«Крестным» он стал лет через пять, когда окончательно определилась его ниша в московском криминальном мире – нечто вроде службы заказов в сфере обслуживания. Не было такой потребности, которую он не мог бы удовлетворить. Найти кого-то, или наоборот, спрятать. Организовать встречу и предоставить место для ее проведения. Помочь приобрести оружие, любое – от тривиального «макарова» до вертолета К-50, если бы, конечно, кто-то из московского криминалитета имел желание и, главное, финансовую возможность купить «Черную акулу».
Со временем он выбрал наиболее прибыльное занятие из всего криминального спектра своих возможностей и сосредоточился на нем, не забывая, впрочем, и о других делах. Заказные убийства были наиболее рентабельным криминальным бизнесом. Цены на услуги подобного рода всегда поддерживались на достаточно высоком уровне, в зависимости от калибра имени жертвы. Исполнение не представлялось слишком сложным, если его продумывал человек, набиравший свой опыт в секретных операциях секретной службы по всему миру, а исполнителей всегда можно купить и проинструктировать – что и как сделать. И не надо никуда лезть самому, оставаясь только интеллектуальным центром, роль которого майор Крестов выполнял, собственно говоря, всегда, будучи своего рода начальником штаба, вырабатывая оригинальные идеи и потихоньку подсовывая тем, кто очень хотел быть их автором. А такие всегда находились. Сам Крестов и в этом случае предпочитал оставаться не на виду, под водой.
Естественная убыль нанимаемых киллеров, слишком частая их бестолковость и самонадеянность, от которой избавиться бывало труднее всего, подтолкнули его к мысли просто выращивать их самому. Что он и осуществил, создав своеобразную собственную школу. Не столько в прямом смысле этого слова, а в значении – собственную, характерную манеру исполнения. За пару лет он резко повысил эффективность работы московских киллеров, за счет чего расправился с конкурентами, просто не выдержавшими соревнования, но вместе с тем – резко взвинтил и цены.
Попасть к нему в «школу» было непросто, конкурс существовал не меньше, чем в МИМО, но те, кто попал, должны были прилагать все возможные усилия не только для того, чтобы обучиться, но – хотя бы просто выжить. Отстающих в «школе» не было. Были слабые, которые становились, в конце концов, учебными пособиями для более сильных. Вот тогда бывший майор КГБ Владимир Крестов и стал просто Крестным. Так прозвали его «выпускники» его «учебного заведения», которые продолжали работать на него и после того, как достигали необходимой квалификации. Потому, что Крестный был для них самым крупным и самым щедрым на оплату работодателем. А Крестный не скупился, потому, что драл с заказчиков три шкуры. Те морщились, кряхтели, чесали в затылке, но платили, – работа «бойцов» Крестного того стоила. Он всегда давал гарантию качества.
...В основу своего плана дальнейшего развала России Крестный, действительно, положил схему, разработанную им когда-то в Сальвадоре. Она сработала тогда очень эффективно, и, хотя он и понимал, что в России совершенно другие условия, другие масштабы и даже цель совершенно иная, план успешно осуществленной в Центральной Америке акции, придуманный именно им и ненавязчиво подсказанный Романовскому с Никитиным, казался ему идеальным. Его-то он и решил модернизировать, приспособить к российским условиям и провести в жизнь. Он чувствовал приближение конца своей активной деятельности и хотел в очередной раз исчезнуть со сцены. Но исчезнуть с максимальным эффектом – и материальным, и театральным.
У него не было, конечно, ни собственной газеты, ни своего канала телевидения. А план обязательно предусматривал наличие средства массовой информации, контролируемого Крестным. Он не стал регистрировать новую газету, как это сделали бы Никитин с Романовским. Это было бы слишком громоздкое и неповоротливое решение проблемы. И слишком долгое. А действовать нужно было быстро.
Крестный пошел самым простым, веками накатанным путем. Он просто купил редактора одной из существующих уже газет. Он внимательно проанализировал десятка четыре выходящих в Москве газет и отобрал из них наиболее близкие по тону материалов к тому, что ему было необходимо. А потом собрал и изучил информацию об их редакторах. И когда назначал встречу редактору газеты «Эхо России» Ивану Русакову, знал, что тот не откажется от его предложения. Псевдоним «Иван Русаков» отражал только общую национал-патриотическую направленность материалов, которые он писал, но отнюдь не его национальность. Его печатная продукция отличалась экспрессивным тоном и вся была ориентирована лишь на увеличение тиража. Погоня за сенсацией составляла его главную и ежедневную заботу. К тому же, он был весьма корыстолюбив, как большинство российских журналистов и никогда не упускал возможности поживиться, чем бог пошлет. Его бог, мусульманский. Потому, что русский националист «Иван Русаков» по национальности был татарином...
Крестный договорился с ним на удивление легко. Стоило ему объяснить какого рода события должен он будет комментировать «Эхо России», как «Иван Русаков», настоящее имя которого было Ринат Аблязов, сам назвал цену, Причем довольно умеренную – тысяча долларов за каждую газетную статью. Крестного цена вполне устраивала, он предполагал истратить на информационное обеспечение операции «Вздох» гораздо больше.
Суть дела Аблязов уловил на лету и потребовал только одного – своевременного предоставления фактического материала. Его волновало, будет ли «Эхо России» первой получать новые факты о событиях в Среднем Поволжье. Крестный его в этом заверил, умолчав о том, что и сам в первую очередь заинтересован в том же. Крестному важно было вовремя задать тон газетных публикаций о том, что вот-вот должно было произойти. Он был уверен, и не без оснований, что остальные подхватят.
Журналисты – как стая бродячих собак: стоит одной в кого-нибудь вцепиться, тут же налетают остальные и начинают рвать на части. Нет особой беды, если кто-то из них займет в своих комментариях противоположную позицию – собаки тоже тащат в разные стороны. Но жертву свою разрывают... А больше Крестному ничего и не надо было.
Сложнее всего устроить шум в самом Поволжье. Но там Иван, он справится, в этом Крестный был уверен. Достаточно организовать сами факты, чем Иван и будет заниматься. Остальное, то есть их интерпретация – дело пропагандистской техники. Нужно только успеть вовремя сказать свое слово. Первым.
Редактор «Эха России» узнал о взрыве в Мордовии за час до того, как он был совершен. Одновременно Крестный ему сообщил, что через двенадцать часов после взрыва будут подожжены леса на границе Мордовии и Чувашии, и лесной пожар будет распространяться на север и на восток. Аблязов проявил чудеса трудоспособности, и к моменту устроенного Иваном взрыва это, не совершившееся еще событие, было уже описано, словно глазами очевидца, и прокомментировано в национал-патриотическом духе.
Идея «поволжского сепаратизма», прямых призывов к которому нигде у Аблязова не звучало, была, тем не менее, умело вписана в текст комментария с большим к ней сочувствием. Прочитав статьи, подготовленные Аблязовым для «Эха», вы уже не могли бы отделаться от мысли, что взрыв устроен какими-то поволжскими экстремистами, мечтающими о собственном государстве. Как это ни смешно, никому в современной России не казалась дикой или, хотя бы, странной идея доведенного до абсурда национального суверенитета. Если уж некоторые областные территории претендовали на полную государственную самостоятельность, на отделение от России, то в республиках удивление вызывало бы скорее отсутствие националистической сепаратистской идеи.
Поэтому провокационно-пропагандистские эскапады Ивана Русакова ложились на благодатную почву российской политической всеядности. Любая, самая безумная политическая идея находила в России не только поддержку, но даже – благодатную почву.
И среди прочих – и та, согласно которой силовые государственные структуры всегда стремятся к захвату власти, всегда неразборчивы в средствах, всегда жестоки и беспринципны. Поэтому очень естественна оказалась мысль о том, что на стремления экстремистов к отделению от России силовики должны ответить тем же самым террором, чтобы сохранить прежнее государство. Террор, как проявление инстинкта самосохранения. Не открытый полицейский террор, а подпольная, подводная, теневая деятельность, направленная на создание угрозы самому существованию территории, претендующей на самостоятельность.
Недаром же долгое время умы российских обывателей занимала уверенность в том, что секретные российские службы располагают техническими возможностями, позволяющими им искусственно вызывать землетрясения, ураганы, смерчи, цунами, засухи и прочие стихийные бедствия. Средний российский житель верил в это непоколебимо, не обращая внимание на слабые возражения со стороны разума и здравого смысла. Эта идея родилась сама собой, в недрах российских представлений о жизни и государстве.
Если же россиянин узнает о чем-то из газеты, то верит в это так, словно видел собственными глазами. Ухмыляется скептически, приговаривая: «Все врут календари...», вздыхает огорченно: «Дурят нашего брата, ох дурят...», а сам, втайне ото всех, продолжает верить в самые дикие небылицы. А уж в то, что огромный лесной пожар в самом центре России разожгли тайные российские спецслужбы, не поверил бы только самый последний идиот. На это и рассчитывал Крестный, когда задумывал свою комбинацию. На ложь, которую в России всегда принимают за правду. Потому, что знают – если глубоко копать, на найдешь границу, которая отличает друг от друга правду и ложь.
Когда Никитин устроил «разборку» со своими заместителями, пытаясь выяснить, что же это за «лицо, пожелавшее остаться неизвестным», Москва пребывала в состоянии легкого ажиотажа. Особенное усердие проявляли политические партии и группы. Мгновенно переварив услышанное и прочитанное, каждая из них сразу же принялась эксплуатировать новость в своих политических интересах. Характерно, что силовиков не защищал никто. Все требовали создания комиссий по расследованию их деятельности, снятия руководства и замену его на представителя своей партии. Сразу же появились и требования об отставке Президента, но в этом-то как раз ничего необычного не было, такой лозунг появлялся всегда, что бы в России ни случалось.
Оппозиционные партии организовали пикеты на Лубянской площади и у Белого дома, требуя очень много, но не конкретно. Люди с суровыми лицами держали транспаранты с лозунгами: «У нас достаточно силы, чтобы навести порядок!», «Бандитов в мундирах – под суд!», «Кто не с нами – тот против России!», «Россия должна принадлежать русским!», «Ельцин должен уйти!», «Не дадим распродать Россию!» и тому подобной пропагандистской ерундой.
Крестный потолкался в местах скопления народа, послушал разговоры. Без особой истерики, деловито обсуждались варианты возможного развития событий. Большинство мнений склонялось к тому, что «Казань воду мутит», что «наши-то правильно им лес подожгли», что «теперь жди, что татары еще чего-нибудь взорвут». Народ был склонен к драке, кулаки уже почесывались. Крестного такое настроение устраивало. «Татары, говорите? – посмеивался он про себя. – Татары обязательно чего-нибудь взорвут. И очень скоро. И мне известно даже – где...»
Проправительственные газеты призывали проявлять сдержанность и не раздувать межнациональной истерии. Но ничего вразумительного о причинах событий в Поволжье сказать не могли. Их жалкий лепет о случайном стечении обстоятельств вызывал недоверие и лишь подогревал обстановку. Генерал Никитин провел брифинг, на котором изложил свою версию событий, очень близкую к действительности, но поскольку не мог убедительно мотивировать действия террориста-поджигателя, сочувствия не вызвал, а только подвергся перекрестному допросу со стороны журналистов. Крестный посмеивался над своим бывшим соратником. Он всегда считал Никитина очень хорошим исполнителем-оперативником, но совершенно никудышним аналитиком.
Следующий ход был за Иваном, Крестный спокойно и терпеливо ждал от него знака. Знака, который услышит вся Россия. И от которого вздрогнет.
У Крестного была еще одна проблема, решить которую нужно было до возвращения Ивана в Москву. Если события пойдут именно так, как он предполагает, искусство Ивана может пригодиться еще не один раз, прежде чем Россию можно будет покинуть, добившись своей цели. Во что бы то ни стало нужно сохранить свое влияние на Ивана и оградить его от любого другого влияния.
Его, конечно, беспокоило, что Иван последнее время живет у какой-то женщины. Само по себе это не имело бы никакого значение, если бы речь шла не об Иване. Крестный знал отстраненное отношение Ивана к женщинам, доходившее порой просто до страха перед ними. Его это устраивало, поскольку препятствовало Ивану сблизиться с кем-либо из бабья. О пустоте в том месте, где у Ивана когда-то располагалась душа, Крестному тоже было известно. И он очень боялся, что сближение с женщиной может растопить замороженную в Чечне иванову душу.
Он, конечно, выследил Ивана. В тот самый первый раз, когда Иван проговорился, что у него дела, что его ждут. Крестный провел его до самого дома Нади, а дальше воспользовался самым простым приемом. Любой московский мальчишка рад заработать пару долларов. Прямо у дома поймав какого-то пацана, он дал ему доллар и пообещал еще пятерку, если тот выяснит, в какую именно квартиру идет вон тот мужчина. Через пять минут он знал номер квартиры. Сказав сакраментальную фразу: «Держи, дефективный...», Крестный вручил ему еще пять долларов и убрался восвояси, решив понаблюдать за настроением и образом мыслей Ивана. В последнем разговоре ему и то, и другое очень не понравилось.
Теперь, отослав Ивана, он решил, что настал удобный момент. Прежде всего, он навел справки. При его возможностях это было не особенно сложно. Узнав, что Иван связался с дочерью известной когда-то в Москве проститутки, тоже проституткой, он несколько успокоился. Хотя и не понятен был ему интерес Ивана именно к ней.
«Если его только тело женское интересует, – подумал Крестный, – странно, что он два месяца ебет одну и ту же бабу. Да одно и то же тело на третий день надоест, если ты, конечно, ничего иного к нему не испытываешь. А ему, почему-то, не надоедает»
Крестный хорошо помнил откровенную сентенцию одного из больших знатоков русской души: «Страшна не та баба, что за хуй держит, а та, что держит за душу». Ивана, кроме, как за член, держать было, вроде бы, не за что. Но – черт его знает... Если уж чужая душа – потемки, то в случае с Иваном – и вовсе полный мрак...
Убивать Крестный не любил. То есть – сам убивать, своими руками. За всю свою долгую карьеру в госбезопасности Владимир Крестов убил лично лишь одного человека, и это убийство навсегда отпечаталось в его памяти. Он тогда испугался очень сильно и убил от страха. Он не любил даже вспоминать эту историю, и сейчас тоже отогнал воспоминания о ней подальше от себя.
Но других он посылал на убийство очень легко. Так же легко, как и на смерть. Спокойно и равнодушно, думая только о том, какую выгоду это убийство или эта смерть принесет лично ему, Крестному.
Ему еще дважды пришлось убить – в то время, когда он только становился тем, кем стал сейчас. Но это была, по сути дела, самооборона – если бы не убил он, то убили бы его. Просто он успел раньше.
Но, любил ли убийство, как жанр социального действия, Крестный или не любил, время от времени в его жизни возникали ситуации, когда нужно было решать – оставить человека в живых или убить. И Крестный всегда малодушничал, если не мог поручить это кому-то другому. Руки у него начинали дрожать, ладони потеть, а лоб покрывался испариной.
Крестный хорошо понимал, что в том, чтобы отнять у человека жизнь, нет ничего страшного, он столько раз видел как это происходит. Человек падает, из него течет красная жидкость, и он перестает двигаться. Казалось бы – чего проще? Нажимаешь на курок, и все дела. Но Крестный, почему-то, никак не мог себя заставить перейти границу от «перед выстрелом» до «после выстрела». Что-то в нем сопротивлялось на всю свою бессознательную силу. Может быть – необходимость совершать личное активное действие, выныривать на поверхность из затопившего его жизненные корни искусственно созданного моря.
Поэтому, поняв, что Надю ему придется убить самому, Крестный пришел во вполне понятное волнение. Он не мог никому доверить этого важного для него дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22