Даже если предположить, что мы должны стремиться как можно скорее договориться с Вильсоном, отказавшись от подводной войны, снижение эффективности этой войны на глазах у всего света и мольба о мире кажутся мне неправильными с чисто деловой точки зрения.
Как вам известно, объявление подводной войны 4 февраля 1915 года поразило меня как своим характером, так и выбранным для этого временем в особенности потому, что еще 27 февраля я договорился с тогдашним рейхсканцлером о временной приостановке подводной войны. После того как мы возвестили всему миру указанное военное решение (притом не без трубных звуков), нам следовало держаться этого решения. Наше постоянное и отчасти недостойное отступление перед выпадами Вильсона способствовало переизбранию последнего. Наступательная политика нот, направленных против неслыханного нарушения Вильсоном нейтралитета, напрашивалась сама собой и была бы совершенно безопасной. Уничтожающую ноту Вильсона вообще не следовало принимать, исходя из вполне реальных соображений. Я уже не говорю о неумелом и неудачном урегулировании нашей дипломатией инцидента с «Суссексом».
Весной 1916 года Соединенные Штаты не объявили бы нам войны. Происходившие в то время прения в вашингтонском сенате и конгрессе являются достаточным доказательством этого. Это был самый подходящий момент для активизации подводной войны; хозяйственная мощь Германии и ее союзников в то время была еще достаточно велика. Поскольку президентские выборы были еще впереди, Вильсон не мог пойти на объявление войны. Чтобы влияние подводной войны успело проявиться полностью, требуется время; этим временем мы тогда еще располагали, а потому могли сделать нейтральному судоходству более значительные уступки, чем показалось впоследствии возможным даже руководящим лицам. К 1 же февраля с.г. мы уже сильно приблизились к краю пропасти. Тут надо учесть еще одно обстоятельство, вытекающее из английских контрмер. В вашем письме вы сами упоминаете о конвоях; но последние могут принести пользу лишь при наличии большого числа охотников за подводными лодками. Мы дали Англии время, необходимое для их постройки, а также для эффективного вооружения всего ее торгового флота и проведения целого ряда других контрмер. В количественном отношении эти мероприятия Антанты оставляли за собой наши успехи в области усиления подводного флота. Заранее определить, в какой мере эти мероприятия уравновешивали рост нашего подводного флота, было, разумеется, невозможно; кто работал над техническими вопросами этого характера – знает, что достижение подобного равновесия всегда возможно. Поэтому отсрочка энергичного применения подлодок являлась хозяйственной, политической и военной ошибкой. Я пришел к этому убеждению на основании того, что, как вы правильно заметили, всегда был далек от недооценки вмешательства Америки в войну. Я знаю, что вы держались того мнения, будто я принес строительство подлодок в жертву строительству дредноутов. Я уверен, что в этом вы ошибаетесь; в начале войны наш подводный флот стоял на первом месте. Правда, мы этим не хвастались. Во всяком случае сконструировать подлодку с большим радиусом действия нельзя было раньше, чем мы получили соответствующий двигатель; автомобильные моторы для этого не годились.
Что касается эффективности подводной войны в ее нынешней форме и вопроса о продолжении ее, то хотя в свое время я избрал иную форму ее и теперь вынужден считать, что шансы на успех сильно понизились вследствие запоздалого объявления этой войны, я твердо убежден в том, что после объявления ее в феврале нам не оставалось ничего другого, как продолжать ее с величайшей энергией, пока Англия не будет вынуждена заключить мир, содержащий предпосылки восстановления нашего хозяйства и обеспечивающий наше положение.
Я полагаю также, что мы все еще можем достигнуть этого успеха путем борьбы против неприятельского судоходства, хотя и с большим трудом и медленнее, чем раньше. Но для этого необходима также ничем не отвлекаемая и не ослабленная энергия правительства и нации, равно как и политика, гармонично дополняющая ведение войны.
Как бы то ни было, если бы даже в 1916 году Америка поступила так же, как в 1917 году, для нас было бы все-таки лучше, чтоб американцы пришли на год раньше, когда мы и наши союзники еще сохраняли свои силы. Конечно, Америка все равно постаралась бы предотвратить поражение Англии. Но в 1916 году подводная война могла предотвратить поражение Германии. Исходя из тогдашнего и позднейшего опыта, в начале 1916 года подводные лодки могли ежемесячно топить не менее 700 000 тонн, а впоследствии и 1 000 000 тонн, я не привожу здесь более высоких цифр, называвшихся опытными командирами. О воздействии этого факта можно сказать, что вызванный им подрыв мирового хозяйства Англии и ее боеспособности, не говоря уже об общих политических последствиях, значительно и надолго облегчил бы наше положение на западном фронте и сильно сократил бы рвение, с которым Америка стремилась приложить свои усилия в сухопутной войне. Кроме того, прирост тоннажа, который принес Антанте 1917 год, был невозможен годом раньше, так как вновь заложенные верфи еще не работали. Было бы нелепо отрицать, что и мои взгляды на подводную войну, высказывавшиеся весной 1916года, могли заключать в себе сомнительные моменты, способные отсрочить достижение конечного результата. Однако в то время у нас было уже достаточно опыта, чтобы видеть, что чем дольше длилась война, тем опаснее становилась для нас Америка. Уже в 1916 году она стала для нас опаснее, чем в 1915 году. То была непрерывная цепь, и нам не следовало закрывать глаза на это развитие.
8
История подводной войны длинна и скорбна. При том методе, которого держалось наше политическое руководство в последние годы, промахи неизбежно следовали один за другим, сливаясь в мутный поток.
Начало подводной войны – объявление запретной зоны – было преждевременным, необдуманным и неудачным по форме; возвестили его миру с ненужной помпой. Но мы не удержались на занятой позиции и постоянно обнаруживали слабость и робость. Мы склонились перед Вильсоном и помогли ему упрочить власть над Америкой. Создалось впечатление, что у нас нечистая совесть, а это придало правдоподобность утверждениям англичан, будто подводная война безнравственна. Таким образом, своим неуместным поведением мы затруднили себе возобновление подводной войны и сделали его более опасным. Ибо после того, как мы столь долго отказывались от нашего права, стало казаться, что и мы видим в подводной войне нечто противное законам гуманности, между тем как никто не возвышал голоса, когда Англия творила гораздо худшие вещи.
По своей решительности, жестокости и циничному подавлению противника образ действий Англии во много раз превосходит немецкий; то же самое можно сказать и об ее умении делать свою точку зрения приемлемой даже для врага. Таким образом, вследствие наших колебаний германский народ с его безграничным доверием к иностранцам был введен в заблуждение и стал относиться к английской голодной блокаде, внесшей банкротства и потрясения, чахотку и смертельную нужду в нашу дотоле цветущую страну, как к части божественного мирового порядка. Напротив, подводная война объявлялась жестокой и безнравственной, хотя она поражала главным образом вражеские грузы и почти не уносила жертв; во всяком случае за все годы враг потерял от нее меньше жизней, чем теряли немцы на западном фронте за один день войны, и даже меньше, чем ежедневно теряли они от голодной блокады, бесчеловечно продолжавшейся и после заключения перемирия! Ибо англо-саксонское ханжество и германское безрассудство не знают границ.
Приказы командирам подводных лодок представляют собой сплошную цепь указаний, препятствий к выполнению их и противоречий; они стоили нам лучшей немецкой крови и похитили у нас конечный успех. Подводная война не удалась потому, что Германия не сумела последовательно и твердо проводить в жизнь ту идею, что всякое законное средство морской войны должно было применяться безоговорочно и до конца.
Если же мы отказывались от этой последовательности, то уже весной 1916 года надо было считаться с неизбежностью поражения. В то время оно было бы менее тяжелым, чем впоследствии. Армия и дипломатия не имели средства предотвратить поражение. В таком случае продолжение войны против Англии было преступлением. Время работало против нас. Однако флот еще некоторое время располагал средством поразить Англию в самое сердце. Вопрос заключался лишь в том, хотели ли мы пойти на его применение, несмотря на американскую опасность. Если не хотели, то нам предстояло все больше слабеть и дойти до краха. Если хотели, то нельзя было терять ни одного месяца. Это было самое простое решение. Мы не смели нерешительно топтаться перед ним. Рассчитывать на посредничество Америки значило терять время. Так я смотрел на тогдашнее положение вещей, и события показали, что таким оно было и в действительности.
Заявление от 8 февраля 1916 года о том, что мы будем все же нападать на вооруженные торговые суда, было просто игрой и надувательством нашего народа.
Позднее мы сначала отрицали, а потом порицали совершенно правомерное торпедирование «Суссекса». Вместо того чтобы после этой вторичной уступки Вильсону скомандовать, наконец, к бою готовсь!, осенью 1916 года, через голову Гинденбурга и Шеера, была испробована новая половинчатая разновидность подводной войны. Затем в начале 1917 года последовало противоречивое сочетание неограниченной подводной войны с мирными предложениями. Наконец, началась неограниченная подводная война, которая за год до того явилась бы выражением уверенности сильной нации в своей победе, а теперь была неуверенно предпринята как акт отчаяния при померкнувшем престиже. А за всем этим последовала история болезни, заключавшейся в политически халатном отношении, подрыве и стратегическом ослаблении этой войны, руководство которой находилось в руках вождя, не верившего по-настоящему в ее успех.
Если бы в Германии могли предусмотреть русскую революцию, то возможно, что в 1917 году нам не пришлось бы прибегнуть к подводной войне как к последнему средству. Однако в начале 1917 года не было заметно еще ни одного внешнего признака русской революции. С другой стороны, официальные учреждения Германии, очевидно, не вполне отдавали себе отчет в разрушительном действии ошибок, совершенных нашей дипломатией в обращении с Вильсоном, в особенности от ноты по поводу «Суссекса» до мексиканской депеши; только эти ошибки сделали возможной ту ярость, с которой американский народ бросился в войну, столь чуждую его собственным интересам.
Трудно сказать, объявил ли бы я подводную войну в начале 1917 года, если бы являлся в то время ответственным руководителем и располагал всеми сведениями, которые тогда можно было собрать. Правда, наше запутанное положение едва ли оставляло нам другой выход, если мы хотели избегнуть окончательного краха. Ценность подводной войны успела уже значительно уменьшиться, а связанная с ней опасность возрасти. В качестве непосвященного частного лица я чувствовал, что война была начата с опасным опозданием, но мнения лиц, находившихся у дел, убеждали меня в том, что это средство можно и должно было испробовать{230}. И действительно, если бы мы в то время сосредоточили все наши силы на достижении этой цели, являвшейся нашим последним шансом, как это сделала Англия, чтобы воспрепятствовать подводной войне, если бы мы поддерживали в нашем народе стойкость, а не подавляли ее, мы достигли бы если не победы, которую обеспечивала нам своевременно (в 1916 году) начатая подводная война, то по крайней мере приемлемого мира. Поздней осенью 1916 года верховное командование было убеждено в том, что, несмотря на все трудности, подлодки еще наносили Англии настолько чувствительные удары, что весной 1919 года можно было ожидать значительного увеличения готовности ее к миру. Подводной войной пожертвовали в самый неблагоприятный для нас момент – в октябре 1918 года, когда значительное увеличение количества подлодок позволяло пустить ее на полный ход. Весь флот питал такую крепкую веру в плодотворность этой тяжелой и опасной работы, поглотившей его лучшие силы, что внезапное прекращение подводной войны еще до заключения перемирия, основанного на предварительных условиях мира, имело гибельные последствия для морального состояния всего личного состава. Моряки почувствовали себя обманутыми, когда имперское правительство по требованию Вильсона отказалось от этого важнейшего в то время орудия войны. Это разочарование и упадок духа явились одной из причин того, что доверие матросов к своему начальству было поколеблено.
Для достижения приемлемого мира нам недоставало лишь немногого. Если мы не сумели его добиться, то виноваты в этом отнюдь не вооруженные силы. Когда Гинденбург и Людендорф были, наконец, призваны к руководству армией, последняя уже не могла обеспечить такой мир. Морские силы дважды имели возможность подвести нас вплотную к приемлемому миру – осенью 1914 года с помощью надводного флота и, по всей вероятности, также и весной 1916 года с помощью подлодок. Всего ужаснее в нашем нынешнем положении – это сознание, что мы могли избежать его не только политическими, но и военными средствами.
Заключение
1
Германский народ не понял значения моря. В роковой для него час он не использовал свой флот. Ныне я могу только поставить этому флоту надгробный памятник. В своем быстром восхождении к мировому могуществу и еще более быстром падении, вызванном временным ничтожеством его политики и недостатком национального чувства, германский народ пережил трагедию, равной которой не знает история.
Обозревая трагическую судьбу нашего флота, неотделимую от судьбы народа, можно прийти к выводу, что всякая попытка какого-либо европейского государства добиться равноправия с Англией на море заранее обречена на неудачу. Однако я полагаю, что обстоятельное и беспристрастное историческое исследование не может прийти к такому окончательному выводу.
Испания была владычицей мира, в то время как Англия превращалась в борьбе против ее серебряного флота – Westward Ho! {231} – из земледельческой страны в пиратское государство и в конце концов уничтожила великую Армаду. Испания могла завоевать и некоторое время удерживать за собой заморские владения, но ей не хватало торговой предприимчивости – второго важнейшего условия для достижения длительного могущества на море.
Голландия обладала богатейшей торговлей и этим разожгла алчность Англии. У нее был также хороший военный флот, который однажды под командой Рюйтера навел пушки на Лондон и дал ей справедливый мир. Но Голландия была мала и не имела собственного хинтерланда. Германия лежала, растерзанная Тридцатилетней войной, а Людовик XIV совершил великую историческую ошибку, ударив в тыл своему естественному союзнику. Возможно, впрочем, что Нидерланды смогли бы продержаться дольше и дотянуть до того времени, когда в лице Германии для них вырос бы новый союзник, если бы амстердамские mynheers{232} не придавали чрезмерного значения своим ежегодным барышам и не сидели, сложа руки, на мешках с перцем.
Несмотря на настойчивые увещания своего великого адмирала, они допустили упадок своего морского могущества в мирное время и тем самым привели к упадку самое Голландию.
Рост морского могущества Франции был подвержен колебаниям, обусловленным ее внутренним положением; она неоднократно сходила с пути Ришелье и Кольбера. Тем не менее перед революцией морское могущество Франции стояло наравне с английским. В значительной степени благодаря ему Вашингтону удалось завоевать свободу Америки. Сюффрен уравновешивал англичан в Индии, а Средиземное море было по преимуществу французским. Революция уничтожила морское офицерство и сделала негодными корабли и личный состав. Тогда Наполеон убедился на собственном опыте, что даже его энергия и гений не могли мгновенно создать морское могущество, и численно превосходящий франко-испанский флот был уничтожен превосходившим его по своим качествам флотом Нельсона с его band of brothers{233}.
После этого морской престиж Англии пережил весь XIX век.
На пороге XX века Германия обладала всеми основными предпосылками для приобретения значения на море: торговлей мирового масштаба и энергичной промышленностью, гигантское развитие которой происходило даже слишком быстро, военным искусством, организаторским талантом и трудолюбием, государственной мощью и патриотизмом. Ей был предоставлен лишь короткий срок, чтобы наверстать давно упущенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Как вам известно, объявление подводной войны 4 февраля 1915 года поразило меня как своим характером, так и выбранным для этого временем в особенности потому, что еще 27 февраля я договорился с тогдашним рейхсканцлером о временной приостановке подводной войны. После того как мы возвестили всему миру указанное военное решение (притом не без трубных звуков), нам следовало держаться этого решения. Наше постоянное и отчасти недостойное отступление перед выпадами Вильсона способствовало переизбранию последнего. Наступательная политика нот, направленных против неслыханного нарушения Вильсоном нейтралитета, напрашивалась сама собой и была бы совершенно безопасной. Уничтожающую ноту Вильсона вообще не следовало принимать, исходя из вполне реальных соображений. Я уже не говорю о неумелом и неудачном урегулировании нашей дипломатией инцидента с «Суссексом».
Весной 1916 года Соединенные Штаты не объявили бы нам войны. Происходившие в то время прения в вашингтонском сенате и конгрессе являются достаточным доказательством этого. Это был самый подходящий момент для активизации подводной войны; хозяйственная мощь Германии и ее союзников в то время была еще достаточно велика. Поскольку президентские выборы были еще впереди, Вильсон не мог пойти на объявление войны. Чтобы влияние подводной войны успело проявиться полностью, требуется время; этим временем мы тогда еще располагали, а потому могли сделать нейтральному судоходству более значительные уступки, чем показалось впоследствии возможным даже руководящим лицам. К 1 же февраля с.г. мы уже сильно приблизились к краю пропасти. Тут надо учесть еще одно обстоятельство, вытекающее из английских контрмер. В вашем письме вы сами упоминаете о конвоях; но последние могут принести пользу лишь при наличии большого числа охотников за подводными лодками. Мы дали Англии время, необходимое для их постройки, а также для эффективного вооружения всего ее торгового флота и проведения целого ряда других контрмер. В количественном отношении эти мероприятия Антанты оставляли за собой наши успехи в области усиления подводного флота. Заранее определить, в какой мере эти мероприятия уравновешивали рост нашего подводного флота, было, разумеется, невозможно; кто работал над техническими вопросами этого характера – знает, что достижение подобного равновесия всегда возможно. Поэтому отсрочка энергичного применения подлодок являлась хозяйственной, политической и военной ошибкой. Я пришел к этому убеждению на основании того, что, как вы правильно заметили, всегда был далек от недооценки вмешательства Америки в войну. Я знаю, что вы держались того мнения, будто я принес строительство подлодок в жертву строительству дредноутов. Я уверен, что в этом вы ошибаетесь; в начале войны наш подводный флот стоял на первом месте. Правда, мы этим не хвастались. Во всяком случае сконструировать подлодку с большим радиусом действия нельзя было раньше, чем мы получили соответствующий двигатель; автомобильные моторы для этого не годились.
Что касается эффективности подводной войны в ее нынешней форме и вопроса о продолжении ее, то хотя в свое время я избрал иную форму ее и теперь вынужден считать, что шансы на успех сильно понизились вследствие запоздалого объявления этой войны, я твердо убежден в том, что после объявления ее в феврале нам не оставалось ничего другого, как продолжать ее с величайшей энергией, пока Англия не будет вынуждена заключить мир, содержащий предпосылки восстановления нашего хозяйства и обеспечивающий наше положение.
Я полагаю также, что мы все еще можем достигнуть этого успеха путем борьбы против неприятельского судоходства, хотя и с большим трудом и медленнее, чем раньше. Но для этого необходима также ничем не отвлекаемая и не ослабленная энергия правительства и нации, равно как и политика, гармонично дополняющая ведение войны.
Как бы то ни было, если бы даже в 1916 году Америка поступила так же, как в 1917 году, для нас было бы все-таки лучше, чтоб американцы пришли на год раньше, когда мы и наши союзники еще сохраняли свои силы. Конечно, Америка все равно постаралась бы предотвратить поражение Англии. Но в 1916 году подводная война могла предотвратить поражение Германии. Исходя из тогдашнего и позднейшего опыта, в начале 1916 года подводные лодки могли ежемесячно топить не менее 700 000 тонн, а впоследствии и 1 000 000 тонн, я не привожу здесь более высоких цифр, называвшихся опытными командирами. О воздействии этого факта можно сказать, что вызванный им подрыв мирового хозяйства Англии и ее боеспособности, не говоря уже об общих политических последствиях, значительно и надолго облегчил бы наше положение на западном фронте и сильно сократил бы рвение, с которым Америка стремилась приложить свои усилия в сухопутной войне. Кроме того, прирост тоннажа, который принес Антанте 1917 год, был невозможен годом раньше, так как вновь заложенные верфи еще не работали. Было бы нелепо отрицать, что и мои взгляды на подводную войну, высказывавшиеся весной 1916года, могли заключать в себе сомнительные моменты, способные отсрочить достижение конечного результата. Однако в то время у нас было уже достаточно опыта, чтобы видеть, что чем дольше длилась война, тем опаснее становилась для нас Америка. Уже в 1916 году она стала для нас опаснее, чем в 1915 году. То была непрерывная цепь, и нам не следовало закрывать глаза на это развитие.
8
История подводной войны длинна и скорбна. При том методе, которого держалось наше политическое руководство в последние годы, промахи неизбежно следовали один за другим, сливаясь в мутный поток.
Начало подводной войны – объявление запретной зоны – было преждевременным, необдуманным и неудачным по форме; возвестили его миру с ненужной помпой. Но мы не удержались на занятой позиции и постоянно обнаруживали слабость и робость. Мы склонились перед Вильсоном и помогли ему упрочить власть над Америкой. Создалось впечатление, что у нас нечистая совесть, а это придало правдоподобность утверждениям англичан, будто подводная война безнравственна. Таким образом, своим неуместным поведением мы затруднили себе возобновление подводной войны и сделали его более опасным. Ибо после того, как мы столь долго отказывались от нашего права, стало казаться, что и мы видим в подводной войне нечто противное законам гуманности, между тем как никто не возвышал голоса, когда Англия творила гораздо худшие вещи.
По своей решительности, жестокости и циничному подавлению противника образ действий Англии во много раз превосходит немецкий; то же самое можно сказать и об ее умении делать свою точку зрения приемлемой даже для врага. Таким образом, вследствие наших колебаний германский народ с его безграничным доверием к иностранцам был введен в заблуждение и стал относиться к английской голодной блокаде, внесшей банкротства и потрясения, чахотку и смертельную нужду в нашу дотоле цветущую страну, как к части божественного мирового порядка. Напротив, подводная война объявлялась жестокой и безнравственной, хотя она поражала главным образом вражеские грузы и почти не уносила жертв; во всяком случае за все годы враг потерял от нее меньше жизней, чем теряли немцы на западном фронте за один день войны, и даже меньше, чем ежедневно теряли они от голодной блокады, бесчеловечно продолжавшейся и после заключения перемирия! Ибо англо-саксонское ханжество и германское безрассудство не знают границ.
Приказы командирам подводных лодок представляют собой сплошную цепь указаний, препятствий к выполнению их и противоречий; они стоили нам лучшей немецкой крови и похитили у нас конечный успех. Подводная война не удалась потому, что Германия не сумела последовательно и твердо проводить в жизнь ту идею, что всякое законное средство морской войны должно было применяться безоговорочно и до конца.
Если же мы отказывались от этой последовательности, то уже весной 1916 года надо было считаться с неизбежностью поражения. В то время оно было бы менее тяжелым, чем впоследствии. Армия и дипломатия не имели средства предотвратить поражение. В таком случае продолжение войны против Англии было преступлением. Время работало против нас. Однако флот еще некоторое время располагал средством поразить Англию в самое сердце. Вопрос заключался лишь в том, хотели ли мы пойти на его применение, несмотря на американскую опасность. Если не хотели, то нам предстояло все больше слабеть и дойти до краха. Если хотели, то нельзя было терять ни одного месяца. Это было самое простое решение. Мы не смели нерешительно топтаться перед ним. Рассчитывать на посредничество Америки значило терять время. Так я смотрел на тогдашнее положение вещей, и события показали, что таким оно было и в действительности.
Заявление от 8 февраля 1916 года о том, что мы будем все же нападать на вооруженные торговые суда, было просто игрой и надувательством нашего народа.
Позднее мы сначала отрицали, а потом порицали совершенно правомерное торпедирование «Суссекса». Вместо того чтобы после этой вторичной уступки Вильсону скомандовать, наконец, к бою готовсь!, осенью 1916 года, через голову Гинденбурга и Шеера, была испробована новая половинчатая разновидность подводной войны. Затем в начале 1917 года последовало противоречивое сочетание неограниченной подводной войны с мирными предложениями. Наконец, началась неограниченная подводная война, которая за год до того явилась бы выражением уверенности сильной нации в своей победе, а теперь была неуверенно предпринята как акт отчаяния при померкнувшем престиже. А за всем этим последовала история болезни, заключавшейся в политически халатном отношении, подрыве и стратегическом ослаблении этой войны, руководство которой находилось в руках вождя, не верившего по-настоящему в ее успех.
Если бы в Германии могли предусмотреть русскую революцию, то возможно, что в 1917 году нам не пришлось бы прибегнуть к подводной войне как к последнему средству. Однако в начале 1917 года не было заметно еще ни одного внешнего признака русской революции. С другой стороны, официальные учреждения Германии, очевидно, не вполне отдавали себе отчет в разрушительном действии ошибок, совершенных нашей дипломатией в обращении с Вильсоном, в особенности от ноты по поводу «Суссекса» до мексиканской депеши; только эти ошибки сделали возможной ту ярость, с которой американский народ бросился в войну, столь чуждую его собственным интересам.
Трудно сказать, объявил ли бы я подводную войну в начале 1917 года, если бы являлся в то время ответственным руководителем и располагал всеми сведениями, которые тогда можно было собрать. Правда, наше запутанное положение едва ли оставляло нам другой выход, если мы хотели избегнуть окончательного краха. Ценность подводной войны успела уже значительно уменьшиться, а связанная с ней опасность возрасти. В качестве непосвященного частного лица я чувствовал, что война была начата с опасным опозданием, но мнения лиц, находившихся у дел, убеждали меня в том, что это средство можно и должно было испробовать{230}. И действительно, если бы мы в то время сосредоточили все наши силы на достижении этой цели, являвшейся нашим последним шансом, как это сделала Англия, чтобы воспрепятствовать подводной войне, если бы мы поддерживали в нашем народе стойкость, а не подавляли ее, мы достигли бы если не победы, которую обеспечивала нам своевременно (в 1916 году) начатая подводная война, то по крайней мере приемлемого мира. Поздней осенью 1916 года верховное командование было убеждено в том, что, несмотря на все трудности, подлодки еще наносили Англии настолько чувствительные удары, что весной 1919 года можно было ожидать значительного увеличения готовности ее к миру. Подводной войной пожертвовали в самый неблагоприятный для нас момент – в октябре 1918 года, когда значительное увеличение количества подлодок позволяло пустить ее на полный ход. Весь флот питал такую крепкую веру в плодотворность этой тяжелой и опасной работы, поглотившей его лучшие силы, что внезапное прекращение подводной войны еще до заключения перемирия, основанного на предварительных условиях мира, имело гибельные последствия для морального состояния всего личного состава. Моряки почувствовали себя обманутыми, когда имперское правительство по требованию Вильсона отказалось от этого важнейшего в то время орудия войны. Это разочарование и упадок духа явились одной из причин того, что доверие матросов к своему начальству было поколеблено.
Для достижения приемлемого мира нам недоставало лишь немногого. Если мы не сумели его добиться, то виноваты в этом отнюдь не вооруженные силы. Когда Гинденбург и Людендорф были, наконец, призваны к руководству армией, последняя уже не могла обеспечить такой мир. Морские силы дважды имели возможность подвести нас вплотную к приемлемому миру – осенью 1914 года с помощью надводного флота и, по всей вероятности, также и весной 1916 года с помощью подлодок. Всего ужаснее в нашем нынешнем положении – это сознание, что мы могли избежать его не только политическими, но и военными средствами.
Заключение
1
Германский народ не понял значения моря. В роковой для него час он не использовал свой флот. Ныне я могу только поставить этому флоту надгробный памятник. В своем быстром восхождении к мировому могуществу и еще более быстром падении, вызванном временным ничтожеством его политики и недостатком национального чувства, германский народ пережил трагедию, равной которой не знает история.
Обозревая трагическую судьбу нашего флота, неотделимую от судьбы народа, можно прийти к выводу, что всякая попытка какого-либо европейского государства добиться равноправия с Англией на море заранее обречена на неудачу. Однако я полагаю, что обстоятельное и беспристрастное историческое исследование не может прийти к такому окончательному выводу.
Испания была владычицей мира, в то время как Англия превращалась в борьбе против ее серебряного флота – Westward Ho! {231} – из земледельческой страны в пиратское государство и в конце концов уничтожила великую Армаду. Испания могла завоевать и некоторое время удерживать за собой заморские владения, но ей не хватало торговой предприимчивости – второго важнейшего условия для достижения длительного могущества на море.
Голландия обладала богатейшей торговлей и этим разожгла алчность Англии. У нее был также хороший военный флот, который однажды под командой Рюйтера навел пушки на Лондон и дал ей справедливый мир. Но Голландия была мала и не имела собственного хинтерланда. Германия лежала, растерзанная Тридцатилетней войной, а Людовик XIV совершил великую историческую ошибку, ударив в тыл своему естественному союзнику. Возможно, впрочем, что Нидерланды смогли бы продержаться дольше и дотянуть до того времени, когда в лице Германии для них вырос бы новый союзник, если бы амстердамские mynheers{232} не придавали чрезмерного значения своим ежегодным барышам и не сидели, сложа руки, на мешках с перцем.
Несмотря на настойчивые увещания своего великого адмирала, они допустили упадок своего морского могущества в мирное время и тем самым привели к упадку самое Голландию.
Рост морского могущества Франции был подвержен колебаниям, обусловленным ее внутренним положением; она неоднократно сходила с пути Ришелье и Кольбера. Тем не менее перед революцией морское могущество Франции стояло наравне с английским. В значительной степени благодаря ему Вашингтону удалось завоевать свободу Америки. Сюффрен уравновешивал англичан в Индии, а Средиземное море было по преимуществу французским. Революция уничтожила морское офицерство и сделала негодными корабли и личный состав. Тогда Наполеон убедился на собственном опыте, что даже его энергия и гений не могли мгновенно создать морское могущество, и численно превосходящий франко-испанский флот был уничтожен превосходившим его по своим качествам флотом Нельсона с его band of brothers{233}.
После этого морской престиж Англии пережил весь XIX век.
На пороге XX века Германия обладала всеми основными предпосылками для приобретения значения на море: торговлей мирового масштаба и энергичной промышленностью, гигантское развитие которой происходило даже слишком быстро, военным искусством, организаторским талантом и трудолюбием, государственной мощью и патриотизмом. Ей был предоставлен лишь короткий срок, чтобы наверстать давно упущенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54