– А теперь тут. – Волна ледяного холода вновь окатила Сенду. Она закрыла руками лицо. В какую бы сторону она ни шла, повсюду ее подстерегала неудача.
Инга покачала головой и отодвинула в сторону газету.
– Какая ирония судьбы, правда? – тихо сказала она. – Такой мошенник, как Коковцов, живой и невредимый и в полной безопасности сидит в тюрьме, а люди, которых он намеревался убить, мертвы. Убиты кем-то другим.
Сенда вдруг почувствовала страшную слабость: она не могла даже пошевелиться.
Смерть. Смерть и насилие. Слишком долго они были неотъемлемой частью ее жизни. Неужели им не будет конца?
Здоровье Сенды резко ухудшилось. Она возлагала столько надежд на то, что Вацлав поможет ей обеспечить будущее Тамары, но известие о том, что он убит, оказалось последней каплей. Приступы сотрясающего ее кашля усилились. Горящий в легких огонь становился все яростнее и невыносимее. Кровавые пятна на ее носовых платках с каждым днем становились все больше.
Инга как могла ухаживала за ней, приглашая дорогих докторов, которые мало чем могли помочь, если не считать рекомендаций отправиться лечиться на дорогостоящие минеральные источники. Сенда ехать отказывалась. Деньги, вырученные от продажи броши, кончились, и Инге пришлось продать и кольцо.
Сенда не позволяла тратить драгоценные, тающие на глазах средства на свое ухудшающееся здоровье.
Лишь одна, последняя, мечта поддерживала силы Сенды. Слишком долго она, Инга и Тамара скитались, не имея родины, не имея права назвать себя гражданами какой-либо страны. Даже если она сама не сможет прожить достаточно долго, чтобы насладиться обеспеченным будущим, такая возможность будет у Тамары – с помощью Инги.
– Мы уезжаем, Ища, – однажды вечером объявила Сенда. – Мы едем в Гамбург. Если повезет, нам хватит денег, чтобы добраться до Америки.
Инга пристально посмотрела на нее, спрашивая себя, в своем ли она уме.
– Америка! – воскликнула она. – Но это невозможно! Ты не в состоянии ехать…
– Америка. – Несмотря на то, что голос Сенды звучал слабо и хрипло, в нем слышалась решимость. Неожиданно она согнулась пополам и закашлялась, прижав к животу руки. Сплюнув в платок, она быстро скомкала его, боясь взглянуть на еще одно появившееся на нем красное пятно. – Америка, – вновь повторила она в перерыве между сотрясавшими ее приступами кашля.
Инга покачала головой.
– Мы ведь даже ни слова не знаем по-английски! Нам может не хватить денег! Может быть, в России скоро все изменится и мы сможем вернуться в Санкт-Петербург?..
– Завтра мы отправляемся в Гамбург, – прервала ее Сенда. Я приняла решение. Там мы попробуем сесть на пароход.
Сенда отказывалась слушать возражения Инги. Даже если это будет последним, что она сможет сделать, она проследит, чтобы они втроем – а если это невозможно, то хотя бы Инга с Тамарой – сели на пароход, отправляющийся в Нью-Йорк.
Разве не в Америке перед каждым открывались блестящие возможности?
А если это так, они должны открыться перед Тамарой.
Почти всю утомительную дорогу на поезде из Женевы до Гамбурга Сенда проспала спокойным сном, и Инга не будила ее. Она знала, как сильно нуждается Сенда в отдыхе. И лишь когда они прибыли в пункт назначения, она подошла к ней.
– Сенда, мы приехали, – тихо проговорила Инга, тряся ее за плечо. И застыла как вкопанная.
Сенда была мертва. Она умерла во сне. Напоследок судьба припасла для нее свою самую жестокую шутку.
Лайнер «Любек», дрожа и скрипя, тяжело переваливался через волны Северной Атлантики. В тесной и темной кабине трюма на нижней скамье молча сидела Тамара, крепко сжав губы. Она не сводила глаз с фотографии матери.
– Я любила маму, – прошептала она. По щекам девочки катились слезы. – Я по-прежнему люблю ее. Я хочу, чтобы она мной гордилась.
– Так и будет, детка, – уверила ее Инга. – Так и будет.
– Она так любила играть. – Тамара облизала соленые от слез губы. – Так любила… Я тоже полюблю. – Она обернулась к Инге. – Я тоже хочу стать актрисой.
– Там посмотрим, дорогая, – нежно улыбнулась Инга. – У тебя впереди столько времени, ты успеешь все решить.
– Я уже решила. – Сдвинув брови, Тамара рассматривала лежащую на коленях фотографию. – Я говорю серьезно, тетя Инга. Я хочу стать величайшей актрисой мира. И я ей стану. – Она запнулась и, сжав свои маленькие кулачки, задрожала. Затем подняла к Инге заплаканное лицо – в ее сверкающих изумрудных глазах в эту минуту отражалась вся сила рода Боралеви. – Я сделаю это ради мамы, – твердо произнесла Тамара. На ее лице была написана недетская решимость. – И ради себя.
Именно в этот момент Инга впервые поняла, как сильно Тамара похожа на свою мать. Она не могла отделаться от жутковатого чувства, что все это ей знакомо. Ее пронзила острая душевная боль: так сильно напомнили ей Сенду сила и целеустремленность Тамары. Она видела, что Тамара очень похожа на Сенду. У нее была такая же полупрозрачная, жемчужная кожа, те же сверкающие глаза и точно такая же стройная, изящная фигура. Только волосы были другие, не медно-рыжие, как у Сенды, а блестящие золотисто-соломенные.
– Я сделаю так, что она будет гордиться мной! – С чувством проговорила Тамара. – Сделаю.
И они с Ингой проплакали до самого утра.
ИНТЕРЛЮДИЯ:
1926
Мизансцена сегодняшнего ближневосточного кризиса была поставлена задолго до того, как Британия получила контроль над Палестиной. Для понимания того, какую пороховую бочку представляет собой сегодня арабо-израильский конфликт, следует попристальнее присмотреться к актерам, которые открывали происходящую ныне драму, – библейским израильтянам Моисея. В последующие века пьеса почти не претерпела изменений, а вот актеры теперь в ней заняты другие.
Контруччи и Саллинз «Ближний Восток сегодня: стратегия борьбы с прошлым»
– Да-а-а-а, вот это подъем, – проворчал Шмария, едва сумев отдышаться. Усилием воли он преодолел последний каменистый выступ на пути к плоской вершине выжженного солнцем утеса. Он проклинал свой деревянный протез – как всегда, в ноге, которая давно уже не была частью его тела, пульсировала и билась фантомная боль.
Упираясь локтями в зернистый известняк, Шмария прополз несколько метров, благодаря Бога за то, что, несмотря на протез, он все-таки достиг цели. Все остальное тело каким-то образом возмещало отсутствие ноги, и он испытывал чувство признательности по этому поводу. Он с благодарностью посмотрел на свои налитые мускулами руки – теперь на их долю выпадало куда больше работы. Да и его уцелевшая нога стала гораздо сильнее, чем прежде.
Опираясь на руки и здоровую ногу, он неуклюже встал на колени, а затем поднялся во весь рост. Внизу под ним, насколько хватало глаз, простиралась во всем своем великолепии пустыня Негев – ее апокалиптические, лишенные растительности, коричневые от зноя холмы перемежались с вкраплениями красных и пурпурных пород. Высоко в ультрамариновом небе медленно кружила одинокая птица – сокол или ястреб, – высматривая добычу. Шмария тряхнул головой, поражаясь окружавшей его красоте, и спросил себя – уже не в первый раз, – может ли человеческий взор устать от вида этого сурового великолепия. Не может – ответил он сам себе. Здесь он чувствовал себя дома.
Для малочисленных и разделенных большими расстояниями обитателей слово Негев являлось синонимом слова «пустыня», и, когда Шмария только приехал в эти края, у него сложилось неверное впечатление о том, что эти два слова взаимозаменяют друг друга. Вскоре он узнал, что первое слово на иврите означает «юг», а поэтому не подразумевает каких-либо конкретных границ.
Шмария стал «жителем юга» в равной степени по случаю и по выбору и во многих отношениях повторил непростой опыт тех первопроходцев, которые в давние времена осваивали эти древние, суровые края. Дожив до тридцати одного года, он уже не был горячим молодым красавцем, томимым неясными желаниями. С годами его синие глаза стали смотреть по-взрослому, а небольшие складки, прорезавшие темную от загара кожу, свидетельствовали о целеустремленности и решимости – о том, что мечтания превратились в конкретную цель. Юноша с огненным взором родом с Украины, потративший свои молодые годы на борьбу с угнетателями, он оставил Россию десять лет назад и, возмужав, решительно и все так же бесстрашно бросал вызов всему миру. Теперь, однако, в его мозгу созрел план того, что он собирался совершить.
Путешествие из Петрограда в Палестину навсегда останется в его памяти. Оно оказалось долгим и тяжелым – почти шесть тысяч миль по железной дороге, по морю, на конных повозках и пешком. Когда Шмария покидал Россию, на нем была лишь убогая казенная одежонка; билет, который устроил ему князь, помог ему перебраться через залив в Финляндию. Далее он был предоставлен самому себе – без денег, без крова, без друзей и знакомых, и даже без теплой одежды. Только зов предков и внутренняя решимость помогать созданию еврейского государства в Палестине заставляли его вопреки всему идти вперед. Непонятно как, но он выжил; через три долгих, мучительных года Шмария достиг Палестины и приступил к осуществлению сокровенной мечты детей Сиона. Самые волнующие минуты ему пришлось пережить после того, как сошел с парохода в Хайфе. Возбужденный до предела, он неуклюже опустился на здоровое колено и затем приник губами к земле, богатой библейскими традициями и таящей надежды для всего еврейского народа.
Прошло много месяцев, в течение которых ему пришлось браться за любую, даже самую грязную работу, прежде чем он сумел добраться до Иерусалима, где наконец обрел кров и работу в семье одного арабского уличного торговца. Постепенно выучил и иврит, и арабский и уже лелеял надежду присоединиться к движению Киббутц. В священном городе Шмария познакомился с небольшой группой евреев, направляющихся на юг к известному им месту в пустыне Негев, где когда-то давно существовал древний колодец. Шмария ушел вместе с ними, и вот теперь, много недель спустя, стоял на вершине обдуваемого ветрами утеса, обозревая открывшийся ему великолепный вид. Только рев ветра, поднимавшего в воздух мириады песчинок, и хлопанье его собственной одежды, раздуваемой воздушными потоками, нарушали царившую внизу священную, неземную тишину, и только время от времени знойный ветер проникал через ущелья в каньоны, зловеще завывая и посвистывая. Высоко в ослепительно голубом небе лениво кружила одинокая птица.
Шмария медленно повернулся спиной к ветру, оберегая глаза от летящих в воздухе песчинок. Теперь шагать стало легче, как будто невидимые руки подталкивали его в спину при каждом порыве.
Он принялся насвистывать себе под нос. Его товарищи по Эйн Шмона устроят ему скандал по возвращении – уже трое суток он бродит здесь один. А ведь сам установил твердое правило, согласно которому никто не должен ходить в одиночку.
Шмария ухмыльнулся. Что положено пастве, не всегда положено пастырю. Тот, кто устанавливает правила, имеет право нарушать их. Кроме того, они должны быть благодарны ему за это. Когда он расскажет им о своих открытиях, им придется перестать жаловаться и начать благодарить его. Как раз в самый тяжелый момент для нарождающегося кибуца результаты его поисков решают самую насущную проблему.
Колодец, бывший первоначальной целью их похода в пустыню, начал истощаться, вызывая панику. Теперь же, проявив немного смекалки и усердно работая, с паническими настроениями можно будет покончить навсегда. На полпути к вершине утеса – с северной его стороны – глубоко в расселине он обнаружил хороший источник, выносящий ручей кристально чистой, искрящейся воды, пробивающейся из глубины скальных пород и стекающей вниз в глубокий бассейн, образованный самой природой у подножия, где, по всей видимости, существовали подземные воды. Обнаружил Шмария его не столько с помощью зрения, сколько с помощью слуха. Именно по этой причине он никого не захотел брать с собой. Ничто не должно было отвлекать его внимания. Разговор, шум шагов и даже человеческое дыхание могли заглушить едва слышное журчание воды. Он пошел сюда в одиночку, и сама тишина привела его в нужное место. Единственным обстоятельством, омрачавшим охватившее его радостное возбуждение, была деревянная нога – если бы не она, то можно было бы спуститься и исследовать все внизу. Впрочем, любой молодой парень из кибуца сделает это с легкостью. С посторонней помощью он сам сможет спуститься туда, заложить взрывчатку и взорвать скалистую стену, мешающую ручью превратиться в поток. Затем посредством трубопровода живительную влагу можно отвести через пятимильный участок пустыни, отделяющий источник от Эйн Шмона. Найденный им источник не просто заменит собой старый колодец: он сделает его безнадежно ненужным. Вода здесь чистая, и, судя по всему, запасы ее неистощимы. Она вольет новую жизнь в Эйн Шмона, и растрескавшаяся пустыня превратится в цветущую землю на многие сотни лет вперед. Он был очень доволен собой.
Шмария захромал вперед, волоча деревянную ногу. Самый край утеса был уже совсем рядом – вот и место, где он взобрался на вершину.
Широко расставив ноги, он наклонился и посмотрел вниз. Ироническая усмешка появилась у него на лице: спускаться будет намного труднее, чем карабкаться наверх.
Он лег на скалу и подполз к самому краю. Внизу выходы скальных пород, подобно языческим алтарям, казалось, хищно поджидали свои жертвы.
Осторожно и очень медленно Шмария начал спуск.
На лбу его вздулись вены и выступили капли пота – скорее от страха, чем от усталости. Достаточно неправильно поставить ногу или опереться на непрочный выступ, и… Лучше не думать об этом. Нельзя рассеивать внимание, нужно преследовать одну-единственную цель: добраться до подножия. Все остальное не имеет значения.
Оскальзываясь и обдирая руки об острые выступы скал, он продолжал медленно спускаться. Постепенно, дюйм за дюймом, а затем и фут за футом, земля приближалась.
Кровь забурлила в нем от предчувствия успеха. Здесь было опасно, но это и есть настоящая жизнь. Он смеялся прямо в лицо смерти.
Шмария и думать забыл про свою деревянную ногу. Прильнув к мощной груди утеса, он чувствовал необычайный прилив сил. Он пришел сюда побеждать и выйдет отсюда победителем. Он, Шмария Боралеви, был один на один с силами природы, и его увечье уже было не в счет. Сейчас он полностью владел своим телом, чувствуя, как адреналин растекается по жилам.
Срывающиеся вниз камешки, казалось, пели при падении. Неожиданно выступ, за который он ухватился правой рукой, откололся от скалы. Издав едва слышный возглас удивления, он на мгновение – показавшееся ему вечностью – повис на левой руке, а затем сорвался вниз навстречу сильному потоку воздуха, вниз – в никуда.
«Аллах акбар…» Велик Господь…
Напевный голос муэдзина плыл над небольшим оазисом, в котором расположилась арабская деревня Аль-Найяф. Те жители деревни, которых молитва застала вне дома, упали на колени и обратили взор к огромному красному солнцу, садившемуся за горизонт где-то там, далеко, где была Мекка. Внутри домов правоверные уже успели развернуть свои драгоценные молитвенные коврики и били низкие поклоны, вторя молитве.
«…A shhadu allaa ilaha ilia llah…»
Мощным напевом молитва поднималась над крошечными каменными домиками, над полями, загонами для верблюдов, устроенными бедуинами, расставившими свои шатры из козьей шерсти вблизи оазиса, и над «Корией» – огромным старинным водяным колесом, забирающим своими пригоршнями драгоценную влагу из пруда и подающим ее в ирригационные арыки, служащие для полива близлежащих полей. Только скрип деревянного колеса да беспокойные движения домашних животных нарушали благоговейную атмосферу, царившую над оазисом во время вечерней молитвы.
Как только последний мелодичный отголосок молитвы растаял в сумерках, Наймуддин Аль-Амир поднялся на ноги, стряхнул песок со своего балахона и поспешил домой.
В свои сорок три года он был высоким, импозантным мужчиной, с пышной черной бородой, густыми усами и крючковатым ястребиным носом. Он обозрел оазис и окружающие его поля взглядом одобрения и удовлетворения, каким, наверное, смотрели на них в свое время библейские пророки. Взгляд у него был острый и умный; длинный черный балахон «бишт», облачавший его фигуру, был таким же, какие носили большинство его односельчан; однако отличительной чертой его облика была опрятность – голова обернута куском ткани с узором темно-бордового и черного цветов, а из-под него на плечи спускался отделанный бахромой серо-черный платок. Только самый важный человек в этом маленьком поселении мог позволить себе носить такие дорогие ткани.
Будучи старостой деревни, он находился с визитом у бедуинов, расположившихся лагерем неподалеку; они еще до рассвета собирались двинуться в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59