Иван ухватил противника за запястья и попробовал оторвать его от себя. Но руки Ночного Убийцы как будто приросли к его плечу, Причем один из семи пальцев попал прями в нанесенную копьем рану и вызывал у Ивана дикую боль в плече.
Собрав все силы, Иван начал тащить эти руки от себя, но видел, что его плечо тоже тянется за ними. Пальцы Сумасшедшего не разжимались. Тогда Иван последним и даже – отчаянным усилием рванул эти руки вниз и почувствовал, что его плечо освободилось. Но пальцы так и не разжались, выдрав из плеча Ивана два клока мышц и продолжая сжимать его окровавленную плоть.
Отпускать руки Радиоактивного было нельзя, у Ивана уже не было сил бороться с этим цепким убийцей, да и раненая рука слушалась его плохо. Но бой был не окончен и надо было продолжать бороться за победу. Смерть была где-то рядом, м все еще выбирала, не остановившись пока ни на одном из них.
Иван встряхнул легкое тело Радиоактивного, продолжая держать его за запястья. Тот, поняв, что Иван затрудняется его прикончить, ждал момента, когда можно будет освободить свои руки и вновь вцепиться в тело Ивана. Теперь уж – в горло.
Тогда Иван сделал единственный шаг, после которого не могло остаться сомнений в смерти Радиоактивного. Иван с каждой секундой терял силы и прикончить противника необходимо было срочно и гарантированно. Иван, держа своего врага за запястья, начал поворачиваться вокруг своей оси, сначала волоча его тело по кругу по земле, затем, крутясь все быстрее и быстрее, словно метатель молота, начал вращать его по воздуху, и, когда поднял его уже на уровень своей головы и выше, слегка изменил направление вращения и, не отпуская рук, ударил этим телом сверху по верхушке столба для волейбольной сетки.
Столб был сделан из обрезка водопроводной трубы диаметром чуть больше пяти сантиметров. Удар его верхнего конца пришелся в живот Сумасшедшему и оказался настолько сильным, что труба пробила насквозь даже его не очень тяжелое тело. Радиоактивный повис на трубе метрах в полутора над землей. Он еще с минуту дергался, водил вокруг себя руками и дрыгал ногами, отчего соскользнул по трубе вниз еще на полметра, и наконец, застыл. Руки и ноги обвисли вниз и слегка касались земли.
Длинную автоматную очередь Иван услышал уже сквозь заволакивающий сознание туман, опускаясь на колени рядом со столбом, на котором был нанизан, словно кусок баранины на шампуре, его поверженный противник...
Глава седьмая.
Когда в управление ФСБ поступило оперативное донесение о начавшейся в Ульяновске панике, вызванной слухами о взрыва атомной станции и выбросе а атмосферу радиоактивного пара, генерал Никитин сам ворвался в кабинет к начальнику аналитического отдела Герасимову, чего прежде никогда не случалось. На губах его застыла злая усмешка, глаза горели азартом преследования.
Изучавший какие-то документы Герасимов сразу же отметил про себя, что день сегодня исторический, поскольку создан прецедент появления высшего руководства в кабинете своего подчиненного. Обычно Никитин предпочитал вообще не выходить из своего кабинета, а когда ему на это намекали, отшучивался тем, что ему, мол, в свое время и так надоело мотаться по свету. Дайте, мол, старику спокойно на одном месте посидеть. Шутку все принимали, поскольку стариком Никитина в управлении никто не считал – еще совсем недавно, при Романовском, Никитин очень решительно руководил действиями «Белой стрелы» и лично участвовал в операциях по ликвидации нежелательных для федеральной службы безопасности фигур из криминального мира, а также в сложных задержаниях опасных вооруженных преступников.
«Что там у тебя еще случилось-то, – подумал Герасимов. – Наверняка, что-нибудь эдакое, экстраординарное. Ну-ка, давай выкладывай!»
Никитин словно ждал этого непроизнесенного вслух приглашения. Он пнул ногой стул, уселся на него напротив Герасимова и спросил:
– Скажи, Гена, сильно заметно?
– Что заметно, товарищ генерал? – не понял Герасимов, еще не сориентировавшийся в настроении начальства и потому решивший обращаться к Никитину «по форме», как тот требовал, когда был сильно разозлен.
– Что крыша у меня съехала! Заметно? – заорал на него Никитин.
Несмотря на его крик, Герасимов тут же понял, что никакого разноса со стороны генерала не будет и можно разговаривать с ним в обычном ироничном тоне, к которому они оба привыкли когда носили одинаковые звания и занимали равнозначные должности.
– Честно говоря, не очень, – ответил он, приглядываясь к редкой шевелюре Никитина. – Ну, слегка набекрень. Но, говорят, так сейчас носят...
Никитин неожиданно улыбнулся. Это означало, что у него есть какая-то любопытная идея, ради которой он, собственно, и прибежал к Герасимову. Такая идея, что аж на месте не сидится.
– Я, Гена, никогда не верил в привидения. Тебе это не странно?
– Не странно, – пожал плечами Герасимов. – Я тоже в них никогда не верил. И до сих пор не верю. Потому, что их не бывает.
– А вот я готов поверить! – интригующе заявил Никитин.
Герасимов, иронически улыбаясь, ждал продолжения. Никитин редко обходился без прелюдии. Значит сейчас последует и сама фуга.
– Ведь эта тварь, которая сегодня утром взорвала компрессорную станцию под Димитровградом... Она же сделала это специально...
– Да ну? – не преминул воспользоваться оговоркой Герасимов. – А я-то думал, что случайно! Что просто кто-то гранату из кармана выронил...
– Ты меня не перебивай, насмешник, – остановил его Никитин. – Ты пойми, что я хочу сказать. Взрыв станции и произведен только для того, чтобы вызвать панику в Ульяновске, в котором все, у кого нет доступа к достоверной информации, поверили, что взорвана была именно атомная станция. Я даже знаю – зачем это сделано, и что должно случится в скором времени!
– Ну-ка, ну-ка... Поделись! – весьма серьезно заинтересовался Герасимов.
Никитин откинулся на спинку стула, достал свою любимую «Приму», от которой никак не мог отвыкнуть еще со времен, когда был рядовым оперативником КГБ и выпустил в Герасимова струю дыма. Он любил держать паузу, наслаждаясь нетерпением слушателей.
– Сегодня слухи о взрыве атомной в Поволжье, – сказал, наконец, он, затянувшись еще раз, – распространятся по Москве. Причем, будет утверждаться, что радиоактивное облако движется к Москве и скоро накроет столицу. В Москве начнется неизбежная паника, во время которой будет совершено что-то, ради чего все это и затевалось. Что это может быть, я не знаю...
– Не густо, – усмехнулся Герасимов, – на дельфийского оракула ты, по-моему не тянешь. Разве что, в метеорологи тебе стоит податься, раз уж ты про облака начал. Можешь карьеру сделать...
– Не умничай, – перебил его Никитин. – Я еще не договорил.
– Итак, – продолжал он, – в Москве в скором времени должно случится крупное ЧП. Когда же выяснится, что никакого облака над Москвой нет, и все бросятся разбираться с этим ЧП, атомную станцию на самом деле взорвут! Причем не обязательно именно ту, в Горьком! То есть, в Нижнем... Ну, да, какая, хрен, разница... Нет! Кем-то... Повторяю, пока я буду говорить «кем-то»... Так вот, «кем-то» будут изучены среднесрочные прогнозы метеорологов, этот самый «кто-то» определит направление преобладающих ветров, которые будет дуть на Москву, и на самом деле, по настоящему, без всякого блефа, взорвет какую-нибудь атомную электростанцию с наветренной от Москвы стороны. И по-настоящему радиоактивное облако поползет на Москву! Вот когда начнется настоящая паника! В которой все забудут обо всем и начнут думать только о своем спасении. Потащут из Москвы семьи, деньги и ценности. Как тебе сценарий?
Герасимов поджал тонкие губы и уважительно покачал головой.
– Да-а! Мощно, ничего не скажешь...
Герасимову все же не понятно было, почему Никитин так возбужден, и он счел возможным и необходимым поинтересоваться:
– А кто же этот гениальный сценарист? Опять – никому не ведомый «кто-то»? Долго же нам с тобой его ловить придется, если о нем ничего кроме этого, столь редкого, имени, неизвестно.
– Так вот, Гена! – Никитин оживился еще больше. – Знаешь, откуда мне известен этот сценарий? От самого автора. Мы с ним литра три водки выпила, пока он мне детали рассказывал...
– Не понял... – Герасимов, конечно, подыгрывал, но и на самом деле недоумевал. Что-то круто слишком завернул генерал.
– Я этот сценарий слышал лет пятнадцать назад, Гена. Да-да! Тот же самый сценарий. Та же самая логическая схема. Тот же алгоритм. Только названия городов были другие. Я ведь тогда не в России, естественно, был... Сальвадор, Герасимов – божественная страна! Страна женщин и кукурузного самогона. Он у них вроде национального напитка. Называется простенько так – «кукурузная водка»... Кроме нее, кстати, почти ничего и не пьют. Даже европейцы, которые там живут. Водку эту готовят в каждой деревне по своему... Я, помню, как-то на спор решил перепробовать все это сальвадорско-самогонное разнообразие – каждый день должен был выпивать бутылку новой марки. Ты представляешь, каким я был самоуверенным? Я пил каждый день все лето – четыре с половиной месяца, пока меня не уговорили сдаться. Руки дрожать начали. И не сумел перепробовать весь самогон в одном только Сан-Сальвадоре. Этот змей, что меня на спор подбил, очень веселился. Ты бы, говорил, еще бы на всех женщин в Сальвадоре поспорил. Что тоже – всех перепробуешь. Их всего-то пара миллионов...
Герасимов решил вернуть его к теме. Что за треп, в самом деле! Герасимов ни в Сальвадоре, ни в другой какой-нибудь стране Центральной Америки не был. Не пришлось, как-то. Хотя съездить собирался... Но попадал всегда в одну и ту же страну – В Соединенные Штаты... Поэтому рассказы Никитина о его похождениях в Сальвадоре вызывали у Герасимова чувство ревнивой зависти. Черт! Почему аналитики так редко в командировках бывают! Хотя... не так уж и редко, честно говоря. За последние полгода он побывал в Штатах, наверное, раз десять, и от совершенно бестолкового, на его в згляд, суетливого американского темпа жизни его просто мутило...
– Извини, генерал, – перебил он Никитина, – но, мне кажется, ты слишком далеко в сторону отгреб. как бы с курса не сбиться...
– А ты мне не хами, я старше по званию, – добродушно возразил Никитин, – и склерозом не страдаю. Я же тебе объясняю, что все отличие было только в названиях. Вместо Ульяновска – Сан-Мигель, вместо Димитровграда – Эскуинтла, а вместо Москвы – Сан-Сальвадор!
Никитин сиял, говоря это, как невеста под венцом. Видно, Сальвадор был из тех стран, которые в свое время ему очень понравились.
– А события были – практически те же! Мы наметили взорвать склады завода автомобильных шин всего километрах в пяти от атомной станции в Эскуинтле, это в Гватемале. Оттуда до границы с Сальвадором километров десять всего. Это должен был сделать я. На границе, в деревушках – панику тоже я должен был организовать. Слух распустить о взрыве атомной станции в Гватемале. Один хрен проверить никто бы не смог. А Володька в Сан-Сальвадоре, через двух-трех купленных нами редакторов газет, поднимал панику сообщениями о радиоактивном облаке, надвигающемся на страну. Это он умел. Людей покупать. И засорять им мозги, так, чтобы никто не понимал, что на самом деле происходит. Он гарантировал мне, что в Сан-Сальвадоре начнется паника, что начнут эвакуировать учреждения и ценности. Он просто клялся, что организует все это...
– Постой, постой, – перебил его Герасимов, который в силу своей молодости в КГБ никогда не служил и гэбовский менталитет изучал в основном по воспоминаниям своего теперешнего шефа. – А зачем все это было нужно? Вся эта сальвадорская паника?
– Зачем?
Никитин мечтательно закрыл глаза и удовлетворенно улыбался. Было видно, что ему очень приятно вспоминать этот французский проект.
– Все случилось именно так, как он и обещал. Я устроил небольшой фейерверк, подняв в воздух пару десятков тонн автомобильной резины. А остальное – поджог... Она коптила так, что в Эскуинтле лица людей покрывались слоем сажи, и мне не стоило большого труда распустить слух, что эта сажа радиоактивная. Слух пополз по всей Гватемале, а уж дорогу в соседний Сальвадор я ему обеспечил. Такой паники и суеты прибрежные селения Сальвадора не видели, наверное, со времен нашествия испанских конкистадоров... А в Гватемале правительство, которое знало наверняка, что никакая атомная в Эскуинтле не взрывалась, сделало заявление, что в Эскуинтле нет никакой атомной станции, что там находится тепловая станция, и что вся эта паника – просто идиотская суета. Но это было нам только на руку. Сальвадор никогда Гватемале не верил, не поверил и на этот раз. Логика элементарная – раз говорят, что ничего не было – значит было наверняка! Правительство Сальвадора вынуждено было по требованию парламента, который всегда идет на поводу у общественного мнения, обсуждать вопрос об эвакуации всех государственных органов управления страной куда-нибудь подальше – в Мексику, на Ямайку, или в Колумбию... Президент Сальвадора выступил с обращением к своему народу, призвал всех этих метисов сохранять спокойствие, не поддаваться на провокации гаитянских спецслужб и продолжать спокойно выращивать кофе и вить канаты из этой их манильской пеньки... Но своей речью только масла в огонь подлил. Логика, сам понимаешь – та же. Раз говорит, что ничего нет... После его обращения началась паника уже и в деловых кругах Сан-Сальвадора.. Частные банки начали поспешно вывозить из столицы Сальвадора свои золотые резервы и денежные фонды.
Иронически хмыкнув и, почему-то, сладко потянувшись, Никитин продолжал счастливым голосом человека, вспоминающего лучшие свои годы:
– Ты не поверишь, Герасимов, это потрясающее зрелище – пустой город! На улицах – ни души. Все боятся мифической радиоактивной сажи. А что творилось на дорогах, ведущих в аэропорт! В Сан-Сальвадоре осталось, фактически одно правительство, уверенное в отсутствии опасности. Но попробуйте объяснить что-нибудь про безопасность четыремстам тысячам обезумевшим от страха метисам, которые никогда и ни в чем не верят правительству, а уж заявлениям спецслужб – тем более... Ты же знаешь, Герасимов, наш принцип – чем больше шуму, тем легче работать... Мы уверены были с Володькой, что не все банки уедут из столицы Сальвадора, уж Национальный, наверняка, останется. В нем правда усилили охрану раза в четыре...
Никитин радостно улыбнулся.
– Идиоты! Видел бы ты, Герасимов, как драпанули все эти метисы-полицейские из здания национального банка когда мы распылили вокруг него радиоактивный порошок. Они же все ходили со счетчиками Гейгера! И никто из них не захотел схватить лишнюю дозу. Володька расписал им через газеты, что радиация вызывает импотенцию... За деньгами мы шли как на прогулку. Пришлось, правда, повозиться с дверьми в операционный зал. Банк у них в старинном дворце расположен, что еще при испанцах построили. Стены из камня, толщиной не меньше метра, наверное. А подвал – вообще в скале вырублен. Представляешь? Нет, Герасимов, ты не представляешь... Эти придурки так уверены были в его неприступности, что и не охраняли его толком. Это тебе, Гена, не Европа. Там любой усатый придурок в сомбреро, которого поставили охранять банк, мог отлучиться в соседнюю пивную и рассказывать там, какие неприступные двери в подвале банка, который он охраняет... Но нам, слава богу, и не пришлось в подвал пробиваться. Когда началась паника и все эти полукровки из страны ломанулись, они же все бросились деньги со счетов снимать. Банк в день выдавал только наличными до двухсот миллионов долларов. Об этом тоже во всех пивнушках Сан-Сальвадора говорили. В основном те, кому со счетов снимать нечего было, потому что и счетов у них не было... Главное было – выбрать момент... И мы выбрали его удачно... Когда мы провели свою «радиоактивную атаку», в кассах лежали готовые к выдаче пачки тысячедолларовых банкнот... Я не знаю, сколько там было... Мы могли бы забрать все! Но без грузовика не смогли бы тогда обойтись... А достать грузовик тогда в Сан-Сальвадоре было потруднее, чем ограбить банк... Все грузовики мчались уже по единственному шоссе через Манагуа и Сан-Хосе в Панаму и дальше в Колумбию... В Сан-Сальвадоре обычной тележки достать нельзя было... Ты спросишь, сколько мы тогда взяли? Я не скрою от тебя, Гена, тем более, что распорядились мы этими деньгами не совсем так, как запланировали с самого начала. Поэтому, скажу тебе честно... Я просто не знаю, сколько денег было в тех двух больших рюкзаках, что мы вынесли из банка! Могу сказать только, что в каждом рюкзаке было по пятьдесят килограммов американских долларов. Причем мы брали только тысячедолларовые купюры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Собрав все силы, Иван начал тащить эти руки от себя, но видел, что его плечо тоже тянется за ними. Пальцы Сумасшедшего не разжимались. Тогда Иван последним и даже – отчаянным усилием рванул эти руки вниз и почувствовал, что его плечо освободилось. Но пальцы так и не разжались, выдрав из плеча Ивана два клока мышц и продолжая сжимать его окровавленную плоть.
Отпускать руки Радиоактивного было нельзя, у Ивана уже не было сил бороться с этим цепким убийцей, да и раненая рука слушалась его плохо. Но бой был не окончен и надо было продолжать бороться за победу. Смерть была где-то рядом, м все еще выбирала, не остановившись пока ни на одном из них.
Иван встряхнул легкое тело Радиоактивного, продолжая держать его за запястья. Тот, поняв, что Иван затрудняется его прикончить, ждал момента, когда можно будет освободить свои руки и вновь вцепиться в тело Ивана. Теперь уж – в горло.
Тогда Иван сделал единственный шаг, после которого не могло остаться сомнений в смерти Радиоактивного. Иван с каждой секундой терял силы и прикончить противника необходимо было срочно и гарантированно. Иван, держа своего врага за запястья, начал поворачиваться вокруг своей оси, сначала волоча его тело по кругу по земле, затем, крутясь все быстрее и быстрее, словно метатель молота, начал вращать его по воздуху, и, когда поднял его уже на уровень своей головы и выше, слегка изменил направление вращения и, не отпуская рук, ударил этим телом сверху по верхушке столба для волейбольной сетки.
Столб был сделан из обрезка водопроводной трубы диаметром чуть больше пяти сантиметров. Удар его верхнего конца пришелся в живот Сумасшедшему и оказался настолько сильным, что труба пробила насквозь даже его не очень тяжелое тело. Радиоактивный повис на трубе метрах в полутора над землей. Он еще с минуту дергался, водил вокруг себя руками и дрыгал ногами, отчего соскользнул по трубе вниз еще на полметра, и наконец, застыл. Руки и ноги обвисли вниз и слегка касались земли.
Длинную автоматную очередь Иван услышал уже сквозь заволакивающий сознание туман, опускаясь на колени рядом со столбом, на котором был нанизан, словно кусок баранины на шампуре, его поверженный противник...
Глава седьмая.
Когда в управление ФСБ поступило оперативное донесение о начавшейся в Ульяновске панике, вызванной слухами о взрыва атомной станции и выбросе а атмосферу радиоактивного пара, генерал Никитин сам ворвался в кабинет к начальнику аналитического отдела Герасимову, чего прежде никогда не случалось. На губах его застыла злая усмешка, глаза горели азартом преследования.
Изучавший какие-то документы Герасимов сразу же отметил про себя, что день сегодня исторический, поскольку создан прецедент появления высшего руководства в кабинете своего подчиненного. Обычно Никитин предпочитал вообще не выходить из своего кабинета, а когда ему на это намекали, отшучивался тем, что ему, мол, в свое время и так надоело мотаться по свету. Дайте, мол, старику спокойно на одном месте посидеть. Шутку все принимали, поскольку стариком Никитина в управлении никто не считал – еще совсем недавно, при Романовском, Никитин очень решительно руководил действиями «Белой стрелы» и лично участвовал в операциях по ликвидации нежелательных для федеральной службы безопасности фигур из криминального мира, а также в сложных задержаниях опасных вооруженных преступников.
«Что там у тебя еще случилось-то, – подумал Герасимов. – Наверняка, что-нибудь эдакое, экстраординарное. Ну-ка, давай выкладывай!»
Никитин словно ждал этого непроизнесенного вслух приглашения. Он пнул ногой стул, уселся на него напротив Герасимова и спросил:
– Скажи, Гена, сильно заметно?
– Что заметно, товарищ генерал? – не понял Герасимов, еще не сориентировавшийся в настроении начальства и потому решивший обращаться к Никитину «по форме», как тот требовал, когда был сильно разозлен.
– Что крыша у меня съехала! Заметно? – заорал на него Никитин.
Несмотря на его крик, Герасимов тут же понял, что никакого разноса со стороны генерала не будет и можно разговаривать с ним в обычном ироничном тоне, к которому они оба привыкли когда носили одинаковые звания и занимали равнозначные должности.
– Честно говоря, не очень, – ответил он, приглядываясь к редкой шевелюре Никитина. – Ну, слегка набекрень. Но, говорят, так сейчас носят...
Никитин неожиданно улыбнулся. Это означало, что у него есть какая-то любопытная идея, ради которой он, собственно, и прибежал к Герасимову. Такая идея, что аж на месте не сидится.
– Я, Гена, никогда не верил в привидения. Тебе это не странно?
– Не странно, – пожал плечами Герасимов. – Я тоже в них никогда не верил. И до сих пор не верю. Потому, что их не бывает.
– А вот я готов поверить! – интригующе заявил Никитин.
Герасимов, иронически улыбаясь, ждал продолжения. Никитин редко обходился без прелюдии. Значит сейчас последует и сама фуга.
– Ведь эта тварь, которая сегодня утром взорвала компрессорную станцию под Димитровградом... Она же сделала это специально...
– Да ну? – не преминул воспользоваться оговоркой Герасимов. – А я-то думал, что случайно! Что просто кто-то гранату из кармана выронил...
– Ты меня не перебивай, насмешник, – остановил его Никитин. – Ты пойми, что я хочу сказать. Взрыв станции и произведен только для того, чтобы вызвать панику в Ульяновске, в котором все, у кого нет доступа к достоверной информации, поверили, что взорвана была именно атомная станция. Я даже знаю – зачем это сделано, и что должно случится в скором времени!
– Ну-ка, ну-ка... Поделись! – весьма серьезно заинтересовался Герасимов.
Никитин откинулся на спинку стула, достал свою любимую «Приму», от которой никак не мог отвыкнуть еще со времен, когда был рядовым оперативником КГБ и выпустил в Герасимова струю дыма. Он любил держать паузу, наслаждаясь нетерпением слушателей.
– Сегодня слухи о взрыве атомной в Поволжье, – сказал, наконец, он, затянувшись еще раз, – распространятся по Москве. Причем, будет утверждаться, что радиоактивное облако движется к Москве и скоро накроет столицу. В Москве начнется неизбежная паника, во время которой будет совершено что-то, ради чего все это и затевалось. Что это может быть, я не знаю...
– Не густо, – усмехнулся Герасимов, – на дельфийского оракула ты, по-моему не тянешь. Разве что, в метеорологи тебе стоит податься, раз уж ты про облака начал. Можешь карьеру сделать...
– Не умничай, – перебил его Никитин. – Я еще не договорил.
– Итак, – продолжал он, – в Москве в скором времени должно случится крупное ЧП. Когда же выяснится, что никакого облака над Москвой нет, и все бросятся разбираться с этим ЧП, атомную станцию на самом деле взорвут! Причем не обязательно именно ту, в Горьком! То есть, в Нижнем... Ну, да, какая, хрен, разница... Нет! Кем-то... Повторяю, пока я буду говорить «кем-то»... Так вот, «кем-то» будут изучены среднесрочные прогнозы метеорологов, этот самый «кто-то» определит направление преобладающих ветров, которые будет дуть на Москву, и на самом деле, по настоящему, без всякого блефа, взорвет какую-нибудь атомную электростанцию с наветренной от Москвы стороны. И по-настоящему радиоактивное облако поползет на Москву! Вот когда начнется настоящая паника! В которой все забудут обо всем и начнут думать только о своем спасении. Потащут из Москвы семьи, деньги и ценности. Как тебе сценарий?
Герасимов поджал тонкие губы и уважительно покачал головой.
– Да-а! Мощно, ничего не скажешь...
Герасимову все же не понятно было, почему Никитин так возбужден, и он счел возможным и необходимым поинтересоваться:
– А кто же этот гениальный сценарист? Опять – никому не ведомый «кто-то»? Долго же нам с тобой его ловить придется, если о нем ничего кроме этого, столь редкого, имени, неизвестно.
– Так вот, Гена! – Никитин оживился еще больше. – Знаешь, откуда мне известен этот сценарий? От самого автора. Мы с ним литра три водки выпила, пока он мне детали рассказывал...
– Не понял... – Герасимов, конечно, подыгрывал, но и на самом деле недоумевал. Что-то круто слишком завернул генерал.
– Я этот сценарий слышал лет пятнадцать назад, Гена. Да-да! Тот же самый сценарий. Та же самая логическая схема. Тот же алгоритм. Только названия городов были другие. Я ведь тогда не в России, естественно, был... Сальвадор, Герасимов – божественная страна! Страна женщин и кукурузного самогона. Он у них вроде национального напитка. Называется простенько так – «кукурузная водка»... Кроме нее, кстати, почти ничего и не пьют. Даже европейцы, которые там живут. Водку эту готовят в каждой деревне по своему... Я, помню, как-то на спор решил перепробовать все это сальвадорско-самогонное разнообразие – каждый день должен был выпивать бутылку новой марки. Ты представляешь, каким я был самоуверенным? Я пил каждый день все лето – четыре с половиной месяца, пока меня не уговорили сдаться. Руки дрожать начали. И не сумел перепробовать весь самогон в одном только Сан-Сальвадоре. Этот змей, что меня на спор подбил, очень веселился. Ты бы, говорил, еще бы на всех женщин в Сальвадоре поспорил. Что тоже – всех перепробуешь. Их всего-то пара миллионов...
Герасимов решил вернуть его к теме. Что за треп, в самом деле! Герасимов ни в Сальвадоре, ни в другой какой-нибудь стране Центральной Америки не был. Не пришлось, как-то. Хотя съездить собирался... Но попадал всегда в одну и ту же страну – В Соединенные Штаты... Поэтому рассказы Никитина о его похождениях в Сальвадоре вызывали у Герасимова чувство ревнивой зависти. Черт! Почему аналитики так редко в командировках бывают! Хотя... не так уж и редко, честно говоря. За последние полгода он побывал в Штатах, наверное, раз десять, и от совершенно бестолкового, на его в згляд, суетливого американского темпа жизни его просто мутило...
– Извини, генерал, – перебил он Никитина, – но, мне кажется, ты слишком далеко в сторону отгреб. как бы с курса не сбиться...
– А ты мне не хами, я старше по званию, – добродушно возразил Никитин, – и склерозом не страдаю. Я же тебе объясняю, что все отличие было только в названиях. Вместо Ульяновска – Сан-Мигель, вместо Димитровграда – Эскуинтла, а вместо Москвы – Сан-Сальвадор!
Никитин сиял, говоря это, как невеста под венцом. Видно, Сальвадор был из тех стран, которые в свое время ему очень понравились.
– А события были – практически те же! Мы наметили взорвать склады завода автомобильных шин всего километрах в пяти от атомной станции в Эскуинтле, это в Гватемале. Оттуда до границы с Сальвадором километров десять всего. Это должен был сделать я. На границе, в деревушках – панику тоже я должен был организовать. Слух распустить о взрыве атомной станции в Гватемале. Один хрен проверить никто бы не смог. А Володька в Сан-Сальвадоре, через двух-трех купленных нами редакторов газет, поднимал панику сообщениями о радиоактивном облаке, надвигающемся на страну. Это он умел. Людей покупать. И засорять им мозги, так, чтобы никто не понимал, что на самом деле происходит. Он гарантировал мне, что в Сан-Сальвадоре начнется паника, что начнут эвакуировать учреждения и ценности. Он просто клялся, что организует все это...
– Постой, постой, – перебил его Герасимов, который в силу своей молодости в КГБ никогда не служил и гэбовский менталитет изучал в основном по воспоминаниям своего теперешнего шефа. – А зачем все это было нужно? Вся эта сальвадорская паника?
– Зачем?
Никитин мечтательно закрыл глаза и удовлетворенно улыбался. Было видно, что ему очень приятно вспоминать этот французский проект.
– Все случилось именно так, как он и обещал. Я устроил небольшой фейерверк, подняв в воздух пару десятков тонн автомобильной резины. А остальное – поджог... Она коптила так, что в Эскуинтле лица людей покрывались слоем сажи, и мне не стоило большого труда распустить слух, что эта сажа радиоактивная. Слух пополз по всей Гватемале, а уж дорогу в соседний Сальвадор я ему обеспечил. Такой паники и суеты прибрежные селения Сальвадора не видели, наверное, со времен нашествия испанских конкистадоров... А в Гватемале правительство, которое знало наверняка, что никакая атомная в Эскуинтле не взрывалась, сделало заявление, что в Эскуинтле нет никакой атомной станции, что там находится тепловая станция, и что вся эта паника – просто идиотская суета. Но это было нам только на руку. Сальвадор никогда Гватемале не верил, не поверил и на этот раз. Логика элементарная – раз говорят, что ничего не было – значит было наверняка! Правительство Сальвадора вынуждено было по требованию парламента, который всегда идет на поводу у общественного мнения, обсуждать вопрос об эвакуации всех государственных органов управления страной куда-нибудь подальше – в Мексику, на Ямайку, или в Колумбию... Президент Сальвадора выступил с обращением к своему народу, призвал всех этих метисов сохранять спокойствие, не поддаваться на провокации гаитянских спецслужб и продолжать спокойно выращивать кофе и вить канаты из этой их манильской пеньки... Но своей речью только масла в огонь подлил. Логика, сам понимаешь – та же. Раз говорит, что ничего нет... После его обращения началась паника уже и в деловых кругах Сан-Сальвадора.. Частные банки начали поспешно вывозить из столицы Сальвадора свои золотые резервы и денежные фонды.
Иронически хмыкнув и, почему-то, сладко потянувшись, Никитин продолжал счастливым голосом человека, вспоминающего лучшие свои годы:
– Ты не поверишь, Герасимов, это потрясающее зрелище – пустой город! На улицах – ни души. Все боятся мифической радиоактивной сажи. А что творилось на дорогах, ведущих в аэропорт! В Сан-Сальвадоре осталось, фактически одно правительство, уверенное в отсутствии опасности. Но попробуйте объяснить что-нибудь про безопасность четыремстам тысячам обезумевшим от страха метисам, которые никогда и ни в чем не верят правительству, а уж заявлениям спецслужб – тем более... Ты же знаешь, Герасимов, наш принцип – чем больше шуму, тем легче работать... Мы уверены были с Володькой, что не все банки уедут из столицы Сальвадора, уж Национальный, наверняка, останется. В нем правда усилили охрану раза в четыре...
Никитин радостно улыбнулся.
– Идиоты! Видел бы ты, Герасимов, как драпанули все эти метисы-полицейские из здания национального банка когда мы распылили вокруг него радиоактивный порошок. Они же все ходили со счетчиками Гейгера! И никто из них не захотел схватить лишнюю дозу. Володька расписал им через газеты, что радиация вызывает импотенцию... За деньгами мы шли как на прогулку. Пришлось, правда, повозиться с дверьми в операционный зал. Банк у них в старинном дворце расположен, что еще при испанцах построили. Стены из камня, толщиной не меньше метра, наверное. А подвал – вообще в скале вырублен. Представляешь? Нет, Герасимов, ты не представляешь... Эти придурки так уверены были в его неприступности, что и не охраняли его толком. Это тебе, Гена, не Европа. Там любой усатый придурок в сомбреро, которого поставили охранять банк, мог отлучиться в соседнюю пивную и рассказывать там, какие неприступные двери в подвале банка, который он охраняет... Но нам, слава богу, и не пришлось в подвал пробиваться. Когда началась паника и все эти полукровки из страны ломанулись, они же все бросились деньги со счетов снимать. Банк в день выдавал только наличными до двухсот миллионов долларов. Об этом тоже во всех пивнушках Сан-Сальвадора говорили. В основном те, кому со счетов снимать нечего было, потому что и счетов у них не было... Главное было – выбрать момент... И мы выбрали его удачно... Когда мы провели свою «радиоактивную атаку», в кассах лежали готовые к выдаче пачки тысячедолларовых банкнот... Я не знаю, сколько там было... Мы могли бы забрать все! Но без грузовика не смогли бы тогда обойтись... А достать грузовик тогда в Сан-Сальвадоре было потруднее, чем ограбить банк... Все грузовики мчались уже по единственному шоссе через Манагуа и Сан-Хосе в Панаму и дальше в Колумбию... В Сан-Сальвадоре обычной тележки достать нельзя было... Ты спросишь, сколько мы тогда взяли? Я не скрою от тебя, Гена, тем более, что распорядились мы этими деньгами не совсем так, как запланировали с самого начала. Поэтому, скажу тебе честно... Я просто не знаю, сколько денег было в тех двух больших рюкзаках, что мы вынесли из банка! Могу сказать только, что в каждом рюкзаке было по пятьдесят килограммов американских долларов. Причем мы брали только тысячедолларовые купюры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22