Но родина его Западная Африка: Нигерия, Конго и Сенегал.
– А у вас есть хоть одно? Я имею в виду ваш ботанический сад.
– Живое и растущее? Я могу проверить по нашей базе данных, если хотите.
Паз очень этого хотел. Ученый сел перед большим монитором и принялся нажимать клавиши. Списки мелькали на экране, сменяя один другой.
– У нас его, очевидно, нет. И позволю себе высказать предположение, что ни у кого в Майами тоже нет.
Паз внес сведения в свою записную книжку.
– Скажите, а как его используют? Едят плоды или что?
– Его не культивируют. Оно растет в диком виде в джунглях. Быть может, местное население как-то его использует, однако я об этом не осведомлен. Если у вас есть время, можем проверить через Интернет.
– Давайте сделаем это.
Мэйнз защелкал клавишами. Компьютер издал музыкальную трель, потом засвистел.
– Я вошел в базу данных EthnobotDB. Такого точно вида здесь нет, но есть родственный вид, используемый в народной медицине.
– А как насчет изготовления яда?
– Яда, говорите. Тогда нам нужна база данных PLANТОХ. Секундочку, проверим на всякий случай весь род. Ничего, чисто. Но само по себе это еще ни о чем не говорит. Эти общие базы данных полны ошибок. Вам нужен этноботаник.
– И это не вы?
– Нет, я систематик. Определяю, какие растения находятся в родстве между собой, и решаю, является ли найденное кем-то растение новым видом. А этноботаник работает в среде местного населения и узнает, как люди используют растения. Фармацевтические компании набирают таких специалистов целыми группами.
– Назовите имя хоть одного, с кем я мог бы поговорить.
– Да вот хотя бы Лидия Эррера, отличный специалист. Я знаю, она где-то здесь, потому что видел ее вчера. Для решения вашей проблемы нужен человек, знакомый с Западной Африкой, поскольку вас интересует определенный вид дерева. – Мэйнз замялся. Паз понимал, что ученого прямо-таки одолевает любопытство, и потому не удивился, когда тот спросил: – Но… какая же связь между этим видом деревьев и убийством? Если можно об этом спросить…
– Спросить, разумеется, можно, но я не вправе вам ответить. Извините, таков процессуальный кодекс.
Мэйнз усмехнулся, но усмешка получилась кривоватой.
– Да, это понятно, ведь, поскольку к убийству имеет отношение редкий тропический плод, совершить преступление мог специалист по тропическим растениям.
– Мог бы, – ответил Паз даже без намека на улыбку. – Кстати, вам не знакома жертва, некая Диндра Уоллес?
Короткий нервный смешок.
– Нет, я такой не знал. Кто она?
– Обыкновенная женщина из Овертауна. Но вернемся к вашим словам насчет того, что тут нужен знаток Африки.
Мэйнз, казалось, с облегчением вступил на привычную почву.
– Верно. Ну, большинство из этноботаников в нашей части света связано с американскими тропиками, и это понятно. К тому же мы близки к Латинской Америке, у нас с ней политические и экономические контакты. В Западной Африке в большинстве работали ботаники родом из Франции, а в Восточной – из Великобритании. Это опять-таки понятно, если вспомнить историю бывших колониальных владений. К сожалению, больше ничем помочь не могу.
Паз закончил писать и убрал записную книжку. Поблагодарил Мэйнза и взял со стола свой орех. Свой орех опеле. Средство узнать имя. В машине он сел на переднее сиденье, открыл дверцу и перечитал записи. Он всегда делал это после беседы или допроса, это было тоже одно из неукоснительных правил Барлоу. Убедиться, что получил необходимое, прежде чем покинешь информанта. Во всяком случае, новости дельные. На месте преступления обнаружен редкий орех, это куда лучше, чем найти плод, растущий по всей Южной Флориде. Он так и записал: «редкий орех». Паз засмеялся. Очень жаль, что он не может поделиться своей радостью с Барлоу. Он набрал на мобильнике телефон справочной в Университете Майами, потом позвонил в кабинет доктора Эрреры. Упомянул имя Мэйнза, но не сообщил, что сам он полицейский, и договорился с секретарем о встрече в конце дня.
Паз выехал из Фэйрчайлда и повернул к северу. Редкий орех. Хорошо бы обнаружить вторую половинку скорлупы ореха этой необыкновенной Schrebera golungensis. Подумав, Джимми достал записную книжку, остановился у светофора и сделал еще одну заметку: спросить у Лидии Эрреры, зачем в скорлупе по обоим концам просверлены маленькие отверстия.
Глава четвертая
Сегодня на ланч арахисовое масло и желе в коробке с изображением Берта и Эрни, а еще банан и апельсиновый сок в маленькой бутылочке-термосе. У Лус появился аппетит, и выглядит она немного менее истощенной, немного менее похожей на голодного воробышка. Волосы у нее блестящие, они закреплены двумя розовыми пластмассовыми заколками в два колечка, ниспадающие на маленькие плечики. Я одела ее в темно-синюю футболку, джинсовые шортики и красные туфельки на резиновой подошве. Когда все будет позади и мы выживем, то клянусь, куплю для нее что-нибудь очень красивое. На мне мой рабочий костюм, теперь уже более похожий на бесформенный мешок с изображениями живописных руин цвета блевотины – эффект упадочного Пиранези. Ноги у меня голые и засунуты в нечто, обычно называемое «здоровой обувью», – точно того же цвета. Это отняло у меня немало времени, однако полагаю, я нашла наиболее непривлекательный стиль прически для формы моего лица – оно у меня угловатое, причем мама всегда утверждала, что скулы у меня хорошие. Я извлекла из них все, что могла, нацепив совершенно клоунские, в голубой пластмассовой оправе очки-хамелеоны, стекла которых темнеют при солнечном свете. Стекла затемняют мои глаза, от природы светлые, серовато-зеленые. Я стараюсь ни при каких обстоятельствах не смотреть людям в глаза, и на работе вряд ли кто знает, какие они у меня. Прическа и очки старят меня лет на десять, и я выгляжу особой, давно забывшей о сексуальных радостях. Что, кстати, так и есть.
Мы выходим из квартиры после короткого спора о том, можно ли взять с собой в детский сад книжку о птицах. В детском саду к этому относились неодобрительно, так как считали, что из-за личных вещей, приносимых с собой, возникают ссоры. Кстати, мне по душе, что Лус мне возражает, ведь она столько времени в своей коротенькой жизни провела в качестве насмерть запуганного объекта для битья. Она любит свою книжку о птицах, особенно тот ее раздел, где говорится о том, как птицы выкармливают своих птенцов. Птица-мать сует корм в раскрытый клюв птенца. Лус это нравится. Вчера вечером, когда мы читали, я давала ей один за другим кусочки печенья, и девочка радостно смеялась. Я мать, а ты ребенок. Потом она захотела покормить меня. Я позволила, и она произнесла свое первое полное предложение в моем присутствии: «Теперь я мать, а ты ребенок», и мы обе смеялись.
Она теперь называет меня «матерью» – со скрупулезной формальностью, но я не возражаю, хоть она и произносит это слово как «маффа», а это напоминает мне слово из языка оло «м'фа»; оно буквально означает «основание», «подножие» и представляет собой квадратную плетеную подставку, на которую бабандоле помещает занзоул, то есть ритуальную емкость для магических предметов. Они там лежат, касаясь один другого, и вбирают в себя аше – духовную энергию. В фигуральном смысле этот мир – материальная реальность, лоно природы, на котором Бог поместил людей оло и которое их поддерживает.
Мы оставляем дома книжку о птицах и выходим в типичное для Флориды сырое утро; сгущенный воздух, кажется, свисает почти заметными полосами с желтых аламандер, розовых олеандров и смоковниц с их серой корой и коварными цепкими усиками, на концах которых набухли тяжелые капли влаги.
Мы забираемся в «бьюик», и я включаю дворники, потому что стекла запотели. Я выжимаю сцепление, а Лус включает радио, всегда одну и ту же программу – классической музыки. Теперь я разлюбила барабаны, мне не хочется ощущать их биение. Исполняют пассакалью для скрипки. Кажется, Паганини. Я выключаю музыку. Мне нравятся Моцарт, Гайдн, Вивальди. И превыше всего – Бах. Замысловатый, сложный ордер, иллюзия правил, признаки покровительства, защиты от зла. И никаких барабанов.
Короткий спуск по улице Гибискус к конгрегационалистской церкви Провидения, при которой и существует самый лучший дневной детский сад в Майами. Имеется очень длинный список ожидающих очереди попасть в него, но мы через него перескочили, опередив претендентов из лучших районов города, благодаря нашему необычному внешнему виду и печальной истории, которую я сплела директрисе миссис Ванс: немного африканской экзотики, немного душераздирающих подробностей об утрате супруга, несколько слов об упадке душевных сил. Пообносившаяся белая женщина с ребенком-мулатом, борющаяся за существование и отчаявшаяся, – вполне впечатляющая картина. И женщина благодарная в отличие от многих настоящих бедняков, нередко раздраженных и подозрительных. Мой муж настоятельно учил меня тому, как пробуждать в белых людях чувство вины, и я обнаружила, что могу вполне успешно использовать это во благо своему ребенку. Миссис Ванс пришла в замешательство и решила вопрос положительно.
Владения церкви Провидения расположены на участке с прекрасно подстриженной травой, украшенном пальмами, индийскими смоковницами и бугенвиллеей и застроенном невысокими зданиями в стиле старых испанских миссий, выкрашенными в нежно-розовый цвет, с черепичными крышами. Я передала Лус ее учительнице, симпатичной миссис Ломакс, и миссис Ломакс приветствовала нас в тоне, особо выработанном такими, как она, для людей, менее избалованных фортуной. Все и вся милы во владениях церкви Провидения. Млеко человеческой доброты прямо-таки хлюпает под ногами на отполированных до блеска полах. Дети чистенькие и одеты либо в платье от модных дизайнеров, либо в не менее дорогие одежды под хиппи. Матери сияют так же, как их дорогие машины. От всей этой приятности я себя чувствую то ли троллем, то ли ночной ведьмой, то ли т'чона, как оло называют водяного, который выходит из реки по ночам, садится спящим людям на лицо и вызывает у них сны об удушье, но не всегда это всего лишь сны. Я очень благодарна, очень; я хочу, чтобы Лус была окружена добротой всю свою жизнь, но вместе с тем мне хочется сокрушить все это. Хочется вскрыть благодушную, пухленькую миссис Ломакс, как жестянку с бобами. Я знаю, что мой муж постоянно испытывал то же чувство, но скрывал его весьма успешно, пока не попал в Африку. В Африке такое не проходит; Карл Густав Юнг бросил на нее один только взгляд и сбежал, как вор, назад в уютный Цюрих.
Лус уходит, не оглядываясь, так оно было с самого первого дня. Это полная уверенность или она поступает так по беззаботности, словно кошка? Насколько помню, так ведут себя дети оло, когда они осознают свою полную духовную связь с воспитавшими их родителями. На их языке такая связь называется сефуне. Стало быть, все в порядке, думаю я.
Я выезжаю на федеральное шоссе, потом на шоссе 1-95 и далее на Двенадцатую авеню. Ездить на работу в машине – единственная роскошь, которую я себе позволяю, хотя парковка и содержание машины обходятся мне почти столько же, как и квартирная плата. Теперь, когда мне надо растить ребенка, я не знаю, смогу ли позволить себе это удовольствие, но пока я трачу на Лус немногим больше, чем тратила бы на содержание маленькой собачки. Быть может, мне удастся найти еще один источник дохода. Компьютер? Я умею им пользоваться и могла бы освоить язык программирования, но в этой области работает очень мало женщин, а я никоим образом не хотела бы оказаться на виду.
Мемориальная больница Джексона, уродливая и огромная, этакий рассадник заразы в Майами, состоит из многих корпусов и находится в Овертауне; добраться до нее не так легко как пешим больным беднякам, так и подъезжающим на своих машинах целителям и прочим сотрудникам. Я припарковываюсь на неохраняемом месте и оставляю окна машины открытыми. Это дешевле, чем закрытые гаражи-стоянки, и я не думаю, что кто-то захочет угнать мою машину. До входа в свой корпус я должна пройти две улицы пешком, а на углу Десятой расположен работающий допоздна магазин, возле которого тусуются гомики. Рэп звучит достаточно громко, чтобы ноги мои двигались в его ритме, но барабан звучит настолько банально, что это скорее похоже на удары копра по свае и потому меня не раздражает. Я стараюсь проскользнуть невидимкой. Но там всего несколько парней, жара ужасающая, и никто меня не беспокоит. Меня трижды грабили, поэтому я сейчас ношу кошелек, удостоверение личности и ключи в мешочке на шее, это уловка путешествующих в третьем мире. Кошелек у меня из пластика, желтый, стоит он у «Кмарта» 6 долларов 99 центов – на случай если кто польстится.
Когда я говорю о себе как о невидимке, я имею в виду незаметность отдельного человека в американском городе с его суетой, а вовсе не фаила'оло – способность африканских колдунов делаться невидимыми, чему я не научилась. Подозреваю, что муж мой это дело освоил.
Мы работаем под землей, в цокольном этаже здания номер 201. Рядом с нами помещение службы «скорой помощи». Медицинские записи не нуждаются в бодрящих лучах солнечного света.
Иногда мне представляется, что я слышу за стеной в отделении «скорой помощи» крики пострадавших, но это могли быть всего лишь сирены санитарных машин. Я миную вращающиеся двери и попадаю в приемный покой, куда рассыльные из больничных палат приносят и откуда уносят папки с историями болезни. Я киваю едва мне знакомому клерку, сидящему за барьером, и прохожу дальше, в комнату, где я работаю и где тоже полно папок. Она длинная, с низким потолком, хорошо освещенная лампами дневного света. По всей длине помещения тянется ряд рабочих столов, а вдоль стен стоят шкафы с папками, разделенные проходами. Когда я вхожу, рассыльный как раз увозит тележку, полную папок с яркими наклейками; это уже закрытые истории болезни.
– Привет, Долорес, – как всегда, радостно приветствует меня рассыльный Освальдо.
Это парень умственно отсталый, как и несколько других рассыльных. Мы, клерки, представляем, так сказать, элиту отдела медицинской регистратуры. От нас требуется неукоснительное соблюдение алфавитного порядка. Одни из нас, в том числе я, занимаются поисками нужных папок, другие расставляют их по местам в шкафы. Все здесь строго размерено, и мы отлично это знаем. А если забываемся, миссис Уэйли напоминает нам. Миссис Уэйли – старший смотритель отдела регистрации; сейчас она глядит на нас из своей маленькой застекленной кабинки, словно турист, созерцающий аквариум, в котором мы являем собой рыб.
Миссис Уэйли – желтокожая женщина, вся в веснушках; волосы, похожие на черный блестящий пластик, обрамляют круглое лицо. Весит она больше двухсот пятидесяти фунтов, и боюсь, что некоторые из сотрудниц помоложе называют ее Китом. Я этого не делаю. Я проявляю к миссис Уэйли всяческое почтение. Она проработала в больнице около двадцати лет и уверяет, что не пропустила ни одного рабочего дня.
Начала она работать еще до появления компьютеров, и я думаю, что в глубине души она считает их ненужной прихотью. Она носит очень яркие платья – пурпурные, красные, светло-желтые, а сегодня на ней одеяние цвета зеленой полоски на государственном флаге Мали. Она пользуется лиловатой губной помадой, ногти у нее искусственные, тоже яркие и длинные, не меньше дюйма, как у китайского мандарина. Она старается никогда не заниматься физической работой.
Миссис Уэйли терпеть меня не может. Сначала я думала, что это из-за фальшивого резюме Долорес Тьюи, в котором говорилось об окончании колледжа и пребывании в монастыре в качестве монахини, но потом узнала от одной из сотрудниц, будто смотрительница считает меня подсадной уткой дирекции, шпионкой. Зачем еще образованному человеку работать в регистратуре? Я как-то сказала ей, что меня сюда направили по распоряжению врача; сама я ничего не решала. Это, кажется, ее удовлетворило, но она стала обращаться со мной как с потенциально опасной психопаткой. Я надеялась, что она смягчится и переведет меня в категорию безопасных психопаток, ибо я проработала безупречно два года и четыре месяца, ни разу не перепутала порядок алфавита и не достала из шкафа папку Макмиллана вместо требуемого Макмиллиана, что было обычной ошибкой других сотрудниц. Наконец я пришла к выводу, что она не любит меня, так как я белая, единственная в ее владениях.
Моя корзина входящих документов доверху забита требованиями, скопившимися за ночь. Я перебираю их, перевернув всю пачку и начиная с того, что лежало в самом низу, – ведь по времени оно поступило первым. Такой, вполне обоснованный порядок просмотра был предписан мне миссис Уэйли. Разобравшись в материалах и отложив в сторону требование, оформленное не по правилам, я начинаю сновать от стола к шкафам и обратно, мало-помалу отыскивая необходимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– А у вас есть хоть одно? Я имею в виду ваш ботанический сад.
– Живое и растущее? Я могу проверить по нашей базе данных, если хотите.
Паз очень этого хотел. Ученый сел перед большим монитором и принялся нажимать клавиши. Списки мелькали на экране, сменяя один другой.
– У нас его, очевидно, нет. И позволю себе высказать предположение, что ни у кого в Майами тоже нет.
Паз внес сведения в свою записную книжку.
– Скажите, а как его используют? Едят плоды или что?
– Его не культивируют. Оно растет в диком виде в джунглях. Быть может, местное население как-то его использует, однако я об этом не осведомлен. Если у вас есть время, можем проверить через Интернет.
– Давайте сделаем это.
Мэйнз защелкал клавишами. Компьютер издал музыкальную трель, потом засвистел.
– Я вошел в базу данных EthnobotDB. Такого точно вида здесь нет, но есть родственный вид, используемый в народной медицине.
– А как насчет изготовления яда?
– Яда, говорите. Тогда нам нужна база данных PLANТОХ. Секундочку, проверим на всякий случай весь род. Ничего, чисто. Но само по себе это еще ни о чем не говорит. Эти общие базы данных полны ошибок. Вам нужен этноботаник.
– И это не вы?
– Нет, я систематик. Определяю, какие растения находятся в родстве между собой, и решаю, является ли найденное кем-то растение новым видом. А этноботаник работает в среде местного населения и узнает, как люди используют растения. Фармацевтические компании набирают таких специалистов целыми группами.
– Назовите имя хоть одного, с кем я мог бы поговорить.
– Да вот хотя бы Лидия Эррера, отличный специалист. Я знаю, она где-то здесь, потому что видел ее вчера. Для решения вашей проблемы нужен человек, знакомый с Западной Африкой, поскольку вас интересует определенный вид дерева. – Мэйнз замялся. Паз понимал, что ученого прямо-таки одолевает любопытство, и потому не удивился, когда тот спросил: – Но… какая же связь между этим видом деревьев и убийством? Если можно об этом спросить…
– Спросить, разумеется, можно, но я не вправе вам ответить. Извините, таков процессуальный кодекс.
Мэйнз усмехнулся, но усмешка получилась кривоватой.
– Да, это понятно, ведь, поскольку к убийству имеет отношение редкий тропический плод, совершить преступление мог специалист по тропическим растениям.
– Мог бы, – ответил Паз даже без намека на улыбку. – Кстати, вам не знакома жертва, некая Диндра Уоллес?
Короткий нервный смешок.
– Нет, я такой не знал. Кто она?
– Обыкновенная женщина из Овертауна. Но вернемся к вашим словам насчет того, что тут нужен знаток Африки.
Мэйнз, казалось, с облегчением вступил на привычную почву.
– Верно. Ну, большинство из этноботаников в нашей части света связано с американскими тропиками, и это понятно. К тому же мы близки к Латинской Америке, у нас с ней политические и экономические контакты. В Западной Африке в большинстве работали ботаники родом из Франции, а в Восточной – из Великобритании. Это опять-таки понятно, если вспомнить историю бывших колониальных владений. К сожалению, больше ничем помочь не могу.
Паз закончил писать и убрал записную книжку. Поблагодарил Мэйнза и взял со стола свой орех. Свой орех опеле. Средство узнать имя. В машине он сел на переднее сиденье, открыл дверцу и перечитал записи. Он всегда делал это после беседы или допроса, это было тоже одно из неукоснительных правил Барлоу. Убедиться, что получил необходимое, прежде чем покинешь информанта. Во всяком случае, новости дельные. На месте преступления обнаружен редкий орех, это куда лучше, чем найти плод, растущий по всей Южной Флориде. Он так и записал: «редкий орех». Паз засмеялся. Очень жаль, что он не может поделиться своей радостью с Барлоу. Он набрал на мобильнике телефон справочной в Университете Майами, потом позвонил в кабинет доктора Эрреры. Упомянул имя Мэйнза, но не сообщил, что сам он полицейский, и договорился с секретарем о встрече в конце дня.
Паз выехал из Фэйрчайлда и повернул к северу. Редкий орех. Хорошо бы обнаружить вторую половинку скорлупы ореха этой необыкновенной Schrebera golungensis. Подумав, Джимми достал записную книжку, остановился у светофора и сделал еще одну заметку: спросить у Лидии Эрреры, зачем в скорлупе по обоим концам просверлены маленькие отверстия.
Глава четвертая
Сегодня на ланч арахисовое масло и желе в коробке с изображением Берта и Эрни, а еще банан и апельсиновый сок в маленькой бутылочке-термосе. У Лус появился аппетит, и выглядит она немного менее истощенной, немного менее похожей на голодного воробышка. Волосы у нее блестящие, они закреплены двумя розовыми пластмассовыми заколками в два колечка, ниспадающие на маленькие плечики. Я одела ее в темно-синюю футболку, джинсовые шортики и красные туфельки на резиновой подошве. Когда все будет позади и мы выживем, то клянусь, куплю для нее что-нибудь очень красивое. На мне мой рабочий костюм, теперь уже более похожий на бесформенный мешок с изображениями живописных руин цвета блевотины – эффект упадочного Пиранези. Ноги у меня голые и засунуты в нечто, обычно называемое «здоровой обувью», – точно того же цвета. Это отняло у меня немало времени, однако полагаю, я нашла наиболее непривлекательный стиль прически для формы моего лица – оно у меня угловатое, причем мама всегда утверждала, что скулы у меня хорошие. Я извлекла из них все, что могла, нацепив совершенно клоунские, в голубой пластмассовой оправе очки-хамелеоны, стекла которых темнеют при солнечном свете. Стекла затемняют мои глаза, от природы светлые, серовато-зеленые. Я стараюсь ни при каких обстоятельствах не смотреть людям в глаза, и на работе вряд ли кто знает, какие они у меня. Прическа и очки старят меня лет на десять, и я выгляжу особой, давно забывшей о сексуальных радостях. Что, кстати, так и есть.
Мы выходим из квартиры после короткого спора о том, можно ли взять с собой в детский сад книжку о птицах. В детском саду к этому относились неодобрительно, так как считали, что из-за личных вещей, приносимых с собой, возникают ссоры. Кстати, мне по душе, что Лус мне возражает, ведь она столько времени в своей коротенькой жизни провела в качестве насмерть запуганного объекта для битья. Она любит свою книжку о птицах, особенно тот ее раздел, где говорится о том, как птицы выкармливают своих птенцов. Птица-мать сует корм в раскрытый клюв птенца. Лус это нравится. Вчера вечером, когда мы читали, я давала ей один за другим кусочки печенья, и девочка радостно смеялась. Я мать, а ты ребенок. Потом она захотела покормить меня. Я позволила, и она произнесла свое первое полное предложение в моем присутствии: «Теперь я мать, а ты ребенок», и мы обе смеялись.
Она теперь называет меня «матерью» – со скрупулезной формальностью, но я не возражаю, хоть она и произносит это слово как «маффа», а это напоминает мне слово из языка оло «м'фа»; оно буквально означает «основание», «подножие» и представляет собой квадратную плетеную подставку, на которую бабандоле помещает занзоул, то есть ритуальную емкость для магических предметов. Они там лежат, касаясь один другого, и вбирают в себя аше – духовную энергию. В фигуральном смысле этот мир – материальная реальность, лоно природы, на котором Бог поместил людей оло и которое их поддерживает.
Мы оставляем дома книжку о птицах и выходим в типичное для Флориды сырое утро; сгущенный воздух, кажется, свисает почти заметными полосами с желтых аламандер, розовых олеандров и смоковниц с их серой корой и коварными цепкими усиками, на концах которых набухли тяжелые капли влаги.
Мы забираемся в «бьюик», и я включаю дворники, потому что стекла запотели. Я выжимаю сцепление, а Лус включает радио, всегда одну и ту же программу – классической музыки. Теперь я разлюбила барабаны, мне не хочется ощущать их биение. Исполняют пассакалью для скрипки. Кажется, Паганини. Я выключаю музыку. Мне нравятся Моцарт, Гайдн, Вивальди. И превыше всего – Бах. Замысловатый, сложный ордер, иллюзия правил, признаки покровительства, защиты от зла. И никаких барабанов.
Короткий спуск по улице Гибискус к конгрегационалистской церкви Провидения, при которой и существует самый лучший дневной детский сад в Майами. Имеется очень длинный список ожидающих очереди попасть в него, но мы через него перескочили, опередив претендентов из лучших районов города, благодаря нашему необычному внешнему виду и печальной истории, которую я сплела директрисе миссис Ванс: немного африканской экзотики, немного душераздирающих подробностей об утрате супруга, несколько слов об упадке душевных сил. Пообносившаяся белая женщина с ребенком-мулатом, борющаяся за существование и отчаявшаяся, – вполне впечатляющая картина. И женщина благодарная в отличие от многих настоящих бедняков, нередко раздраженных и подозрительных. Мой муж настоятельно учил меня тому, как пробуждать в белых людях чувство вины, и я обнаружила, что могу вполне успешно использовать это во благо своему ребенку. Миссис Ванс пришла в замешательство и решила вопрос положительно.
Владения церкви Провидения расположены на участке с прекрасно подстриженной травой, украшенном пальмами, индийскими смоковницами и бугенвиллеей и застроенном невысокими зданиями в стиле старых испанских миссий, выкрашенными в нежно-розовый цвет, с черепичными крышами. Я передала Лус ее учительнице, симпатичной миссис Ломакс, и миссис Ломакс приветствовала нас в тоне, особо выработанном такими, как она, для людей, менее избалованных фортуной. Все и вся милы во владениях церкви Провидения. Млеко человеческой доброты прямо-таки хлюпает под ногами на отполированных до блеска полах. Дети чистенькие и одеты либо в платье от модных дизайнеров, либо в не менее дорогие одежды под хиппи. Матери сияют так же, как их дорогие машины. От всей этой приятности я себя чувствую то ли троллем, то ли ночной ведьмой, то ли т'чона, как оло называют водяного, который выходит из реки по ночам, садится спящим людям на лицо и вызывает у них сны об удушье, но не всегда это всего лишь сны. Я очень благодарна, очень; я хочу, чтобы Лус была окружена добротой всю свою жизнь, но вместе с тем мне хочется сокрушить все это. Хочется вскрыть благодушную, пухленькую миссис Ломакс, как жестянку с бобами. Я знаю, что мой муж постоянно испытывал то же чувство, но скрывал его весьма успешно, пока не попал в Африку. В Африке такое не проходит; Карл Густав Юнг бросил на нее один только взгляд и сбежал, как вор, назад в уютный Цюрих.
Лус уходит, не оглядываясь, так оно было с самого первого дня. Это полная уверенность или она поступает так по беззаботности, словно кошка? Насколько помню, так ведут себя дети оло, когда они осознают свою полную духовную связь с воспитавшими их родителями. На их языке такая связь называется сефуне. Стало быть, все в порядке, думаю я.
Я выезжаю на федеральное шоссе, потом на шоссе 1-95 и далее на Двенадцатую авеню. Ездить на работу в машине – единственная роскошь, которую я себе позволяю, хотя парковка и содержание машины обходятся мне почти столько же, как и квартирная плата. Теперь, когда мне надо растить ребенка, я не знаю, смогу ли позволить себе это удовольствие, но пока я трачу на Лус немногим больше, чем тратила бы на содержание маленькой собачки. Быть может, мне удастся найти еще один источник дохода. Компьютер? Я умею им пользоваться и могла бы освоить язык программирования, но в этой области работает очень мало женщин, а я никоим образом не хотела бы оказаться на виду.
Мемориальная больница Джексона, уродливая и огромная, этакий рассадник заразы в Майами, состоит из многих корпусов и находится в Овертауне; добраться до нее не так легко как пешим больным беднякам, так и подъезжающим на своих машинах целителям и прочим сотрудникам. Я припарковываюсь на неохраняемом месте и оставляю окна машины открытыми. Это дешевле, чем закрытые гаражи-стоянки, и я не думаю, что кто-то захочет угнать мою машину. До входа в свой корпус я должна пройти две улицы пешком, а на углу Десятой расположен работающий допоздна магазин, возле которого тусуются гомики. Рэп звучит достаточно громко, чтобы ноги мои двигались в его ритме, но барабан звучит настолько банально, что это скорее похоже на удары копра по свае и потому меня не раздражает. Я стараюсь проскользнуть невидимкой. Но там всего несколько парней, жара ужасающая, и никто меня не беспокоит. Меня трижды грабили, поэтому я сейчас ношу кошелек, удостоверение личности и ключи в мешочке на шее, это уловка путешествующих в третьем мире. Кошелек у меня из пластика, желтый, стоит он у «Кмарта» 6 долларов 99 центов – на случай если кто польстится.
Когда я говорю о себе как о невидимке, я имею в виду незаметность отдельного человека в американском городе с его суетой, а вовсе не фаила'оло – способность африканских колдунов делаться невидимыми, чему я не научилась. Подозреваю, что муж мой это дело освоил.
Мы работаем под землей, в цокольном этаже здания номер 201. Рядом с нами помещение службы «скорой помощи». Медицинские записи не нуждаются в бодрящих лучах солнечного света.
Иногда мне представляется, что я слышу за стеной в отделении «скорой помощи» крики пострадавших, но это могли быть всего лишь сирены санитарных машин. Я миную вращающиеся двери и попадаю в приемный покой, куда рассыльные из больничных палат приносят и откуда уносят папки с историями болезни. Я киваю едва мне знакомому клерку, сидящему за барьером, и прохожу дальше, в комнату, где я работаю и где тоже полно папок. Она длинная, с низким потолком, хорошо освещенная лампами дневного света. По всей длине помещения тянется ряд рабочих столов, а вдоль стен стоят шкафы с папками, разделенные проходами. Когда я вхожу, рассыльный как раз увозит тележку, полную папок с яркими наклейками; это уже закрытые истории болезни.
– Привет, Долорес, – как всегда, радостно приветствует меня рассыльный Освальдо.
Это парень умственно отсталый, как и несколько других рассыльных. Мы, клерки, представляем, так сказать, элиту отдела медицинской регистратуры. От нас требуется неукоснительное соблюдение алфавитного порядка. Одни из нас, в том числе я, занимаются поисками нужных папок, другие расставляют их по местам в шкафы. Все здесь строго размерено, и мы отлично это знаем. А если забываемся, миссис Уэйли напоминает нам. Миссис Уэйли – старший смотритель отдела регистрации; сейчас она глядит на нас из своей маленькой застекленной кабинки, словно турист, созерцающий аквариум, в котором мы являем собой рыб.
Миссис Уэйли – желтокожая женщина, вся в веснушках; волосы, похожие на черный блестящий пластик, обрамляют круглое лицо. Весит она больше двухсот пятидесяти фунтов, и боюсь, что некоторые из сотрудниц помоложе называют ее Китом. Я этого не делаю. Я проявляю к миссис Уэйли всяческое почтение. Она проработала в больнице около двадцати лет и уверяет, что не пропустила ни одного рабочего дня.
Начала она работать еще до появления компьютеров, и я думаю, что в глубине души она считает их ненужной прихотью. Она носит очень яркие платья – пурпурные, красные, светло-желтые, а сегодня на ней одеяние цвета зеленой полоски на государственном флаге Мали. Она пользуется лиловатой губной помадой, ногти у нее искусственные, тоже яркие и длинные, не меньше дюйма, как у китайского мандарина. Она старается никогда не заниматься физической работой.
Миссис Уэйли терпеть меня не может. Сначала я думала, что это из-за фальшивого резюме Долорес Тьюи, в котором говорилось об окончании колледжа и пребывании в монастыре в качестве монахини, но потом узнала от одной из сотрудниц, будто смотрительница считает меня подсадной уткой дирекции, шпионкой. Зачем еще образованному человеку работать в регистратуре? Я как-то сказала ей, что меня сюда направили по распоряжению врача; сама я ничего не решала. Это, кажется, ее удовлетворило, но она стала обращаться со мной как с потенциально опасной психопаткой. Я надеялась, что она смягчится и переведет меня в категорию безопасных психопаток, ибо я проработала безупречно два года и четыре месяца, ни разу не перепутала порядок алфавита и не достала из шкафа папку Макмиллана вместо требуемого Макмиллиана, что было обычной ошибкой других сотрудниц. Наконец я пришла к выводу, что она не любит меня, так как я белая, единственная в ее владениях.
Моя корзина входящих документов доверху забита требованиями, скопившимися за ночь. Я перебираю их, перевернув всю пачку и начиная с того, что лежало в самом низу, – ведь по времени оно поступило первым. Такой, вполне обоснованный порядок просмотра был предписан мне миссис Уэйли. Разобравшись в материалах и отложив в сторону требование, оформленное не по правилам, я начинаю сновать от стола к шкафам и обратно, мало-помалу отыскивая необходимое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51