О сегодняшней жизни и деятельности Крестного почти ничего не было известно. Сплошные обрывки и осколки. Ничего цельного.
И все же Герасимов чувствовал, что для него, для его логики и анализа существует в информационном пространстве, сложившемся вокруг Крестного, вполне определенное поле деятельности. И связано оно как с той ситуацией, которая разворачивается сейчас, так и мемуарной «ретро»-информацией. Герасимов уже не один час ломал над этим голову, но так ни к каким выводам пока и не пришел. Он чувствовал, что здесь его одной головы как-то недостаточно – не для анализа, а для принятия какого-то решения. Для выбора направления анализа, что ли?.. Короче, Герасимов хорошо чувствовал, что ему не хватает никитинской погруженности в суть личности объекта анализа.
– Товарищ генерал, – нерешительно начал Герасимов, решив то ли Никитина подключить к своим размышлениям, то ли самому подключиться к его, – у нас так и остался полностью не определен один из самых существенных моментов в том плане, который сейчас осуществляет Крестный с помощью Отмороженного.
Никитин взглянул на него, как бы разрешая продолжать, но смотрел все так же мрачно.
– Согласен, очень неприятно, что мы потеряли следы Крестного, – Герасимов тоже помрачнел, как бы поддаваясь настроению своего начальника. – Но надо признаться самим себе – по настоящему у нас и не было никаких его следов. И мы их не потеряли, на самом деле мы лишь убедились, что их не было...
Видно было, что Никитину не очень нравится выслушивать подобную констатацию фактов от своего подчиненного. Он еще больше насупился, но молча продолжал слушать, в надежде, что его молодой по сравнению с ним аналитик сумеет все же вырулить куда-нибудь, куда еще не забредала мысль самого Никитина.
– У нас есть лишь проект его плана, – продолжал Герасимов, – очень приблизительный, эскизный набросок. Есть наши представления о его будущих действиях. Есть алгоритм этих действий. Нет только наполнения этого плана жизненными реалиями – именами, адресами, названиями, фактами. Наш успех сейчас полностью зависит от того, насколько мы сумеем наложить известный нам абстрактный алгоритм на условия конкретной задачи...
– Ты мне что, ликбез тут хочешь устроить? – не выдержал затянувшегося предисловия Никитин. – Разродишься ты или нет?
– Да, собственно... – промямлил Герасимов, который оказался еще не готов высказать постоянно ускользавшую от него мысль и надеялся выскочить на нее с разгона, – Все дело-то в цели. Не так ли? Ради чего он все это затеял? Ведь даже в патологии есть цель! А судя по вашим рассказам, Крестный вовсе не похож на патологического психа. И у него просто должна быть крупная и очень важная для него цель. Ради которой можно было затеять эту громоздкую, но в то же время и грандиозную аферу. Ответ на этот вопрос должны найти лично вы, товарищ генерал – что могло волновать этого человека столь сильно. Без этого мы не сдвинемся с мертвой точки...
– Так ты над этим, что ли, голову ломаешь? – Никитин вздохнул и посмотрел на Герасимова как на полного идиота. – Оказывается, это я должен объяснить тебе элементарные вещи... Так вот, слушай! Этим человеком, как и подавляющим большинством других людей, исключая психов и маньяков, руководят всего две вещи: страх смерти и страсть к деньгам. И все его поступки, если разобраться, определяются только этой парочкой. Но поскольку взрывы в Поволжье и поджог леса я не могу объяснить страхом смерти, который испытывает Володька Крестов, он же Крестный, остается предположить, что целью затеянной им операции являются деньги. Да, Герасимов – именно деньги! Для того, чтобы это понять, не нужно быть начальником аналитического отдела службы безопасности. Достаточно просто – уметь видеть, как жизнь вокруг тебя устроена...
– Насколько большими должны быть эти деньги? – успел вставить Герасимов, когда Никитин переводил дух перед новой тирадой.
Герасимов был рад завязавшемуся разговору о целях Крестного. Это был как раз такой предмет, в котором Никитин обладал эксклюзивными правами на информацию. И очень хорошо, что он повелся за Герасимовым и начал говорить на эту тему. Теперь оставалось только аккуратно направлять его мысли в нужную сторону, и Никитин сам расскажет, все, что думает об этой проблеме, а может быть даже и решит ее тут же, по ходу дела.
– Я зачем про Сальвадор рассказывал, Гена? – укоризненно посмотрел на него Никитин. – Чтобы ты понял масштабы этого человека. И еще учти, что теперь и деньги не те, и человек этот стал другим.
Никитин посмотрел на Герасимова прищурившись, без раздражения, но и не добродушно.
– Могу тебе подсказать, как довольно точно можно посчитать сумму, – сказал Никитин, – которая могла бы удовлетворить Крестного. Все очень просто и математически точно... Подсказать?
– Ну, – согласился Герасимов, который понял, конечно, что ирония генерала направлена в его адрес прежде всего, но ради дела готов был выслушать со вниманием даже «камни в свой огород»..
– Прежде всего нужно прикинуть, хотя бы грубо, сколько долларов поместится вот в такой примерно...
Он показал руками, какой.
– ...рюкзак. Умножить полученную сумму на два. Ведь рюкзаков, как ты помнишь, было два... Затем нужно ввести коэффициент, учитывающий местные условия. Посчитать его просто. Нужно узнать расстояние от Сан-Сальвадора до городка Эскуинтла, где мы, а вернее сказать, я, чуть не взорвал несуществующую атомную станцию...
– Сто тридцать пять километров, – тут же сообщил Никитин, – это если по прямой.
– По прямой, по прямой... – подтвердил, кивая, Никитин. – Облака, ведь, по прямой летают. В том числе и радиоактивные...
Его нисколько не удивило, что Герасимов уже высчитал расстояние. Скорее было бы странно, если бы он его не знал уже через час после того, как Никитин рассказал ему свой сальвадорский «боевик».
– А затем узнать расстояние от Москвы до Димитровграда, где Отмороженный – Иван Марьев пока не взорвал еще тамошнюю атомную станцию, хотя, может быть, уже и собирается...
Никитин выжидающе посмотрел на Герасимова. Знать это вот расстояние было прямой обязанностью начальника аналитиков.
– Восемьсот верст, – ухмыльнулся Герасимов.
– Делишь русскую цифру на сальвадорскую и получаешь тот самый коэффициент, – завершил свои «объяснения» Никитин. – А теперь бери калькулятор и прикинь, что там у тебя получится...
Герасимов и без этого указания уже вовсю нажимал на кнопки.
– Если считать вес одной пачки тысячедолларовых кредиток за сто грамм, – бормотал Герасимов, – получаем по пятьсот пачек в одном рюкзаке, то есть – пятьдесят миллионов долларов. В двух рюкзаках – сто миллионов... На двоих – совсем не плохо... Теперь так: коэффициент почти точно равен шести. Ну, самую чуточку меньше, это не существенно. Итого получаем...
– Шестьсот миллионов американских долларов, – громко сказал Герасимов.
– Извини, Гена, я забыл возрастной коэффициент ввести, – не дал тому прочувствовать цифру Никитин, – Здесь уж тебе придется мне на слово поверить – один и шесть в периоде...
– Понижающий или повышающий коэффициент? – уточнил Герасимов.
– Скажи мне, пожалуйста, – Никитин говорил уже просто ехидно, – где это ты видел, чтобы с возрастом у человека уменьшались потребности? Конечно – повышающий! Ну, что там у тебя получилось?
– Один милли...ард долларов.
Герасимов был слегка озадачен результатами своих вычислений. Он смотрел на Никитина недоверчиво, но тот был теперь абсолютно серьезен и, как казалось, совершенно не намерен был шутить.
– Ты хотел узнать масштаб целей этого человека, Гена? – тихо спросил Никитин. – Тогда начни с одного миллиарда долларов. Это – его минимум!
– Но где он собирается взять такие деньги? – искренне изумился Герасимов. – Такую сумму ни в одном банке не возьмешь...
– А о чем, ты думал, я голову ломаю... – буркнул Никитин. – Какой ему пямятник ставить, когда мы его шлепнем? Эх, ты, – мыслитель хренов...
– Но... раз уж вы об этом думали... – растерялся Герасимов. – На что же именно он нацелился? Где у нас хранятся такие деньги? Если мы поймем это, мы сможем и на самого Крестного выйти!
– Вот ты и подумай об этом, пока мы с Коробовым Ивана в Москву загонять будем. И учти – думать об этом надо быстро. Как только Иван в Москве окажется, они могут на дело пойти. Один Крестный не сунется. Он Ивана будет ждать. Надо Ивана отыскать. А уж Отмороженный нас и к Крестному приведет...
Глава девятая.
Сгоревший в редакции своей газеты Ринат Аблязов уже не мог знать, что Крестный его обманул. Однако и сам Крестный не знал, что снабдил редактора купленной им газеты ложной информацией. В ту ночь Новочебоксарский химический комбинат благополучно доработал до утра, а на дрянновском торфяннике ночь прошла так же спокойно, как и предшествующие ей, по крайней мере, тысяча ночей. Вероятно, так же спокойно пройдет и последующая тысяча ночей.
Этой ночью Крестный никак не мог заснуть, то и дело ворочался, не находя удобного положения в постели, вздыхал, тер себе грудь – сердечко, что-то поджимало – вставал курить, бутылку сухого вина выпил... А все без толку, сна не было.
За окном заметно посерело, из темноты начали проявляться крыши и стены стоящих рядом домов. Вот-вот уже солнце должно было взойти, а он все мучался бессонницей, раздираемый сомнениями и воспоминаниями. Прожитая им жизнь вставала перед глазами, словно не его это были годы. Все было глупо, как в индийском кино, хотя и динамично, как в американском боевике, последние годы, правда, все больше смахивающем на кровавый триллер.
Отсутствие известий о новых террористических актах в Поволжье изматывало Крестного стоящей за всем этим неопределенностью. Он уже одурел от уверенно-всезнающего тона дикторов радиостанции «Эхо Москвы», с напряжением ожидая в каждом информационном выпуске долгожданного известия. Но «Эхо Москвы» час за часом рассказывая о новостях, ничего не сообщало о событиях а Поволжье.
Наконец, настало утро, а сообщений все не было. У Ивана что-то явно, не сложилось, подумал Крестный. Вот черт! Не мог же Иван лажануться! Если Иван за что-то берется, можно говорить – готово! Что же там у него случилось? Неужели нарвался на засаду каких-нибудь омоновцев и порезали его очередями? Нет не может быть. Иван засады чует за три версты, и обходит за при километра.
«Ваня! Что там с тобой? Ваня! – думал Крестный, куря сигарету за сигаретой. – Где ты Ваня? Почему молчишь? Зачем мучаешь старика!»
Иван не попал в засаду, Он действительно чуял опасность издалека и всегда успевал к ней приготовиться, прежде чем сидящие в засаде противники, успевали его заметить. Чаще всего – они его вообще не замечали. Иван подбирался к засаде как можно ближе незамеченным, а потом расстреливая, сидящих в ней, или душа их руками. Так он расправлялся с засадами.
Но сейчас засада была абсолютно ни при чем. И все же – химкомбинат на Волге, который они с Крестным наметили взорвать, остался цел, а Иван сидел в машине на трассе Ульяновск-Чебоксары и не мог заставить себя двинуться дальше. Машина стояла на обочине. Иван откинулся на сидении назад и испытывал очень необычное для себя, и в то же время мучительное состояние. У него болела душа... Его оттаявшая отмороженная душа.
Иван мчался по пустому шоссе в сторону Чебоксар, не думая, практически, ни о чем, лишь изредка поглядывая на часы и прикидывая – успевает он уложиться в график, который они с Крестным наметили еще в Москве. Пока, вроде бы, успевает...
Шоссе было пустым, Ивана ничто не отвлекало от мыслей и воспоминаний. В голову лезла Чечня, кровь и смерть, которые возникали просто неизбежно, стоило Ивану подумать о Чечне. Но Иван старался отогнать воспоминания о Чечне, не дать ей вновь завладеть собой полностью, как всегда случалось, когда он погружался в страшные чеченские воспоминания о гладиаторских боях.
Иван старался отвлечься, принялся рассматривать пролетающие мимо деревья, поскольку больше остановить взгляд на пустом шоссе было не на чем. Дорога впереди делала небольшой изгиб, почти поворот, и еще издалека перед глазами Ивана, прямо впереди, перед его лобовым стеклом, возникла сначала маленькая, небольшая, но с каждым мгновением растущая, увеличивающаяся перед глазами береза. Она словно вырастала перед Иваном, становясь все больше и больше, заслоняя собой практически весь обзор, приковывая взгляд, заставляя думать о себе...
Увидев ее, Иван принялся ее разглядывать сначала для того, чтобы отвлечься, затем она сама по себе притягивала его внимание, а потом он просто уже не мог отвести от нее взгляда... Она словно подготавливала его к какой-то мысли, поймать которую он и боялся и очень хотел в одно и то же время.
И тут Иван понял, от какой мысли он все последнее время прятался, понял, также, что не сможет ехать дальше, хотя бы просто потому, что не сможет вести машину. Он резко нажал на тормоз. С оглушительным визгом машину начало закручивать на шоссе, и едва не выбросило с дороги в кювет, и, хотя Иван не предпринял абсолютно ничего, чтобы предотвратить аварию, с машиной и си ним, конечно, ничего не случилось... Впрочем, это только с машиной, не с ним. С Иваном, наоборот что-то произошло и он даже понял – что.
Еще мгновение назад спокойный равнодушный и агрессивный одновременно, страшный и вызывающий жалость, этот пустой мир, населенный людьми, взорвался болью, словно кусок тротила. Грудь Ивана раздирало что-то посильнее пули или железного прута, ножа или любого другого куска железа. Это не была боль, пришедшая извне, она родилась в самом Иване, и поэтому он понимал, что избавиться от нее нет никакой возможности.
– Надя... – с трудом произнося это волнующее его имя, Иван чувствовал, именно здесь кроется причина его страдания...
Рассматривая старую березу на краю дороги, Иван вспомнил еще раз, как он прощался накануне своего отъезда с Надей... Он обещал вернуться. Иван ясно видел сейчас, что Надя не верила ему. Нет, даже не ему, она знала, что Иван ее не обманывает, что он на самом деле вернется, но не верила, что еще когда-нибудь увидит его... Она словно знала больше того, что видела и слышала.
– Надя, – повторил вновь Иван, привыкая к звукам ее имени, которое он никогда не произносил вслух, – Я вернусь к тебе. Мы с тобой еще встретимся, непременно. Я тебе это обещаю.
Ставший, почему-то непослушным язык Ивана с трудом выговаривал странные, непривычные слова, от которых становилось еще больнее, но в то же время захотелось вновь и вновь произносить их, словно в них заключалась какая-то непонятная надежда...
Еще несколько мгновений назад казавшееся столь важным задание, которое дал Ивану Крестный, казалось теперь незначительным, какой-то мелочью, глупостью и даже более того, вызывало у Ивана неприязнь. Особенно мерзкое чувство Иван испытывал теперь, вспоминая, как он мылся в душу на компрессорной станции и смывал с себя кровь убитых им людей. Ему показалось даже, что он до сих пор стоит под тем душем и ногтями сдирает с себя засохшую кровь, которая никак не сходит. Эта картина начала преследовать его, ему начало казаться, что чужая пролитая им кровь просто пропитала его насквозь, и ее нельзя отмыть, ее можно только срезать Ивана ножом, вместе с его телом, чтобы выпустить наружу что-то, что мечется внутри этого тела, задыхаясь от душащей его чужой крови, захлебываясь в ней...
– Я вернусь к тебе, Надя! – еще раз повторил Иван, чувствую, что обретает что-то похожее на твердость внутри себя. – Мы еще встретимся с тобой, Надя. Я люблю тебя, Надя...
Теперь Иван сидел уже в нетерпении. Он знал, что ему нужно делать, будущее определилось для него. Иван достал сигарету, закурил. Нужно только подождать, пока перестанут дрожать руки...
Иван выкурил две сигареты и прочувствовал, что дрожь в руках успокоилась. Он завел машину, развернулся и набрав скорость помчался назад, к Ульяновску, от которого не успел отъехать далеко. Он забыл о том, что нужно устраивать какие-то взрывы, кого-то убивать, забыл про задание Крестного. У него теперь была только одна цель, которая заполнила его сознание так же, как недавно заполняла его необходимость выполнить поручение Крестного...
Забыв о Крестном и его поручении, Иван стремился как можно скорее увидеть Надю. Он стремился как можно быстрее попасть в Москву.
Промаявшись всю ночь, утром Крестный, наконец, заснул, тревожно вздрагивая во сне от каких-то мучавших его кошмаров. Он проспал несколько часов и, проснувшись, прежде всего бросился за газетами в ближайший киоск. «Эхо России» вышло, как обычно, напичканное материалами о событиях в Поволжье. Кроме того, треть газеты занимали материалы о взрыве атомной станции под Ульяновском и истерические по тону газетные вопли о том, что Москве угрожает страшная опасность в виде радиоактивного облака, движущегося в ее сторону со стороны Поволжья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
И все же Герасимов чувствовал, что для него, для его логики и анализа существует в информационном пространстве, сложившемся вокруг Крестного, вполне определенное поле деятельности. И связано оно как с той ситуацией, которая разворачивается сейчас, так и мемуарной «ретро»-информацией. Герасимов уже не один час ломал над этим голову, но так ни к каким выводам пока и не пришел. Он чувствовал, что здесь его одной головы как-то недостаточно – не для анализа, а для принятия какого-то решения. Для выбора направления анализа, что ли?.. Короче, Герасимов хорошо чувствовал, что ему не хватает никитинской погруженности в суть личности объекта анализа.
– Товарищ генерал, – нерешительно начал Герасимов, решив то ли Никитина подключить к своим размышлениям, то ли самому подключиться к его, – у нас так и остался полностью не определен один из самых существенных моментов в том плане, который сейчас осуществляет Крестный с помощью Отмороженного.
Никитин взглянул на него, как бы разрешая продолжать, но смотрел все так же мрачно.
– Согласен, очень неприятно, что мы потеряли следы Крестного, – Герасимов тоже помрачнел, как бы поддаваясь настроению своего начальника. – Но надо признаться самим себе – по настоящему у нас и не было никаких его следов. И мы их не потеряли, на самом деле мы лишь убедились, что их не было...
Видно было, что Никитину не очень нравится выслушивать подобную констатацию фактов от своего подчиненного. Он еще больше насупился, но молча продолжал слушать, в надежде, что его молодой по сравнению с ним аналитик сумеет все же вырулить куда-нибудь, куда еще не забредала мысль самого Никитина.
– У нас есть лишь проект его плана, – продолжал Герасимов, – очень приблизительный, эскизный набросок. Есть наши представления о его будущих действиях. Есть алгоритм этих действий. Нет только наполнения этого плана жизненными реалиями – именами, адресами, названиями, фактами. Наш успех сейчас полностью зависит от того, насколько мы сумеем наложить известный нам абстрактный алгоритм на условия конкретной задачи...
– Ты мне что, ликбез тут хочешь устроить? – не выдержал затянувшегося предисловия Никитин. – Разродишься ты или нет?
– Да, собственно... – промямлил Герасимов, который оказался еще не готов высказать постоянно ускользавшую от него мысль и надеялся выскочить на нее с разгона, – Все дело-то в цели. Не так ли? Ради чего он все это затеял? Ведь даже в патологии есть цель! А судя по вашим рассказам, Крестный вовсе не похож на патологического психа. И у него просто должна быть крупная и очень важная для него цель. Ради которой можно было затеять эту громоздкую, но в то же время и грандиозную аферу. Ответ на этот вопрос должны найти лично вы, товарищ генерал – что могло волновать этого человека столь сильно. Без этого мы не сдвинемся с мертвой точки...
– Так ты над этим, что ли, голову ломаешь? – Никитин вздохнул и посмотрел на Герасимова как на полного идиота. – Оказывается, это я должен объяснить тебе элементарные вещи... Так вот, слушай! Этим человеком, как и подавляющим большинством других людей, исключая психов и маньяков, руководят всего две вещи: страх смерти и страсть к деньгам. И все его поступки, если разобраться, определяются только этой парочкой. Но поскольку взрывы в Поволжье и поджог леса я не могу объяснить страхом смерти, который испытывает Володька Крестов, он же Крестный, остается предположить, что целью затеянной им операции являются деньги. Да, Герасимов – именно деньги! Для того, чтобы это понять, не нужно быть начальником аналитического отдела службы безопасности. Достаточно просто – уметь видеть, как жизнь вокруг тебя устроена...
– Насколько большими должны быть эти деньги? – успел вставить Герасимов, когда Никитин переводил дух перед новой тирадой.
Герасимов был рад завязавшемуся разговору о целях Крестного. Это был как раз такой предмет, в котором Никитин обладал эксклюзивными правами на информацию. И очень хорошо, что он повелся за Герасимовым и начал говорить на эту тему. Теперь оставалось только аккуратно направлять его мысли в нужную сторону, и Никитин сам расскажет, все, что думает об этой проблеме, а может быть даже и решит ее тут же, по ходу дела.
– Я зачем про Сальвадор рассказывал, Гена? – укоризненно посмотрел на него Никитин. – Чтобы ты понял масштабы этого человека. И еще учти, что теперь и деньги не те, и человек этот стал другим.
Никитин посмотрел на Герасимова прищурившись, без раздражения, но и не добродушно.
– Могу тебе подсказать, как довольно точно можно посчитать сумму, – сказал Никитин, – которая могла бы удовлетворить Крестного. Все очень просто и математически точно... Подсказать?
– Ну, – согласился Герасимов, который понял, конечно, что ирония генерала направлена в его адрес прежде всего, но ради дела готов был выслушать со вниманием даже «камни в свой огород»..
– Прежде всего нужно прикинуть, хотя бы грубо, сколько долларов поместится вот в такой примерно...
Он показал руками, какой.
– ...рюкзак. Умножить полученную сумму на два. Ведь рюкзаков, как ты помнишь, было два... Затем нужно ввести коэффициент, учитывающий местные условия. Посчитать его просто. Нужно узнать расстояние от Сан-Сальвадора до городка Эскуинтла, где мы, а вернее сказать, я, чуть не взорвал несуществующую атомную станцию...
– Сто тридцать пять километров, – тут же сообщил Никитин, – это если по прямой.
– По прямой, по прямой... – подтвердил, кивая, Никитин. – Облака, ведь, по прямой летают. В том числе и радиоактивные...
Его нисколько не удивило, что Герасимов уже высчитал расстояние. Скорее было бы странно, если бы он его не знал уже через час после того, как Никитин рассказал ему свой сальвадорский «боевик».
– А затем узнать расстояние от Москвы до Димитровграда, где Отмороженный – Иван Марьев пока не взорвал еще тамошнюю атомную станцию, хотя, может быть, уже и собирается...
Никитин выжидающе посмотрел на Герасимова. Знать это вот расстояние было прямой обязанностью начальника аналитиков.
– Восемьсот верст, – ухмыльнулся Герасимов.
– Делишь русскую цифру на сальвадорскую и получаешь тот самый коэффициент, – завершил свои «объяснения» Никитин. – А теперь бери калькулятор и прикинь, что там у тебя получится...
Герасимов и без этого указания уже вовсю нажимал на кнопки.
– Если считать вес одной пачки тысячедолларовых кредиток за сто грамм, – бормотал Герасимов, – получаем по пятьсот пачек в одном рюкзаке, то есть – пятьдесят миллионов долларов. В двух рюкзаках – сто миллионов... На двоих – совсем не плохо... Теперь так: коэффициент почти точно равен шести. Ну, самую чуточку меньше, это не существенно. Итого получаем...
– Шестьсот миллионов американских долларов, – громко сказал Герасимов.
– Извини, Гена, я забыл возрастной коэффициент ввести, – не дал тому прочувствовать цифру Никитин, – Здесь уж тебе придется мне на слово поверить – один и шесть в периоде...
– Понижающий или повышающий коэффициент? – уточнил Герасимов.
– Скажи мне, пожалуйста, – Никитин говорил уже просто ехидно, – где это ты видел, чтобы с возрастом у человека уменьшались потребности? Конечно – повышающий! Ну, что там у тебя получилось?
– Один милли...ард долларов.
Герасимов был слегка озадачен результатами своих вычислений. Он смотрел на Никитина недоверчиво, но тот был теперь абсолютно серьезен и, как казалось, совершенно не намерен был шутить.
– Ты хотел узнать масштаб целей этого человека, Гена? – тихо спросил Никитин. – Тогда начни с одного миллиарда долларов. Это – его минимум!
– Но где он собирается взять такие деньги? – искренне изумился Герасимов. – Такую сумму ни в одном банке не возьмешь...
– А о чем, ты думал, я голову ломаю... – буркнул Никитин. – Какой ему пямятник ставить, когда мы его шлепнем? Эх, ты, – мыслитель хренов...
– Но... раз уж вы об этом думали... – растерялся Герасимов. – На что же именно он нацелился? Где у нас хранятся такие деньги? Если мы поймем это, мы сможем и на самого Крестного выйти!
– Вот ты и подумай об этом, пока мы с Коробовым Ивана в Москву загонять будем. И учти – думать об этом надо быстро. Как только Иван в Москве окажется, они могут на дело пойти. Один Крестный не сунется. Он Ивана будет ждать. Надо Ивана отыскать. А уж Отмороженный нас и к Крестному приведет...
Глава девятая.
Сгоревший в редакции своей газеты Ринат Аблязов уже не мог знать, что Крестный его обманул. Однако и сам Крестный не знал, что снабдил редактора купленной им газеты ложной информацией. В ту ночь Новочебоксарский химический комбинат благополучно доработал до утра, а на дрянновском торфяннике ночь прошла так же спокойно, как и предшествующие ей, по крайней мере, тысяча ночей. Вероятно, так же спокойно пройдет и последующая тысяча ночей.
Этой ночью Крестный никак не мог заснуть, то и дело ворочался, не находя удобного положения в постели, вздыхал, тер себе грудь – сердечко, что-то поджимало – вставал курить, бутылку сухого вина выпил... А все без толку, сна не было.
За окном заметно посерело, из темноты начали проявляться крыши и стены стоящих рядом домов. Вот-вот уже солнце должно было взойти, а он все мучался бессонницей, раздираемый сомнениями и воспоминаниями. Прожитая им жизнь вставала перед глазами, словно не его это были годы. Все было глупо, как в индийском кино, хотя и динамично, как в американском боевике, последние годы, правда, все больше смахивающем на кровавый триллер.
Отсутствие известий о новых террористических актах в Поволжье изматывало Крестного стоящей за всем этим неопределенностью. Он уже одурел от уверенно-всезнающего тона дикторов радиостанции «Эхо Москвы», с напряжением ожидая в каждом информационном выпуске долгожданного известия. Но «Эхо Москвы» час за часом рассказывая о новостях, ничего не сообщало о событиях а Поволжье.
Наконец, настало утро, а сообщений все не было. У Ивана что-то явно, не сложилось, подумал Крестный. Вот черт! Не мог же Иван лажануться! Если Иван за что-то берется, можно говорить – готово! Что же там у него случилось? Неужели нарвался на засаду каких-нибудь омоновцев и порезали его очередями? Нет не может быть. Иван засады чует за три версты, и обходит за при километра.
«Ваня! Что там с тобой? Ваня! – думал Крестный, куря сигарету за сигаретой. – Где ты Ваня? Почему молчишь? Зачем мучаешь старика!»
Иван не попал в засаду, Он действительно чуял опасность издалека и всегда успевал к ней приготовиться, прежде чем сидящие в засаде противники, успевали его заметить. Чаще всего – они его вообще не замечали. Иван подбирался к засаде как можно ближе незамеченным, а потом расстреливая, сидящих в ней, или душа их руками. Так он расправлялся с засадами.
Но сейчас засада была абсолютно ни при чем. И все же – химкомбинат на Волге, который они с Крестным наметили взорвать, остался цел, а Иван сидел в машине на трассе Ульяновск-Чебоксары и не мог заставить себя двинуться дальше. Машина стояла на обочине. Иван откинулся на сидении назад и испытывал очень необычное для себя, и в то же время мучительное состояние. У него болела душа... Его оттаявшая отмороженная душа.
Иван мчался по пустому шоссе в сторону Чебоксар, не думая, практически, ни о чем, лишь изредка поглядывая на часы и прикидывая – успевает он уложиться в график, который они с Крестным наметили еще в Москве. Пока, вроде бы, успевает...
Шоссе было пустым, Ивана ничто не отвлекало от мыслей и воспоминаний. В голову лезла Чечня, кровь и смерть, которые возникали просто неизбежно, стоило Ивану подумать о Чечне. Но Иван старался отогнать воспоминания о Чечне, не дать ей вновь завладеть собой полностью, как всегда случалось, когда он погружался в страшные чеченские воспоминания о гладиаторских боях.
Иван старался отвлечься, принялся рассматривать пролетающие мимо деревья, поскольку больше остановить взгляд на пустом шоссе было не на чем. Дорога впереди делала небольшой изгиб, почти поворот, и еще издалека перед глазами Ивана, прямо впереди, перед его лобовым стеклом, возникла сначала маленькая, небольшая, но с каждым мгновением растущая, увеличивающаяся перед глазами береза. Она словно вырастала перед Иваном, становясь все больше и больше, заслоняя собой практически весь обзор, приковывая взгляд, заставляя думать о себе...
Увидев ее, Иван принялся ее разглядывать сначала для того, чтобы отвлечься, затем она сама по себе притягивала его внимание, а потом он просто уже не мог отвести от нее взгляда... Она словно подготавливала его к какой-то мысли, поймать которую он и боялся и очень хотел в одно и то же время.
И тут Иван понял, от какой мысли он все последнее время прятался, понял, также, что не сможет ехать дальше, хотя бы просто потому, что не сможет вести машину. Он резко нажал на тормоз. С оглушительным визгом машину начало закручивать на шоссе, и едва не выбросило с дороги в кювет, и, хотя Иван не предпринял абсолютно ничего, чтобы предотвратить аварию, с машиной и си ним, конечно, ничего не случилось... Впрочем, это только с машиной, не с ним. С Иваном, наоборот что-то произошло и он даже понял – что.
Еще мгновение назад спокойный равнодушный и агрессивный одновременно, страшный и вызывающий жалость, этот пустой мир, населенный людьми, взорвался болью, словно кусок тротила. Грудь Ивана раздирало что-то посильнее пули или железного прута, ножа или любого другого куска железа. Это не была боль, пришедшая извне, она родилась в самом Иване, и поэтому он понимал, что избавиться от нее нет никакой возможности.
– Надя... – с трудом произнося это волнующее его имя, Иван чувствовал, именно здесь кроется причина его страдания...
Рассматривая старую березу на краю дороги, Иван вспомнил еще раз, как он прощался накануне своего отъезда с Надей... Он обещал вернуться. Иван ясно видел сейчас, что Надя не верила ему. Нет, даже не ему, она знала, что Иван ее не обманывает, что он на самом деле вернется, но не верила, что еще когда-нибудь увидит его... Она словно знала больше того, что видела и слышала.
– Надя, – повторил вновь Иван, привыкая к звукам ее имени, которое он никогда не произносил вслух, – Я вернусь к тебе. Мы с тобой еще встретимся, непременно. Я тебе это обещаю.
Ставший, почему-то непослушным язык Ивана с трудом выговаривал странные, непривычные слова, от которых становилось еще больнее, но в то же время захотелось вновь и вновь произносить их, словно в них заключалась какая-то непонятная надежда...
Еще несколько мгновений назад казавшееся столь важным задание, которое дал Ивану Крестный, казалось теперь незначительным, какой-то мелочью, глупостью и даже более того, вызывало у Ивана неприязнь. Особенно мерзкое чувство Иван испытывал теперь, вспоминая, как он мылся в душу на компрессорной станции и смывал с себя кровь убитых им людей. Ему показалось даже, что он до сих пор стоит под тем душем и ногтями сдирает с себя засохшую кровь, которая никак не сходит. Эта картина начала преследовать его, ему начало казаться, что чужая пролитая им кровь просто пропитала его насквозь, и ее нельзя отмыть, ее можно только срезать Ивана ножом, вместе с его телом, чтобы выпустить наружу что-то, что мечется внутри этого тела, задыхаясь от душащей его чужой крови, захлебываясь в ней...
– Я вернусь к тебе, Надя! – еще раз повторил Иван, чувствую, что обретает что-то похожее на твердость внутри себя. – Мы еще встретимся с тобой, Надя. Я люблю тебя, Надя...
Теперь Иван сидел уже в нетерпении. Он знал, что ему нужно делать, будущее определилось для него. Иван достал сигарету, закурил. Нужно только подождать, пока перестанут дрожать руки...
Иван выкурил две сигареты и прочувствовал, что дрожь в руках успокоилась. Он завел машину, развернулся и набрав скорость помчался назад, к Ульяновску, от которого не успел отъехать далеко. Он забыл о том, что нужно устраивать какие-то взрывы, кого-то убивать, забыл про задание Крестного. У него теперь была только одна цель, которая заполнила его сознание так же, как недавно заполняла его необходимость выполнить поручение Крестного...
Забыв о Крестном и его поручении, Иван стремился как можно скорее увидеть Надю. Он стремился как можно быстрее попасть в Москву.
Промаявшись всю ночь, утром Крестный, наконец, заснул, тревожно вздрагивая во сне от каких-то мучавших его кошмаров. Он проспал несколько часов и, проснувшись, прежде всего бросился за газетами в ближайший киоск. «Эхо России» вышло, как обычно, напичканное материалами о событиях в Поволжье. Кроме того, треть газеты занимали материалы о взрыве атомной станции под Ульяновском и истерические по тону газетные вопли о том, что Москве угрожает страшная опасность в виде радиоактивного облака, движущегося в ее сторону со стороны Поволжья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22