Не так уж слаба его ослиная моча, но вот то, что поутряне из-за нее голова раскалывается, – настоящая подлость! Надо научить Хряка подавать уважаемым посетителям нормальное пиво, не разбавляя его всякой гадостью!– Да ладно бы только это! Мерзавец не верит нам в долг! – вставил Эврих. – Ну где это видано, чтобы в родном городе тебе не верили на слово!– Это оскорбление! Так просто этого оставлять нельзя! – поддержали его друзья.– Вы заметили, он подает нам всегда щербатые кружки! У них такой вид, будто ими закусывали. А когда я пожелал заменить обглоданную на целую, Хряк сказал, что для меня и такая слишком хороша! – подлил масла в огонь Блоссий. – Он почему-то считает, что это мы таскаем кружки из его вонючей берлоги!– По-моему, он их даже не моет, – прибавил Армин. – Он позорит Фед, и его давно уже пора проучить. Вы помните, как он вышвырнул из "Борова" хромого юродивого? А ведь я готов был за него заплатить!– Ты вспомни лучше, когда за себя-то платил! – подал голос Дифан.– Ну ладно, хватит препираться! Как решили, так и сделаем, – остановил приятелей Эврих и распорядился: – Гвел, иди за своим выпечным членом. Армин пусть лезет на крышу, он у нас самый легкий и ловкий. Я попробую отвлечь Памелу, а Сестий прошмыгнет в подвал и высыпет в початый бочонок слабительный порошок. Остальные пусть вовремя припрут дверь "Борова" колом, и, клянусь Богами Небесной Горы, если каждый из нас не оплошает, Хряк надолго запомнит этот день и впредь будет учтивее с теми, кто снизошел до посещения его мерзкого хлева.– Слушайте, парни, это может плохо кончиться! Префект Юний и так зол на нас, и ежели Хряк пожалуется, неприятностей не оберешься… – попробовал отговорить друзей от рискованной затеи Мевретий, но на него так зашикали, что ему осталось только махнуть рукой и предоставить всему идти своим чередом.Школяры разбежались кто куда. Армин полез на растущий близ "Борова" тополь, чтобы с него перебраться на крышу дома, на первом этаже которого располагалось заведение Хряка, а на втором жил его хозяин со своей сварливой и вечно недужной женой. Гвел побежал к пекарне, где он работал первую половину дня. Подмастерье выпек из серой муки достойную Хряка вывеску и ждал только случая, чтобы водрузить ее над "Несчастным боровом". Сестий и Эврих отправились к черному ходу таверны, а остальные пошли искать колья, хихикая и весело переговариваясь в ожидании любопытного зрелища.Первым, как и было договорено, в дверь заглянул Эврих. Убедился, что в заставленной пустыми горшками, плетеными корзинами и бадьями комнате служанки нет, и, захрустев подхваченным из кадушки соленым огурчиком, приоткрыл дверь, ведущую на кухню. Из нее можно было попасть в закуток, из которого был выход в зал и две лестницы вели на второй этаж и в подвал, куда и надобно было проникнуть Сестию, дабы совершить свое черное дело. Памела, как водится, возилась у плиты, где тушилось мясо и кипела в большом котле аппетитно пахнущая чесноком и остролистом похлебка.Служанка Хряка была прекрасной поварихой, но больше ничего прекрасного в ней определенно не было, и она прекрасно сознавала это. Потому-то, чтобы оторвать ее от плиты, требовалось большая, прямо-таки нечеловеческая хитрость. Эврих себя за хитреца не считал и выбран был приятелями в качестве прикрытия Сестию из следующих соображений. Первое – он был находчив, хорош собой и слыл отъявленным сердцеедом, и второе, непосредственно из первого вытекавшее, – двадцатидвухлетняя дурнушка Памела явно выделяла его из толпы школяров, и если уж кто-то и был способен отвлечь ее от плиты и заманить в смежную с кухней комнатушку, где она готовила подносы с холодными блюдами, то это, по общему мнению, был Эврих Иллирий Вер.Семнадцати с половиной лет, стройный, с курчавыми золотыми волосами и яркими зелеными глазами, он, по уверениям товарищей, производил неотразимое впечатление даже на кур, коз и коров, что уж там говорить о похожей на жердь служанке, мясов на которой было не больше, чем на топорище. Длинное, лошадиное лицо, тусклые волосы и бледная, с синеватым оттенком кожа постоянно недовольной и раздраженной девицы наводили на мысль о том, что ведет она нездоровый образ жизни и питается впроголодь, что ни коей мере не соответствовало истине. Просто, как говорят, корм шел не в коня. Все это, однако, не мешало Памеле поглядывать на школяров свысока и разговаривать с ними грубо, подражая в этом повадкам своего хозяина. Пожалуй, только Эвриху ни разу не сказала она дурного слова и только он, когда Хряк бывал чем-то занят и поручал девушке обслуживать посетителей, получал из ее рук не выщербленные кружки, шапки густой пены над краями которых поднимались подобно снежной вершине Небесной Горы.Припоминая все это, юноша испытывал чувство неловкости, оттого что должен "подставить" явно неравнодушную к нему девицу под гнев Хряка, который со временем, конечно, разберется, что к чему. Отступать, однако, было поздно, и, проглотив остаток огурца, Эврих переступил порог кухни.– Да поможет тебе, хозяюшка, бог острых соусов и наваристых супов! – весело обратился он к вздрогнувшей при его внезапном появлении Памеле. – Ты, как всегда, губишь свою молодость у чадящей печи!– Чего это ты заявился, красавчик? – подозрительно поинтересовалась Памела, стряхивая над котлом поварешку и упирая руки в костистые бедра.– Взглянуть на тебя да перемолвиться словечком-другим. Может, и кружку пива выпить, коли ты не поленишься налить да поднести.– Вот еще выдумал, пива ему налить! Если жажда мучит – ступай в зал! Да у тебя, верно, денег нет? Так прямо и скажи, пожертвую медяк на бедность калеке безрукому, подачками живущему! – усмехнулась Памела, презрительно выпячивая нижнюю губу.– Медяки-то есть, не такой уж я безрукий, как ты думаешь. – Эврих звякнул висящим у пояса потертым кошелем и, ловко выудив из него монетку, начал быстро-быстро крутить между пальцами. Трюку этому он выучился у забредшего в прошлом году в Фед пожилого жонглера.– Ух ты! – Девица завороженно уставилась на монетку, которая мелькала между пальцами и, казалось, вот-вот должна была упасть, но удивительным образом не падала!– Медяки есть, а поискать, так и серебряная денежка сыщется, вот только на Хряка смотреть не хочется – тошно. Ежели б это ты пиво разносила, целыми бы днями из "Борова" не вылезал. Так нальешь кружку? Хозяин твой в убытке не останется. – Эврих подкинул монетку с изображением колокола к потолку, поймал и кинул в весело зазвеневшую оловянную миску.– Ну, раз тебе мнится, что в каморке для прислуги пиво вкуснее, чем в зале, отчего не налить. Хороший хозяин и дурного гостя ублажить сумеет. – Бросив взгляд на кипящую в котле похлебку, девица сделала Эвриху знак следовать за собой и провела его в ту самую комнатушку, где резала сыр, хлеб, сало и зелень для холодных закусок, подававшихся в "Борове" к пиву.Памела взяла с полки кружку, наполнила ее из большого пузатого кувшина и подала юноше:– Вот тебе твое пиво.– А ты разве не выпьешь со мной? – Эвриху не хотелось прикасаться к Памеле, ибо ночью его ожидал более лакомый кусочек, но Сестию надо было дать время проникнуть в подвал и выбраться из него незамеченным, чтобы у Хряка не было повода обвинять во всем случившемся школяров.– Раз уж ты так хочешь… – Памела улыбнулась бледной улыбкой, плеснула себе на донышко кружки, сделала глоток и протянула руку к тонким ломтикам копченого окорока. – Чем желаешь закусить?– Если ты не возражаешь, твоими губами.– Я воз… – начала было Памела, но губы юноши впились в ее рот. Он опустил недопитую кружку на стоящий позади девицы стол и обнял ее за бедра. Мгновение руки девушки упирались в грудь Эвриха; смущенная столь внезапным натиском, Памела, видимо, не знала, как ей быть: отпихнуть наглеца и надавать ему оплеух или, напротив, приласкать и получить то, о чем она давно уж тайно мечтала. Наконец последнее желание победило, и руки ее охватили голову юноши. Рот ее жадно раскрылся навстречу его языку, и Эврих с содроганием подумал, что на самом-то деле не такая уж она холоднокровная лягушка, какой прикидывается.Оглаживая костистые бедра и тощие угловатые ягодицы Памелы, он прислушивался к шагам Сестия, но ученик лекаря, так же как и его старший брат, трудившийся у Дентата Панонира, умел двигаться совершенно бесшумно. "Хоть бы догадался предупредить, когда будет уходить", – подумал юноша, но тут Памела, губы которой он на мгновение освободил, сама что есть сил впилась в его рот. Она вцепилась в кудри Эвриха, и тот решил, что в счет грядущего скандала, который устроит ей Хряк, служанка должна получить хотя бы толику удовольствия. Его ладони скользнули по тому месту, где у женщин положено находиться грудям, и едва нащупали крохотные ягодки сосков. "Нет, так дело не пойдет!" – решил Эврих. Поглаживая плечи прерывисто задышавшей девицы, он спустил с них застиранную тонкую рубашку. Памела, имевшая все основания стесняться своей наготы, попыталась помешать ему, но тщетно. Губы юноши пробежали по тонкой шее, описали круг около соска и обняли его, заставляя расти, набухать, наливаться жизнью.Девица задышала еще чаще, то судорожно оглаживая спину Эвриха, то вцепляясь в нее так, словно намеревалась вырвать кусок мяса. Румянец жаркими пятнами выступил у нее на щеках и плечах, ноздри взволнованно раздувались, из полуоткрытого рта вырывались полувздохи-полустоны. Закрыв глаза, Памела выпячивала свою плоскую грудь, не то подставляя ее губам юноши и прося не прекращать ласк, не то стараясь показать, что она у нее все же есть. Неумелость, стыдливая страстность и внезапная покорность обычно грубой Памелы не столько растрогали и возбудили, сколько удивили Эвриха. Вид ее обнаженного тела и безыскусные ласки не доставляли ему особого удовольствия, но негоже было оставлять распаленную девицу неудовлетворенной.Его пальцы отыскали тесемки юбки и распустили кое-как затянутый узел. Памела охнула и прижала голову юноши к своим набрякшим потемневшим соскам, ладони его пробежали по внутренней стороне ее бедер, коснулись кустика редких волос на холме страсти, и тут же он ощутил, что девица, отбросив всякую стыдливость, стаскивает с него тунику. В следующее мгновение он почувствовал, как ее шершавые, мозолистые пальчики завладели его восставшей плотью. Содрогнувшись, Эврих подумал, что, право же, не собирался заходить так далеко, но раскаиваться было поздно. Смелостью Памела напоминала девиц из "Глубокого горла", а неумелостью – маменькиных дочек, не знающих ничего иного, кроме как помогать дома по хозяйству, и сочетание это показалось ему почему-то забавным. Он рывком вскинул прилипшую к нему, восторженно всхлипывающую девицу на прислоненный к стене стол, угнездил между кружек и подносов со всевозможной снедью и ринулся на приступ широко распахнувшихся навстречу ему врат.Памела жалобно пискнула, из остекленевших глаз ее потекли слезы, а пальцы вцепились в плечи Эвриха с такой силой, что он испугался, как бы они не оставили на его теле ссадин и синяков. Этой ночью юноше предстояла одна приятнейшая встреча, и свидетельства его близости с Памелой были ему совершенно ни к чему. Однако не отрывать же девицу от себя силой! Быть может, если он расстарается, она сама отвалится от него, как насосавшаяся крови пиявка, подумал Эврих и расстарался так, что бледная кожа девушки залоснилась от обильно выступившего пота, а в расширившихся зрачках застыло такое безмерное счастье, удивление и восхищение, что юноша устыдился своих мыслей, особенно сравнения с пиявкой. И поторопился оправдаться перед собой тем, что ничего плохого в виду не имел: пиявки, если отбросить предрассудки, – благороднейшие создания: они не лишают своих жертв жизни, а берут от них лишь столько крови, чтобы насытиться, и ни каплей больше…– Памела! Памела, дрянная девчонка, где ты?! Где тебя носит, мослатая кляча, когда люди умирают от жажды и голода? – донесся из зала яростный вопль Хряка.– Не бойся, он не придет, – жарко выдохнула девушка в ухо Эвриха и повисла на нем, содрогаясь и всхлипывая, исступленно покрывая его плечи и грудь страстными поцелуями.– Ты замечательная! Твое тело поистине восхитительно! Мне никогда не было так хорошо!.. – бормотал между тем юноша, гладя ее плечи и спину с выпирающими, словно обрубки крыльев, лопатками. Он врал без смущения, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Очнувшись от дурмана соития, она все поймет и не осудит его. Но если промолчит он, то кто и когда скажет ей эти слова? Да и скажет ли? Или вечно будут ее кликать только мослатой клячей, а то и похуже чего удумают? Так пусть же она получит от этой мимолетной случайной встречи с ним все возможное. И не важно, что сам он почти не испытывает удовольствия от близости с этой женщиной: некрасивой, неумной, неумелой и обладающей еще целой кучей других, более мелких недостатков. В конце концов, он сегодня ночью еще возьмет свое и пришел сюда не для того, чтобы наслаждаться прелестями любви. Кстати, если Сестий уже сделал свое дело, то чересчур долго задерживаться в объятиях Памелы все же не стоит – любовные игры на подпиленном суку могут ему дорого обойтись!..– Хорошо, Хряк сюда не заявился. Я уж подумал, когда он орать начал, что вот-вот ввалится.– Зачем ему? – хрипло промурлыкала Памела, неловко сползая со стола. – Если я не отзываюсь, значит, вышла во двор, и тогда ему проще самому в подвал за пивом спуститься, чем меня разыскивать. Да и миску похлебки из котла налить – тоже руки не отсохнут.– Понятно, – пробормотал Эврих. Раз криков из подвала не доносилось, значит, Сестий успел удрать, и ему самое время откланяться. – Ты говорила что-то о похлебке. Это не она подгорает? – поинтересовался он с самым невинным видом.– Типун тебе на язык! – Памела вмиг подхватилась, накинула одежду и выскочила из каморки. Юноша последовал за ней и, пока встревоженная повариха принюхивалась и соображала, что к чему, выскочил на улицу.Из-за мощных тополей послышался призывный свист.– Ты что, другого времени не нашел, чтобы с этой мослатой клячей любиться? – укоризненно обратился Армин к Эвриху, когда тот укрылся за стволами деревьев. – Сейчас потеха начнется, а ты!.. Пошли, посмотрим, что там, на улице, делается.– А где Сестий?– Да там же, со всеми, где ему еще быть! Он сказал, что снадобье свое прямо в кувшины высыпал, так что долго ждать не придется. А я, гляди, ловко трубу заткнул? Ни струйки дыма не просочится! Погоди, сей момент пивоглоты из дверей-то полезут, запомнит Хряк этот день, ох запомнит!Приятели выбрались на улицу и увидели, что дверь таверны уже подперта двумя толстыми колами, а над входом, над вывеской с нарисованным кабаном, покачивается плоское, но весьма выразительное изображение детородного мужского органа со всеми причиндалами. Горожане, правда, давно уже переименовали таверну: звать Хряка Боровом все равно никто не станет, и, глядя на новую вывеску, Эврих не очень понимал, зачем было Гвену своим выпечным изделием оповещать всех и каждого, что боров и некоторые части тела, делавшие его некогда хряком, существуют по отдельности. Почему-то после объятий Памелы и вывеска, и все происходящее перед дверями "Борова" показалось ему нестерпимо детским и глупым. Он представил, как кашляющие и задыхающиеся от дыма люди начинают чувствовать острую резь в животах и, бросившись к дверям, обнаруживают их закрытыми, и не усмотрел в этом ничего забавного. Глупая, злая и в общем-то совсем не смешная шутка. Пострадает от нее в конечном счете не Хряк, а ни в чем не повинные посетители таверны, среди которых мог оказаться его собственный отец или старшие братья. Или отцы и братья его товарищей.Вся эта затея, включая совершенно бессмысленную и едва ли просуществующую до утра вывеску, была, безусловно, глупой. Столь же глупой и никчемной, как и его с Памелой соитие, но исправить уже ничего невозможно. Разве ему удастся убедить парней хотя бы колья от дверей убрать? Да ни в жисть! И самого бы его тоже никто не убедил, если бы не… Если бы что?.. А, плевать! – одернул сам себя Эврих. Обвел взглядом напряженно следящих за дверями таверны Сестия, Армина, Блоссия, Гвена и остальных и, не сказав никому ни слова, торопливо зашагал прочь от "Борова", благословляя Всеблагого и Богов Небесной Горы за то, что приятели его забыли о черном ходе, через который Хряк, если мозги у него окончательно не заплыли жиром, выведет посетителей прямо к стоящему позади дома нужнику. И сделано это будет очень и очень своевременно. Последняя мысль слегка развеселила Эвриха, однако чуть позже он подумал о том, как отнеслась к его бегству Памела, и ему снова стало гаже гадостного. Но, опять же, исправить уже ничего нельзя. Ни деньгами, ни подарками ему не искупить свою вину. Впрочем, денег у него все равно нет и подарить нечего. Разве что цветов нарвать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69