те же, кто хотя и не сознательно, но активно подготовляли крушение монархии и подрывали основы мощи и самостоятельности Германии, после революции поспешили дать «правдивые» показания перед государственным судом.
Нелепость бетмановской политики в июле 1914 года не только ухудшила наше дипломатическое положение во время войны и при заключении мира, но и настолько усилила германскую склонность к самобичеванию, что это может отразиться на всем будущем нашего народа. Ибо враги, желавшие возложить ответственность за войну на германский народ, нашли в самом этом народе добровольных агентов, уверяющих нас, что это мы спустили войну с цепи. Я уже указывал на промахи германской политики этих недель и мне нет нужды приукрашивать их. Но мы отнюдь не являемся виновниками войны. Виновны как в самой войне, так и в варварском ведении ее правящие круги Лондона, Парижа и Петербурга. Как можно подвергать это малейшему сомнению? Как может германский народ забыть о том, что бельгийские посланники, более проницательные, чем германские дипломаты, еще за несколько лет до войны совершенно недвусмысленно обрисовали волю Антанты к войне и заговор, составленный ею против Германии? Виновность Антанты доказывается и ее действиями; она, которая хотела оторвать Эльэас-Лотарингию от германской родины, превратить германский народ в наемного раба англо-саксонского капитализма и уничтожить австро-венгерскую монархию и Турецкую империю; она, которая боролась с помощью меча, голода, интернирования, грабежа торговли и морального отравления, пока не добилась гибели нашего народа; она, которая немедленно претворяла в действие враждебность многих десятилетий, как только переговоры июля 1914 года представили для этого особенно удобный случай, – она не сможет, несмотря на жульническое использование нашей неудачной политики, уйти от суда мировой истории, которая признает ее виновной в преступлении перед духом гуманности.
8
Я выражаюсь столь определенно потому, что некоторые официальные учреждения и сегодня пытаются затушевать совершенные ошибки. Но моральная невиновность нашего тогдашнего правительства может быть ясно установлена только путем раскрытия его дипломатической несостоятельности, и лишь этим может быть исторически доказано, что кайзер не виноват в тогдашнем промахе правительства. Если же другие учреждения совершили ошибки, то в этом повинна не совершенно отсутствовавшая у них воля к войне, а неумение мыслить прямо и ясно.
Наш народ поспешил встать под военные знамена и с помощью ликующего духа самопожертвования августа 1914 года и всей мощи прусско-германского государства, а подобной уж не увидят немецкие глаза, пытался отразить нападение подкарауливавших нас соседей, которое было облегчено нашей близорукой дипломатией. Национальное чувство находилось тогда на подъеме – германский народ показал это еще в 1911 году, не дав слабому правительству успокоить его по поводу полученного оскорбления. Теперь он доказал это с необычайной силой, когда кайзер выпустил воззвание к массам. Наш народ не знал тогда, какие ошибки допустило политическое руководство и при каких неблагоприятных условиях он вступил в неподготовленную войну. Он знал, что невиновен ни в чем, и так оно и было в действительности. Но ни одно из бесчисленных мирных предложений нашего правительства не возбудило в Англии чувства милосердия, коль скоро она поняла слабость нашего правительства и, несмотря на силу и здоровье, которые отличали тогда Германию, вынесла из этой слабости уверенность в неизбежности нашего падения.
И все же, несмотря на невиданный перевес сил, мировой коалиции не удалось бы победить нас, если бы внутреннее единство поддерживалось у нас средствами, соответствовавшими традициями отцов и опасности момента. Но какой бы героизм ни проявляли наши войска на фронте, в тылу правительство потворствовало наследственным недостаткам народа и разрушительным элементам до тех пор, пока желание Англии исполнилось и лучший народ мира, пользовавшийся величайшим на земле процветанием, был отброшен на громадное расстояние назад.
Так-то и удалось старому пиратскому государству – Англии – опять вызвать резню в Европе и с помощью собственной мощи и применения грубейших методов обеспечить победу той стороне, с которой были связаны ее материальные интересы. Со свободой и самостоятельностью народов европейского континента теперь покончено, а развитие их культур тем самым остановлено, быть может, навеки.
Но именно этот успех приведет Англию к судному дню.
Глава семнадцатая
Основные вопросы войны
1
Англичане надеялись раздавить нашу страну с помощью русского парового катка, причем франко-бельгийско-британская армия должна была сдерживать наше наступление; в случае, если бы появилась опасность слишком большой победы России, она намеревалась прекратить войну.
Эти хорошо обоснованные надежды врага на победу не осуществились благодаря нашему военному аппарату и той быстроте, с которой мы захватили Бельгию. Русские массы сделали все то, чего можно было от них ожидать. Однако они имели несчастье натолкнуться на великих полководцев, которые с помощью военного счастья и опираясь на лучшие качества нашего вооруженного народа, провели несколько великолепных операций.
Шлиффеновский план нападения на Францию через Бельгию сам по себе был вполне пригоден, чтобы отвратить от Германии первую опасность. Я не могу судить, был ли этот план, оставшийся мне неизвестным до начала войны, безусловно правильным, принимая во внимание развитие военной техники в сторону окопной войны, а также наше международное положение и соотношение сил между противниками. Во всяком случае выполнять его должны были гениальные люди, способные удержать в своих руках руководство столь гигантской операцией независимо от возможных случайностей. При осуществлении столь колоссального обходного маневра никакой коэффициент страховки не должен был казаться слишком высоким для нашего военного командования; однако оно приняло недостаточный коэффициент. Армия в мирное время была слишком мала; вследствие рокового упущения оборонные возможности Германии не были использованы в достаточной мере. В конце 1911 года канцлер внес законопроект об ассигнованиях на армию; однако эти ассигнования были недостаточно велики; суммы, дополнительно отпущенные в 1913 году, не смогли уже повлиять на ход войны. Я сам по инициативе адмирала фон Мюллера накануне рождества 1911 года предложил военному министру фон Герингену настаивать совместно со мною на немедленном внесении законопроекта об ассигнованиях на оборону и выразил готовность рассматривать требования армии как первоочередные по сравнению с моими собственными требованиями. Осенью 1914 года в главной квартире держались того мнения, что война с Францией была бы выиграна, если бы мы располагали еще двумя корпусами, которые генеральный штаб допустил отторгнуть у себя в 1911-1912 годах вопреки требованиям собственных специалистов. К этому присоединялась недооценка британской армии, которая в представлении нашей публики состояла из альдершотских «томми» в фуражечках и с тросточками. Когда после объявления войны я предостерег начальника генерального штаба от недооценки этих войск, состоявших чуть ли не из одних сержантов, он ответил: Мы их арестуем. Выражая эту надежду, он, очевидно, не предвидел, что в самые критические дни ему придется снять два корпуса для переброски на восточный фронт именно с правого фланга. Еще поздней осенью 1914 года в главной квартире сомневались в солидности новых армий Китченера. В августе 1914 года я писал из Кобленца: Трудности начнутся лишь тогда, когда армия решит, что уже перевалила через горы.
В то время мне казалось всего важнее прервать английские коммуникации и пробиться к Кале. Все остальные стало бы гораздо легче, если бы, отрезав англичан от портов Ламанша, мы заставили их сообщаться с Францией через Шербур или даже Брест, то есть через Атлантический океан, а не внутреннее море; это придало бы войне совершенно иной оборот.
Но ни я, ни фельдмаршал фон дер Гольц, который всецело разделял мою точку зрения, не могли побудить Мольтке к такой операции. На решения же Фалькенгайна я вообще не мог оказывать влияния. Чтобы осуществить мое желание и перерезать коммуникации англичан со стороны моря, понадобилось бы морское сражение с участием флота Открытого моря, а не отдельные вылазки морских сил. При моем стремлении вывести флот из бездействия, о котором речь пойдет дальше, такая точка зрения являлась лишь частной. В настоящее время (начало 1919 года) она нашла себе подтверждение в заявлении лорда Холдена; по газетным сообщениям, последний прислал в редакцию «Таймса» письмо, в котором отмечает как ошибку в германской стратегии тот факт, что она не решилась немедленно пустить в ход свои подлодки и миноносцы, чтобы помешать переброске британской армии после ее мобилизации утром 3 августа. Если бы мы планомерно подготовили эту операцию, а затем попытались провести ее, в дело, несомненно, вмешался бы английский линейный флот, и морская битва произошла бы тогда чем скорее, тем лучше.
Мольтке был тяжело болен. Он выпустил поводья из рук в самый опасный момент, и единство в операциях армий было потеряно. Несмотря на его неуспех, я имел полное доверие к личности Мольтке. Его преемник производил впечатление человека, недостаточно подготовленного к решению стоявших перед ним задач, которые после битвы на Марне и перехода к войне на истощение расширились до бесконечности. До тех пор армия была воодушевлена одной мыслью: Канны. Б войне же на истощение превосходство врага благодаря его господству на морях должно было оказывать свое действие все сильнее. Все победы на суше сводились на нет вследствие того, что общее положение Германии являлось беспримерно неблагоприятным. Стиснутые между нашими сухопутными врагами, мы не могли спастись только тем, что, ощетинившись подобно ежу, делали себя неуязвимыми со всех сторон, ибо наши жизненные нервы проходили через море. Поэтому спасти нас могли только величайшая смелость и решимость. Войну на суше следовало подчинить задаче достижения общей цели. После битвы на Марне армии пришлось переучиваться. Тогдашнее же верховное командование не подумало о необходимости установить великие конечные цели. Что же касается Гинденбурга и Людендорфа, которые в 1915 году стремились уничтожить русские армии посредством обхода их со стороны Ковно, а потому не были согласны с фронтальной атакой у Горлицы, то им не пришлось выполнить свой военный план.
Если бы он удался, они, несомненно, получили бы перевес над главной квартирой. На войне необходимо иметь определенную великую политическую цель, для достижения которой концентрируются все политические и военные силы. Решает дело главный противник. Частичные же победы над второстепенными противниками в лучшем случае являются средствами для достижения цели. У нас могла быть только одна цель: поразить самое сердце неприятельской коалиции. Судьба наша зависела от того, сумеем ли мы распознать эту цель.
Кто же был нашим главным противником? Для меня несомненно, что им был тот, кто обладал наибольшими средствами и наиболее упорной волей к войне. Политическим мозгом Антанты всегда был Лондон; он же становился все более и ее военным мозгом. До восстановления восточного фронта в 1918 году он не упустил ни одного значительного шанса. В противоположность этому все наши победы над Россией следовало рассматривать как частичные поражения ее, которые должны были послужить к тому, чтобы высвободить наши силы и направить их против главного врага, ибо они делали возможным быстрое заключение сепаратного мира с царем.
Никакое расчленение царской империи, которое имели в виду германские дипломаты и демократия, не могло нам помочь, если главный враг оставался для нас недосягаем.
2
Народное сознание по справедливости приписывает не военным, а государственному деятелю Бисмарку главную заслугу в победоносных войнах, которые сделали нас свободными, объединенными и зажиточными. Пока наш народ оставался здоровым и верным, а наша оборона непреодолимой, как это было в первые годы мировой войны, наше государственное искусство имело достаточно политических, военных и морских средств, чтобы с честью выйти из войны с Англией, в которую мы были втянуты. Армия, которая в своей специальной области не была подготовлена к войне с Англией, недооценивала этого так сказать недосягаемого противника. Обо мне кричали, что я пессимист, и в гостинице «Lion d'Or»{172} в Шарлевилле шли такие разговоры: В главной квартире нет ни одного офицера, который не верил бы, что война закончится до 1 апреля 1915 года, кроме г-на статс-секретаря по морским делам. В англосаксонском мире во мне видели противника, изоляцию которого от руководящих кругов империи следовало всячески приветствовать.
Понятное преобладание сухопутной точки зрения в армии осталось бы безопасным, если бы канцлер шел вместе со мною.
В отсутствии правильной политики, которая принимала бы во внимание также и положение на море, войну было трудно выиграть даже с армейской точки зрения. Но если бы канцлер понял сущность мировой войны, то и армия с самого начала кампании согласилась бы обратить больше внимания на английские коммуникации. В таком случае Англии были бы нанесены и те удары на море, о которых идет речь в этой и следующих главах.
19 августа 1914 года я сказал канцлеру в присутствии Мольтке и Ягова: Успехи, которых мы можем достигнуть в борьбе с Россией, не окажут давления на Англию, а напротив, принесут ей облегчение. Обстоятельства заставили нас наносить удары на фронте, который не соответствует нашим политическим интересам. Германо-русская война очень популярна в Англии. Английские государственные деятели, несомненно, решили держаться до конца. Наше будущее может быть спасено лишь в том случае, если мы поставим Англию в трудное положение. Исход войны зависит исключительно от того, кто выдержит дольше – Германия или Англия. Совершенно необходимо занять Кале и Булонь.
Этот ход мыслей, очевидно, остался непонятным канцлеру. Он полагал, что даже в случае удачного развертывания войны на западе нам нужно будет ограничить свои операции на этом фронте и обратить главные силы на восток. Уже в первой половине августа канцлер сказал одному нашему общему знакомому: Война с Англией есть лишь быстро проходящая буря. После нее отношения станут лучше, чем когда-либо. Бетман исходил из необходимости искать соглашения с Англией и потому считал правильным щадить ее также и в военных действиях. Англия-де «бульдог, которого не следует раздражать». Бетман надеялся пожать теперь ту руку, которую он не заметил, когда Грей предложил созвать конференцию. Он не понимал, что раз вступив в войну, Англия с ясной и смелой последовательностью желала ее выиграть. Сухопутная точка зрения армии, некоторая уступчивость кайзера и неясные политические представления широких германских кругов давали канцлеру возможность снова браться за постройку своего разваливавшегося карточного домика. Бетман вспоминал о мирном настроении Грея в первые недели июля, и поскольку он никогда не понимал причины этого настроения – серьезного риска, каким являлась морская война для Англии, он предполагал наличие такого же миролюбия и в момент, когда Англия решилась на войну, а обстоятельства, сопутствовавшие возникновению войны, равно как и незанятие побережья Ламанша, пассивность германского флота и события на Марне укрепили ее надежду на победу. Теперь Англия следовала, как я уже говорил, своей старой традиции: расти в войнах с наиболее сильным в данный момент континентальным соперником. Пуритански-фарисейская и практически-утилитарная политика Британии, подчиненная интересам англо-саксонского капитала, решила вести борьбу против Германии с особенной суровостью и безжалостностью именно потому, что в июле 1914 года было уже вполне вероятно, что нам удастся достигнуть своей цели мирным путем. Как можно было думать, что Англия не использует полностью представившийся ей шанс в последнюю минуту повергнуть уже почти опередившего ее соперника? Чем больший недостаток решимости вести войну видела у нас Англия, тем сильнее становилась ее собственная решимость. Влияние Ллойд-Джорджа перерастало влияние Асквита. У нас происходило обратное: более решительное направление оттеснялось на задний план. Этот путь, несомненно, должен был привести к поражению.
С 1911 года наша политика сводилась к хроническому непониманию Англии. То же самое имело место и теперь. Пресса получила указание воздержаться от резких выпадов против Англии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Нелепость бетмановской политики в июле 1914 года не только ухудшила наше дипломатическое положение во время войны и при заключении мира, но и настолько усилила германскую склонность к самобичеванию, что это может отразиться на всем будущем нашего народа. Ибо враги, желавшие возложить ответственность за войну на германский народ, нашли в самом этом народе добровольных агентов, уверяющих нас, что это мы спустили войну с цепи. Я уже указывал на промахи германской политики этих недель и мне нет нужды приукрашивать их. Но мы отнюдь не являемся виновниками войны. Виновны как в самой войне, так и в варварском ведении ее правящие круги Лондона, Парижа и Петербурга. Как можно подвергать это малейшему сомнению? Как может германский народ забыть о том, что бельгийские посланники, более проницательные, чем германские дипломаты, еще за несколько лет до войны совершенно недвусмысленно обрисовали волю Антанты к войне и заговор, составленный ею против Германии? Виновность Антанты доказывается и ее действиями; она, которая хотела оторвать Эльэас-Лотарингию от германской родины, превратить германский народ в наемного раба англо-саксонского капитализма и уничтожить австро-венгерскую монархию и Турецкую империю; она, которая боролась с помощью меча, голода, интернирования, грабежа торговли и морального отравления, пока не добилась гибели нашего народа; она, которая немедленно претворяла в действие враждебность многих десятилетий, как только переговоры июля 1914 года представили для этого особенно удобный случай, – она не сможет, несмотря на жульническое использование нашей неудачной политики, уйти от суда мировой истории, которая признает ее виновной в преступлении перед духом гуманности.
8
Я выражаюсь столь определенно потому, что некоторые официальные учреждения и сегодня пытаются затушевать совершенные ошибки. Но моральная невиновность нашего тогдашнего правительства может быть ясно установлена только путем раскрытия его дипломатической несостоятельности, и лишь этим может быть исторически доказано, что кайзер не виноват в тогдашнем промахе правительства. Если же другие учреждения совершили ошибки, то в этом повинна не совершенно отсутствовавшая у них воля к войне, а неумение мыслить прямо и ясно.
Наш народ поспешил встать под военные знамена и с помощью ликующего духа самопожертвования августа 1914 года и всей мощи прусско-германского государства, а подобной уж не увидят немецкие глаза, пытался отразить нападение подкарауливавших нас соседей, которое было облегчено нашей близорукой дипломатией. Национальное чувство находилось тогда на подъеме – германский народ показал это еще в 1911 году, не дав слабому правительству успокоить его по поводу полученного оскорбления. Теперь он доказал это с необычайной силой, когда кайзер выпустил воззвание к массам. Наш народ не знал тогда, какие ошибки допустило политическое руководство и при каких неблагоприятных условиях он вступил в неподготовленную войну. Он знал, что невиновен ни в чем, и так оно и было в действительности. Но ни одно из бесчисленных мирных предложений нашего правительства не возбудило в Англии чувства милосердия, коль скоро она поняла слабость нашего правительства и, несмотря на силу и здоровье, которые отличали тогда Германию, вынесла из этой слабости уверенность в неизбежности нашего падения.
И все же, несмотря на невиданный перевес сил, мировой коалиции не удалось бы победить нас, если бы внутреннее единство поддерживалось у нас средствами, соответствовавшими традициями отцов и опасности момента. Но какой бы героизм ни проявляли наши войска на фронте, в тылу правительство потворствовало наследственным недостаткам народа и разрушительным элементам до тех пор, пока желание Англии исполнилось и лучший народ мира, пользовавшийся величайшим на земле процветанием, был отброшен на громадное расстояние назад.
Так-то и удалось старому пиратскому государству – Англии – опять вызвать резню в Европе и с помощью собственной мощи и применения грубейших методов обеспечить победу той стороне, с которой были связаны ее материальные интересы. Со свободой и самостоятельностью народов европейского континента теперь покончено, а развитие их культур тем самым остановлено, быть может, навеки.
Но именно этот успех приведет Англию к судному дню.
Глава семнадцатая
Основные вопросы войны
1
Англичане надеялись раздавить нашу страну с помощью русского парового катка, причем франко-бельгийско-британская армия должна была сдерживать наше наступление; в случае, если бы появилась опасность слишком большой победы России, она намеревалась прекратить войну.
Эти хорошо обоснованные надежды врага на победу не осуществились благодаря нашему военному аппарату и той быстроте, с которой мы захватили Бельгию. Русские массы сделали все то, чего можно было от них ожидать. Однако они имели несчастье натолкнуться на великих полководцев, которые с помощью военного счастья и опираясь на лучшие качества нашего вооруженного народа, провели несколько великолепных операций.
Шлиффеновский план нападения на Францию через Бельгию сам по себе был вполне пригоден, чтобы отвратить от Германии первую опасность. Я не могу судить, был ли этот план, оставшийся мне неизвестным до начала войны, безусловно правильным, принимая во внимание развитие военной техники в сторону окопной войны, а также наше международное положение и соотношение сил между противниками. Во всяком случае выполнять его должны были гениальные люди, способные удержать в своих руках руководство столь гигантской операцией независимо от возможных случайностей. При осуществлении столь колоссального обходного маневра никакой коэффициент страховки не должен был казаться слишком высоким для нашего военного командования; однако оно приняло недостаточный коэффициент. Армия в мирное время была слишком мала; вследствие рокового упущения оборонные возможности Германии не были использованы в достаточной мере. В конце 1911 года канцлер внес законопроект об ассигнованиях на армию; однако эти ассигнования были недостаточно велики; суммы, дополнительно отпущенные в 1913 году, не смогли уже повлиять на ход войны. Я сам по инициативе адмирала фон Мюллера накануне рождества 1911 года предложил военному министру фон Герингену настаивать совместно со мною на немедленном внесении законопроекта об ассигнованиях на оборону и выразил готовность рассматривать требования армии как первоочередные по сравнению с моими собственными требованиями. Осенью 1914 года в главной квартире держались того мнения, что война с Францией была бы выиграна, если бы мы располагали еще двумя корпусами, которые генеральный штаб допустил отторгнуть у себя в 1911-1912 годах вопреки требованиям собственных специалистов. К этому присоединялась недооценка британской армии, которая в представлении нашей публики состояла из альдершотских «томми» в фуражечках и с тросточками. Когда после объявления войны я предостерег начальника генерального штаба от недооценки этих войск, состоявших чуть ли не из одних сержантов, он ответил: Мы их арестуем. Выражая эту надежду, он, очевидно, не предвидел, что в самые критические дни ему придется снять два корпуса для переброски на восточный фронт именно с правого фланга. Еще поздней осенью 1914 года в главной квартире сомневались в солидности новых армий Китченера. В августе 1914 года я писал из Кобленца: Трудности начнутся лишь тогда, когда армия решит, что уже перевалила через горы.
В то время мне казалось всего важнее прервать английские коммуникации и пробиться к Кале. Все остальные стало бы гораздо легче, если бы, отрезав англичан от портов Ламанша, мы заставили их сообщаться с Францией через Шербур или даже Брест, то есть через Атлантический океан, а не внутреннее море; это придало бы войне совершенно иной оборот.
Но ни я, ни фельдмаршал фон дер Гольц, который всецело разделял мою точку зрения, не могли побудить Мольтке к такой операции. На решения же Фалькенгайна я вообще не мог оказывать влияния. Чтобы осуществить мое желание и перерезать коммуникации англичан со стороны моря, понадобилось бы морское сражение с участием флота Открытого моря, а не отдельные вылазки морских сил. При моем стремлении вывести флот из бездействия, о котором речь пойдет дальше, такая точка зрения являлась лишь частной. В настоящее время (начало 1919 года) она нашла себе подтверждение в заявлении лорда Холдена; по газетным сообщениям, последний прислал в редакцию «Таймса» письмо, в котором отмечает как ошибку в германской стратегии тот факт, что она не решилась немедленно пустить в ход свои подлодки и миноносцы, чтобы помешать переброске британской армии после ее мобилизации утром 3 августа. Если бы мы планомерно подготовили эту операцию, а затем попытались провести ее, в дело, несомненно, вмешался бы английский линейный флот, и морская битва произошла бы тогда чем скорее, тем лучше.
Мольтке был тяжело болен. Он выпустил поводья из рук в самый опасный момент, и единство в операциях армий было потеряно. Несмотря на его неуспех, я имел полное доверие к личности Мольтке. Его преемник производил впечатление человека, недостаточно подготовленного к решению стоявших перед ним задач, которые после битвы на Марне и перехода к войне на истощение расширились до бесконечности. До тех пор армия была воодушевлена одной мыслью: Канны. Б войне же на истощение превосходство врага благодаря его господству на морях должно было оказывать свое действие все сильнее. Все победы на суше сводились на нет вследствие того, что общее положение Германии являлось беспримерно неблагоприятным. Стиснутые между нашими сухопутными врагами, мы не могли спастись только тем, что, ощетинившись подобно ежу, делали себя неуязвимыми со всех сторон, ибо наши жизненные нервы проходили через море. Поэтому спасти нас могли только величайшая смелость и решимость. Войну на суше следовало подчинить задаче достижения общей цели. После битвы на Марне армии пришлось переучиваться. Тогдашнее же верховное командование не подумало о необходимости установить великие конечные цели. Что же касается Гинденбурга и Людендорфа, которые в 1915 году стремились уничтожить русские армии посредством обхода их со стороны Ковно, а потому не были согласны с фронтальной атакой у Горлицы, то им не пришлось выполнить свой военный план.
Если бы он удался, они, несомненно, получили бы перевес над главной квартирой. На войне необходимо иметь определенную великую политическую цель, для достижения которой концентрируются все политические и военные силы. Решает дело главный противник. Частичные же победы над второстепенными противниками в лучшем случае являются средствами для достижения цели. У нас могла быть только одна цель: поразить самое сердце неприятельской коалиции. Судьба наша зависела от того, сумеем ли мы распознать эту цель.
Кто же был нашим главным противником? Для меня несомненно, что им был тот, кто обладал наибольшими средствами и наиболее упорной волей к войне. Политическим мозгом Антанты всегда был Лондон; он же становился все более и ее военным мозгом. До восстановления восточного фронта в 1918 году он не упустил ни одного значительного шанса. В противоположность этому все наши победы над Россией следовало рассматривать как частичные поражения ее, которые должны были послужить к тому, чтобы высвободить наши силы и направить их против главного врага, ибо они делали возможным быстрое заключение сепаратного мира с царем.
Никакое расчленение царской империи, которое имели в виду германские дипломаты и демократия, не могло нам помочь, если главный враг оставался для нас недосягаем.
2
Народное сознание по справедливости приписывает не военным, а государственному деятелю Бисмарку главную заслугу в победоносных войнах, которые сделали нас свободными, объединенными и зажиточными. Пока наш народ оставался здоровым и верным, а наша оборона непреодолимой, как это было в первые годы мировой войны, наше государственное искусство имело достаточно политических, военных и морских средств, чтобы с честью выйти из войны с Англией, в которую мы были втянуты. Армия, которая в своей специальной области не была подготовлена к войне с Англией, недооценивала этого так сказать недосягаемого противника. Обо мне кричали, что я пессимист, и в гостинице «Lion d'Or»{172} в Шарлевилле шли такие разговоры: В главной квартире нет ни одного офицера, который не верил бы, что война закончится до 1 апреля 1915 года, кроме г-на статс-секретаря по морским делам. В англосаксонском мире во мне видели противника, изоляцию которого от руководящих кругов империи следовало всячески приветствовать.
Понятное преобладание сухопутной точки зрения в армии осталось бы безопасным, если бы канцлер шел вместе со мною.
В отсутствии правильной политики, которая принимала бы во внимание также и положение на море, войну было трудно выиграть даже с армейской точки зрения. Но если бы канцлер понял сущность мировой войны, то и армия с самого начала кампании согласилась бы обратить больше внимания на английские коммуникации. В таком случае Англии были бы нанесены и те удары на море, о которых идет речь в этой и следующих главах.
19 августа 1914 года я сказал канцлеру в присутствии Мольтке и Ягова: Успехи, которых мы можем достигнуть в борьбе с Россией, не окажут давления на Англию, а напротив, принесут ей облегчение. Обстоятельства заставили нас наносить удары на фронте, который не соответствует нашим политическим интересам. Германо-русская война очень популярна в Англии. Английские государственные деятели, несомненно, решили держаться до конца. Наше будущее может быть спасено лишь в том случае, если мы поставим Англию в трудное положение. Исход войны зависит исключительно от того, кто выдержит дольше – Германия или Англия. Совершенно необходимо занять Кале и Булонь.
Этот ход мыслей, очевидно, остался непонятным канцлеру. Он полагал, что даже в случае удачного развертывания войны на западе нам нужно будет ограничить свои операции на этом фронте и обратить главные силы на восток. Уже в первой половине августа канцлер сказал одному нашему общему знакомому: Война с Англией есть лишь быстро проходящая буря. После нее отношения станут лучше, чем когда-либо. Бетман исходил из необходимости искать соглашения с Англией и потому считал правильным щадить ее также и в военных действиях. Англия-де «бульдог, которого не следует раздражать». Бетман надеялся пожать теперь ту руку, которую он не заметил, когда Грей предложил созвать конференцию. Он не понимал, что раз вступив в войну, Англия с ясной и смелой последовательностью желала ее выиграть. Сухопутная точка зрения армии, некоторая уступчивость кайзера и неясные политические представления широких германских кругов давали канцлеру возможность снова браться за постройку своего разваливавшегося карточного домика. Бетман вспоминал о мирном настроении Грея в первые недели июля, и поскольку он никогда не понимал причины этого настроения – серьезного риска, каким являлась морская война для Англии, он предполагал наличие такого же миролюбия и в момент, когда Англия решилась на войну, а обстоятельства, сопутствовавшие возникновению войны, равно как и незанятие побережья Ламанша, пассивность германского флота и события на Марне укрепили ее надежду на победу. Теперь Англия следовала, как я уже говорил, своей старой традиции: расти в войнах с наиболее сильным в данный момент континентальным соперником. Пуритански-фарисейская и практически-утилитарная политика Британии, подчиненная интересам англо-саксонского капитала, решила вести борьбу против Германии с особенной суровостью и безжалостностью именно потому, что в июле 1914 года было уже вполне вероятно, что нам удастся достигнуть своей цели мирным путем. Как можно было думать, что Англия не использует полностью представившийся ей шанс в последнюю минуту повергнуть уже почти опередившего ее соперника? Чем больший недостаток решимости вести войну видела у нас Англия, тем сильнее становилась ее собственная решимость. Влияние Ллойд-Джорджа перерастало влияние Асквита. У нас происходило обратное: более решительное направление оттеснялось на задний план. Этот путь, несомненно, должен был привести к поражению.
С 1911 года наша политика сводилась к хроническому непониманию Англии. То же самое имело место и теперь. Пресса получила указание воздержаться от резких выпадов против Англии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54