Этого требовала его логика, его понимание ситуации, его представления об образе действий человека, которого он пытался поймать.
Пунктир, нарисованный им на карте, уперся в Казань, и на этом все его сомнения, которые еще бродили в его голове, рассеялись. Следующим местом терракта будет столица Татарстана – Коробов был уверен в этом на сто процентов. Уверен настолько, что другие направления почти перестали существовать в его голове. Он, конечно, перекрыл и дорогу на Ульяновск, но, во-первых, сделал это поздно, когда Иван был уже на пути от Ульяновска к Димитровграду, а во вторых – сделал это только формально, не отследив всю трассу, а ограничившись одним кордоном, посланным им на ближайшее по трассе КП ГАИ с заданием узнать, не было ли замечено на дороге чего-нибудь подозрительного. Убийств каких-нибудь, грабежей, захватов машины, ограблений. Пожалуй, только изнасилования выпали из сферы внимания Коробова.
Можно только гадать: не повезло ли Коробову, или, наоборот, повезло Ивану, но он проскочил этот КП без всякого шума. Ивана даже не остановили, милиционер разбирался как раз с другой машиной, у которой не работали поворотники и заставлял ее водителя ставить машину на стоянку, чтобы исправить дефект. И трое коробовских бойцов-оперативников удовольствовались двумя легкими авариями, случившимися на трассе в недавние часы. Поковырявшись в составленных гаишниками актах, они ничего не нашли для себя интересного, о чем и сообщили Коробову. Тот приказал им оставаться на месте в пассивном наблюдении и ждать дальнейших приказаний командира отряда..
Дело в том, что Сергей Коробов, дома третируемый волевой и своенравной супругой, очень любил присущий его должности командира спецотряда полувоенный-полументовский колорит и к месту и не к месту щеголял засевшими в его голове еще с детских времен, подхваченными в советских фильмах стандартными формальными фразами. «Ждать дальнейших указаний...» Это звучало музыкой в его тосковавшей по волевым и энергичным действиям душе. Конечно, ему еще больше понравились бы команды типа: «В атаку!», «Вперед!» или, там, «Шашки наголо!»... Но для последней он опоздал родиться, а для остальных просто не было повода.
Пока трое его оперативников спали на одном из КП на трассе Казань-Ульяновск, сам Коробов метался между Казанью и лесным пожаром, тусуя своих людей как колоду карт и все не находя наиболее оптимального варианта их расстановки. Он с особенным внимание исследовал первоначальный очаг возгорания, и, конечно, обнаружил недалеко от Алатыря обгоревшие трупы мужчины и женщины, опознать которые с налету не удалось и ограничился тем, что отправил их на судебно-медицинскую экспертизу. Его очень отвлекали сообщения о погибших в пожаре людях, которые поступали из разных мест, к его поискам явно не имели никакого отношения, но он все же считал своим долгом каждый раз лично побывать на месте и своими глазами увидеть трупы.
Одна из его опергрупп, отправленная им по лесной дороге, которая вела к трассе Казань-Ульяновск, сообщила вскоре, что при обследовании всех пересекающих дорогу немногочисленных речек и ручьев с помощью металлоискателя обнаружен и поднят на берег из воды огнемет армейского образца со следами многочисленного использования.
Эта новость была срочно сообщена Никитину, которого не только не обрадовала, а спровоцировала на густой интенсивный мат в адрес Коробова. Тот даже телефон рации несколько отстранил от уха, когда услышал мнение генерала о нем самом и его родственниках, начиная с самых близких и заканчивая дальними, троюродными, которые, по мнению Никитина, даже если и похожи в чем-то на Серегу Коробова, то и в этом случае должны были сообразить, что «этот сраный огнемет мы можем засунуть себе в нашу общую жопу, в которой мы и так уже сидим» и что огнемет ни расстреляешь, ни в тюрьму не посадишь, ни яйца ему не оторвешь – человек нужен, который из него стрелял.
Коробов так и не понял, в чем он провинился, обиделся на начальника и снова бросился в Казань, в которой, в общем-то, все было тихо и спокойно, если не считать реакции на выступления московских СМИ – на правительственном и обывательском уровне. Инсинуации московских газет оскорбили национальные чувства и Татарстан требовал официального извинения Российского руководства, грозился подать на несколько газет в суд.
А между тем, многие в Казани, особенно молодежь, газеты читали очень внимательно, и, проявляя интерес к подкидываемым в их сознание националистическим идеям, и это привело к тому, что в Казани и впрямь была создана мифическая еще совсем недавно политическая партия, носящая название «Великая Булгария», главным программным требованием которой было отделение Татарстана от России. Эмиссары «Великой Булгарии» бросились в Саранск, Чебоксары, Йошкар-Олу, Уфу и Ижевск на поиски перечисленных в статье в газете «Эхо России» Иваном Русаковым не менее мифических тайных националистических организаций, ничего, конечно, не находя, но заражая своей активностью всех в этих городах, кто был не доволен своей жизнью.
А таких, как и везде в России, было не мало. И несуществовавшие прежде организации возникали и начинали деятельность, двигало которой внедренное в сознание их членов представление об общем враге. Враг этот был виноват во всех их бедах и, само собой, жил в России. В поволжских республиках и впрямь стали создаваться подпольные экстремистские группы, которые еще не были готовы к проведению террактов и открытым выступлениям против русского населения, но зрели для этого на глазах.
Политическая ситуация в Поволжье развивалась не по дням, а по часам. Обида на свою личную судьбу и историческую судьбу своего народа, носителей которой было немало в каждой республике, нашла, наконец, выход в образе реального внешнего врага, на которого можно и удобно было повесить все, что угодно.
Коробов не только не мог овладеть этой ситуацией, он даже не мог понять логики развития событий, фиксируя их отдельные осколки и не понимая общего алгоритма. Он ждал террактов и метался по Казани, не в силах угадать, какой объект будет выбран на этот раз.
Правительствами Нижнего Новгорода, Вятки, Самары, Ульяновска и Пензы были приняты превентивные меры, сводившиеся к ужесточению паспортного режима, усилению контроля на трассах, соединяющих эти области с соседними субъектами федерации, укреплению охраны на особо опасных объектах, взрывы которых могли бы привести к поражению обширных территорий, вроде химических комбинатов, нефтеперерабатывающих заводов, гидрои теплоэлектростанций, очистных сооружений и систем водоснабжения.
Охрана атомной электростанции в Димитровграде была усилена в пять раз, обслуживающий ее персонал пропускали на территорию станции только после проверки отпечатков пальцев, буквально у каждой двери был выставлен охранник, а наружный периметр освещали ночью наскоро установленными прожекторами и патрулировали с собаками. При этом не особо верили в возможность проведения терракта именно здесь, но... Ульяновский губернатор руководствовался всего двумя русскими поговорками, охватывающими, тем не менее, весь спектр возможного развития событий: «Чем черт не шутит» и «Береженого бог бережет».
Между тем в восточных областях – Пермской, Оренбургской, Челябинской и примкнувшей к ним на западе Рязанской, проявили олимпийское спокойствие, граничащее с чисто русской беспечностью, не предприняв вообще никаких мер предосторожности. В принципе, они оказались правы, поскольку их территории не входили в сферу интересов Крестного, а, следовательно, и в сферу террористической деятельности Ивана, но, надо заметить, что это не оправдывает самоуверенности людей, отвечавших за безопасность далеко не малочисленного населения областей.
Составляя свой план, Крестный предвидел такое развитие событий. И проинструктировал Ивана, что тому ни в коем случае не нужно лезть на саму атомную станцию, которую будут охранять как зеницу ока, боясь «волжского Чернобыля». Территория станции будет напичкана охраной, как огурец семечками, и стремиться проникнуть туда – значит подвергать заведомому провалу все дело.
– Эту атомную дрянь мы с тобой взорвать всегда успеем, – втолковывал Крестный Ивану. – Мы ее напоследок взорвем, когда уезжать будем отсюда навсегда. Тогда и и хлопнем дверью. Но торопиться не надо. Я не господь бог и не метеослужба, чтобы гарантировать, что это веселенькое облачко, которое образуется после взрыва, поползет на восток, а не на запад, на Москву. А я покидать столицу раньше времени не хочу. Нам еще нужно наши с тобой денежки получить за весь этот спектакль. А вот тогда, после этого, пусть они с нашими подарочками и разъебываются. Но уже без нас. Нам останется только внимательно следить, чтобы на наш стол не попадали импортные продукты. Из восточной Европы. Да и из западной тоже, на всякой случай... А для начала нам достаточно только шум поднять. Именно там, куда ты поедешь. Ты устроишь небольшой хлопок, а я уж позабочусь раздуть из него гром среди ясного неба...
Поэтому Иван и не стремился подобраться вплотную к станции, а уж тем более – проникнуть на нее. Как они и договорились с Крестным, он отыскал первую от Димитровграда компрессорную станцию на газопроводе, идущем в этот город из Ульяновска и, спрятав машину в небольшой березовой рощице в километре от станции, направился туда пешком, захватив с собой небольшую спортивную сумку, в которую бросил пару толовых шашек. От этого места до атомной было, как они определили по карте еще в Москве, километров сорок-пятьдесят, но Крестный уверенно заявил, что этого вполне достаточно. А Ивану так и вовсе было наплевать, что и как. У него было конкретное задание. За общий успех операции он не отвечал. Только за четкое и последовательное выполнение отдельных ее этапов.
Умные ментовские головы в Ульяновске отдавали, конечно, приказ усилить охрану и газопроводов. Но... Кроме газопроводов по территории области проходили еще и нефтепроводы, и аммиакопроводы, что в сумме давало чертову уйму километров. На каждый из них мента не посадишь. Поэтому ментов посадили на каждую из компрессорных, но всего по трое – объектов, которым требовалась усиленная охрана было немало, людей не хватало. Из этих трех бодрствовал, как правило, всегда один, потому, что каждая тройка разделив сутки на три смены по жребию, предпочитала, отстояв свои восемь часов, остальные шестнадцать дрыхнуть с полным правом и спокойной совестью, восприняв приказ о назначении в охрану объекта, как приказ о чем-то вроде отпуска. А проспать шестнадцать часов кряду любому российскому милиционеру ничего не стоит. «Бывали задания и посложнее», – как любят говорить не избалованные условиями работы российские менты, всегда готовые как следует отдохнуть.
Компрессорная станция располагалась не в лесу, а среди поля, засеянного довольно уже высокой, хотя и не созревшей еще, рожью, но вдоль бетонки, ведущей от шоссе к станции, шла реденькая лесополоса из невысоких кленов и вязов. Иван решил, что этого вполне достаточно, чтобы подойти вплотную, не привлекая к себе лишнего внимания. Он шел не по самой бетонке, а вдоль кромки деревьев лесополосы и свежий аромат раннего росистого июльского утра приятно щекотал ему ноздри. Он даже пару раз остановился, прислушиваясь к оглушительным трелям соловья где-то совсем рядом, у него над головой. По мере приближения к станции он переместился внутрь лесополосы и шел, теперь, осторожно обходя густые заросли кустов или перебираясь через упавшие стволы бесшумно, хотя и был уверен, что его все равно никто не услышит и не увидит. Но действовал по привычке – не оставляя за собой следов: ни визуальных, ни акустических.
Милиционера Иван увидел издалека, осторожно выглянув из зарослей метрах в ста от станции. Тот маялся перед входом, борясь с дремотой, навалившейся в конце ночной смены. В помещении уже не сиделось, там глаза сами собой слипались и сознание отключалось, пока голова не падала на грудь и от резкого движения он просыпался. Он вышел наружу, обошел территорию станции с досадой оглядывая редкий забор из колючей проволоки без каких-либо признаков вторжения, и окружающее его поле ржи. Обойдя периметр он поссал на один из столбов въездных ворот и теперь шатался взад и вперед перед воротами, считая шаги и не зная, как себя отвлечь от мыслей о скором отдыхе и сне.
Чутко уловив его состояние, Иван нырнул в рожь, доходившую ему до пояса, и стараясь не особенно ее колыхать описал полукруг вдоль забора. Скрывшись от взгляда милиционера за зданием станции, он повернул к забору и без труда раздвинув провисшие нити колючки, проскользнул сквозь него. Вдоль стены здания пробираться было намного легче, приходилось только следить за окнами, чтобы не быть замеченным изнутри. Перед последним углом здания он остановился, выглядывая время от времени и выжидая удобного момента.
Милиционер, молодой парень лет двадцати пяти, каждую минуту поглядывал на часы, из чего Иван заключил, что скоро конец его смены.
«Надо поторопиться, – подумал Иван, – сменщик может проснуться и сам, не дожидаясь, когда его разбудит этот олух.»
Охранник делал шагов десять в одну сторону, затем поворачивался и шел в другую, чтобы через десять шагов вновь развернуться и повторить все сначала. Иван знал, что при таком монотонном повторяющемся движении внимание притупляется от периодической смены одних и тех же зрительных восприятий, в голову при этом лезут всякие воспоминания, еще более отвлекающие от того, что человек должен делать. Он продолжал ждать.
Наконец, Иван решил, что момент вполне подходящий. Едва парень повернулся к Ивану спиной и сделал пару шагов, как тут же остановился и полез в карман. Как только он достал из кармана сигареты, Иван бесшумно, но быстро двинулся вперед. Он мгновенно рассчитал, что пару секунд сонный охранник будет доставать из пачки сигарету, секунды три-четыре уйдет у него на то, чтобы прикурить, а в качестве гарантии, у Ивана был еще запас времени, которое должно уйти на то, чтобы парень сделал оставшиеся ему до привычного поворота восемь шагов. Вряд ли он повернет раньше. В его полусонном состоянии моторные реакции гораздо сильнее спонтанных движений, и привычная точка поворота уже обладает особой притягательностью для человека, который до этого момента повернулся в этом месте несколько десятков раз.
На то, чтобы оказаться у охранника за спиной у Ивана ушло ровно четыре секунды. Парень еще не кончил прикуривать. Тихим ударом в основание шеи Иван лишил его возможности оказать себе сопротивление. Милиционер так и не успел понять, что прикуривал последнюю сигарету в своей жизни. Отработанным до механизма движением, взяв его за затылок и подбородок Иван свернул ему шею и оттащил тело к стене, чтобы его раньше времени не увидели из окна проснувшиеся сменщики. Сколько человек охраняет компрессорную станцию, Иван, конечно, не знал, но не предполагал, что больше пяти, не такой уж это был важный объект.
Все также бесшумно проникнув внутрь помещения, Иван принялся искать комнату, в которой охрана должна была устроить себе караулку. Но сначала наткнулся на компрессорный зал.
«Тоже неплохо, – подумал Иван. – начнем с дежурной смены.»
Он издалека заметил человека в черном халате, ковырявшемся в каком-то агрегате неясного для Ивана назначения. Впрочем, ему было наплевать на технические подробности. Главное – человек этот склонился над своей железякой и не видел Ивана, подходящего к нему сзади справа. По пути Иван поднял лежащий на полу внушительных размеров гаечный ключ. Коротко взмахнув им Иван буквально всадил железо в череп дежурного инженера, и только тогда понял, что не рассчитал удар, который оказался слишком сильным. Из проломленного черепа, в котором прочно застрял глубоко, на половину своей длины, вошедший гаечный ключ, начала вываливаться, пузырясь, белая масса мозга.
Больше в компрессорном зале никого не оказалось. Иван проверил двери, выходящие с противоположного конца обширного и гулкого помещения, в котором стояли поддерживающие давление в трубе газопровода компрессоры, и в одной из комнатушек обнаружил второго человека в черном халате, спящего на коком-то засаленном топчане. Валяющаяся на полу пустая бутылка дешевой водки местного производства и запах перегара, стоявший в каморке, не оставляли сомнений, в том, что он в стельку пьян.
Иван увидел на столе, стоящем в каморке, груду каких-то чертежей, графиков, таблиц, испещренных пометками, сделанными шариковой ручкой, но его внимание привлекли не эти совершенно бесполезные бумаги, а широкая катушка липкой ленты, скотча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Пунктир, нарисованный им на карте, уперся в Казань, и на этом все его сомнения, которые еще бродили в его голове, рассеялись. Следующим местом терракта будет столица Татарстана – Коробов был уверен в этом на сто процентов. Уверен настолько, что другие направления почти перестали существовать в его голове. Он, конечно, перекрыл и дорогу на Ульяновск, но, во-первых, сделал это поздно, когда Иван был уже на пути от Ульяновска к Димитровграду, а во вторых – сделал это только формально, не отследив всю трассу, а ограничившись одним кордоном, посланным им на ближайшее по трассе КП ГАИ с заданием узнать, не было ли замечено на дороге чего-нибудь подозрительного. Убийств каких-нибудь, грабежей, захватов машины, ограблений. Пожалуй, только изнасилования выпали из сферы внимания Коробова.
Можно только гадать: не повезло ли Коробову, или, наоборот, повезло Ивану, но он проскочил этот КП без всякого шума. Ивана даже не остановили, милиционер разбирался как раз с другой машиной, у которой не работали поворотники и заставлял ее водителя ставить машину на стоянку, чтобы исправить дефект. И трое коробовских бойцов-оперативников удовольствовались двумя легкими авариями, случившимися на трассе в недавние часы. Поковырявшись в составленных гаишниками актах, они ничего не нашли для себя интересного, о чем и сообщили Коробову. Тот приказал им оставаться на месте в пассивном наблюдении и ждать дальнейших приказаний командира отряда..
Дело в том, что Сергей Коробов, дома третируемый волевой и своенравной супругой, очень любил присущий его должности командира спецотряда полувоенный-полументовский колорит и к месту и не к месту щеголял засевшими в его голове еще с детских времен, подхваченными в советских фильмах стандартными формальными фразами. «Ждать дальнейших указаний...» Это звучало музыкой в его тосковавшей по волевым и энергичным действиям душе. Конечно, ему еще больше понравились бы команды типа: «В атаку!», «Вперед!» или, там, «Шашки наголо!»... Но для последней он опоздал родиться, а для остальных просто не было повода.
Пока трое его оперативников спали на одном из КП на трассе Казань-Ульяновск, сам Коробов метался между Казанью и лесным пожаром, тусуя своих людей как колоду карт и все не находя наиболее оптимального варианта их расстановки. Он с особенным внимание исследовал первоначальный очаг возгорания, и, конечно, обнаружил недалеко от Алатыря обгоревшие трупы мужчины и женщины, опознать которые с налету не удалось и ограничился тем, что отправил их на судебно-медицинскую экспертизу. Его очень отвлекали сообщения о погибших в пожаре людях, которые поступали из разных мест, к его поискам явно не имели никакого отношения, но он все же считал своим долгом каждый раз лично побывать на месте и своими глазами увидеть трупы.
Одна из его опергрупп, отправленная им по лесной дороге, которая вела к трассе Казань-Ульяновск, сообщила вскоре, что при обследовании всех пересекающих дорогу немногочисленных речек и ручьев с помощью металлоискателя обнаружен и поднят на берег из воды огнемет армейского образца со следами многочисленного использования.
Эта новость была срочно сообщена Никитину, которого не только не обрадовала, а спровоцировала на густой интенсивный мат в адрес Коробова. Тот даже телефон рации несколько отстранил от уха, когда услышал мнение генерала о нем самом и его родственниках, начиная с самых близких и заканчивая дальними, троюродными, которые, по мнению Никитина, даже если и похожи в чем-то на Серегу Коробова, то и в этом случае должны были сообразить, что «этот сраный огнемет мы можем засунуть себе в нашу общую жопу, в которой мы и так уже сидим» и что огнемет ни расстреляешь, ни в тюрьму не посадишь, ни яйца ему не оторвешь – человек нужен, который из него стрелял.
Коробов так и не понял, в чем он провинился, обиделся на начальника и снова бросился в Казань, в которой, в общем-то, все было тихо и спокойно, если не считать реакции на выступления московских СМИ – на правительственном и обывательском уровне. Инсинуации московских газет оскорбили национальные чувства и Татарстан требовал официального извинения Российского руководства, грозился подать на несколько газет в суд.
А между тем, многие в Казани, особенно молодежь, газеты читали очень внимательно, и, проявляя интерес к подкидываемым в их сознание националистическим идеям, и это привело к тому, что в Казани и впрямь была создана мифическая еще совсем недавно политическая партия, носящая название «Великая Булгария», главным программным требованием которой было отделение Татарстана от России. Эмиссары «Великой Булгарии» бросились в Саранск, Чебоксары, Йошкар-Олу, Уфу и Ижевск на поиски перечисленных в статье в газете «Эхо России» Иваном Русаковым не менее мифических тайных националистических организаций, ничего, конечно, не находя, но заражая своей активностью всех в этих городах, кто был не доволен своей жизнью.
А таких, как и везде в России, было не мало. И несуществовавшие прежде организации возникали и начинали деятельность, двигало которой внедренное в сознание их членов представление об общем враге. Враг этот был виноват во всех их бедах и, само собой, жил в России. В поволжских республиках и впрямь стали создаваться подпольные экстремистские группы, которые еще не были готовы к проведению террактов и открытым выступлениям против русского населения, но зрели для этого на глазах.
Политическая ситуация в Поволжье развивалась не по дням, а по часам. Обида на свою личную судьбу и историческую судьбу своего народа, носителей которой было немало в каждой республике, нашла, наконец, выход в образе реального внешнего врага, на которого можно и удобно было повесить все, что угодно.
Коробов не только не мог овладеть этой ситуацией, он даже не мог понять логики развития событий, фиксируя их отдельные осколки и не понимая общего алгоритма. Он ждал террактов и метался по Казани, не в силах угадать, какой объект будет выбран на этот раз.
Правительствами Нижнего Новгорода, Вятки, Самары, Ульяновска и Пензы были приняты превентивные меры, сводившиеся к ужесточению паспортного режима, усилению контроля на трассах, соединяющих эти области с соседними субъектами федерации, укреплению охраны на особо опасных объектах, взрывы которых могли бы привести к поражению обширных территорий, вроде химических комбинатов, нефтеперерабатывающих заводов, гидрои теплоэлектростанций, очистных сооружений и систем водоснабжения.
Охрана атомной электростанции в Димитровграде была усилена в пять раз, обслуживающий ее персонал пропускали на территорию станции только после проверки отпечатков пальцев, буквально у каждой двери был выставлен охранник, а наружный периметр освещали ночью наскоро установленными прожекторами и патрулировали с собаками. При этом не особо верили в возможность проведения терракта именно здесь, но... Ульяновский губернатор руководствовался всего двумя русскими поговорками, охватывающими, тем не менее, весь спектр возможного развития событий: «Чем черт не шутит» и «Береженого бог бережет».
Между тем в восточных областях – Пермской, Оренбургской, Челябинской и примкнувшей к ним на западе Рязанской, проявили олимпийское спокойствие, граничащее с чисто русской беспечностью, не предприняв вообще никаких мер предосторожности. В принципе, они оказались правы, поскольку их территории не входили в сферу интересов Крестного, а, следовательно, и в сферу террористической деятельности Ивана, но, надо заметить, что это не оправдывает самоуверенности людей, отвечавших за безопасность далеко не малочисленного населения областей.
Составляя свой план, Крестный предвидел такое развитие событий. И проинструктировал Ивана, что тому ни в коем случае не нужно лезть на саму атомную станцию, которую будут охранять как зеницу ока, боясь «волжского Чернобыля». Территория станции будет напичкана охраной, как огурец семечками, и стремиться проникнуть туда – значит подвергать заведомому провалу все дело.
– Эту атомную дрянь мы с тобой взорвать всегда успеем, – втолковывал Крестный Ивану. – Мы ее напоследок взорвем, когда уезжать будем отсюда навсегда. Тогда и и хлопнем дверью. Но торопиться не надо. Я не господь бог и не метеослужба, чтобы гарантировать, что это веселенькое облачко, которое образуется после взрыва, поползет на восток, а не на запад, на Москву. А я покидать столицу раньше времени не хочу. Нам еще нужно наши с тобой денежки получить за весь этот спектакль. А вот тогда, после этого, пусть они с нашими подарочками и разъебываются. Но уже без нас. Нам останется только внимательно следить, чтобы на наш стол не попадали импортные продукты. Из восточной Европы. Да и из западной тоже, на всякой случай... А для начала нам достаточно только шум поднять. Именно там, куда ты поедешь. Ты устроишь небольшой хлопок, а я уж позабочусь раздуть из него гром среди ясного неба...
Поэтому Иван и не стремился подобраться вплотную к станции, а уж тем более – проникнуть на нее. Как они и договорились с Крестным, он отыскал первую от Димитровграда компрессорную станцию на газопроводе, идущем в этот город из Ульяновска и, спрятав машину в небольшой березовой рощице в километре от станции, направился туда пешком, захватив с собой небольшую спортивную сумку, в которую бросил пару толовых шашек. От этого места до атомной было, как они определили по карте еще в Москве, километров сорок-пятьдесят, но Крестный уверенно заявил, что этого вполне достаточно. А Ивану так и вовсе было наплевать, что и как. У него было конкретное задание. За общий успех операции он не отвечал. Только за четкое и последовательное выполнение отдельных ее этапов.
Умные ментовские головы в Ульяновске отдавали, конечно, приказ усилить охрану и газопроводов. Но... Кроме газопроводов по территории области проходили еще и нефтепроводы, и аммиакопроводы, что в сумме давало чертову уйму километров. На каждый из них мента не посадишь. Поэтому ментов посадили на каждую из компрессорных, но всего по трое – объектов, которым требовалась усиленная охрана было немало, людей не хватало. Из этих трех бодрствовал, как правило, всегда один, потому, что каждая тройка разделив сутки на три смены по жребию, предпочитала, отстояв свои восемь часов, остальные шестнадцать дрыхнуть с полным правом и спокойной совестью, восприняв приказ о назначении в охрану объекта, как приказ о чем-то вроде отпуска. А проспать шестнадцать часов кряду любому российскому милиционеру ничего не стоит. «Бывали задания и посложнее», – как любят говорить не избалованные условиями работы российские менты, всегда готовые как следует отдохнуть.
Компрессорная станция располагалась не в лесу, а среди поля, засеянного довольно уже высокой, хотя и не созревшей еще, рожью, но вдоль бетонки, ведущей от шоссе к станции, шла реденькая лесополоса из невысоких кленов и вязов. Иван решил, что этого вполне достаточно, чтобы подойти вплотную, не привлекая к себе лишнего внимания. Он шел не по самой бетонке, а вдоль кромки деревьев лесополосы и свежий аромат раннего росистого июльского утра приятно щекотал ему ноздри. Он даже пару раз остановился, прислушиваясь к оглушительным трелям соловья где-то совсем рядом, у него над головой. По мере приближения к станции он переместился внутрь лесополосы и шел, теперь, осторожно обходя густые заросли кустов или перебираясь через упавшие стволы бесшумно, хотя и был уверен, что его все равно никто не услышит и не увидит. Но действовал по привычке – не оставляя за собой следов: ни визуальных, ни акустических.
Милиционера Иван увидел издалека, осторожно выглянув из зарослей метрах в ста от станции. Тот маялся перед входом, борясь с дремотой, навалившейся в конце ночной смены. В помещении уже не сиделось, там глаза сами собой слипались и сознание отключалось, пока голова не падала на грудь и от резкого движения он просыпался. Он вышел наружу, обошел территорию станции с досадой оглядывая редкий забор из колючей проволоки без каких-либо признаков вторжения, и окружающее его поле ржи. Обойдя периметр он поссал на один из столбов въездных ворот и теперь шатался взад и вперед перед воротами, считая шаги и не зная, как себя отвлечь от мыслей о скором отдыхе и сне.
Чутко уловив его состояние, Иван нырнул в рожь, доходившую ему до пояса, и стараясь не особенно ее колыхать описал полукруг вдоль забора. Скрывшись от взгляда милиционера за зданием станции, он повернул к забору и без труда раздвинув провисшие нити колючки, проскользнул сквозь него. Вдоль стены здания пробираться было намного легче, приходилось только следить за окнами, чтобы не быть замеченным изнутри. Перед последним углом здания он остановился, выглядывая время от времени и выжидая удобного момента.
Милиционер, молодой парень лет двадцати пяти, каждую минуту поглядывал на часы, из чего Иван заключил, что скоро конец его смены.
«Надо поторопиться, – подумал Иван, – сменщик может проснуться и сам, не дожидаясь, когда его разбудит этот олух.»
Охранник делал шагов десять в одну сторону, затем поворачивался и шел в другую, чтобы через десять шагов вновь развернуться и повторить все сначала. Иван знал, что при таком монотонном повторяющемся движении внимание притупляется от периодической смены одних и тех же зрительных восприятий, в голову при этом лезут всякие воспоминания, еще более отвлекающие от того, что человек должен делать. Он продолжал ждать.
Наконец, Иван решил, что момент вполне подходящий. Едва парень повернулся к Ивану спиной и сделал пару шагов, как тут же остановился и полез в карман. Как только он достал из кармана сигареты, Иван бесшумно, но быстро двинулся вперед. Он мгновенно рассчитал, что пару секунд сонный охранник будет доставать из пачки сигарету, секунды три-четыре уйдет у него на то, чтобы прикурить, а в качестве гарантии, у Ивана был еще запас времени, которое должно уйти на то, чтобы парень сделал оставшиеся ему до привычного поворота восемь шагов. Вряд ли он повернет раньше. В его полусонном состоянии моторные реакции гораздо сильнее спонтанных движений, и привычная точка поворота уже обладает особой притягательностью для человека, который до этого момента повернулся в этом месте несколько десятков раз.
На то, чтобы оказаться у охранника за спиной у Ивана ушло ровно четыре секунды. Парень еще не кончил прикуривать. Тихим ударом в основание шеи Иван лишил его возможности оказать себе сопротивление. Милиционер так и не успел понять, что прикуривал последнюю сигарету в своей жизни. Отработанным до механизма движением, взяв его за затылок и подбородок Иван свернул ему шею и оттащил тело к стене, чтобы его раньше времени не увидели из окна проснувшиеся сменщики. Сколько человек охраняет компрессорную станцию, Иван, конечно, не знал, но не предполагал, что больше пяти, не такой уж это был важный объект.
Все также бесшумно проникнув внутрь помещения, Иван принялся искать комнату, в которой охрана должна была устроить себе караулку. Но сначала наткнулся на компрессорный зал.
«Тоже неплохо, – подумал Иван. – начнем с дежурной смены.»
Он издалека заметил человека в черном халате, ковырявшемся в каком-то агрегате неясного для Ивана назначения. Впрочем, ему было наплевать на технические подробности. Главное – человек этот склонился над своей железякой и не видел Ивана, подходящего к нему сзади справа. По пути Иван поднял лежащий на полу внушительных размеров гаечный ключ. Коротко взмахнув им Иван буквально всадил железо в череп дежурного инженера, и только тогда понял, что не рассчитал удар, который оказался слишком сильным. Из проломленного черепа, в котором прочно застрял глубоко, на половину своей длины, вошедший гаечный ключ, начала вываливаться, пузырясь, белая масса мозга.
Больше в компрессорном зале никого не оказалось. Иван проверил двери, выходящие с противоположного конца обширного и гулкого помещения, в котором стояли поддерживающие давление в трубе газопровода компрессоры, и в одной из комнатушек обнаружил второго человека в черном халате, спящего на коком-то засаленном топчане. Валяющаяся на полу пустая бутылка дешевой водки местного производства и запах перегара, стоявший в каморке, не оставляли сомнений, в том, что он в стельку пьян.
Иван увидел на столе, стоящем в каморке, груду каких-то чертежей, графиков, таблиц, испещренных пометками, сделанными шариковой ручкой, но его внимание привлекли не эти совершенно бесполезные бумаги, а широкая катушка липкой ленты, скотча.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22