Это ходячие фабрики наркотических веществ. Они могут испускать действующие на психику вещества, исключительно сильные и точно нацеленные, из меланоцитов, то есть окрашенных в черный или коричневый цвет клеток собственной кожи. И все это проводится через так называемую шишковидную железу, имеющуюся в мозгу у каждого человека. Так он создал и того пааролаватса на автобусной остановке.
– Какого еще парло… вы имеете в виду Светта?
– Пааролаватс – тот, кого вы назвали бы зомби. Личность, по существу, мертвая, однако колдун может заставить его выполнять некие простые задания и может передвигаться в его оболочке, если захочет.
В глазах у Паза появляется жалость ко мне. Несчастная психопатка, думает он, и это приводит меня в бешенство. Я закрываю глаза и делаю два глубоких вдоха, чтобы сосредоточиться.
– Господи боже! – кричу я. – Вы считаете меня свихнувшейся фанаткой какого-то культа, несущей всякую чепуху о колдовстве! Вы меня не слушаете, ничего не записываете в ваш блокнот. Сосредоточьтесь же на этом, детектив Паз! Это реально! Это так же реально, как пистолеты и машины. Эта технология существует пятьдесят тысяч лет, а вы этого не понимаете. И пока вы этого не поймете в достаточной степени, чтобы работать вместе со мной, у вас столько же шансов остановить Уитта Мура, сколько шансов у кучки дикарей остановить локомотив, протянув поперек его пути веревку, сплетенную из травы.
– Пророчица, – произносит он самодовольно. – Из всего тобой сказанного можно сделать лишь один вывод: этот парень имеет посудину с порошком, который его защищает и при помощи которого он может воздействовать на людей на определенном расстоянии. Он обзавелся таким образом целой шайкой помешанных, которым нравится резать беременных женщин, и это объясняет, каким образом он может находиться одновременно в двух разных местах. Бритва Оккама, Джейн. Ты ученый и знаешь об Оккаме и простейших объяснениях. Так что нам незачем беспокоиться о зомби и этой чертовой шишковидной железе.
Он достает мобильник.
– Если ты хочешь рассказать мне об этой версии, Джейн, я весь внимание. Иначе мы едем.
Я никогда не думала, что это может быть настолько утомительно, и ощутила боль тоски и раскаяния, вспомнив, как Марсель пытался убедить меня во время нашего с ним пребывания у ченка.
– Ты просто кретин, детектив Паз.
Он молча кивает, набирает номер, просит прислать поисковую группу, а также поручить кому-нибудь из Службы семьи передать Лус в один из тех замечательных семейных приютов, объявления о которых можно найти в любой газете.
Я разражаюсь потоком слез и умоляю его:
– Прошу оставить девочку здесь! Моя соседка охотно возьмет на себя заботу о ней. Лус пережила очень тяжелое время, она боится чужих людей.
Я давно не плакала, уж не помню, когда это было, и сама ошеломлена своей бурной реакцией, однако детектив Паз отнюдь не кажется растроганным.
– Послушай, Джейн, – говорит он, – уверяю тебя, я не такой уж зверь. Я готов к сотрудничеству с тобой, но при условии, если ты будешь рассуждать разумно.
От этих его слов слезы мои мгновенно высыхают, и меня снова обуревает ярость.
– Если ты используешь маленькую девочку как средство заставить меня городить приемлемую для тебя ложь, то ты не только кретин, но и садист. Но ты получишь желаемое, оно к твоим услугам. Да, мой муж сколотил хорошо обученную шайку убийц, использующих африканский наркотический порошок, чтобы дурманить головы жертв и их охранников.
– Отлично, – произносит он с удовлетворением. – И ты тоже состоишь в этой шайке?
– О господи! Ведь это глупо, пойми! Можешь ты хотя бы как следует вдуматься в обстоятельства дела? Я, богатая женщина, укрылась под маской почти что нищенки и два с лишним года занималась ничтожной работой за гроши. Как ты считаешь, от кого я пряталась?
– От копов.
– Потому что убила свою сестру?
– Или помогла ему убить ее и вынуждена была имитировать самоубийство, чтобы избежать наказания.
Я понимаю, насколько проще для него поверить в возглавляемую опытным преступником шайку убийц, оснащенных экзотическими наркотиками, чем по-настоящему разобраться в происходящем. И погружаюсь в молчание. Нет никакого смысла искать новые аргументы.
Приезжают машины. Из них выходят полицейские, в их числе одна женщина. Мне читают мои права, надевают наручники и усаживают на заднее сиденье патрульной машины. Детектив Паз о чем-то разговаривает с мужчиной весьма внушительной и даже угрожающей наружности. Мужчина смотрит на меня, и я с удивлением обнаруживаю, что глаза у него добрые и грустные. Приезжает еще одна машина с эмблемой Службы семьи на дверце. Из машины выходит рослая чернокожая женщина в брючном костюме, вполне пригодная на роль сестры миссис Уэйли. Она некоторое время разговаривает с Пазом, а после, к моему удивлению и облегчению, садится в машину и уезжает. Я вижу, что Паз переходит через дорогу и о чем-то беседует с Доун. Быть может, я несправедливо судила о нем, а может, он более тонкий манипулятор, чем кажется на первый взгляд.
Женщина-полицейский отвозит меня в управление, и там меня помещают в одиночку. Минут через сорок появляется Паз и уводит меня в комнату для допросов; стены ее выложены плиткой, окон нет, если не считать зеркального окошка, сквозь которое можно смотреть только в одну сторону, то есть сюда, в комнату. Паз спрашивает, готова ли я сделать заявление, я отвечаю, что нет, и требую разрешить мне связаться с моим поверенным. Он, видимо, разочарован, но скрывает это под маской привычного служебного равнодушия. Я тем не менее благодарю его за то, что он не передал Лус сестре миссис Уэйли, он в ответ небрежно пожимает плечами: «Никаких проблем». Я подозреваю, что проблемы возникли бы, узнай об этом его начальство. Я уверена, что он знает, кто такая Лус, но никому не сказал об этом ни слова, ибо это создало бы для него еще более серьезную проблему, поскольку он в данном случае покрывал убийство. Почему он так поступает? Темна вода во облацех. После его ухода женщина-полицейский минут через десять приносит мне телефонный аппарат.
Набираю один из многих номеров, хранящихся у меня в памяти. Отвечает женский голос:
– Офис мистера Маунта.
Я прошу соединить меня с ним, и женщина спрашивает, как меня представить.
– Джейн Доу, его сестра.
Следует многозначительная пауза, потом:
– Джейн Доу умерла.
– Да, – говорю я, – но теперь я ожила. Попросите его взять трубку, будьте добры, и скажите при этом, что, погибая у северных скалистых берегов, я чувствовала аромат цветов с Бермудских островов.
Она просит повторить эти слова, я повторяю, и после некоторого нажима мне удается ее убедить. Звучит пассаж из классической музыки. Полагаю, это Боккерини. Мой брат на линии.
– Джейн? – произносит он с запинкой и дрожью в голосе, и я снова начинаю плакать.
Я говорю:
– Да, это я, Джейн.
Слышу тяжелое, со свистом, дыхание на другом конце провода. Я еле удерживаю трубку дрожащей, потной рукой. Я не готова к этому. К страху любви.
– Как ты могла? – раздается в трубке дикий крик, от которого секретарша, должно быть, сбежала в коридор. – Как ты могла так поступить со мной? И с отцом? Господи Иисусе, Джейни! Что за чертовщина?!
– Извини.
– Ты просишь извинить тебя? Извиняются за опоздание к обеду, а не за инсценировку самоубийства!
Через континент до меня в течение нескольких минут доносятся всхлипывания, к которым я присоединяюсь. Потом Джози спрашивает, почему я это сделала. Я говорю, что сделала это из страха. Рассказываю, что Уитт убил Мэри, что он и есть безумный потрошитель женщин из Майами. Рассказываю всю историю, насколько могу ее припомнить.
Он слушает молча, на перебивая меня вопросами, – в этом весь Джози. Лишь один вопрос он задает в конце:
– В чем ты нуждаешься?
Я говорю ему в чем.
Глава двадцать шестая
27 ноября, Мдина, Мали
Торговца по имени Тогола я нашла легко, он живет ниже по течению реки. Вокруг его обиталища густо воняет тухлятиной, повсюду множество содранных с животных шкур; две жены и неисчислимое количество детей за работой: режут, скоблят, солят, сушат. Я показала ему артефакт оло, он пристально его рассмотрел. Сначала на его лице я увидела страх, потом он сменился недружелюбным безразличием. Я сказала ему, что хочу, чтобы он сопроводил меня туда, где нашел эту вещь. Я предложила ему деньги, начала выкладывать на циновку двадцатки одну за другой; Тогола смотрел на них словно загипнотизированная курица. Выложила пятьдесят банкнот, разделила пачку пополам. Первую половину отдам, когда мы отправимся в дорогу, вторую – когда приедем на место. И еще столько же, когда вернемся сюда. У. с презрением смотрел на меня, проклятую неоколониалистку, лучше бы вспомнил о том, как я благодаря своей решительности, напору и деньгам уладила его дело с полковником Мусой.
28 ноября, Мдина
У. вместе с нашим водителем Маликом уехал в Носомбугу за продовольствием, я же осталась при Тоголе, чтобы он не смылся с моим авансом. Он боится поездки, уверяет, что все оло – колдуны; если они не захотят, чтобы вы их нашли, вы ни за что не найдете; говорит, что в реке там полно джиннов, злых духов, а оло едят человеческое мясо. Мне до смерти хочется познакомиться с ними.
Позже. У. и Малик вернулись. Я спросила У., была ли поездка удачной, он ответил, что да, и даже отпустил какую-то немудреную шуточку – впервые за последнее время. Видимо, он понемногу приходит в себя. Я отправила Малика назад в Бамако с поручением к Долорес: пусть позвонит или телеграфирует Гриру в Лагос и сообщит о том, куда мы направляемся, и о том, что в «командировке» мы пробудем примерно месяц.
2 декабря, на Бауле
Мы плывем по реке на восемнадцатифутовой пироге с подвесным мотором. Тогола на корме, мы двое посередине лодки под навесом из рафии, в окружении корзин с продовольствием и прочим имуществом. Место, куда мы направляемся, называется по-французски Букль-де-Бауле, «букль» в переводе обозначает внутреннюю дельту реки у впадения в Нигер; площадь ее составляет около трех тысяч квадратных километров, там нет искусственно проложенных дорог. Фарватер варьирует по ширине от шестидесяти до двадцати метров, глубина от трех до пяти метров. Высокие берега густо поросли зеленью, в основном это кустарник и небольшие деревья акации, изредка попадаются более крупные экземпляры железного дерева. Большинство деревьев представляют собой безлистные скелеты. Тогола говорит, что в прежние времена река была гораздо полноводнее, достигая верхнего края нынешних берегов, а в половодье и заливая их. Я верю ему: вся страна Мали пересыхает, пустыня наступает к югу. Тем не менее здесь полно птиц, и мы плывем, сопровождаемые их неумолчным щебетом и резкими вскриками.
Я давно не плавала в лодке и чувствую себя до смешного счастливой. Когда мне было лет восемь, а Джози одиннадцать, мы с ним путешествовали на ялике по Саунду, воображая, что это Африка или Амазония. Теперь это и в самом деле Африка, и со мною У. и наш верный проводник-туземец. Смешно, ведь этот проводник далеко не заслуживает доверия, а моего друга и мужа сменил угрюмый чужак. Но я знаю, что он станет прежним, я вижу это по искоркам в глазах, появляющимся в те минуты, когда он позволяет себе расслабиться; он иногда шутит и сегодня утром пошутил, сказав, что мы заблудимся и тогда нам придется питаться человечиной. У нее, если судить с его слов, вкус цыпленка. Грустные надежды. Но что мне еще остается…
3 декабря, на Бауле
Мы понемногу продвигаемся. Пшенная каша и кофе на завтрак, на второй завтрак рис, бобы, арахисовый соус и чай, в четыре часа снова чай с кунжутными палочками. Когда темнеет, пристаем к низкому участку берега и разбиваем лагерь под неумолчное гудение вездесущих москитов. Тогола разводит костер, я натягиваю палатку (образчик французского военного снаряжения, совершенно нелепый!), У. большей частью бездельничает. Потом я готовлю ужин. Тогола наблюдает за мной как завороженный: он ни разу не видел, чтобы белая женщина готовила еду. Не могу не отметить, что У. предпочитает меня в качестве африканской (то есть «настоящей») женщины. Абсурдный человек!
4 декабря, на Бауле
Сегодня проплывали мимо стада бегемотов. Т., стиснув зубы, вел лодку как можно дальше от них. Жутковато находиться в воде по соседству с ними, испытывая чувство своей полной уязвимости, незнакомое посетителям зоопарков. Вероятно, бегемоты убили больше людей, чем леопарды и львы, вместе взятые. Отвратительно и мерзко быть растерзанным гиппопотамом. Для храбрости я запела песню о бегемотах, которую исполняет группа «Флендерс и Сван». У. тоже знает ее, но он ко мне не присоединился, а Т. велел мне замолчать.
Видела первых птиц-носорогов и целые стайки бульбулей. Река становится все глубже и шире по мере нашего приближения к главному руслу. Спросила Т., долго ли нам еще плыть, но он теперь не отвечает на мои вопросы, поскольку я всего лишь женщина. Он разговаривает только с У., а тот отвечает ему на своем школьном французском. У. проявил ко мне интерес ночью, и я ему не отказала.
5 декабря, на Бауле
Прекрасная нектарница (Nectarina pulchella) опустилась сегодня на нос лодки. Кроме этого ничего нового. Фарватер сужается. Т. толкает лодку шестом, чтобы сэкономить горючее. Он стал более нервным, видит по ночам кошмары, и мы слышим, как он кричит. Мы никого не встретили за все время пути и не видели никаких признаков человеческого жилья в последние три дня. Припасы приходят к концу.
7 декабря, все та же чертова река
Поймала сегодня на блесну большого нильского окуня. Фарватер сузился до четырех метров, а глубина два с половиной метра. Говорить не о чем. На ужин ели окуня с арахисовым (каким же еще!) соусом и рисом. У. и Т. повели себя как мелкие жулики. У Т., оказывается, припрятана бутылка рома (ничего себе мусульманин!). Они передавали ее один другому, а мне не предложили ни капли.
Думала о папе. Как же мне его не хватает, но не такого, каким он стал теперь, а такого, каким он был во времена моего детства, когда я его отождествляла с Отцом Небесным. Как хорошо было бы, если бы я могла поговорить о своих чувствах с мужем!
Риса и соуса у нас хватит еще на две недели. Может, мне повезет поймать рыбу.
20 декабря, Даноло
Успех и беда меняются в быстрой последовательности. Сегодня около полудня река превратилась в широкий (50 метров) и неглубокий (3 метра) водоем, западная сторона которого представляла собой длинный глинистый берег с уткнувшимися в него носами одна возле другой долблеными деревянными лодками. Тогола причалил к этому берегу. Вот это место, сказал он. Лицо у него было потное, а взгляд дикий. Он помог мне выгрузить на берег наше снаряжение и вернулся в лодку, как он сказал, за своими вещами и продовольствием.
У. первым заметил их. Женщина стояла в просвете между листвой в самом начале тропы, и с женщиной была девочка лет восьми. Я помахала им, они обе в ответ кивнули и приложили ладони к груди. Я повторила этот жест. Потом я услышала глухой удар – это Тогола ударил шестом о борт лодки, отталкиваясь от берега, – и увидела, как лодка скользнула к середине водоема. Как полная идиотка, я вбежала в воду и заорала, но Тогола уже включил мотор и умчался прочь полным ходом. Я зашлепала назад, на беper, кляня себя за глупость, за то, что, вылезая из лодки, не выдернула шнур зажигания, что не сообразила предложить Тоголе достаточно крупную сумму, чтобы побороть его иррациональный ужас. У. с комической ужимкой посмотрел на часы и сказал: «Не беспокойся, мы еще успеем на шесть семнадцать», и мы оба разразились истерическим смехом. Право, стоило очутиться в центре Африки, чтобы услышать его смех, да еще и посмеяться с ним вместе. Две представительницы племени оло наблюдали за нами молча. Обе были одеты в просторные белые халаты из домотканого холста, у обеих на головах были повязки из той же ткани, закрученные таким образом, что на лоб спускался треугольный конец. В их облике мне почудилось нечто от Средневековья. Девочка подошла ко мне и сказала несколько слов, которые я не поняла. Тогда она заговорила медленнее, и я сообразила, что она говорит на неизвестном мне диалекте бамбара: «и ка на, ан кан таа», что можно понять «идемте с нами, идем». Женщина пожелала нам доброго утра на бамбара, я ответила тем же, и, когда ритуал приветствия был завершен, женщина сказала, что ее имя Ава, а девочку зовут Кани, она ее имасефуне (?). Она добавила, что сейчас отведет нас на наше место. Я спросила, оло ли она. Женщина как будто удивилась, потом подумала и сказала: «Осо, нин йоро того ко Даноло», то есть «Да, это место называется Даноло». Это один из великих моментов в антропологии. Мы надели рюкзаки, взяли в руки свои сумки и последовали за ней.
Тропинка вывела нас к более широкой дороге, которая, в свою очередь, привела к воротам в высокой глинобитной стене;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
– Какого еще парло… вы имеете в виду Светта?
– Пааролаватс – тот, кого вы назвали бы зомби. Личность, по существу, мертвая, однако колдун может заставить его выполнять некие простые задания и может передвигаться в его оболочке, если захочет.
В глазах у Паза появляется жалость ко мне. Несчастная психопатка, думает он, и это приводит меня в бешенство. Я закрываю глаза и делаю два глубоких вдоха, чтобы сосредоточиться.
– Господи боже! – кричу я. – Вы считаете меня свихнувшейся фанаткой какого-то культа, несущей всякую чепуху о колдовстве! Вы меня не слушаете, ничего не записываете в ваш блокнот. Сосредоточьтесь же на этом, детектив Паз! Это реально! Это так же реально, как пистолеты и машины. Эта технология существует пятьдесят тысяч лет, а вы этого не понимаете. И пока вы этого не поймете в достаточной степени, чтобы работать вместе со мной, у вас столько же шансов остановить Уитта Мура, сколько шансов у кучки дикарей остановить локомотив, протянув поперек его пути веревку, сплетенную из травы.
– Пророчица, – произносит он самодовольно. – Из всего тобой сказанного можно сделать лишь один вывод: этот парень имеет посудину с порошком, который его защищает и при помощи которого он может воздействовать на людей на определенном расстоянии. Он обзавелся таким образом целой шайкой помешанных, которым нравится резать беременных женщин, и это объясняет, каким образом он может находиться одновременно в двух разных местах. Бритва Оккама, Джейн. Ты ученый и знаешь об Оккаме и простейших объяснениях. Так что нам незачем беспокоиться о зомби и этой чертовой шишковидной железе.
Он достает мобильник.
– Если ты хочешь рассказать мне об этой версии, Джейн, я весь внимание. Иначе мы едем.
Я никогда не думала, что это может быть настолько утомительно, и ощутила боль тоски и раскаяния, вспомнив, как Марсель пытался убедить меня во время нашего с ним пребывания у ченка.
– Ты просто кретин, детектив Паз.
Он молча кивает, набирает номер, просит прислать поисковую группу, а также поручить кому-нибудь из Службы семьи передать Лус в один из тех замечательных семейных приютов, объявления о которых можно найти в любой газете.
Я разражаюсь потоком слез и умоляю его:
– Прошу оставить девочку здесь! Моя соседка охотно возьмет на себя заботу о ней. Лус пережила очень тяжелое время, она боится чужих людей.
Я давно не плакала, уж не помню, когда это было, и сама ошеломлена своей бурной реакцией, однако детектив Паз отнюдь не кажется растроганным.
– Послушай, Джейн, – говорит он, – уверяю тебя, я не такой уж зверь. Я готов к сотрудничеству с тобой, но при условии, если ты будешь рассуждать разумно.
От этих его слов слезы мои мгновенно высыхают, и меня снова обуревает ярость.
– Если ты используешь маленькую девочку как средство заставить меня городить приемлемую для тебя ложь, то ты не только кретин, но и садист. Но ты получишь желаемое, оно к твоим услугам. Да, мой муж сколотил хорошо обученную шайку убийц, использующих африканский наркотический порошок, чтобы дурманить головы жертв и их охранников.
– Отлично, – произносит он с удовлетворением. – И ты тоже состоишь в этой шайке?
– О господи! Ведь это глупо, пойми! Можешь ты хотя бы как следует вдуматься в обстоятельства дела? Я, богатая женщина, укрылась под маской почти что нищенки и два с лишним года занималась ничтожной работой за гроши. Как ты считаешь, от кого я пряталась?
– От копов.
– Потому что убила свою сестру?
– Или помогла ему убить ее и вынуждена была имитировать самоубийство, чтобы избежать наказания.
Я понимаю, насколько проще для него поверить в возглавляемую опытным преступником шайку убийц, оснащенных экзотическими наркотиками, чем по-настоящему разобраться в происходящем. И погружаюсь в молчание. Нет никакого смысла искать новые аргументы.
Приезжают машины. Из них выходят полицейские, в их числе одна женщина. Мне читают мои права, надевают наручники и усаживают на заднее сиденье патрульной машины. Детектив Паз о чем-то разговаривает с мужчиной весьма внушительной и даже угрожающей наружности. Мужчина смотрит на меня, и я с удивлением обнаруживаю, что глаза у него добрые и грустные. Приезжает еще одна машина с эмблемой Службы семьи на дверце. Из машины выходит рослая чернокожая женщина в брючном костюме, вполне пригодная на роль сестры миссис Уэйли. Она некоторое время разговаривает с Пазом, а после, к моему удивлению и облегчению, садится в машину и уезжает. Я вижу, что Паз переходит через дорогу и о чем-то беседует с Доун. Быть может, я несправедливо судила о нем, а может, он более тонкий манипулятор, чем кажется на первый взгляд.
Женщина-полицейский отвозит меня в управление, и там меня помещают в одиночку. Минут через сорок появляется Паз и уводит меня в комнату для допросов; стены ее выложены плиткой, окон нет, если не считать зеркального окошка, сквозь которое можно смотреть только в одну сторону, то есть сюда, в комнату. Паз спрашивает, готова ли я сделать заявление, я отвечаю, что нет, и требую разрешить мне связаться с моим поверенным. Он, видимо, разочарован, но скрывает это под маской привычного служебного равнодушия. Я тем не менее благодарю его за то, что он не передал Лус сестре миссис Уэйли, он в ответ небрежно пожимает плечами: «Никаких проблем». Я подозреваю, что проблемы возникли бы, узнай об этом его начальство. Я уверена, что он знает, кто такая Лус, но никому не сказал об этом ни слова, ибо это создало бы для него еще более серьезную проблему, поскольку он в данном случае покрывал убийство. Почему он так поступает? Темна вода во облацех. После его ухода женщина-полицейский минут через десять приносит мне телефонный аппарат.
Набираю один из многих номеров, хранящихся у меня в памяти. Отвечает женский голос:
– Офис мистера Маунта.
Я прошу соединить меня с ним, и женщина спрашивает, как меня представить.
– Джейн Доу, его сестра.
Следует многозначительная пауза, потом:
– Джейн Доу умерла.
– Да, – говорю я, – но теперь я ожила. Попросите его взять трубку, будьте добры, и скажите при этом, что, погибая у северных скалистых берегов, я чувствовала аромат цветов с Бермудских островов.
Она просит повторить эти слова, я повторяю, и после некоторого нажима мне удается ее убедить. Звучит пассаж из классической музыки. Полагаю, это Боккерини. Мой брат на линии.
– Джейн? – произносит он с запинкой и дрожью в голосе, и я снова начинаю плакать.
Я говорю:
– Да, это я, Джейн.
Слышу тяжелое, со свистом, дыхание на другом конце провода. Я еле удерживаю трубку дрожащей, потной рукой. Я не готова к этому. К страху любви.
– Как ты могла? – раздается в трубке дикий крик, от которого секретарша, должно быть, сбежала в коридор. – Как ты могла так поступить со мной? И с отцом? Господи Иисусе, Джейни! Что за чертовщина?!
– Извини.
– Ты просишь извинить тебя? Извиняются за опоздание к обеду, а не за инсценировку самоубийства!
Через континент до меня в течение нескольких минут доносятся всхлипывания, к которым я присоединяюсь. Потом Джози спрашивает, почему я это сделала. Я говорю, что сделала это из страха. Рассказываю, что Уитт убил Мэри, что он и есть безумный потрошитель женщин из Майами. Рассказываю всю историю, насколько могу ее припомнить.
Он слушает молча, на перебивая меня вопросами, – в этом весь Джози. Лишь один вопрос он задает в конце:
– В чем ты нуждаешься?
Я говорю ему в чем.
Глава двадцать шестая
27 ноября, Мдина, Мали
Торговца по имени Тогола я нашла легко, он живет ниже по течению реки. Вокруг его обиталища густо воняет тухлятиной, повсюду множество содранных с животных шкур; две жены и неисчислимое количество детей за работой: режут, скоблят, солят, сушат. Я показала ему артефакт оло, он пристально его рассмотрел. Сначала на его лице я увидела страх, потом он сменился недружелюбным безразличием. Я сказала ему, что хочу, чтобы он сопроводил меня туда, где нашел эту вещь. Я предложила ему деньги, начала выкладывать на циновку двадцатки одну за другой; Тогола смотрел на них словно загипнотизированная курица. Выложила пятьдесят банкнот, разделила пачку пополам. Первую половину отдам, когда мы отправимся в дорогу, вторую – когда приедем на место. И еще столько же, когда вернемся сюда. У. с презрением смотрел на меня, проклятую неоколониалистку, лучше бы вспомнил о том, как я благодаря своей решительности, напору и деньгам уладила его дело с полковником Мусой.
28 ноября, Мдина
У. вместе с нашим водителем Маликом уехал в Носомбугу за продовольствием, я же осталась при Тоголе, чтобы он не смылся с моим авансом. Он боится поездки, уверяет, что все оло – колдуны; если они не захотят, чтобы вы их нашли, вы ни за что не найдете; говорит, что в реке там полно джиннов, злых духов, а оло едят человеческое мясо. Мне до смерти хочется познакомиться с ними.
Позже. У. и Малик вернулись. Я спросила У., была ли поездка удачной, он ответил, что да, и даже отпустил какую-то немудреную шуточку – впервые за последнее время. Видимо, он понемногу приходит в себя. Я отправила Малика назад в Бамако с поручением к Долорес: пусть позвонит или телеграфирует Гриру в Лагос и сообщит о том, куда мы направляемся, и о том, что в «командировке» мы пробудем примерно месяц.
2 декабря, на Бауле
Мы плывем по реке на восемнадцатифутовой пироге с подвесным мотором. Тогола на корме, мы двое посередине лодки под навесом из рафии, в окружении корзин с продовольствием и прочим имуществом. Место, куда мы направляемся, называется по-французски Букль-де-Бауле, «букль» в переводе обозначает внутреннюю дельту реки у впадения в Нигер; площадь ее составляет около трех тысяч квадратных километров, там нет искусственно проложенных дорог. Фарватер варьирует по ширине от шестидесяти до двадцати метров, глубина от трех до пяти метров. Высокие берега густо поросли зеленью, в основном это кустарник и небольшие деревья акации, изредка попадаются более крупные экземпляры железного дерева. Большинство деревьев представляют собой безлистные скелеты. Тогола говорит, что в прежние времена река была гораздо полноводнее, достигая верхнего края нынешних берегов, а в половодье и заливая их. Я верю ему: вся страна Мали пересыхает, пустыня наступает к югу. Тем не менее здесь полно птиц, и мы плывем, сопровождаемые их неумолчным щебетом и резкими вскриками.
Я давно не плавала в лодке и чувствую себя до смешного счастливой. Когда мне было лет восемь, а Джози одиннадцать, мы с ним путешествовали на ялике по Саунду, воображая, что это Африка или Амазония. Теперь это и в самом деле Африка, и со мною У. и наш верный проводник-туземец. Смешно, ведь этот проводник далеко не заслуживает доверия, а моего друга и мужа сменил угрюмый чужак. Но я знаю, что он станет прежним, я вижу это по искоркам в глазах, появляющимся в те минуты, когда он позволяет себе расслабиться; он иногда шутит и сегодня утром пошутил, сказав, что мы заблудимся и тогда нам придется питаться человечиной. У нее, если судить с его слов, вкус цыпленка. Грустные надежды. Но что мне еще остается…
3 декабря, на Бауле
Мы понемногу продвигаемся. Пшенная каша и кофе на завтрак, на второй завтрак рис, бобы, арахисовый соус и чай, в четыре часа снова чай с кунжутными палочками. Когда темнеет, пристаем к низкому участку берега и разбиваем лагерь под неумолчное гудение вездесущих москитов. Тогола разводит костер, я натягиваю палатку (образчик французского военного снаряжения, совершенно нелепый!), У. большей частью бездельничает. Потом я готовлю ужин. Тогола наблюдает за мной как завороженный: он ни разу не видел, чтобы белая женщина готовила еду. Не могу не отметить, что У. предпочитает меня в качестве африканской (то есть «настоящей») женщины. Абсурдный человек!
4 декабря, на Бауле
Сегодня проплывали мимо стада бегемотов. Т., стиснув зубы, вел лодку как можно дальше от них. Жутковато находиться в воде по соседству с ними, испытывая чувство своей полной уязвимости, незнакомое посетителям зоопарков. Вероятно, бегемоты убили больше людей, чем леопарды и львы, вместе взятые. Отвратительно и мерзко быть растерзанным гиппопотамом. Для храбрости я запела песню о бегемотах, которую исполняет группа «Флендерс и Сван». У. тоже знает ее, но он ко мне не присоединился, а Т. велел мне замолчать.
Видела первых птиц-носорогов и целые стайки бульбулей. Река становится все глубже и шире по мере нашего приближения к главному руслу. Спросила Т., долго ли нам еще плыть, но он теперь не отвечает на мои вопросы, поскольку я всего лишь женщина. Он разговаривает только с У., а тот отвечает ему на своем школьном французском. У. проявил ко мне интерес ночью, и я ему не отказала.
5 декабря, на Бауле
Прекрасная нектарница (Nectarina pulchella) опустилась сегодня на нос лодки. Кроме этого ничего нового. Фарватер сужается. Т. толкает лодку шестом, чтобы сэкономить горючее. Он стал более нервным, видит по ночам кошмары, и мы слышим, как он кричит. Мы никого не встретили за все время пути и не видели никаких признаков человеческого жилья в последние три дня. Припасы приходят к концу.
7 декабря, все та же чертова река
Поймала сегодня на блесну большого нильского окуня. Фарватер сузился до четырех метров, а глубина два с половиной метра. Говорить не о чем. На ужин ели окуня с арахисовым (каким же еще!) соусом и рисом. У. и Т. повели себя как мелкие жулики. У Т., оказывается, припрятана бутылка рома (ничего себе мусульманин!). Они передавали ее один другому, а мне не предложили ни капли.
Думала о папе. Как же мне его не хватает, но не такого, каким он стал теперь, а такого, каким он был во времена моего детства, когда я его отождествляла с Отцом Небесным. Как хорошо было бы, если бы я могла поговорить о своих чувствах с мужем!
Риса и соуса у нас хватит еще на две недели. Может, мне повезет поймать рыбу.
20 декабря, Даноло
Успех и беда меняются в быстрой последовательности. Сегодня около полудня река превратилась в широкий (50 метров) и неглубокий (3 метра) водоем, западная сторона которого представляла собой длинный глинистый берег с уткнувшимися в него носами одна возле другой долблеными деревянными лодками. Тогола причалил к этому берегу. Вот это место, сказал он. Лицо у него было потное, а взгляд дикий. Он помог мне выгрузить на берег наше снаряжение и вернулся в лодку, как он сказал, за своими вещами и продовольствием.
У. первым заметил их. Женщина стояла в просвете между листвой в самом начале тропы, и с женщиной была девочка лет восьми. Я помахала им, они обе в ответ кивнули и приложили ладони к груди. Я повторила этот жест. Потом я услышала глухой удар – это Тогола ударил шестом о борт лодки, отталкиваясь от берега, – и увидела, как лодка скользнула к середине водоема. Как полная идиотка, я вбежала в воду и заорала, но Тогола уже включил мотор и умчался прочь полным ходом. Я зашлепала назад, на беper, кляня себя за глупость, за то, что, вылезая из лодки, не выдернула шнур зажигания, что не сообразила предложить Тоголе достаточно крупную сумму, чтобы побороть его иррациональный ужас. У. с комической ужимкой посмотрел на часы и сказал: «Не беспокойся, мы еще успеем на шесть семнадцать», и мы оба разразились истерическим смехом. Право, стоило очутиться в центре Африки, чтобы услышать его смех, да еще и посмеяться с ним вместе. Две представительницы племени оло наблюдали за нами молча. Обе были одеты в просторные белые халаты из домотканого холста, у обеих на головах были повязки из той же ткани, закрученные таким образом, что на лоб спускался треугольный конец. В их облике мне почудилось нечто от Средневековья. Девочка подошла ко мне и сказала несколько слов, которые я не поняла. Тогда она заговорила медленнее, и я сообразила, что она говорит на неизвестном мне диалекте бамбара: «и ка на, ан кан таа», что можно понять «идемте с нами, идем». Женщина пожелала нам доброго утра на бамбара, я ответила тем же, и, когда ритуал приветствия был завершен, женщина сказала, что ее имя Ава, а девочку зовут Кани, она ее имасефуне (?). Она добавила, что сейчас отведет нас на наше место. Я спросила, оло ли она. Женщина как будто удивилась, потом подумала и сказала: «Осо, нин йоро того ко Даноло», то есть «Да, это место называется Даноло». Это один из великих моментов в антропологии. Мы надели рюкзаки, взяли в руки свои сумки и последовали за ней.
Тропинка вывела нас к более широкой дороге, которая, в свою очередь, привела к воротам в высокой глинобитной стене;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51