял неподвижно, вытянув перед собой пустые руки. Ручки малыша касались орехового барабанчика, эхом вторившего его словам. Их старый, проржавевший механизм лежал перед ними на площадке; медленно, шаг за шагом, шестерёнка за шестерёнкой, зубчик за зубчиком отец и сын постигали тайную суть того, что вело их путями большого мира. Свет растворился в сумерках, а вскоре и ночная тьма поднялась над костровым заревом, бормоча несметными голосами. Ночь сменилась безмолвным рассветом; вспыхнула и замерцала над горизонтом Пёсья Звезда. Мышонок с отцом, все в бусинах росы, смотрели на восходящее солнце и молча дожидались смелого прыжка к открытию, к неведомому Иксу самозавождения.
Минул ещё один день, а за ним и ночь, но и следующее утро не приблизило мышонка с отцом к решению ни на шаг. Крысий Хват, возвращавшийся домой через спящую свалку с мотком проволоки под мышкой, застал их озадаченными и раздражёнными; стоявшая рядом на страже выпь зевала и трясла головой.
– Пружина умножить на Зубчик… – пробормотал мышонок-сын.
– …на Зубчик, на Шестерёнку, – подхватил отец, – и по-прежнему никакого Икса.
– Профу проффения, фто перебиваю, – вмешался Крысий Хват, – но бывают такие веффи, которые проф-то нельжя придумать головой.
– Но мы же придумали, как выбраться из пруда, – возразил сын. – А потом придумали, как отнять у тебя кукольный дом.
– О да, это я жнаю, – кивнул Крысий Хват. – Кто теперь фтанет флуфать неудафника? – Взгляд его внезапно полыхнул былым огнём. – Умом этого вообфе не понять! – воскликнул он. – Кое-фто надо профто фуффтвовать! – Он отложил проволоку, выбрал из банки с запчастями два моторчика и, уставившись на них, рассеянно забубнил себе под нос. – Вфодит и выфодит… – бормотал он, ласково обводя лапой завитки стальных пружин. Потом уселся, уложил моторчики себе на колени и, приговаривая что-то уже совсем невнятное, принялся поглаживать зубчатую передачу.
Застав Крысьего Хвата за этим мирным занятием, уже никто бы не принял его за злодея: сейчас он казался ещё одним из добрых дядюшек заводяшечного семейства. Мышонок-сын глядел и глазам своим не верил: неужели перед ним – тот самый безжалостный мучитель заводя-шек, который ещё совсем недавно мечтал расколошматить его с папой вдребезги?
И та же самая поразительная мысль осенила Крысьего Хвата, безмятежно бормочущего себе под нос, словно самый настоящий дядюшка, взявшийся починить племяннику любимую игрушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19