– Присядь, я объясню тебе, почему я пришла. – Подождав, пока Тамара сядет, Инга глубоко вздохнула, как бы собираясь с силами. – С тех пор как мы оказались в Германии, я старалась вырастить тебя как можно лучше. Как моего собственного ребенка, мою кровь и плоть. Именно так я думаю о тебе. Поскольку, кроме тебя, у меня никого нет, – начала она, осторожно подбирая слова.
– Я это знаю. – Тамара с любовью улыбнулась ей. – Мы гораздо в большем смысле семья, чем большинство людей, связанных кровным родством.
Инга кивнула.
– И думаю, ты знаешь, что я никогда не старалась занять место твоей матери. Я всегда старалась сохранить… память о ней в твоей душе, правда?
Тамара от удивления открыла рот.
– Что ты пытаешься мне сказать? – воскликнула она. – Инга, ты меня пугаешь!
На лице Инги появилось огорченное выражение.
– Пожалуйста, Тамара, не мешай мне. Для меня это… очень трудно.
– Прости меня, – мягко сказала Тамара.
– Многие годы я рассказывала тебе о твоей матери и твоем детстве то, что считала… – Инга нахмурилась, подыскивая нужное слово. – …нужным. Конечно, мне не все удалось. Я не сумела воспитать тебя в вере твоих отцов, потому что не знаю еврейских традиций. И потом, меня всегда смущало то, что ты была крещена в русской православной церкви. Все это очень запутано. Но даже твоя мать, да упокой Господь ее душу, не была… как бы это сказать, очень праведной в том, что имело отношение к религии. А что касается твоего отца… я не много рассказывала тебе о нем. – Инга закрыла глаза и поднесла руку ко лбу, как если бы у нее вдруг страшно разболелась голова. – Теперь я понимаю, что давно должна была рассказать тебе все. Мне только хотелось избавить тебя от лишних страданий. – Она шмыгнула носом и высморкалась. – Мне не хотелось причинять тебе боль. Ты должна мне поверить.
– Конечно, я тебе верю. – Нежно улыбнулась Тамара.
– Поскольку ты, вероятно, и так все узнаешь, лучше если это сделаю я. Ты имеешь право все знать.
Тамара со страхом ждала, что последует дальше.
– Продолжай…
– Тамара… – Инга выпрямилась и сложила на коленях руки. – Это касается твоего отца.
– Моего отца? Но… я же его почти не знала! Насколько мне известно, он умер.
– Нет, – с трудом шепотом выговорила Инга. – Он жив.
– Жив! – С загоревшимися глазами Тамара нетерпеливо схватила Ингу за руку. – Где? Откуда ты знаешь?
Инга без слов развернула газету, которую сжимала в руках и, положив на колени, расправила ее. Это был утренний выпуск лос-анджелесской «Геральд экспресс».
Схватив газету, Тамара во все глаза уставилась на нее. Газета шуршала в ее трясущихся руках. Нахмурив брови, она прочла вслух заголовок, набранный жирным шрифтом:
«ПРИБЫВШАЯ В США ДЕЛЕГАЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ПАЛЕСТИНЦЕВ ПОСЕТИТ ГОРОД».
Интересно, чего ради Инга примчалась в студию, как будто всему свету грозит опасность. Инга же знала, что, несмотря на то что Тамара считала себя еврейкой, обрядовая сторона религии ее не интересовала.
Но тут ее взгляд упал на набранные ниже более мелким шрифтом строчки, и она вздрогнула, как от невидимого удара. Там черным по белому было напечатано имя, которое она не могла не узнать: «ИЗГНАТЬ АНГЛИЧАН И ОБРАЗОВАТЬ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО, ТРЕБУЕТ БОРАЛЕВИ».
Боралеви. Она была настолько ошеломлена, что не могла шелохнуться.
Боралеви.
Она в каком-то трансе смотрела на это имя. Неужели это возможно?
Статья сопровождалась небольшой фотографией мужчины. Тамара вскочила на ноги и, бросившись через всю комнату к своему гримерному зеркалу, включила яркие лампочки, горящие по его периметру.
«Шмария Боралеви, – гласила подпись под фотографией. – Его цель – создание нового государства на Ближнем Востоке».
Тамара поднесла к глазам немного размытую фотографию и молча уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Шмария Боралеви был очень красивым мужчиной. Он был снят анфас, и на его гордом лице, в котором бесспорно было что-то героическое, выделялись аристократически благородный нос и большие глаза, горящие напряженным, почти божественным огнем. Это впечатление еще более усиливалось надменно сжатыми чувственными губами, оттенком его густых светлых или седых волос и твердым как гранит раздвоенным подбородком, почти полностью скрытым пышной светлой бородой. Тамара долго смотрела на фотографию, тщетно пытаясь узнать что-нибудь – что угодно, – что соответствовало бы ее туманным, давно забытым воспоминаниям о Шмарии Боралеви, которого она когда-то знала. Затем глаза ее жадно побежали по строчкам
Джон Фогель
СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ГЕРАЛЬД ЭКСПРЕСС»
Находясь в поездке по стране, еврейская делегация в составе шести человек во главе со Шмарией Боралеви, выдающимся палестинским деятелем, ведущим борьбу за отказ Великобритании от мандата по контролю над восточным Средиземноморьем и создание там государства для еврейского народа, сделает остановку в нашем городе.
Боралеви, выходец из России, который получил страшные телесные повреждения от рук Охранного отделения, внушающей ужас тайной полиции покойного царя, и в 1918 году эмигрировал в Священную Землю, заявил в своей речи в Нью-Йорке, что во время пребывания делегации в Вашингтоне, округ Колумбия, он сделает попытку вручить подробный доклад президенту Рузвельту лично. На сегодняшний день сведений из Белого дома о предоставлении ему аудиенции у президента не поступало.
«Палестина – это Священная Земля христиан всего мира, – заявил Боралеви в своей страстной речи в переполненной синагоге манхэттенского Вест-Сайда, – но все забывают, что Моисей привел туда именно израильтян, чтобы они стали свободными и избавились от притеснений фараона. А сейчас с помощью армии, полиции и иммиграционной политики Британия удерживает законных наследников Моисея вдали от Земли Обетованной».
Он осудил Британский мандат, назвав его «игом рабства и тирании, давно утратившим свою необходимость и полезность». Он также утверждает, что является «в некотором роде беженцем» на своей второй родине.
«На меня объявлен розыск, поэтому мне приходится все время переезжать с места на место, – сказал Боралеви. – Многие годы власти пытаются арестовать меня». По сообщению британских властей, Боралеви и шайка его последователей разыскиваются за незаконный ввоз в Палестину сотен нелегалов «по морю и по суше». По более поздним сообщениям, он обвиняется в организации нескольких авиарейсов из Греции и Кипра с посадкой в пустынных районах Палестины.
Проблемы вокруг Палестины в целом и британского мандата в частности не новы. К концу Великой Войны д-р Хайм Вайцманн добился от Великобритании известной Балфурской декларации от 2 ноября 1917 г. о поддержке Великобританией создания так называемого «национального очага» в Палестине для всего мирового еврейства.
Однако, когда началась алийя – или иммиграция – еврейских переселенцев в Палестину, британские власти обнаружили, что волна иммигрантов превзошла все ожидания – так же, как и масштабы растущих волнений среди арабов. Столкновения между переселенцами и коренным арабским населением переросли в кровавые побоища с жертвами с обеих сторон.
Уступая растущему давлению со стороны арабов, Британия исключила Трансиорданию из условий Мандата, прекратив одним этим действием как еврейскую иммиграцию, так и освоение земель. Пытаясь занять нейтральную позицию между арабами и евреями, Британия сочла необходимым приостановить поток еврейских иммигрантов. Были приняты соответствующие законы, за которыми последовало повышение налогов и введение строгих правил, касающихся земледелия.
«Правительство Великобритании начинает с того, что желает помочь нам создать родину, – громогласно заявил Боралеви, – а затем пытается повернуть дело так, чтобы наши соплеменники не могли попасть туда, а если это и происходит, они не могут обеспечить себе там достойную жизнь. Если эта преступная неразбериха будет продолжаться, Великобритания в ближайшие же годы дорого заплатит за это».
Выступая недавно в Лондоне перед группой антисионистов, самый ярый противник Балфурской Декларации, сэр Колин Бентли Плиммер, заявил: «Они (сионисты) стремятся развязать войну и отнять Палестину у ее законных жителей арабов».
Далее Плиммер объявил Боралеви «рядовым преступником и провокатором…» «Опасно изображать его героем, – сказал сэр Плиммер. – У нас есть неопровержимые доказательства того, что г-н Боралеви и небольшая группа его подручных собираются организовать нападение и на арабов, и на подданных Великобритании». Плиммер также сказал, что глубоко сожалеет о той «ложной симпатии», которую г-н Боралеви вызывает у евреев. «Он использует сбор средств в помощь иммиграции и во имя создания еврейской нации как прикрытие для доставки нелегалов и оружия в Палестину. Его необходимо остановить».
Выступая в Нью-Йорке, Боралеви отмел обвинения Плиммера как «смехотворные». «Если Плиммер считает меня преступником, это – его право. Я буду продолжать дело, которым занимаюсь. Веками нас, евреев, притесняли, уводили в рабство и убивали. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть, что я не смог защитить наших женщин и детей. Если враг вооружен, мы должны – к сожалению – тоже вооружаться. Если придется воевать, мы будем воевать. Я пережил один погром в своей жизни и не собираюсь переживать еще один – и ради этого я буду сражаться».
Тамара медленно повернулась к Инге и умоляюще заглянула ей в глаза.
– Это… это мой… отец? – шепотом спросила она. – Ты абсолютно уверена?
Инга пристально посмотрела на нее.
– Да, – твердо ответила она, кивая головой. – Это он. Я узнала его по фотографии еще до того, как прочла фамилию.
– Просто это так… так странно найти его через статью в газете! Я никогда не думала, что такое случается в жизни. Это скорее похоже на кино.
– В жизни часто случается такое, что трудно себе вообразить, – согласилась Инга.
Тамара еще какое-то время разглядывала фотографию. Ей было трудно оторвать от нее взгляд. Да, что и говорить, ее отец был очень красив какой-то почти библейской красотой. Она легко могла себе представить, почему ее мать влюбилась в него. И этот красивый мужчина был ее родным отцом. И при этом совершенно чужим для нее человеком. Она даже не могла вспомнить, чтобы когда-либо видела его.
– Думаешь, ему понравится то, что мы приготовили? – нервно меряя шагами комнату и беспрестанно потирая руки, со страхом спросила Тамара. – А вдруг он не ест ничего, кроме кошера.
– Ему понравится, – уверила ее Инга, не поднимая глаз от своей вышивки.
– А вдруг он вообще не придет? – спросила Тамара. Инга бросила на нее раздраженный взгляд поверх бифокальных очков.
– Успокойся, – резко сказала она. – Ты выглядишь так, будто вот-вот выпрыгнешь из своей кожи.
Луис мягко произнес:
– Расслабься, принцесса, ты такая красивая.
– Как я могу расслабиться? Ты хоть знаешь, когда я видела его в последний раз? Инга говорит, мне тогда было года четыре. Если бы не эта фотография в газете, я бы даже не знала, как он выглядит. Как жалко, что я не могла поехать и послушать его речь. Нам было бы легче встретиться.
– Ты же знаешь, что это было невозможно, – сказал Луис. – О.Т. был прав, когда не позволил тебе пойти на это собрание. Там, скорее всего, было полно газетчиков, и можно не сомневаться, что кто-нибудь из них связал бы ваши два имени. Этого «ИА» никак не может допустить. Для всех ты дочь русского князя, а не какого-то беженца, борца за основание еврейского государства. Я уверен, что твой отец поймет это. – При звуке телефонного звонка все трое вздрогнули. Луис снял трубку, что-то негромко проговорил и положил ее обратно. Затем кивнул. – Звонил привратник. Сейчас они его пропустят.
Звонко цокая каблуками, Тамара заспешила в холл, пол которого был выложен известковым туфом, все стены покрыты блестящими зеркалами, а на витиеватой резной деревянной консоли стояла огромная каменная ваза с бегониями.
Заслышав звонок в дверь, она вздрогнула. Послышались торопливые шаги приближающейся горничной, но Тамара так разволновалась, что на цыпочках побежала обратно в гостиную, где уже стояли Луис с Ингой.
– Я ему не понравлюсь! – со страхом проговорила она, не переставая вертеть на пальце обручальное кольцо. – Луи, не надо было приглашать его сюда для нашего знакомства. Здесь все такое показное!
– Сейчас уже поздно об этом беспокоиться, да и какая разница, где вы встретитесь. – Он взял ее за руку и ободряюще сжал. Она выдавила из себя улыбку.
Из холла до них донесся безликий голос горничной и потом другой, более глубокий голос, что-то говорящий в ответ. Затем послышались две пары шагов по известковому туфу: быстрые и ровные Эсперанзы и тяжелые, неравномерные шаги другого человека, похоже, страдающего сильной хромотой.
– Спасибо, Эсперанза, – произнес Луис, – можешь идти.
– Да, сеньор. – Опустив голову, Эсперанза повернулась и решительно пошла прочь.
Луис большими шагами пересек комнату навстречу Шмарии Боралеви.
– Я Луис Зиолко, – сказал он, протягивая ему руку, – муж Тамары.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
– Рад познакомиться с вами, – произнес Шмария по-английски с сильным акцентом.
Тамара, казалось, приросла к полу, будучи не в состоянии поднять глаза.
– Ну давай, – шепнула ей Инга. – Он твой отец! Подойди к нему! – Тамара сделала глубокий вдох и почувствовала, как Инга подтолкнула ее в спину. Она робко двинулась вперед и, пройдя полпути, медленно подняла вверх глаза. Резко остановившись, отчего длинная шелковая юбка закружилась вокруг ее ног, Тамара с гулко колотящимся сердцем принялась разглядывать отца.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он за человек. Некоторые мужчины на всю жизнь остаются мальчишками, другие взрослеют, но лишь немногим дано стать олицетворением мужественности. Шмария Боралеви был одним из них. Какая-то несгибаемая воля чувствовалась в нем.
Его умные светло-голубые глаза казались одновременно и строгими, и ласковыми. Его лицо несколько портили морщины и шрамы, избороздившие кожу. У него были густые вьющиеся волосы, ставшие от долгого пребывания на солнце совсем белыми. Высокие скулы, казалось, были высечены рукой какого-то сердитого скульптора, а мощное тело, состоящее сплошь из мускулов, служило противовесом его деревянной ноге. Но, как бы для того, чтобы смягчить суровую внешность закаленного испытаниями человека, которым он стал в силу необходимости, у него были густые золотистые ресницы и чувственные губы.
В его присутствии она сразу почувствовала себя в безопасности, как будто он один мог оградить ее от всех неприятностей внешнего мира.
В свою очередь Шмария пристально посмотрел на нее и наконец кивнул головой и проговорил глубоким звучным голосом, который скорее подошел бы проповеднику:
– Бог мой, как же ты красива. Ты совсем как твоя мать.
Тамара нервно улыбнулась, принуждая себя подойти к нему. Ни разу в жизни она не чувствовала себя такой скованной и робкой, даже когда знакомилась с О.Т. Скольником.
– Здравствуй, отец, – сдержанно проговорила она, чувствуя, как комок застрял у нее в горле, и вежливо протянула ему руки, которые он взял в свои. Тамара поднялась на цыпочки и поцеловала его в обе щеки.
Шмария глубоко вздохнул.
– Я очень рад тебя видеть, – мягко сказал он. Она сделала шаг назад, но он не выпускал ее рук. – Я хочу тебя рассмотреть получше.
Она молчала, вспыхнув под его пристальным взглядом.
– Мне было нелегко прийти сюда, – проговорил он, по-прежнему не сводя с нее глаз. – Когда я получил твое письмо, мне стало так стыдно, оттого что бросил тебя. Я даже хотел отказаться от этого визита.
– А я так боялась встречи с тобой, – призналась Тамара, глядя ему в глаза, – что все эти три дня, прошедшие с тех пор как я отправила письмо тебе в гостиницу, не знала, что мне делать: остаться тут или куда-нибудь спрятаться. – Она рассмеялась. – Глупо, правда?
– Совсем наоборот. Я могу это понять. – Голос его звучал надтреснуто. – Я не должен был оставлять тебя. – Глаза его увлажнились.
– Но ты пришел.
– Да. И я рад этому.
Она улыбнулась.
– Я тоже.
Инга медленно вышла из гостиной и внимательно, поверх очков, посмотрела на Шмарию, который по-прежнему держал Тамару за руки.
– Вы хорошо выглядите, мистер Боралеви, – негромко сказала она. – Годы были добры к вам.
Он выпустил Тамарину руку, обернулся к Инге и нахмурился, очевидно, пытаясь вспомнить, кто она такая.
– Я Инга Мейер, – напомнила она, протягивая ему руку. – Работала няней у Даниловых.
– Ах да, теперь припоминаю, – сказал Шмария, вежливо взяв ее за руку и церемонно наклонившись к ней. – Хотя тогда вы были совсем другой.
– С тех пор прошло двадцать лет. Я была много моложе.
– И тогда вы не носили очки. Вы были с Тамарой все это время?
Инга кивнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
– Я это знаю. – Тамара с любовью улыбнулась ей. – Мы гораздо в большем смысле семья, чем большинство людей, связанных кровным родством.
Инга кивнула.
– И думаю, ты знаешь, что я никогда не старалась занять место твоей матери. Я всегда старалась сохранить… память о ней в твоей душе, правда?
Тамара от удивления открыла рот.
– Что ты пытаешься мне сказать? – воскликнула она. – Инга, ты меня пугаешь!
На лице Инги появилось огорченное выражение.
– Пожалуйста, Тамара, не мешай мне. Для меня это… очень трудно.
– Прости меня, – мягко сказала Тамара.
– Многие годы я рассказывала тебе о твоей матери и твоем детстве то, что считала… – Инга нахмурилась, подыскивая нужное слово. – …нужным. Конечно, мне не все удалось. Я не сумела воспитать тебя в вере твоих отцов, потому что не знаю еврейских традиций. И потом, меня всегда смущало то, что ты была крещена в русской православной церкви. Все это очень запутано. Но даже твоя мать, да упокой Господь ее душу, не была… как бы это сказать, очень праведной в том, что имело отношение к религии. А что касается твоего отца… я не много рассказывала тебе о нем. – Инга закрыла глаза и поднесла руку ко лбу, как если бы у нее вдруг страшно разболелась голова. – Теперь я понимаю, что давно должна была рассказать тебе все. Мне только хотелось избавить тебя от лишних страданий. – Она шмыгнула носом и высморкалась. – Мне не хотелось причинять тебе боль. Ты должна мне поверить.
– Конечно, я тебе верю. – Нежно улыбнулась Тамара.
– Поскольку ты, вероятно, и так все узнаешь, лучше если это сделаю я. Ты имеешь право все знать.
Тамара со страхом ждала, что последует дальше.
– Продолжай…
– Тамара… – Инга выпрямилась и сложила на коленях руки. – Это касается твоего отца.
– Моего отца? Но… я же его почти не знала! Насколько мне известно, он умер.
– Нет, – с трудом шепотом выговорила Инга. – Он жив.
– Жив! – С загоревшимися глазами Тамара нетерпеливо схватила Ингу за руку. – Где? Откуда ты знаешь?
Инга без слов развернула газету, которую сжимала в руках и, положив на колени, расправила ее. Это был утренний выпуск лос-анджелесской «Геральд экспресс».
Схватив газету, Тамара во все глаза уставилась на нее. Газета шуршала в ее трясущихся руках. Нахмурив брови, она прочла вслух заголовок, набранный жирным шрифтом:
«ПРИБЫВШАЯ В США ДЕЛЕГАЦИЯ ЕВРЕЙСКИХ ПАЛЕСТИНЦЕВ ПОСЕТИТ ГОРОД».
Интересно, чего ради Инга примчалась в студию, как будто всему свету грозит опасность. Инга же знала, что, несмотря на то что Тамара считала себя еврейкой, обрядовая сторона религии ее не интересовала.
Но тут ее взгляд упал на набранные ниже более мелким шрифтом строчки, и она вздрогнула, как от невидимого удара. Там черным по белому было напечатано имя, которое она не могла не узнать: «ИЗГНАТЬ АНГЛИЧАН И ОБРАЗОВАТЬ ЕВРЕЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО, ТРЕБУЕТ БОРАЛЕВИ».
Боралеви. Она была настолько ошеломлена, что не могла шелохнуться.
Боралеви.
Она в каком-то трансе смотрела на это имя. Неужели это возможно?
Статья сопровождалась небольшой фотографией мужчины. Тамара вскочила на ноги и, бросившись через всю комнату к своему гримерному зеркалу, включила яркие лампочки, горящие по его периметру.
«Шмария Боралеви, – гласила подпись под фотографией. – Его цель – создание нового государства на Ближнем Востоке».
Тамара поднесла к глазам немного размытую фотографию и молча уставилась на нее широко раскрытыми глазами. Шмария Боралеви был очень красивым мужчиной. Он был снят анфас, и на его гордом лице, в котором бесспорно было что-то героическое, выделялись аристократически благородный нос и большие глаза, горящие напряженным, почти божественным огнем. Это впечатление еще более усиливалось надменно сжатыми чувственными губами, оттенком его густых светлых или седых волос и твердым как гранит раздвоенным подбородком, почти полностью скрытым пышной светлой бородой. Тамара долго смотрела на фотографию, тщетно пытаясь узнать что-нибудь – что угодно, – что соответствовало бы ее туманным, давно забытым воспоминаниям о Шмарии Боралеви, которого она когда-то знала. Затем глаза ее жадно побежали по строчкам
Джон Фогель
СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ «ГЕРАЛЬД ЭКСПРЕСС»
Находясь в поездке по стране, еврейская делегация в составе шести человек во главе со Шмарией Боралеви, выдающимся палестинским деятелем, ведущим борьбу за отказ Великобритании от мандата по контролю над восточным Средиземноморьем и создание там государства для еврейского народа, сделает остановку в нашем городе.
Боралеви, выходец из России, который получил страшные телесные повреждения от рук Охранного отделения, внушающей ужас тайной полиции покойного царя, и в 1918 году эмигрировал в Священную Землю, заявил в своей речи в Нью-Йорке, что во время пребывания делегации в Вашингтоне, округ Колумбия, он сделает попытку вручить подробный доклад президенту Рузвельту лично. На сегодняшний день сведений из Белого дома о предоставлении ему аудиенции у президента не поступало.
«Палестина – это Священная Земля христиан всего мира, – заявил Боралеви в своей страстной речи в переполненной синагоге манхэттенского Вест-Сайда, – но все забывают, что Моисей привел туда именно израильтян, чтобы они стали свободными и избавились от притеснений фараона. А сейчас с помощью армии, полиции и иммиграционной политики Британия удерживает законных наследников Моисея вдали от Земли Обетованной».
Он осудил Британский мандат, назвав его «игом рабства и тирании, давно утратившим свою необходимость и полезность». Он также утверждает, что является «в некотором роде беженцем» на своей второй родине.
«На меня объявлен розыск, поэтому мне приходится все время переезжать с места на место, – сказал Боралеви. – Многие годы власти пытаются арестовать меня». По сообщению британских властей, Боралеви и шайка его последователей разыскиваются за незаконный ввоз в Палестину сотен нелегалов «по морю и по суше». По более поздним сообщениям, он обвиняется в организации нескольких авиарейсов из Греции и Кипра с посадкой в пустынных районах Палестины.
Проблемы вокруг Палестины в целом и британского мандата в частности не новы. К концу Великой Войны д-р Хайм Вайцманн добился от Великобритании известной Балфурской декларации от 2 ноября 1917 г. о поддержке Великобританией создания так называемого «национального очага» в Палестине для всего мирового еврейства.
Однако, когда началась алийя – или иммиграция – еврейских переселенцев в Палестину, британские власти обнаружили, что волна иммигрантов превзошла все ожидания – так же, как и масштабы растущих волнений среди арабов. Столкновения между переселенцами и коренным арабским населением переросли в кровавые побоища с жертвами с обеих сторон.
Уступая растущему давлению со стороны арабов, Британия исключила Трансиорданию из условий Мандата, прекратив одним этим действием как еврейскую иммиграцию, так и освоение земель. Пытаясь занять нейтральную позицию между арабами и евреями, Британия сочла необходимым приостановить поток еврейских иммигрантов. Были приняты соответствующие законы, за которыми последовало повышение налогов и введение строгих правил, касающихся земледелия.
«Правительство Великобритании начинает с того, что желает помочь нам создать родину, – громогласно заявил Боралеви, – а затем пытается повернуть дело так, чтобы наши соплеменники не могли попасть туда, а если это и происходит, они не могут обеспечить себе там достойную жизнь. Если эта преступная неразбериха будет продолжаться, Великобритания в ближайшие же годы дорого заплатит за это».
Выступая недавно в Лондоне перед группой антисионистов, самый ярый противник Балфурской Декларации, сэр Колин Бентли Плиммер, заявил: «Они (сионисты) стремятся развязать войну и отнять Палестину у ее законных жителей арабов».
Далее Плиммер объявил Боралеви «рядовым преступником и провокатором…» «Опасно изображать его героем, – сказал сэр Плиммер. – У нас есть неопровержимые доказательства того, что г-н Боралеви и небольшая группа его подручных собираются организовать нападение и на арабов, и на подданных Великобритании». Плиммер также сказал, что глубоко сожалеет о той «ложной симпатии», которую г-н Боралеви вызывает у евреев. «Он использует сбор средств в помощь иммиграции и во имя создания еврейской нации как прикрытие для доставки нелегалов и оружия в Палестину. Его необходимо остановить».
Выступая в Нью-Йорке, Боралеви отмел обвинения Плиммера как «смехотворные». «Если Плиммер считает меня преступником, это – его право. Я буду продолжать дело, которым занимаюсь. Веками нас, евреев, притесняли, уводили в рабство и убивали. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть, что я не смог защитить наших женщин и детей. Если враг вооружен, мы должны – к сожалению – тоже вооружаться. Если придется воевать, мы будем воевать. Я пережил один погром в своей жизни и не собираюсь переживать еще один – и ради этого я буду сражаться».
Тамара медленно повернулась к Инге и умоляюще заглянула ей в глаза.
– Это… это мой… отец? – шепотом спросила она. – Ты абсолютно уверена?
Инга пристально посмотрела на нее.
– Да, – твердо ответила она, кивая головой. – Это он. Я узнала его по фотографии еще до того, как прочла фамилию.
– Просто это так… так странно найти его через статью в газете! Я никогда не думала, что такое случается в жизни. Это скорее похоже на кино.
– В жизни часто случается такое, что трудно себе вообразить, – согласилась Инга.
Тамара еще какое-то время разглядывала фотографию. Ей было трудно оторвать от нее взгляд. Да, что и говорить, ее отец был очень красив какой-то почти библейской красотой. Она легко могла себе представить, почему ее мать влюбилась в него. И этот красивый мужчина был ее родным отцом. И при этом совершенно чужим для нее человеком. Она даже не могла вспомнить, чтобы когда-либо видела его.
– Думаешь, ему понравится то, что мы приготовили? – нервно меряя шагами комнату и беспрестанно потирая руки, со страхом спросила Тамара. – А вдруг он не ест ничего, кроме кошера.
– Ему понравится, – уверила ее Инга, не поднимая глаз от своей вышивки.
– А вдруг он вообще не придет? – спросила Тамара. Инга бросила на нее раздраженный взгляд поверх бифокальных очков.
– Успокойся, – резко сказала она. – Ты выглядишь так, будто вот-вот выпрыгнешь из своей кожи.
Луис мягко произнес:
– Расслабься, принцесса, ты такая красивая.
– Как я могу расслабиться? Ты хоть знаешь, когда я видела его в последний раз? Инга говорит, мне тогда было года четыре. Если бы не эта фотография в газете, я бы даже не знала, как он выглядит. Как жалко, что я не могла поехать и послушать его речь. Нам было бы легче встретиться.
– Ты же знаешь, что это было невозможно, – сказал Луис. – О.Т. был прав, когда не позволил тебе пойти на это собрание. Там, скорее всего, было полно газетчиков, и можно не сомневаться, что кто-нибудь из них связал бы ваши два имени. Этого «ИА» никак не может допустить. Для всех ты дочь русского князя, а не какого-то беженца, борца за основание еврейского государства. Я уверен, что твой отец поймет это. – При звуке телефонного звонка все трое вздрогнули. Луис снял трубку, что-то негромко проговорил и положил ее обратно. Затем кивнул. – Звонил привратник. Сейчас они его пропустят.
Звонко цокая каблуками, Тамара заспешила в холл, пол которого был выложен известковым туфом, все стены покрыты блестящими зеркалами, а на витиеватой резной деревянной консоли стояла огромная каменная ваза с бегониями.
Заслышав звонок в дверь, она вздрогнула. Послышались торопливые шаги приближающейся горничной, но Тамара так разволновалась, что на цыпочках побежала обратно в гостиную, где уже стояли Луис с Ингой.
– Я ему не понравлюсь! – со страхом проговорила она, не переставая вертеть на пальце обручальное кольцо. – Луи, не надо было приглашать его сюда для нашего знакомства. Здесь все такое показное!
– Сейчас уже поздно об этом беспокоиться, да и какая разница, где вы встретитесь. – Он взял ее за руку и ободряюще сжал. Она выдавила из себя улыбку.
Из холла до них донесся безликий голос горничной и потом другой, более глубокий голос, что-то говорящий в ответ. Затем послышались две пары шагов по известковому туфу: быстрые и ровные Эсперанзы и тяжелые, неравномерные шаги другого человека, похоже, страдающего сильной хромотой.
– Спасибо, Эсперанза, – произнес Луис, – можешь идти.
– Да, сеньор. – Опустив голову, Эсперанза повернулась и решительно пошла прочь.
Луис большими шагами пересек комнату навстречу Шмарии Боралеви.
– Я Луис Зиолко, – сказал он, протягивая ему руку, – муж Тамары.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
– Рад познакомиться с вами, – произнес Шмария по-английски с сильным акцентом.
Тамара, казалось, приросла к полу, будучи не в состоянии поднять глаза.
– Ну давай, – шепнула ей Инга. – Он твой отец! Подойди к нему! – Тамара сделала глубокий вдох и почувствовала, как Инга подтолкнула ее в спину. Она робко двинулась вперед и, пройдя полпути, медленно подняла вверх глаза. Резко остановившись, отчего длинная шелковая юбка закружилась вокруг ее ног, Тамара с гулко колотящимся сердцем принялась разглядывать отца.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он за человек. Некоторые мужчины на всю жизнь остаются мальчишками, другие взрослеют, но лишь немногим дано стать олицетворением мужественности. Шмария Боралеви был одним из них. Какая-то несгибаемая воля чувствовалась в нем.
Его умные светло-голубые глаза казались одновременно и строгими, и ласковыми. Его лицо несколько портили морщины и шрамы, избороздившие кожу. У него были густые вьющиеся волосы, ставшие от долгого пребывания на солнце совсем белыми. Высокие скулы, казалось, были высечены рукой какого-то сердитого скульптора, а мощное тело, состоящее сплошь из мускулов, служило противовесом его деревянной ноге. Но, как бы для того, чтобы смягчить суровую внешность закаленного испытаниями человека, которым он стал в силу необходимости, у него были густые золотистые ресницы и чувственные губы.
В его присутствии она сразу почувствовала себя в безопасности, как будто он один мог оградить ее от всех неприятностей внешнего мира.
В свою очередь Шмария пристально посмотрел на нее и наконец кивнул головой и проговорил глубоким звучным голосом, который скорее подошел бы проповеднику:
– Бог мой, как же ты красива. Ты совсем как твоя мать.
Тамара нервно улыбнулась, принуждая себя подойти к нему. Ни разу в жизни она не чувствовала себя такой скованной и робкой, даже когда знакомилась с О.Т. Скольником.
– Здравствуй, отец, – сдержанно проговорила она, чувствуя, как комок застрял у нее в горле, и вежливо протянула ему руки, которые он взял в свои. Тамара поднялась на цыпочки и поцеловала его в обе щеки.
Шмария глубоко вздохнул.
– Я очень рад тебя видеть, – мягко сказал он. Она сделала шаг назад, но он не выпускал ее рук. – Я хочу тебя рассмотреть получше.
Она молчала, вспыхнув под его пристальным взглядом.
– Мне было нелегко прийти сюда, – проговорил он, по-прежнему не сводя с нее глаз. – Когда я получил твое письмо, мне стало так стыдно, оттого что бросил тебя. Я даже хотел отказаться от этого визита.
– А я так боялась встречи с тобой, – призналась Тамара, глядя ему в глаза, – что все эти три дня, прошедшие с тех пор как я отправила письмо тебе в гостиницу, не знала, что мне делать: остаться тут или куда-нибудь спрятаться. – Она рассмеялась. – Глупо, правда?
– Совсем наоборот. Я могу это понять. – Голос его звучал надтреснуто. – Я не должен был оставлять тебя. – Глаза его увлажнились.
– Но ты пришел.
– Да. И я рад этому.
Она улыбнулась.
– Я тоже.
Инга медленно вышла из гостиной и внимательно, поверх очков, посмотрела на Шмарию, который по-прежнему держал Тамару за руки.
– Вы хорошо выглядите, мистер Боралеви, – негромко сказала она. – Годы были добры к вам.
Он выпустил Тамарину руку, обернулся к Инге и нахмурился, очевидно, пытаясь вспомнить, кто она такая.
– Я Инга Мейер, – напомнила она, протягивая ему руку. – Работала няней у Даниловых.
– Ах да, теперь припоминаю, – сказал Шмария, вежливо взяв ее за руку и церемонно наклонившись к ней. – Хотя тогда вы были совсем другой.
– С тех пор прошло двадцать лет. Я была много моложе.
– И тогда вы не носили очки. Вы были с Тамарой все это время?
Инга кивнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59