Есть и два пьяных техасца, донельзя самодовольных и заявивших мне, что в Нигерии у них все схвачено. Название страны они произносят так: Ниггеррия. Перед вылетом из аэропорта имени Шарля де Голля У. пошел в беспошлинный магазин, и тут они почувствовали себя совершенно свободно и, услышав от меня, что я лечу в Африку впервые, поспешили снабдить меня всей информацией об этой стране. Послать бы их ко всем чертям, но я для этого слишком хорошо воспитана. Когда У. вернулся и я представила им его как своего супруга, выражение лиц у них стоило того, чтобы оплатить билет первого класса. У. заявил, что не успел он отойти на десять минут, как я практически вступила в партию нацистов. И добавил, что берет меня с собой в Африку в последний раз. У. мало волнует вышедший из моды оголтелый расизм добрых старых времен, он терпеть не может тайный, скрываемый расизм пустозвонов от демагогии, но больше всего ненавидит непризнанный расизм афроамериканцев, основанный на цвете кожи.
Позже. Перелетели через Средиземное море и летим над Африкой. Читаю космологию йоруба. Уяснить ее не так просто. Мироздание, по йоруба, делится на айе – мир осязаемый и орун – мир духовный, мир богов, во главе которого стоит Олодумаре, бог-творец, но он находится слишком высоко, чтобы обращать внимание на мелочи жизни. Орун густо населен различными духами, а также ориша – божествами или обожествленными предками. Суть этой религии – общение с ориша, гадание и предсказания; ориша спускаются в айе и говорят со своими поклонниками. Заправляют всем два ориша: Эшу, привратник между двумя мирами и космический обманщик, и Орунмила, ориша-прорицатель. Весь мир находится в движении благодаря аше, духовной энергии. Каждая сотворенная вещь обладает аше – камни, деревья, животные, люди; аше – основа существования и одновременно сила, благодаря которой все происходит и меняется. Общественные отношения определяются потоком аше, точно так же, как судьбы и поступки людей.
Думаю о М., гадаю, не совершила ли я ошибку, вернувшись к полевым исследованиям, особенно к полевым исследованиям, связанным с колдовством. Не могу припомнить свой опыт работы в Сибири. Нечто вроде аллергической реакции на пищу и воду. Так ли это?
У. только что проснулся, раздраженный с похмелья; симпатичный стюард-африканец приносит нагретые полотенца, апельсиновый сок и аспирин. Скоро У. становится легче. Я наблюдаю за тем, как под нами разворачивается Африка, безлюдная, белая, рыжая, пустынная. Поворот на юго-юго-восток, земля под нами позеленела: сухая саванна, влажная саванна, наконец, настоящие влажные леса. У. улыбнулся, произнес «джунгли», процитировал строки Вейчела Линдсея:
А потом я увидел Конго,
Продираясь сквозь черноту…
Голос у него проникновенный, но это вовсе не Конго, а бассейн Нигера. Поэтическая вольность. Мужчины посмотрели на У. с подозрением.
Мы приближаемся к тропику ночи, сказала я, но он не услышал.
Позже, отель «Пальмовый двор Лари», Лагос
Мы приземлились. Обычная суета на таможне и в иммиграционном отделе. Какой-то парень с жадностью смотрит на мои камеры и ноутбук, но, как говорят, с установлением нового режима здесь все ведут себя благопристойно. Рядом с багажом нас ждут люди из нашей команды, водитель Аджаи Околоси и носильщик Тунджи Бабангида. Аджаи произносит по-английски «хелло», но я вызываю в памяти приветствия на йоруба и медленно пожимаю ему руку: как ты поживаешь, как поживает твоя жена, здоровы ли дети, здоровы ли твои родители, все ли у тебя в порядке и так далее. В ответ – широкая улыбка, не зря я слушала и повторяла записи на йоруба.
Снаружи обычная сцена для аэропортов третьего мира: толпа бедных людей, пытающихся урвать хоть что-то у богоподобных созданий, которые настолько богаты, что могут летать. Заметив белую женщину, собравшиеся приходят в состояние полного безумия. «Кеб, мисс, кеб, мисс…» – орут мне в ухо и пытаются сорвать рюкзак со спины. Меня выручает Тунджи. Он заталкивает меня вместе с моим ручным багажом в древний лендровер. У. сидит в машине с ошеломленным видом. Молчание. Я сжимаю его руку. Невесело нас встречает Африка. Тунджи тем временем включает кассетный плеер, прикрученный проволокой к приборной панели, и в машине звучат первые слова песни «Бойся Черной планеты». Тунджи оборачивается, чтобы проверить, какое впечатление на У. произвел этот кусочек цивилизации, радует ли он его. Не радует.
Тучи пыли стоят над неким подобием скоростного шоссе к югу от нас. Множество дешевых мотоциклов, несколько больших сверкающих «мерседесов» с затемненными стеклами, изобилие желтых автобусов, военные машин. Солдаты в грузовиках выглядят детьми.
Слева от шоссе у перекрестка стоит коп в белых перчатках и в униформе британского образца, управляя движением при помощи свистка, так как светофор не работает.
Центральный деловой район Лагоса располагается к югу отсюда, на острове Лагос или возле него, сообщает нам Аджаи. Там выстроено около дюжины высотных башен, и там много туристов. Мы же направляемся в Ябу, настоящий Лагос, более безопасный и дешевый, а рядом университет. Улицы становятся все более узкими, мостовая неровная; большая машина накреняется, я падаю на У. и смеюсь, но он сидит такой отчужденный, весь в напряжении, и смотрит в окно. Мне хочется, чтобы Т. выключил эту проклятую музыку.
Двое наших сопровождающих болтали между собой на йоруба, я понимала не больше одного слова из десяти. Улицы, по которым мы проезжали, были застроены трех– и четырехэтажными блочными домами, выкрашенными в белый цвет; на всех окнах жалюзи от солнца. На каждые несколько улиц либо минарет мечети, либо здание христианской церкви.
Проезжая через большой открытый рынок, Аджаи осторожно лавировал между кучками людей, магазинчиками и прилавками, с которых торговали разной снедью, напитками, сигаретами, лотерейными билетами, одеждой, обувью. В воздухе стояли запахи гниющего мусора, жареного мяса, автомобильных выхлопов и чего-то еще, не определяемого, острого, немного пряного, короче, основного запаха места. Если я перестану его улавливать, значит, освоилась здесь окончательно.
Наш отель – двухэтажное белое здание под облупившейся красной железной крышей. Наша команда заняла его целиком – все десять спален. В здании прохладнее, чем на улице, вентиляторы под потолком медленно перемешивают воздух. Здесь немного сумрачно, пахнет кухней – перцем, жареным мясом, а в жилых комнатах – дезинсекталем, воском, политурой для мебели. Декор поразительный: в приемной большая гравюра, изображающая оленя у запруды, соседствует с литографией Христа в окружении детей; здесь же стеллаж с дешевыми сувенирами английского морского побережья. В столовой четыре круглых стола со скатертями, накрытыми полиэтиленом, дешевая серебряная и стеклянная посуда, пластмассовые цветы в вазах – словно в Блэкпуле или Брайтоне. Все безупречно чисто, если не считать всепроникающей рыжевато-коричневой пыли. У. недоволен, брюзжит по поводу колониального мышления, жалуется, что ванная и туалетная комнаты находятся в холле. Он не привык путешествовать за границей. Я подняла жалюзи, обнаружила, что наше окно выходит в небольшой дворик, затененный огромным манговым деревом. Во дворике привязаны две козы и стоит старый стол, за которым две женщины в ярких платьях и шарфах, покрывающих головы, что-то делают с целой грудой овощей. Женщины заметили меня, заулыбались, помахали мне, а я в ответ помахала им. Это местечко начинает мне нравиться.
У. говорит, что у него разболелась голова, принимает аспирин и плюхается на постель. Я спускаюсь вниз. Владелица гостиницы миссис Бэсси сохраняет на лице выражение королевы-матери. Она отлично говорит по-английски, голос у нее певучий, а каждая фраза как бы завершается знаком вопроса:
– Мы подаем обед ровно в шесть?
Я решила пройтись.
Иду по жарким, узким, зловонным улочкам, где из каждого приемника гремит музыка, а из каждой темной дыры несет пивом. Но вот передо мной широкая главная улица, поперек которой раскинулся базар. Через каждый десяток шагов ко мне обращается молодой парень, либо предлагая стать моим гидом, либо пытаясь что-то мне продать, либо стараясь затащить в какую-нибудь лавчонку. Каждого я благодарю и отказываюсь от предложения – на языке йоруба, что обычно вызывает удивление, порой – улыбку, а порой – ответ, слишком быстрый, чтобы я успела его понять. Захожу в обменный пункт и меняю доллары на местную валюту – наира. Покупаю себе бумажный кулек чего-то под названием киликили, потому что название мне нравится, и оказывается это хорошо обжаренным и очень вкусным арахисом; еще покупаю местный газированный напиток – манго-соду. Яба – рынок не для туристов, здесь большей частью продают и покупают повседневно необходимые вещи и продовольствие. Все время звучит музыка, нередко очень интересная, так как Яба – это и район ночных клубов, множество музыкантов живет поблизости. Есть на базаре и художники, некоторые из них куда лучше тех, кого вы встретите в нью-йоркском Сохо, районе художников. Чудесные краски, естественные формы – великолепно! В Центральной Азии базары разделены по товарам, здесь этого нет.
Я присоединилась к небольшой толпе между женщиной, торгующей рыбой из пластиковых емкостей со льдом, и женщиной, продающей отрезы полосатой ткани адира онику, и увидела мужчину, сидящего на корточках, с голой грудью, одетого только в шорты цвета хаки. Я подумала, что он занят каким-то ремеслом, но потом разглядела, что он обматывает цветным шнурком собачий череп, что-то невнятно бормоча при этом. Рядом с ним клиент – толстый пожилой мужчина в халате и ермолке. Человек без рубашки закончил обматывать череп, положил его на зубчатую оловянную чашу, достал из соломенной корзины рыжую курицу, перерезал ей горло и брызнул кровью на собачий череп.
Я почувствовала дурноту – не от вида крови, а оттого, что увидела колдовство. Всего лишь ю-ю, базарный колдун, и все же… Отворот и приворот одновременно. Обряд, знакомый по книгам. Толстый парень – заимодавец или бизнесмен. Кто-то должен ему деньги и не платит. Теперь должник каждую ночь будет видеть во сне, что за ним гонятся собаки, готовые его разорвать. Он обратится за помощью к тому же колдуну, и тот скажет, что он должен вернуть деньги, иначе подвергнется воздействию еще более сильной магии. М. имел обыкновение говорить, что окропление в разных культурах – это клизма для души. Может быть: я чувствую себя более чистой и возвышенной, чем за все последние месяцы.
Глава шестая
На лице у профессора Эрреры ясно отразилось удивление, когда Джимми Паз вошел в ее кабинет. Паз изобразил самую теплую улыбку, на которую был способен, и протянул руку, а Лидия Эррера ее достаточно любезно пожала. В Майами, когда объявляли о приходе Паза, никто, как правило, не ожидал, что в дверь войдет темнокожий человек. Джимми к этому привык, ожидал этого и мирился с возникающим замешательством. Он окинул привычным коповским быстрым взглядом кабинет и его хозяйку. Кабинет примерно метров пятнадцать на двенадцать, чистый, организованный, в нем вполне достаточно места для покрытого формайкой стола на хромированных ножках, на котором стояли компьютер и монитор. Два одинаковых, обтянутых оранжевым пластиком кресла – для хозяйки офиса и для посетителя; за письменным столом полки от пола до потолка, плотно набитые книгами и зелеными картонными коробками для распечатанных материалов, содержание которых обозначено на красных наклейках. На одной из полок, в центре, отведено место для семейных фотографий и различных безделушек. Большая гипсовая статуя святого Франциска Ассизского в коричневом монашеском одеянии, с четками и голубем в руках; основание статуи обвязано зелеными и золотистыми лентами. Небольшое окно защищено от немилосердного послеполуденного солнца опущенными стальными венецианскими жалюзи. На стене дипломы: Клемсон, Университет Майами. Девушка, разумеется, местная. И еще фотография в рамке: группа людей в походной одежде рядом с людьми почти без одежды, на заднем плане густая зелень – типично антропологический снимок; античные изображения листьев, цветов, семян, с латинскими подписями и тоже в рамках.
Владелицей всего этого была женщина под сорок, со светлыми волосами и умными карими глазами, в которых сейчас светилось некоторое недоумение, что, с точки зрения Джимми, было ему на пользу; кожа цвета пергамента казалась матовой благодаря умелому, не бросающемуся в глаза макияжу. На книжной полке за письменным столом, среди прочих, стояла также фотография Лидии и смуглого, красивого и сильного мужчины, более молодого на вид, чем она, и более стройного. Итак, она, очевидно, замужем, и, судя по другим снимкам, у них есть сын.
Лидия указала Джимми на кресло для посетителя, предложила кофе (он отказался) и спросила:
– Мое имя, как я понимаю, мистер Паз, назвал вам Эл Мэйнз? Видимо, речь идет о каком-то растении?
– Да, он сказал мне, что вы хороший этноботаник.
– Это так, – признала она без ложной скромности. – А вы…
Джимми достал свое удостоверение и полицейский значок.
– Полиция Майами, – сказал он, и аккуратно подведенные брови Лидии слегка приподнялись.
– И зачем полиции Майами понадобился этноботаник?
Паз достал из кармана пиджака Schrebera golungensis в пакете и положил перед ней на стол.
– Мы подумали, что вы могли бы нам рассказать, для каких целей используют это растение.
Эррера взяла пакет.
– Можно ли вынуть это из пакета?
– Прошу вас.
Лидия повертела скорлупу в пальцах, присмотрелась к ней и сказала:
– Это часть опеле.
Паз справился со своей записной книжкой.
– Да, доктор Мэйнз так и говорил, но для чего этот орех используют?
– Нет, я имею в виду опеле как предмет, а не как название ореха. Это часть гадательной цепи Ифа, называемой опеле, или эквеле. Ее используют для предсказания будущего в сектах сантерии и других культах западноафриканского происхождения. Неужели вы не видели ни одной такой цепи?
Тон ее был слегка ироническим. Ведь черный кубинец должен был бы знать о сантерии все, что можно о ней знать.
– Нет, – холодно ответил Паз. – У вас есть такая цепь?
Лидия улыбнулась.
– Представьте, есть. Вот она.
Лидия указала пальцем с покрытым красным лаком ногтем на небольшой стенд. Джимми подошел к стенду, на котором находилась большая черная рама. Это были не четки. На черном бархате была уложена, словно бриллиантовое ожерелье, блестящая медная цепь около трех футов длиной со вставленными в нее через равные промежутки фрагментами панциря черепахи, покрытыми искусной резьбой. К двум таким фрагментом, завершающим цепь, были прикреплены на шнурках раковины каури. Каждый кусочек панциря имел грушевидную форму с насечкой на вогнутой стороне.
– Эта цепь с Кубы, середина девятнадцатого столетия, – произнесла Эррера. – Вы обратили внимание на то, как выполнена резьба?
– Да, похоже, внутри находится орех.
– Верно. То, что вы мне показали, – это оригинал. Резчик, вероятно, никогда не видел настоящий орех опеле, но традиция сохраняется. Интересно.
– Да. – Паз отвел взгляд от рамы и повернулся лицом к Лидии. – И как это работает?
– Это машина для порождения числа. Вы в самом деле ничего не знаете о гадании Ифа?
Снова этот удивленный, слегка иронический тон.
– Нет, но, может, вы будете так любезны и проинформируете меня, доктор Эррера?
Паз проговорил это самым ровным тоном, на какой был способен; он был почти готов нарушить одно из правил Барлоу: любой, кто согласен сообщить то, что тебе нужно знать, твой лучший друг.
Улыбка Лидии стала настолько широкой, что на ее пухлых щеках образовались ямочки. Учить афрокубинца основам сантерии! Чудеса да и только!
– Ладно, детектив. Ифа – это ориша, то есть полубог пророчества у йоруба и родственных им народов Западной Африки. Опеле – один из методов, при помощи которого бабалаво, то есть предсказатель, общается с богом. Есть и другие методы, при которых определенное количество пальмовых орехов или раковин каури сжимают в руке. Цель каждого пути общения с богом, как я уже говорила, открытие числа. Как вы можете заметить, у любого индикатора есть два способа упасть, следовательно, при каждом броске может образоваться шестнадцать основных фигур. Прорицатель проводит одну линию в тех случаях, когда раковина или орех падает вогнутой стороной вверх, и двойную линию, если предмет падает вогнутой стороной вниз. Линии проводят в два столбика. В Африке бабалаво используют неглубокий ящичек, наполненный тончайшей древесной пылью, чтобы делать такие отметки, но здесь они пользуются карандашом и бумагой. Итак, в конце концов мы получаем по два столбца из четырех отметок, одинарных или двойных линий на каждый бросок, но чтобы решить, какой из столбцов особенно важен, надо принимать во внимание и зеркальное изображение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Позже. Перелетели через Средиземное море и летим над Африкой. Читаю космологию йоруба. Уяснить ее не так просто. Мироздание, по йоруба, делится на айе – мир осязаемый и орун – мир духовный, мир богов, во главе которого стоит Олодумаре, бог-творец, но он находится слишком высоко, чтобы обращать внимание на мелочи жизни. Орун густо населен различными духами, а также ориша – божествами или обожествленными предками. Суть этой религии – общение с ориша, гадание и предсказания; ориша спускаются в айе и говорят со своими поклонниками. Заправляют всем два ориша: Эшу, привратник между двумя мирами и космический обманщик, и Орунмила, ориша-прорицатель. Весь мир находится в движении благодаря аше, духовной энергии. Каждая сотворенная вещь обладает аше – камни, деревья, животные, люди; аше – основа существования и одновременно сила, благодаря которой все происходит и меняется. Общественные отношения определяются потоком аше, точно так же, как судьбы и поступки людей.
Думаю о М., гадаю, не совершила ли я ошибку, вернувшись к полевым исследованиям, особенно к полевым исследованиям, связанным с колдовством. Не могу припомнить свой опыт работы в Сибири. Нечто вроде аллергической реакции на пищу и воду. Так ли это?
У. только что проснулся, раздраженный с похмелья; симпатичный стюард-африканец приносит нагретые полотенца, апельсиновый сок и аспирин. Скоро У. становится легче. Я наблюдаю за тем, как под нами разворачивается Африка, безлюдная, белая, рыжая, пустынная. Поворот на юго-юго-восток, земля под нами позеленела: сухая саванна, влажная саванна, наконец, настоящие влажные леса. У. улыбнулся, произнес «джунгли», процитировал строки Вейчела Линдсея:
А потом я увидел Конго,
Продираясь сквозь черноту…
Голос у него проникновенный, но это вовсе не Конго, а бассейн Нигера. Поэтическая вольность. Мужчины посмотрели на У. с подозрением.
Мы приближаемся к тропику ночи, сказала я, но он не услышал.
Позже, отель «Пальмовый двор Лари», Лагос
Мы приземлились. Обычная суета на таможне и в иммиграционном отделе. Какой-то парень с жадностью смотрит на мои камеры и ноутбук, но, как говорят, с установлением нового режима здесь все ведут себя благопристойно. Рядом с багажом нас ждут люди из нашей команды, водитель Аджаи Околоси и носильщик Тунджи Бабангида. Аджаи произносит по-английски «хелло», но я вызываю в памяти приветствия на йоруба и медленно пожимаю ему руку: как ты поживаешь, как поживает твоя жена, здоровы ли дети, здоровы ли твои родители, все ли у тебя в порядке и так далее. В ответ – широкая улыбка, не зря я слушала и повторяла записи на йоруба.
Снаружи обычная сцена для аэропортов третьего мира: толпа бедных людей, пытающихся урвать хоть что-то у богоподобных созданий, которые настолько богаты, что могут летать. Заметив белую женщину, собравшиеся приходят в состояние полного безумия. «Кеб, мисс, кеб, мисс…» – орут мне в ухо и пытаются сорвать рюкзак со спины. Меня выручает Тунджи. Он заталкивает меня вместе с моим ручным багажом в древний лендровер. У. сидит в машине с ошеломленным видом. Молчание. Я сжимаю его руку. Невесело нас встречает Африка. Тунджи тем временем включает кассетный плеер, прикрученный проволокой к приборной панели, и в машине звучат первые слова песни «Бойся Черной планеты». Тунджи оборачивается, чтобы проверить, какое впечатление на У. произвел этот кусочек цивилизации, радует ли он его. Не радует.
Тучи пыли стоят над неким подобием скоростного шоссе к югу от нас. Множество дешевых мотоциклов, несколько больших сверкающих «мерседесов» с затемненными стеклами, изобилие желтых автобусов, военные машин. Солдаты в грузовиках выглядят детьми.
Слева от шоссе у перекрестка стоит коп в белых перчатках и в униформе британского образца, управляя движением при помощи свистка, так как светофор не работает.
Центральный деловой район Лагоса располагается к югу отсюда, на острове Лагос или возле него, сообщает нам Аджаи. Там выстроено около дюжины высотных башен, и там много туристов. Мы же направляемся в Ябу, настоящий Лагос, более безопасный и дешевый, а рядом университет. Улицы становятся все более узкими, мостовая неровная; большая машина накреняется, я падаю на У. и смеюсь, но он сидит такой отчужденный, весь в напряжении, и смотрит в окно. Мне хочется, чтобы Т. выключил эту проклятую музыку.
Двое наших сопровождающих болтали между собой на йоруба, я понимала не больше одного слова из десяти. Улицы, по которым мы проезжали, были застроены трех– и четырехэтажными блочными домами, выкрашенными в белый цвет; на всех окнах жалюзи от солнца. На каждые несколько улиц либо минарет мечети, либо здание христианской церкви.
Проезжая через большой открытый рынок, Аджаи осторожно лавировал между кучками людей, магазинчиками и прилавками, с которых торговали разной снедью, напитками, сигаретами, лотерейными билетами, одеждой, обувью. В воздухе стояли запахи гниющего мусора, жареного мяса, автомобильных выхлопов и чего-то еще, не определяемого, острого, немного пряного, короче, основного запаха места. Если я перестану его улавливать, значит, освоилась здесь окончательно.
Наш отель – двухэтажное белое здание под облупившейся красной железной крышей. Наша команда заняла его целиком – все десять спален. В здании прохладнее, чем на улице, вентиляторы под потолком медленно перемешивают воздух. Здесь немного сумрачно, пахнет кухней – перцем, жареным мясом, а в жилых комнатах – дезинсекталем, воском, политурой для мебели. Декор поразительный: в приемной большая гравюра, изображающая оленя у запруды, соседствует с литографией Христа в окружении детей; здесь же стеллаж с дешевыми сувенирами английского морского побережья. В столовой четыре круглых стола со скатертями, накрытыми полиэтиленом, дешевая серебряная и стеклянная посуда, пластмассовые цветы в вазах – словно в Блэкпуле или Брайтоне. Все безупречно чисто, если не считать всепроникающей рыжевато-коричневой пыли. У. недоволен, брюзжит по поводу колониального мышления, жалуется, что ванная и туалетная комнаты находятся в холле. Он не привык путешествовать за границей. Я подняла жалюзи, обнаружила, что наше окно выходит в небольшой дворик, затененный огромным манговым деревом. Во дворике привязаны две козы и стоит старый стол, за которым две женщины в ярких платьях и шарфах, покрывающих головы, что-то делают с целой грудой овощей. Женщины заметили меня, заулыбались, помахали мне, а я в ответ помахала им. Это местечко начинает мне нравиться.
У. говорит, что у него разболелась голова, принимает аспирин и плюхается на постель. Я спускаюсь вниз. Владелица гостиницы миссис Бэсси сохраняет на лице выражение королевы-матери. Она отлично говорит по-английски, голос у нее певучий, а каждая фраза как бы завершается знаком вопроса:
– Мы подаем обед ровно в шесть?
Я решила пройтись.
Иду по жарким, узким, зловонным улочкам, где из каждого приемника гремит музыка, а из каждой темной дыры несет пивом. Но вот передо мной широкая главная улица, поперек которой раскинулся базар. Через каждый десяток шагов ко мне обращается молодой парень, либо предлагая стать моим гидом, либо пытаясь что-то мне продать, либо стараясь затащить в какую-нибудь лавчонку. Каждого я благодарю и отказываюсь от предложения – на языке йоруба, что обычно вызывает удивление, порой – улыбку, а порой – ответ, слишком быстрый, чтобы я успела его понять. Захожу в обменный пункт и меняю доллары на местную валюту – наира. Покупаю себе бумажный кулек чего-то под названием киликили, потому что название мне нравится, и оказывается это хорошо обжаренным и очень вкусным арахисом; еще покупаю местный газированный напиток – манго-соду. Яба – рынок не для туристов, здесь большей частью продают и покупают повседневно необходимые вещи и продовольствие. Все время звучит музыка, нередко очень интересная, так как Яба – это и район ночных клубов, множество музыкантов живет поблизости. Есть на базаре и художники, некоторые из них куда лучше тех, кого вы встретите в нью-йоркском Сохо, районе художников. Чудесные краски, естественные формы – великолепно! В Центральной Азии базары разделены по товарам, здесь этого нет.
Я присоединилась к небольшой толпе между женщиной, торгующей рыбой из пластиковых емкостей со льдом, и женщиной, продающей отрезы полосатой ткани адира онику, и увидела мужчину, сидящего на корточках, с голой грудью, одетого только в шорты цвета хаки. Я подумала, что он занят каким-то ремеслом, но потом разглядела, что он обматывает цветным шнурком собачий череп, что-то невнятно бормоча при этом. Рядом с ним клиент – толстый пожилой мужчина в халате и ермолке. Человек без рубашки закончил обматывать череп, положил его на зубчатую оловянную чашу, достал из соломенной корзины рыжую курицу, перерезал ей горло и брызнул кровью на собачий череп.
Я почувствовала дурноту – не от вида крови, а оттого, что увидела колдовство. Всего лишь ю-ю, базарный колдун, и все же… Отворот и приворот одновременно. Обряд, знакомый по книгам. Толстый парень – заимодавец или бизнесмен. Кто-то должен ему деньги и не платит. Теперь должник каждую ночь будет видеть во сне, что за ним гонятся собаки, готовые его разорвать. Он обратится за помощью к тому же колдуну, и тот скажет, что он должен вернуть деньги, иначе подвергнется воздействию еще более сильной магии. М. имел обыкновение говорить, что окропление в разных культурах – это клизма для души. Может быть: я чувствую себя более чистой и возвышенной, чем за все последние месяцы.
Глава шестая
На лице у профессора Эрреры ясно отразилось удивление, когда Джимми Паз вошел в ее кабинет. Паз изобразил самую теплую улыбку, на которую был способен, и протянул руку, а Лидия Эррера ее достаточно любезно пожала. В Майами, когда объявляли о приходе Паза, никто, как правило, не ожидал, что в дверь войдет темнокожий человек. Джимми к этому привык, ожидал этого и мирился с возникающим замешательством. Он окинул привычным коповским быстрым взглядом кабинет и его хозяйку. Кабинет примерно метров пятнадцать на двенадцать, чистый, организованный, в нем вполне достаточно места для покрытого формайкой стола на хромированных ножках, на котором стояли компьютер и монитор. Два одинаковых, обтянутых оранжевым пластиком кресла – для хозяйки офиса и для посетителя; за письменным столом полки от пола до потолка, плотно набитые книгами и зелеными картонными коробками для распечатанных материалов, содержание которых обозначено на красных наклейках. На одной из полок, в центре, отведено место для семейных фотографий и различных безделушек. Большая гипсовая статуя святого Франциска Ассизского в коричневом монашеском одеянии, с четками и голубем в руках; основание статуи обвязано зелеными и золотистыми лентами. Небольшое окно защищено от немилосердного послеполуденного солнца опущенными стальными венецианскими жалюзи. На стене дипломы: Клемсон, Университет Майами. Девушка, разумеется, местная. И еще фотография в рамке: группа людей в походной одежде рядом с людьми почти без одежды, на заднем плане густая зелень – типично антропологический снимок; античные изображения листьев, цветов, семян, с латинскими подписями и тоже в рамках.
Владелицей всего этого была женщина под сорок, со светлыми волосами и умными карими глазами, в которых сейчас светилось некоторое недоумение, что, с точки зрения Джимми, было ему на пользу; кожа цвета пергамента казалась матовой благодаря умелому, не бросающемуся в глаза макияжу. На книжной полке за письменным столом, среди прочих, стояла также фотография Лидии и смуглого, красивого и сильного мужчины, более молодого на вид, чем она, и более стройного. Итак, она, очевидно, замужем, и, судя по другим снимкам, у них есть сын.
Лидия указала Джимми на кресло для посетителя, предложила кофе (он отказался) и спросила:
– Мое имя, как я понимаю, мистер Паз, назвал вам Эл Мэйнз? Видимо, речь идет о каком-то растении?
– Да, он сказал мне, что вы хороший этноботаник.
– Это так, – признала она без ложной скромности. – А вы…
Джимми достал свое удостоверение и полицейский значок.
– Полиция Майами, – сказал он, и аккуратно подведенные брови Лидии слегка приподнялись.
– И зачем полиции Майами понадобился этноботаник?
Паз достал из кармана пиджака Schrebera golungensis в пакете и положил перед ней на стол.
– Мы подумали, что вы могли бы нам рассказать, для каких целей используют это растение.
Эррера взяла пакет.
– Можно ли вынуть это из пакета?
– Прошу вас.
Лидия повертела скорлупу в пальцах, присмотрелась к ней и сказала:
– Это часть опеле.
Паз справился со своей записной книжкой.
– Да, доктор Мэйнз так и говорил, но для чего этот орех используют?
– Нет, я имею в виду опеле как предмет, а не как название ореха. Это часть гадательной цепи Ифа, называемой опеле, или эквеле. Ее используют для предсказания будущего в сектах сантерии и других культах западноафриканского происхождения. Неужели вы не видели ни одной такой цепи?
Тон ее был слегка ироническим. Ведь черный кубинец должен был бы знать о сантерии все, что можно о ней знать.
– Нет, – холодно ответил Паз. – У вас есть такая цепь?
Лидия улыбнулась.
– Представьте, есть. Вот она.
Лидия указала пальцем с покрытым красным лаком ногтем на небольшой стенд. Джимми подошел к стенду, на котором находилась большая черная рама. Это были не четки. На черном бархате была уложена, словно бриллиантовое ожерелье, блестящая медная цепь около трех футов длиной со вставленными в нее через равные промежутки фрагментами панциря черепахи, покрытыми искусной резьбой. К двум таким фрагментом, завершающим цепь, были прикреплены на шнурках раковины каури. Каждый кусочек панциря имел грушевидную форму с насечкой на вогнутой стороне.
– Эта цепь с Кубы, середина девятнадцатого столетия, – произнесла Эррера. – Вы обратили внимание на то, как выполнена резьба?
– Да, похоже, внутри находится орех.
– Верно. То, что вы мне показали, – это оригинал. Резчик, вероятно, никогда не видел настоящий орех опеле, но традиция сохраняется. Интересно.
– Да. – Паз отвел взгляд от рамы и повернулся лицом к Лидии. – И как это работает?
– Это машина для порождения числа. Вы в самом деле ничего не знаете о гадании Ифа?
Снова этот удивленный, слегка иронический тон.
– Нет, но, может, вы будете так любезны и проинформируете меня, доктор Эррера?
Паз проговорил это самым ровным тоном, на какой был способен; он был почти готов нарушить одно из правил Барлоу: любой, кто согласен сообщить то, что тебе нужно знать, твой лучший друг.
Улыбка Лидии стала настолько широкой, что на ее пухлых щеках образовались ямочки. Учить афрокубинца основам сантерии! Чудеса да и только!
– Ладно, детектив. Ифа – это ориша, то есть полубог пророчества у йоруба и родственных им народов Западной Африки. Опеле – один из методов, при помощи которого бабалаво, то есть предсказатель, общается с богом. Есть и другие методы, при которых определенное количество пальмовых орехов или раковин каури сжимают в руке. Цель каждого пути общения с богом, как я уже говорила, открытие числа. Как вы можете заметить, у любого индикатора есть два способа упасть, следовательно, при каждом броске может образоваться шестнадцать основных фигур. Прорицатель проводит одну линию в тех случаях, когда раковина или орех падает вогнутой стороной вверх, и двойную линию, если предмет падает вогнутой стороной вниз. Линии проводят в два столбика. В Африке бабалаво используют неглубокий ящичек, наполненный тончайшей древесной пылью, чтобы делать такие отметки, но здесь они пользуются карандашом и бумагой. Итак, в конце концов мы получаем по два столбца из четырех отметок, одинарных или двойных линий на каждый бросок, но чтобы решить, какой из столбцов особенно важен, надо принимать во внимание и зеркальное изображение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51