– Ещё и как съем! – возразил ястреб. – Вот прямо сейчас и начну! Будете знать, как препираться! – Он рванул жестяные тела мышат и взвизгнул от боли, чуть не сломав клюв. – Брр! – Ястреб затряс головой. – Вы не входите в пищевую цепь!
Он разжал когти и полетел прочь, мотая головой в попытках отделаться от мерзкого вкуса ржавчины. А мышонок с отцом кувырком полетели вниз – без единого писка, только ветер засвистел, продувая насквозь изношенную жесть.
С треском и грохотом они врезались в склон горы из консервных банок, высившейся над кострами. Свалка подпрыгнула и заплясала у них перед глазами. Страшный удар сотряс обоих и, оторвав отца от сына, расколол их тела и беспощадно разметал останки. Разбитые вдребезги, мышонок и его отец остались лежать на той самой тропе, где некогда Квак предсказал им грядущее. И больше они уже ничего не видели и не слышали.
Снизу подмигивали багровым догорающие угли, просвечивая сквозь остовы зонтиков и ошмётки старых ботинок; пламя взметалось языками в сломанных птичьих клетках, распевая песнь распада там, где давным-давно воцарилась тишь. Пустые бутылки и перегоревшие лампочки бессмысленно пялились на огонь; клочья смрадного дыма и облака золы поднимались над пепелищем. Поодаль, за свалкой, протарахтел и свистнул товарный поезд. Ветер вздыхал над мусорными горами.
Из разбитого корпуса отца выкатилась проржавевшая пружина. Прятавшаяся до сих пор внутри крошечная улитка неспешно двинулась спиральным путём её завитков. Одна половинка сына лежала лицом к кострам, другая невидящим глазом смотрела в высокое небо, где в золотом предвечернем свете медленно тянулись облака.
7
– Ни минуты покоя! – бубнила выпь, топая домой через трясину. – Ни секунды тишины! Никакого уединения! Все кому не лень толкутся под дверью! Болтают, пищат, требуют, чтобы их заводили…
Она вздохнула и поплелась дальше – к садку для лягушек, который сооружала до того, как отвлеклась на мышонка с отцом. Надежно запрятанная в камышах недостроенная ограда из колышков, воткнутых в грязь, окружала загончик, где потом можно будет копить обеды впрок и хранить свеженькими.
Выпь вернулась к колышку, на котором работа прервалась, вспрыгнула на плоский камень, служивший ей молотком, крепко вцепилась в него когтями, захлопала крыльями и, подхватив камень, взлетела. «У-У-У!» – гукнула она, с размаху опуская камень на колышек. «БУМ!» – грохнул камень. «ТРУМБ!» – звучно выдохнула выпь. И повторила все с начала, а потом ещё, и ещё. Так она пыхтела и бумкала, точно маленький копёр; камень поднимался и падал, поднимался и падал без остановки, покуда колышек не встал в строй себе подобных.
И вот кольцо ограды замкнулось – лягушачий садок был готов принять постояльцев. Выпь неторопливо зашагала прочь, сгорбившись, изогнув шею буквой «S» и раскачивая клювом взад-вперёд на каждом шагу. Несколько минут – и её жёлтые глаза-очочки радостно вспыхнули при виде большущей лягушки-быка в заляпанной жиром полотняной рабочей перчатке. Лягушка восседала на кочке и разинув рот пялилась в небо, где только что пролетел болотный ястреб.
Выпь задрала клюв и, закачавшись среди камышей, обернулась невидимкой, но глазки её между тем пристально изучали добычу. Заключив по пухлости перчатки, что лягушка достаточно мягкая и на ужин сгодится, выпь уже нацелилась на неё клювом, как вдруг добыча обрела дар речи.
– СТОЙ! – заревел Квак. – С СУДЬБОЙ ШУТКИ ПЛОХИ! НЕ СОВЕРШАЙ РОКОВУЮ ОШИБКУ! НЕ УТОЛЯЙ СИЮМИНУТНЫЙ АППЕТИТ ЦЕНОЙ ГРЯДУЩЕЙ САМОРЕАЛИЗАЦИИ!
– Ты чего это? – поразилась выпь и в испуге попятилась.
– АХ, МОЯ МИЛАЯ! – протрубил Квак, выпятив ярко-жёлтую гортань и раздуваясь как мячик. – НЕМНОГИМ ИЗ НАС ДАНО УЛОВИТЬ ТОТ ПОИСТИНЕ БЕСЦЕННЫЙ МИГ, КОГДА СПУТАННЫЕ НИТИ СУДЕБ МОЖНО БУДЕТ РАСПЛЕСТИ И НАЛОЖИТЬ НА КРОСНА, ДАБЫ СОТКАЛИСЬ ОСНОВА И УТОК ПРЕДНАЧЕРТАННОГО СВЫШЕ УЗОРА!
– Что-что? – в ужасе залепетала выпь. – Где? Каких уток?
– ЖИВО! – взгремел Квак. – ЛЕТИ ЗА ТЕМ ЯСТРЕБОМ, И МЕНЯ ЗАХВАТИ! – Лапки его уже торопливо плели камышовую сеточку, в которой птица смогла бы его нести. На поиски новой перчатки он ухлопал уйму времени и не желал рисковать, что выскользнет и из этой. – СУДЬБА НЕ ЖДЕТ, – добавил он. – ПОТОРОПИСЬ! Я ВСЁ ОБЪЯСНЮ ПО ДОРОГЕ.
Окунь, проглотивший счастливую монету, возвращался в своё укромное гнездо. Леска тянулась следом, пока барабанчик не зацепился за корягу. Тут монета отвязалась, леска выскользнула из рыбьей глотки, и барабанчик снова всплыл на поверхность, а окунь вырвался на свободу.
– Недурственно, – хмыкнул он, ощутив в животе приятную гладкость монеты. Страшно довольный собой, он прибрался в гнезде, проверил границы, справился у окуня-соседа о новостях и поплыл на поиски нового приключения.
Приключение отыскалось в тихой заводи, где длинные лучи солнца падали наискось между тенями листьев и сквозь толщу воды медленно спускалось вглубь что-то блестящее. Это была жестяная тюлениха на конце рыболовной лески.
Тюлениха виляла хвостом и хлопала плавниками. На металлическом стерженьке вместо мяча теперь неторопливо и обольстительно вращались яркие перья. Между перьями болталось несколько рыболовных крючков, а старенькая жесть тюленихи соблазнительно поблёскивала в зелёном подводном свете. Как и мышонок с отцом, она давным-давно нарушила закон дневного молчания и теперь тихонько, словно для одной себя, напевала песенку:
Мне чуть-чуть одиноко, да и ты одинок,
О тебе лишь одном я мечтаю, дружок.
– Вот те на! – воскликнул окунь. – Ну и дела!
Вспенив воду хвостом, он во весь опор ринулся к цели, повис на крючке и вместе с тюленихой был извлечён из пруда и втащен на ветку берёзы, где сидел зимородок. Рядом с рыболовом лежала сетка со снастями: запасными крючками и лесками, которые он насобирал в своих странствиях, и баночкой масла, чтобы смазывать тюлениху.
– Отлично сработано! – похвалил зимородок. Крепенький, ладный, щеголеватый, с гордым прямым клювом, вечно взъерошенным хохолком и дружелюбным взглядом, этот холостяк со страстью к одиноким рыболовным прогулкам, так и не давшей ему осесть и обзавестись хозяйством, обрёл в жестяной тюленихе и очаровательную спутницу, и полезную помощницу. Он снял окуня с крючка и забил его прямо на ветке. Затем смотал леску, тщательно смазал тюлениху, разделал рыбу и положил найденную внутри монету в сетку. А затем расположился поудобнее и насладился сытным обедом.
– Чудные тут дела творились, пока ты была под водой, – сказал он тюленихе. И поведал ей, как мышонок с отцом выскочили из пруда, как выпь пыталась их завести и как потом их унёс ястреб.
– Два заводных мышонка? – переспросила тюлениха. – Один – большой, другой – маленький? В синих штанишках? В лакированных ботиночках?
– Один – большой, другой – маленький, – подтвердил зимородок. – Штанишки, может, когда-то и были синие. Но без ботинок…
Заметив плавающий на воде барабанчик, он прервал беседу, спорхнул вниз, подобрал находку и тоже уложил в свою сетку.
– Два заводных мышонка, – повторила тюлениха. – Может, это те же самые, которых я когда-то знала? – Тут ей вспомнилось, как плакал малыш, не желая выходить в мир. – А куда ястреб полетел? – спросила она.
– Домой, – сказал зимородок. – На болото по ту сторону свалки, за железной дорогой.
– Съесть их он не съест, – пробормотала тюлениха. – Может, выбросил?
– Тогда об этом объявят в новостях спорта, – сказал зимородок. – Или хочешь пролететься до свалки и сама взглянуть?
– Ага, – сказала тюлениха.
Зимородок положил и её в сетку, упаковал снасти и пустился в путь.
Пока зимородок и выпь догоняли болотного ястреба, ещё одна птица неслась впереди обоих по тому же следу: голубая сойка тоже заметила хищника и его добычу. Жаждая катастрофы, она махала крылышками во всю мочь в погоне за верной сенсацией и как раз успела увидеть, как ястреб разжал когти и мышонок с отцом полетели вниз. Тень сойки скользнула по разбитой мордочке мышонка; репортёрша описала круг над обломками и взмыла в небо на потоке тёплого воздуха, идущего от костров.
– НОВОСТИ СПОРТА! – взвизгнула она. – ЗАВОДЯШКИ РАЗБИЛИСЬ НА СВАЛКЕ! ВЫЖИВШИХ НЕП – Сойка окинула взором окрестности, высматривая последние результаты, и проверещала: – В ПЕРВОЙ ПАРЕ МАТЧЕЙ НОВОГО БЕЙСБОЛЬНОГО СЕЗОНА НАВОЗНЫЕ ЖУКИ ВЫБИЛИ ТАРАКАНОВ ВСУХУЮ! – И полетела прочь, оставляя по себе тишину, нарушаемую лишь треском костров на свалке.
Зимородок услышал это и, сменив курс, устремился на голос сойки. Услышал это и Квак – и велел выпи поднажать. И Крысий Хват тоже всё услышал. Когда ястреб выронил свою ношу над свалкой. Хват как раз смотрел в небо, дожидаясь темноты, и заметил происшествие, а теперь не отрывая глаз следил за сойкой.
– Игги! – позвал он.
Преемник Ральфи, такой же уродливый, толстый и бессовестный крысёныш, поспешил к хозяину:
– Слушаю, босс?
– Поднимись-ка на склон по эту сторону костров, – сказал Крысий Хват, – и погляди, не найдётся ли там парочки заводяшек.
Игги отдал честь и побрёл, куда было велено.
– Неужели опять они? Не может быть! – пробормотал Крысий Хват.
И всё-таки ему стало не по себе: сердце забилось чаще и в висках заломило. Несколько месяцев назад, вернувшись на свалку, он объявил во всеуслышание, что после долгой и многотрудной погони настиг-таки беглых заводяшек и разделал их под орех, – и широкая публика зауважала его ещё больше. Так неужто его опять выставят дураком? Бросив обеспокоенный взгляд на удаляющегося помощника, Хват уставился на гребень горы из консервных банок.
– Нет, – повторил он. – Не может быть. Но, с другой стороны, кто ещё может прямо так вот взять и свалиться с неба?!
Он нахмурился и перевёл взгляд на солнце, садящееся вдалеке за мусорными кучами.
Игги отделяло от цели ещё несколько мусорных куч, когда на месте крушения, взметнув облако пепла над останками мышат, приземлился зимородок, а следом за ним и выпь.
– Опоздали! – воскликнула тюлениха, как только Квак назвался и представил выпь. – Боюсь, им конец.
Квак на это ничего не ответил. Он торопливо собрал детальки механизма и части разбитых корпусов и сложил всё в сетку зимородка. Затем обе птицы подхватили своих пассажиров и полетели на край свалки. Там, у железной дороги, они уселись на ветку дуба и стали соображать, что же дальше.
– Ну, вот я тебе и помогла с твоими кроснами и утками, – сказала выпь гадальщику. – А теперь я вернусь к своей жизни. Прощай.
– Прощай, – отозвался Квак. – И прими от имени моих друзей и от меня лично самую сердечную благодарность за столь своевременный и великодушный отклик на мой призыв о помощи.
Выпь кивнула, но осталась сидеть на ветке, глядя на разбитых мышат.
– Надеюсь, мы всё собрали, – сказал Квак.
Он выбрал из обломков ручки, ножки и половинки туловища мышонка-сына, составил их вместе и загнул крохотные жестяные клапаны по швам, чтобы малыш опять не рассыпался.
И как только половинки его туловища снова стали одним целым, мышонок очнулся. Уши его наполнились шелестом листьев, а перед глазами сверкнули золотом в лучах закатного солнца полные тревоги глаза его старого друга.
– Дядюшка Квак! – воскликнул мышонок. – Я видел, как вы гнались за ястребом! Я так и знал, что вы найдёте нас раньше, чем Крысий Хват!
Квак осторожно поставил его на ветку и принялся за отца. Мышонок ещё не заметил, что они здесь не одни: он стоял в сторонке, голова у него кружилась без привычной опоры на отцовские руки, а прямо перед ним в листве открывался просвет.
– Наше! – выкрикнул он внезапно и яростно. – Наша территория!
– О чём это он? – Зимородок выглянул из-за листьев и увидел, на что смотрит малыш.
Между деревом и железной дорогой стоял маленький домик, давным-давно покинутый жильцами. Краска совсем облезла, провалы окон слепо таращились на железнодорожные пути, крыльцо заросло высокой травой. Домик примостился на деревянной площадке из-под скворечника, возвышавшейся на шесте. На фоне красного закатного неба темнела резким силуэтом, вся в жестяных заплатах, с подправленными кое-как дымоходами и слуховыми окошками, мансардная крыша того самого кукольного дома, что красовался когда-то на магазинном прилавке.
Ни в едином окошке не осталось ни осколка стекла; вместо узорной лепнины, вместо изящных балюстрад и витых консолей торчали приколоченные вкривь и вкось толстые деревяшки. Не было больше ни орнамента, ни резных карнизов; весь дом ощетинился гнутыми, грубо вогнанными гвоздями и щепками расколотых досок. Всё было наперекосяк, всё искорёжено, даже новая дозорная башня и та кренилась набок. Навесной фасад, прежде открывавшийся, чтобы можно было заглянуть внутрь, теперь был забит гвоздями наглухо, и всё покрывал угрюмый толстый слой чёрной краски. На балконах болтались гирлянды грязных лохмотьев, в которые превратились от сырости и дождя красно-бело-синие флажки из гофрированной бумаги, а с дымоходов и башни уныло свисали крошечные полинявшие вымпелы.
Привязанная к ветке над крышей бельевая верёвка отвечала на вопрос, как же удалось втащить кукольный дом на площадку; бутылка из-под шерри, подвешенная к стрелке игрушечного подъемного крана, намекала, что не так давно здесь погуляли от души; а дозорную башню мерил шагами Крысий Хват в новом шёлковом халате. Силуэт его чернел на фоне закатного неба. Хозяин свалки обозревал далёкие мусорные костры и что-то напевал себе под нос, предвкушая новоселье, намечавшееся ближе к вечеру.
Вернувшись на свалку из дальних странствий, он быстро оценил достоинства этого дома как частной резиденции и наложил на него лапу незамедлительно. Пробил час воплотить честолюбивые замыслы в жизнь. Крысий Хват развернул бурную деятельность и стал важной шишкой: теперь под его началом были не только заводяшки, но и несколько отрядов крыс, и настало время вплотную заняться регалиями. Мусорные кучи всё время менялись, и телевизионная коробка, где он раньше обитал, изжила себя в качестве наблюдательного поста. Необходимо было обустроить новое жильё – достойное его высокого ранга, но поодаль от суматохи, где-нибудь, где можно будет отдыхать от ночных треволнений, вполглаза приглядывая, не ущемляет ли кто деловые интересы босса. Из этих соображений Крысий Хват ликвидировал клуб и спортзал, размещавшиеся в кукольном доме, и пустил всё своё хитроумие на реставрационные работы. Крыс помельче и послабее согнали в трудовые бригады и отправили поднимать и ремонтировать дом; нагруженные стройматериалами заводяшки из фуражирского отряда без отдыха вышагивали милю за милей. А слониху запрягли в собранный из детского конструктора подъёмный кран, чтобы и она могла помочь хозяину привести в порядок особняк, который когда-то мнила своим собственным.
Она и сейчас стояла рядом с ним. На её жестяном теле, заржавевшем и грязном, не осталось ни клочка плюша, а механизм совсем износился на службе у Крысьего Хвата. Единственным глазом она смотрела сквозь окошко в комнату, где некогда распивали чай кукольные леди и джентльмены, а теперь прямо на полу был накрыт фуршет из объедков для приглашённых на новоселье крыс. Крысы-слуги сновали вверх-вниз по лестницам, торопясь подготовить всё к званому ужину, а крысы-часовые с копьями обходили дозором площадку, осыпая слониху насмешками и глумливой бранью.
Между тем мышонка-отца, как и сына, уже собрали наскоро, и он молча уставился Кваку в глаза, не находя слов от счастья. А затем и он увидел слониху и кукольный дом.
– О! – воскликнул он. – О-о-о!
И расплакался. Но тут же почувствовал, как внутри вздымается волна неистовой ярости, и, в точности как сын, вскричал:
– Наше!
– Смотри, папа! – подхватил мышонок, заметив жестяную тюлениху, которую Квак тем временем передвинул на видное место. – Слониха, тюлениха и наш дом! Видишь, ничего невозможного в этом не было! Все нашлись!
– И враг, который ждёт нас в конце, – добавил отец, разглядывая Крысьего Хвата на вершине чёрной башни. И надолго умолк. Взгляд его устремился сквозь пелену сгущающихся сумерек туда, где рядом с кукольным домом одиноко стояла слониха. Дорога и впрямь оказалась дальняя и очень тяжёлая, но мышонок-отец сознавал, что в конце её нашёл именно то, что хотел. – Теперь нам придётся сражаться за свою территорию, – наконец вымолвил он.
– Ничего не понимаю! – вмешалась тюлениха. – Ну да, у зимородков есть своя территория, и у всяких зверей. Но у игрушек?!
– Мы больше не игрушки, – возразил отец. – Игрушки существуют для того, чтобы ими играли, а мы – нет. Мы вынесли всё, что напророчил Квак, – и прыжок, и полёт, и крушенье, и много чего ещё. И добрались до места, где всё, что рассеялось, будет собрано вновь.
– О чём это вы? – удивилась тюлениха.
– Будь моей дочерью! – воскликнул мышонок-отец.
– Будь моей сестрой! – воскликнул сын-мышонок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19