А это значит, что в следующем сезоне он будет самым популярным человеком в Лондоне.
...В канделябрах гостиной догорали последние свечи, отпущенные королем Англии московскому посольству. Если бы их расходовать экономно, как это делают рачительные англичане, то свечей хватила бы с запасом до апреля – таков был приблизительный срок пребывания в Англии царя варваров вместе со своей жалкой свитой. Но Петр приказал жечь свечи беспрерывно, и запас их таял на глазах обескураженной челяди. Итак, свечи догорали в канделябрах. В камине весело потрескивал разломанный чугунными ногами Алексашки стул, прекрасный стул мастерских Якова Грюйса – знаменитого мастера прошлого, шестнадцатого века. В уголке камина догорал кусок резного багета вместе с драповой шторой. По гостиной разносился аромат паленого драпа, но его заглушал запах человеческих экскрементов, доносившийся из-за камина. Там «человеки» из Московии устроили сортир. В кресле у камина – в единственном, более или менее сохранившемся в этой комнате предмете меблировки, в этом кресле спал Петр Алексеевич Романов. Спал московский царь, спал тиран дикой страны, спал сном вусмерть ужравшегося намедни человека. Храп, разносившийся по гостиной, заставил убраться в ужасе из нее случайно забредшего с поварни кота Джона – всеобщего любимца развеселой русской шатии. Руками царь судорожно вцепился в подлокотники, словно во сне его сдирали с горшка, а босые ступни его застыли в медном тазу с давно стывшей водой.
Сквозь распахнутые двери гостиной было видно, как мимо нее пронесся на цырлах заспанный лакей, с неудовольствием покосившись на отломанную медную ручку. Этой ручкой вчерась пьяный Петр без устали потчевал по темечку «разлюбезного киндера» Алексашку за то, что тот изволил уснуть прямо в кабаке, налакавшись чрезмерно виски. Сама ручка валялась у камина, потрескавшиеся изразцы которого тоже не обошла стороной стихия. Часы, висевшие где-то под потолком на недосягаемой для чертей из Московии высоте, пробили девять На последнем ударе голова Петра дернулась, одна рука отцепилась от подлокотника и поползла к паху по бордовым бархатным порткам. Всласть почесавшись там, царь изволил открыть один глаз и хрипло выругаться. Никакого эффекта. Петр открыл второй глаз и выругался изощреннее. Снова нулевой результат.
Петр отцепил вторую руку, встал с кресла и, покачиваясь на длинных худых ногах, проследовал за камин для утреннего мочеиспускания. Совершив там эту продолжительную и пока необременительную процедуру, он взял кочергу и пошевелил в камине. Стул благополучно догорал, а от багета и шторы практически ничего не осталось.
– Зябко, твою мать! – передернул плечами царь и выглянул в дверной проем. Свечи, горевшие в коридоре, давно погасли, поэтому темень не позволила ему увидеть там что-либо значительное.
Он зевнул, глянул на башмаки, напялил их на босые ноги, поправил покосившиеся пряжки и пошел по памяти влево от гостиной. Точно, вот она – дверь спальни, временно превращенной в царскую опочивальню. Петр лениво толкнул плечом покосившиеся в петлях двери и, не выпуская кочергу из рук, вошел в комнату. Чудом сохранившиеся, на таком же чудом сохранившемся багете, шторы были завешены. Источник тепла в спальне тоже был на последнем издыхании; он отработанным движением сорвал штору вместе с багетом и швырнул их на бордовые угли. Вспыхнувший драп осветил царскую опочивальню: пару стульев, валявшихся у камина и дожидавшихся своей печальной очереди, небольшой ореховый стол с гнутыми «по Гамбсу» ножками, персидские ковры, кое-где уже испачканные православными сапогами и конским навозом. Огромная кровать с закрытым пологом, из-за которого раздается дружный гвардейский храп, доносится запах давно немытых ног и солдатской казармы.
Рывком дернув за полог, Петр возмущенно застыл. На его кровати, прижавшись друг к другу точно поросята в поисках тепла, полуодетые, мирно почивали Лефорт и Алексашка. Веко у царя принялось дергаться. Кочерга застыла в положении верхней мертвой точки и уже было принялась совершать поступательное движение по направлению к Алексашкиной спине, но где-то на середине процесса мин херц передумал. Со свистом рассекая воздух, средство для ворошения углей обрушилось на резную стойку кровати и, перебив ее, разбило расписной кувшин с водой, стоявший на столике.
От привычных звуков веселого погрома Алексашка проснулся и испуганно сел на кровати. Русый парик, не снятый на ночь, сбился в мочалку и закрывал глаза.
– Кто здесь? – спросил Алексашка, делая безуспешные попытки разобрать спросонья, где свой волос, а где чужой. – Мин херц, ты?
– Я! – злым голосом отозвался царь.
– Фу! – выдохнул либер камрад Сашка. – А мне чего-то всю ночь курфюст Бранденбургский снился, так я подумал...
– Ya, ya! – подтвердил Петр.
Меньшиков вновь полез чесать патлы. Царь своей мозолистой рукой ему помог – схватил измочаленный парик и отодрал его от головы приятеля. Правда, вместе с париком из головы Данилыча был выдран изрядный клок волос, но Петр не обратил на Алексашкин стон никакого внимания.
– Скоро полдень, – пробасил он, – недавно я слыхал бой часов.
Алексашка толкнул в бок Лефорта, Слез с кровати и на цыпочках подбежал к окну.
– Ни зги не видно! – пожаловался он. – Проклятый туман. У нас в Москве...
Что там было в Москве, Петру узнать не удалось, ибо раздался характерный звук московских трактиров. Франц Лефорт, сидя в исподнем на кровати, блевал в ночную вазу. Амбре смеси производных спирта и соляной кислоты шибануло в нос царю.
– Du Riechst So Gut! – пробормотал он строку из народной прусской песенки, а затем изощренно выругался.
– Фефлюхтен виск! – пробулькал Франц. – Питер, вы уже на ногах... такая рань...
– Россию проспите, пьяницы проклятые! – заворчал царь. – Пошли в трактир!
Лефорт снова склонился над горшком.
Заведение называлось «Гусь и капуста», из посетителей помимо «великолепной русской пятерки» было всего ничего. Сонный хозяин клевал носом у стойки, а жена его в чистеньком накрахмаленном переднике и таком же чепце перетирала бокалы.
Петр восседал во главе стола. По правую руку сидели Меньшиков и Франц, по левую – Возницын и Головин. Перед Петром стояло четыре бокала темного пива и блюдо с копченой поросятиной. Посередине стола – кувшин с виски. Перед каждым из сидящих тоже стояло немалое количество глиняных бокалов. Время от времени они тянули руки к блюду, брали огромные куски и, капая на грудь, поедали их, запивая водопадами пива. Иногда Петр наполнял оловянные чарки виски и произносил тосты во имя Бахуса.
– Хочу земляных яблок! – заявил он после того, как первый голод был утолен. – Франц, вели, чтобы подали земляные яблоки, картовь, черт подери!
Лефорт подошел к хозяину и шепотом сделал заказ. Хозяин проснулся, потянулся и что-то ворчливо ответил. Лефорт снова с ним заспорил. В конце концов пару пенсов сделали свое дело. Хозяин скрылся в подсобке, Франц, довольный, вернулся к столу.
– Чего хотел этот трактирщик? – надменно спросил царь. – Что у него, картови нет? Так мы найдем другой кабак!
– Есть, Питер, – ласково погладил его по руке Лефорт, – просто нужно подождать, пока блюдо приготовлено. Картофель сырым не едят!
– А пусть несет! – махнул рукой захмелевший царь. – У меня Алексашка все жрет! Верно, майн либер киндер?
– Ты что, мин херц! – испугался Меньшиков. – Я бы лучше рыбки!
– Я тебе дам, рыбки! – погрозил ему кулаком Петр. – Братья, восхвалим Бахуса в сосуде сим! Эй, Прокофий! А куда, к дьяволу, задевался князь-папа? Я его работу вершу, ик!
Возницын втянул голову в плечи и елейным голосом отвечал, что Зотов с утра скорбен животом и пребывает в печали в нужном чулане. Вчера их святейшество переусердствовал с количеством пива, посему господину Петру Михайлову приходится наблюдать отсутствие сего идиота на всеобщей попойке.
– Говорил дураку старому, что уксус нужно пить противу поноса! – заворчал Петр и пустил царскую чару по кругу. Досталось и хозяину, принесшему им огромное блюдо вареного картофеля. Тот уже был в курсе, что от царской чаши по обычаю отказываться нельзя, поэтому обреченно выдул почти двести граммов виски, вопреки бесплодным надеждам, водой не разбавленного.
– Сумасшедшие русские! – жаловался он за стойкой жене. – Если они пробудут здесь хотя бы до лета, то я сопьюсь, храни меня святая Магдалена!
– Ты бы прилег, Джон, – с жалостью посмотрела на него жена, – а я побуду здесь. Отдохни несколько часов.
– Тогда глотать виски придется тебе! – мрачно сказал трактирщик. – А тебе, Мэри, ни в жизнь не одолеть полпинты чистого виски, это я тебе говорю, твой муж.
– А я Мэта с конюшни позову. Пусть он им относит заказы! – пошла на хитрость Мэри. – Мэт – дюжий малый, думаю, он справится.
– Хорошо! – зевнул Джон. – Только приодень его. А я пойду и в самом деле вздремну до ленча. Виски – тяжелая штука.
Узнав, что ему предстоит бесплатно накачаться лучшим сортом хозяйского виски, Мэт пришел в восторг. Он долго отмывал в деревянном корыте на заднем дворе свои корявые руки, тер их пеплом и щелоком, затем мочил и прилизывал непослушные патлы. Надев немного поношенную робу хозяина и матросскую шапочку, он подошел к столу русских.
– О, матроз! – Взгляд царя сфокусировался на незнакомце. – Садись, матроз, выпей с нами. Данилыч, подай стул человеку!
Напрасно хозяйка стреляла глазами, пытаясь подозвать к себе конюха. Тот, сидя в обнимку с московским царем, распевал песенки фривольного содержания, каждые десять минут прикладываясь к чарке. Мэри бессильно облокотилась на стойку и, подперев ладонью щеку, бессмысленно уставилась на гульбу московских гостей.
Вот Алексашка Меньшиков, поручик Преображенского полка, единственный из русских, чья одежда ничем не запачкана и даже имеет некоторую галантность. Кривляясь, точно паяц, изображает зверей, кричит смертельно раненным в зад петухом, корчит глупые рожи, беспрестанно задирая остальных.
Франц Лефорт, пожалован адмиральским чином за первый азовский поход, лет сорока с небольшим, начинающий полнеть швейцарец. Приятной улыбкой встречает проказы идиота Алексашки, умиленно поглядывает на друга царя, ревностно следит за каждым его взглядом, устремленным на собеседников. Не излишне благосклонен ли мин херц к Головину, Возницыну, прочей шушере из свиты?
Прокофий Возницын, уже известный дипломат, в меру хитрый, в меру пьяный, в меру умный, в меру придурковатый. Держит ушки на макушке Прокоп, иначе можно их запросто лишиться. Возле царя, что возле огня!
Федор Головин, граф, полноватый, с приличным вторым подбородком, умные глаза прячет в глупой улыбке. Пьет в основном пиво, от виски старательно уворачивается, а выпив, много ест.
Уставшая Мэри смотрит на них и диву дается. Неужто все русские такие? А как же они тогда работают? Между тем трактир заполняется посетителями. Мэри уже не до странной русской компании, нужно обслуживать посетителей. А их все больше и больше! Недаром «Гусь и капуста» считается в первой пятерке лондонских трактиров – сам король несколько раз заглядывал отведать их знаменитых колбасок из йоркширской свинины.
В разгар веселья оказалось, что ни у кого с собой нет денег. Намедни кончились.
– Позор! – прошипел Петр. – Конфузия на всю Европу!
Головин подумал, что конфузу и без того предостаточно. Возницын подумал то же самое, потому что они с Федором переглянулись понимающими взглядами, а затем вновь уткнулись в поросятину.
– Алексашка! – прошипел царь. – Друг заклятый, выручай! У тебя всегда есть деньги, ворюга ты наш дорогой!
– Мин херц! – протянул испуганно Меньшиков. – Так последние три дня и так пировали за мой счет! У меня вчерась последние ефимки ушли...
– Так придумай что-нибудь, майн либер киндер! Иначе дома кочерги отведаешь. В тот момент, когда твои таланты жизненно необходимы, ты начинаешь вилять хвостом! Придумай что-нибудь.
Меньшиков как будто давно этого ждал. Он мигом вскочил со стула и направился в угол трактира. Зашел за перегородку для особо важных гостей (общительный Петр любил трапезничать в общей зале) и исчез там на некоторое время.
– Этот сукин сын придумает! – восхищенно сказал царь, влюбленными глазами глядя вслед приятелю. – Только чует мое сердце, неспроста он туда бросился. Чует, стервец, свою выгоду!
– Умен Данилыч, – произнес Лефорт с акцентом, – умен, но отнюдь не бескорыстен.
Вскорости Алексашка возник снова. Он не торопясь шел к русскому столику, ведя за собой весьма прилично одетого господина.
– Маркиз Кармартен, лорд Перегрин! – представил его Алексашка.
– Лорд Перегрин, маркиз Кармартен, – поправил друга Петр и с удовольствием посмотрел на изящное представление маркиза и лорда. Тот попрыгал на своих козлиных ногах, подмел перьями шляпы пол перед царем, а затем приложился к царской ручке.
– Ну и что, ты мне, собачий сын, сватаешь? – по-русски спросил он у либер киндера.
Заговорил лорд Перегрин:
– Ваше величество, я прошу у вас немного. Право на торговлю табаком в Московии. Единоличного права. Обязуюсь ввезти три тысячи пятисотфунтовых бочек табаку и таким образом покрыть в нем нужду Московии.
Услыхав про «нужду в табаке», Возницын горько улыбнулся, но царь под столом больно ударил его под коленку.
– Ясно! – произнес по-аглицки Петр. – Что вы предлагаете взамен?
– Я имею честь предложить вашему величеству вперед десять тысяч гиней! – самодовольно сказал англичанин.
Маркиз специально назвал цену за табак в гинеях. В гинеях измеряется стоимость земельных участков, породистых рысаков и бриллиантов, но глупые московиты в таких тонкостях разбираться не должны. Прикрыв от наслаждения глаза, он уже считал барыши, когда змий Алексашка тихонько прошептал Петру на ухо:
– Мин херц, запроси тридцать тысяч!
– Ты что, сдурел? – буркнул Петр. – Скажи спасибо и за десять!
– Христом богом прошу, мин херц, скажи тридцать!
Петр вздохнул, немного протрезвел и ответил совершенно ясным голосом:
– Тридцать тысяч, любезный лорд!
Лорд Перегрин опешил от такой наглости. Кто научил этих московитов правилам торга? Кто мог сказать реальную цену. Придя в некоторое душевное смятение, он принялся торговаться. Сошлись на двадцати тысячах. Конечно, реально такой «тендер» стоил около пятидесяти, но тут уж ничего не попишешь. Не один лорд Перегрин торгует в Англии табаком.
Сделку как следует спрыснули. Спрыснули так, что маркиза и лорда собственные слуги увезли на карете домой очухаться. Двойная царская чара валила с ног любую «неваляшку».
После сытного ленча Петру захотелось проехать в парк, посмотреть на лебедей. Но лебеди в такую погоду сидели в специальных домиках и даже не казали оттуда клювов. Царь пришел в плохое настроение со всеми симптомами нервного тика, от которого помимо Алексашки не мог излечить ни один лекарь. Он приобнял Петра и принялся уговаривать принять нынешним вечером немного женской любви со стороны одной из популярнейших актрис Королевского театра. И правда, Джейн он не посещал уже три дня.
– Марсову потеху мы сменили на Нептунову, – поглаживая царя по плечу, приговаривал Меньшиков. – Нептунову меняли на Бахусову, а Бахуса всегда сменяет Венера. Она завсегда должна быть, мин херц, перед Морфеем, завсегда.
– Кстати, о Венере! – встрепенулся царь. – Ты-то когда свой триппер лечить будешь? Умудрился за три девять земель подхватить хворобу... Лефорта не заразил?
Франц Яковлевич потупился.
– Мы просто спать! – произнес он коряво. Он всегда говорил коряво, когда волновался.
– От просто спать иногда дети бывать! – передразнил его Петр. – Ладно, Алексашка. Вели карету закладывать.
У Джейн они с Алексашкой снова пили и жрали в три горла, пели и танцевали русские песни, Алексашка плясал как бес. Джейн, ожидавшая награды за свои мучения, была неприятно поражена парой сотен ефимков завернутых в носовой платок. Их утром вручил ей Алексашка, присовокупив, что московский царь зело благодарит ее за приятный вечер и не менее приятную ночь. Вообще-то ефимков было пятьсот, но Данилыч рассудил по-своему. «Хватит стерве и двести! – решил он, пряча триста монет в свой кошель. – Занавески могла бы и постирать».
Снова предрассветный сумрак, карета, лошади, плетущиеся «как-нибудь» и обдолбанный кучер, смотрящий вперед до рези в глазах.
– Проклятая страна! – проворчал Петр, выглядывая в окно.
– Воистину, мин херц, – подтвердил либер киндер, почесываясь в паху.
– Да сходи ты к лекарю, – вскипел царь, – и возьми снадобье от этих тварей!
– Нынче же, мин херц, – обреченно вздохнул Меньшиков, – портки в лохмотья изодрал.
– Мне оставишь, – тихим голосом сказал Петр.
Алексашка хотел было улыбнуться, но передумал, боясь возникновения нешуточной марсовой потехи со стороны Государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
...В канделябрах гостиной догорали последние свечи, отпущенные королем Англии московскому посольству. Если бы их расходовать экономно, как это делают рачительные англичане, то свечей хватила бы с запасом до апреля – таков был приблизительный срок пребывания в Англии царя варваров вместе со своей жалкой свитой. Но Петр приказал жечь свечи беспрерывно, и запас их таял на глазах обескураженной челяди. Итак, свечи догорали в канделябрах. В камине весело потрескивал разломанный чугунными ногами Алексашки стул, прекрасный стул мастерских Якова Грюйса – знаменитого мастера прошлого, шестнадцатого века. В уголке камина догорал кусок резного багета вместе с драповой шторой. По гостиной разносился аромат паленого драпа, но его заглушал запах человеческих экскрементов, доносившийся из-за камина. Там «человеки» из Московии устроили сортир. В кресле у камина – в единственном, более или менее сохранившемся в этой комнате предмете меблировки, в этом кресле спал Петр Алексеевич Романов. Спал московский царь, спал тиран дикой страны, спал сном вусмерть ужравшегося намедни человека. Храп, разносившийся по гостиной, заставил убраться в ужасе из нее случайно забредшего с поварни кота Джона – всеобщего любимца развеселой русской шатии. Руками царь судорожно вцепился в подлокотники, словно во сне его сдирали с горшка, а босые ступни его застыли в медном тазу с давно стывшей водой.
Сквозь распахнутые двери гостиной было видно, как мимо нее пронесся на цырлах заспанный лакей, с неудовольствием покосившись на отломанную медную ручку. Этой ручкой вчерась пьяный Петр без устали потчевал по темечку «разлюбезного киндера» Алексашку за то, что тот изволил уснуть прямо в кабаке, налакавшись чрезмерно виски. Сама ручка валялась у камина, потрескавшиеся изразцы которого тоже не обошла стороной стихия. Часы, висевшие где-то под потолком на недосягаемой для чертей из Московии высоте, пробили девять На последнем ударе голова Петра дернулась, одна рука отцепилась от подлокотника и поползла к паху по бордовым бархатным порткам. Всласть почесавшись там, царь изволил открыть один глаз и хрипло выругаться. Никакого эффекта. Петр открыл второй глаз и выругался изощреннее. Снова нулевой результат.
Петр отцепил вторую руку, встал с кресла и, покачиваясь на длинных худых ногах, проследовал за камин для утреннего мочеиспускания. Совершив там эту продолжительную и пока необременительную процедуру, он взял кочергу и пошевелил в камине. Стул благополучно догорал, а от багета и шторы практически ничего не осталось.
– Зябко, твою мать! – передернул плечами царь и выглянул в дверной проем. Свечи, горевшие в коридоре, давно погасли, поэтому темень не позволила ему увидеть там что-либо значительное.
Он зевнул, глянул на башмаки, напялил их на босые ноги, поправил покосившиеся пряжки и пошел по памяти влево от гостиной. Точно, вот она – дверь спальни, временно превращенной в царскую опочивальню. Петр лениво толкнул плечом покосившиеся в петлях двери и, не выпуская кочергу из рук, вошел в комнату. Чудом сохранившиеся, на таком же чудом сохранившемся багете, шторы были завешены. Источник тепла в спальне тоже был на последнем издыхании; он отработанным движением сорвал штору вместе с багетом и швырнул их на бордовые угли. Вспыхнувший драп осветил царскую опочивальню: пару стульев, валявшихся у камина и дожидавшихся своей печальной очереди, небольшой ореховый стол с гнутыми «по Гамбсу» ножками, персидские ковры, кое-где уже испачканные православными сапогами и конским навозом. Огромная кровать с закрытым пологом, из-за которого раздается дружный гвардейский храп, доносится запах давно немытых ног и солдатской казармы.
Рывком дернув за полог, Петр возмущенно застыл. На его кровати, прижавшись друг к другу точно поросята в поисках тепла, полуодетые, мирно почивали Лефорт и Алексашка. Веко у царя принялось дергаться. Кочерга застыла в положении верхней мертвой точки и уже было принялась совершать поступательное движение по направлению к Алексашкиной спине, но где-то на середине процесса мин херц передумал. Со свистом рассекая воздух, средство для ворошения углей обрушилось на резную стойку кровати и, перебив ее, разбило расписной кувшин с водой, стоявший на столике.
От привычных звуков веселого погрома Алексашка проснулся и испуганно сел на кровати. Русый парик, не снятый на ночь, сбился в мочалку и закрывал глаза.
– Кто здесь? – спросил Алексашка, делая безуспешные попытки разобрать спросонья, где свой волос, а где чужой. – Мин херц, ты?
– Я! – злым голосом отозвался царь.
– Фу! – выдохнул либер камрад Сашка. – А мне чего-то всю ночь курфюст Бранденбургский снился, так я подумал...
– Ya, ya! – подтвердил Петр.
Меньшиков вновь полез чесать патлы. Царь своей мозолистой рукой ему помог – схватил измочаленный парик и отодрал его от головы приятеля. Правда, вместе с париком из головы Данилыча был выдран изрядный клок волос, но Петр не обратил на Алексашкин стон никакого внимания.
– Скоро полдень, – пробасил он, – недавно я слыхал бой часов.
Алексашка толкнул в бок Лефорта, Слез с кровати и на цыпочках подбежал к окну.
– Ни зги не видно! – пожаловался он. – Проклятый туман. У нас в Москве...
Что там было в Москве, Петру узнать не удалось, ибо раздался характерный звук московских трактиров. Франц Лефорт, сидя в исподнем на кровати, блевал в ночную вазу. Амбре смеси производных спирта и соляной кислоты шибануло в нос царю.
– Du Riechst So Gut! – пробормотал он строку из народной прусской песенки, а затем изощренно выругался.
– Фефлюхтен виск! – пробулькал Франц. – Питер, вы уже на ногах... такая рань...
– Россию проспите, пьяницы проклятые! – заворчал царь. – Пошли в трактир!
Лефорт снова склонился над горшком.
Заведение называлось «Гусь и капуста», из посетителей помимо «великолепной русской пятерки» было всего ничего. Сонный хозяин клевал носом у стойки, а жена его в чистеньком накрахмаленном переднике и таком же чепце перетирала бокалы.
Петр восседал во главе стола. По правую руку сидели Меньшиков и Франц, по левую – Возницын и Головин. Перед Петром стояло четыре бокала темного пива и блюдо с копченой поросятиной. Посередине стола – кувшин с виски. Перед каждым из сидящих тоже стояло немалое количество глиняных бокалов. Время от времени они тянули руки к блюду, брали огромные куски и, капая на грудь, поедали их, запивая водопадами пива. Иногда Петр наполнял оловянные чарки виски и произносил тосты во имя Бахуса.
– Хочу земляных яблок! – заявил он после того, как первый голод был утолен. – Франц, вели, чтобы подали земляные яблоки, картовь, черт подери!
Лефорт подошел к хозяину и шепотом сделал заказ. Хозяин проснулся, потянулся и что-то ворчливо ответил. Лефорт снова с ним заспорил. В конце концов пару пенсов сделали свое дело. Хозяин скрылся в подсобке, Франц, довольный, вернулся к столу.
– Чего хотел этот трактирщик? – надменно спросил царь. – Что у него, картови нет? Так мы найдем другой кабак!
– Есть, Питер, – ласково погладил его по руке Лефорт, – просто нужно подождать, пока блюдо приготовлено. Картофель сырым не едят!
– А пусть несет! – махнул рукой захмелевший царь. – У меня Алексашка все жрет! Верно, майн либер киндер?
– Ты что, мин херц! – испугался Меньшиков. – Я бы лучше рыбки!
– Я тебе дам, рыбки! – погрозил ему кулаком Петр. – Братья, восхвалим Бахуса в сосуде сим! Эй, Прокофий! А куда, к дьяволу, задевался князь-папа? Я его работу вершу, ик!
Возницын втянул голову в плечи и елейным голосом отвечал, что Зотов с утра скорбен животом и пребывает в печали в нужном чулане. Вчера их святейшество переусердствовал с количеством пива, посему господину Петру Михайлову приходится наблюдать отсутствие сего идиота на всеобщей попойке.
– Говорил дураку старому, что уксус нужно пить противу поноса! – заворчал Петр и пустил царскую чару по кругу. Досталось и хозяину, принесшему им огромное блюдо вареного картофеля. Тот уже был в курсе, что от царской чаши по обычаю отказываться нельзя, поэтому обреченно выдул почти двести граммов виски, вопреки бесплодным надеждам, водой не разбавленного.
– Сумасшедшие русские! – жаловался он за стойкой жене. – Если они пробудут здесь хотя бы до лета, то я сопьюсь, храни меня святая Магдалена!
– Ты бы прилег, Джон, – с жалостью посмотрела на него жена, – а я побуду здесь. Отдохни несколько часов.
– Тогда глотать виски придется тебе! – мрачно сказал трактирщик. – А тебе, Мэри, ни в жизнь не одолеть полпинты чистого виски, это я тебе говорю, твой муж.
– А я Мэта с конюшни позову. Пусть он им относит заказы! – пошла на хитрость Мэри. – Мэт – дюжий малый, думаю, он справится.
– Хорошо! – зевнул Джон. – Только приодень его. А я пойду и в самом деле вздремну до ленча. Виски – тяжелая штука.
Узнав, что ему предстоит бесплатно накачаться лучшим сортом хозяйского виски, Мэт пришел в восторг. Он долго отмывал в деревянном корыте на заднем дворе свои корявые руки, тер их пеплом и щелоком, затем мочил и прилизывал непослушные патлы. Надев немного поношенную робу хозяина и матросскую шапочку, он подошел к столу русских.
– О, матроз! – Взгляд царя сфокусировался на незнакомце. – Садись, матроз, выпей с нами. Данилыч, подай стул человеку!
Напрасно хозяйка стреляла глазами, пытаясь подозвать к себе конюха. Тот, сидя в обнимку с московским царем, распевал песенки фривольного содержания, каждые десять минут прикладываясь к чарке. Мэри бессильно облокотилась на стойку и, подперев ладонью щеку, бессмысленно уставилась на гульбу московских гостей.
Вот Алексашка Меньшиков, поручик Преображенского полка, единственный из русских, чья одежда ничем не запачкана и даже имеет некоторую галантность. Кривляясь, точно паяц, изображает зверей, кричит смертельно раненным в зад петухом, корчит глупые рожи, беспрестанно задирая остальных.
Франц Лефорт, пожалован адмиральским чином за первый азовский поход, лет сорока с небольшим, начинающий полнеть швейцарец. Приятной улыбкой встречает проказы идиота Алексашки, умиленно поглядывает на друга царя, ревностно следит за каждым его взглядом, устремленным на собеседников. Не излишне благосклонен ли мин херц к Головину, Возницыну, прочей шушере из свиты?
Прокофий Возницын, уже известный дипломат, в меру хитрый, в меру пьяный, в меру умный, в меру придурковатый. Держит ушки на макушке Прокоп, иначе можно их запросто лишиться. Возле царя, что возле огня!
Федор Головин, граф, полноватый, с приличным вторым подбородком, умные глаза прячет в глупой улыбке. Пьет в основном пиво, от виски старательно уворачивается, а выпив, много ест.
Уставшая Мэри смотрит на них и диву дается. Неужто все русские такие? А как же они тогда работают? Между тем трактир заполняется посетителями. Мэри уже не до странной русской компании, нужно обслуживать посетителей. А их все больше и больше! Недаром «Гусь и капуста» считается в первой пятерке лондонских трактиров – сам король несколько раз заглядывал отведать их знаменитых колбасок из йоркширской свинины.
В разгар веселья оказалось, что ни у кого с собой нет денег. Намедни кончились.
– Позор! – прошипел Петр. – Конфузия на всю Европу!
Головин подумал, что конфузу и без того предостаточно. Возницын подумал то же самое, потому что они с Федором переглянулись понимающими взглядами, а затем вновь уткнулись в поросятину.
– Алексашка! – прошипел царь. – Друг заклятый, выручай! У тебя всегда есть деньги, ворюга ты наш дорогой!
– Мин херц! – протянул испуганно Меньшиков. – Так последние три дня и так пировали за мой счет! У меня вчерась последние ефимки ушли...
– Так придумай что-нибудь, майн либер киндер! Иначе дома кочерги отведаешь. В тот момент, когда твои таланты жизненно необходимы, ты начинаешь вилять хвостом! Придумай что-нибудь.
Меньшиков как будто давно этого ждал. Он мигом вскочил со стула и направился в угол трактира. Зашел за перегородку для особо важных гостей (общительный Петр любил трапезничать в общей зале) и исчез там на некоторое время.
– Этот сукин сын придумает! – восхищенно сказал царь, влюбленными глазами глядя вслед приятелю. – Только чует мое сердце, неспроста он туда бросился. Чует, стервец, свою выгоду!
– Умен Данилыч, – произнес Лефорт с акцентом, – умен, но отнюдь не бескорыстен.
Вскорости Алексашка возник снова. Он не торопясь шел к русскому столику, ведя за собой весьма прилично одетого господина.
– Маркиз Кармартен, лорд Перегрин! – представил его Алексашка.
– Лорд Перегрин, маркиз Кармартен, – поправил друга Петр и с удовольствием посмотрел на изящное представление маркиза и лорда. Тот попрыгал на своих козлиных ногах, подмел перьями шляпы пол перед царем, а затем приложился к царской ручке.
– Ну и что, ты мне, собачий сын, сватаешь? – по-русски спросил он у либер киндера.
Заговорил лорд Перегрин:
– Ваше величество, я прошу у вас немного. Право на торговлю табаком в Московии. Единоличного права. Обязуюсь ввезти три тысячи пятисотфунтовых бочек табаку и таким образом покрыть в нем нужду Московии.
Услыхав про «нужду в табаке», Возницын горько улыбнулся, но царь под столом больно ударил его под коленку.
– Ясно! – произнес по-аглицки Петр. – Что вы предлагаете взамен?
– Я имею честь предложить вашему величеству вперед десять тысяч гиней! – самодовольно сказал англичанин.
Маркиз специально назвал цену за табак в гинеях. В гинеях измеряется стоимость земельных участков, породистых рысаков и бриллиантов, но глупые московиты в таких тонкостях разбираться не должны. Прикрыв от наслаждения глаза, он уже считал барыши, когда змий Алексашка тихонько прошептал Петру на ухо:
– Мин херц, запроси тридцать тысяч!
– Ты что, сдурел? – буркнул Петр. – Скажи спасибо и за десять!
– Христом богом прошу, мин херц, скажи тридцать!
Петр вздохнул, немного протрезвел и ответил совершенно ясным голосом:
– Тридцать тысяч, любезный лорд!
Лорд Перегрин опешил от такой наглости. Кто научил этих московитов правилам торга? Кто мог сказать реальную цену. Придя в некоторое душевное смятение, он принялся торговаться. Сошлись на двадцати тысячах. Конечно, реально такой «тендер» стоил около пятидесяти, но тут уж ничего не попишешь. Не один лорд Перегрин торгует в Англии табаком.
Сделку как следует спрыснули. Спрыснули так, что маркиза и лорда собственные слуги увезли на карете домой очухаться. Двойная царская чара валила с ног любую «неваляшку».
После сытного ленча Петру захотелось проехать в парк, посмотреть на лебедей. Но лебеди в такую погоду сидели в специальных домиках и даже не казали оттуда клювов. Царь пришел в плохое настроение со всеми симптомами нервного тика, от которого помимо Алексашки не мог излечить ни один лекарь. Он приобнял Петра и принялся уговаривать принять нынешним вечером немного женской любви со стороны одной из популярнейших актрис Королевского театра. И правда, Джейн он не посещал уже три дня.
– Марсову потеху мы сменили на Нептунову, – поглаживая царя по плечу, приговаривал Меньшиков. – Нептунову меняли на Бахусову, а Бахуса всегда сменяет Венера. Она завсегда должна быть, мин херц, перед Морфеем, завсегда.
– Кстати, о Венере! – встрепенулся царь. – Ты-то когда свой триппер лечить будешь? Умудрился за три девять земель подхватить хворобу... Лефорта не заразил?
Франц Яковлевич потупился.
– Мы просто спать! – произнес он коряво. Он всегда говорил коряво, когда волновался.
– От просто спать иногда дети бывать! – передразнил его Петр. – Ладно, Алексашка. Вели карету закладывать.
У Джейн они с Алексашкой снова пили и жрали в три горла, пели и танцевали русские песни, Алексашка плясал как бес. Джейн, ожидавшая награды за свои мучения, была неприятно поражена парой сотен ефимков завернутых в носовой платок. Их утром вручил ей Алексашка, присовокупив, что московский царь зело благодарит ее за приятный вечер и не менее приятную ночь. Вообще-то ефимков было пятьсот, но Данилыч рассудил по-своему. «Хватит стерве и двести! – решил он, пряча триста монет в свой кошель. – Занавески могла бы и постирать».
Снова предрассветный сумрак, карета, лошади, плетущиеся «как-нибудь» и обдолбанный кучер, смотрящий вперед до рези в глазах.
– Проклятая страна! – проворчал Петр, выглядывая в окно.
– Воистину, мин херц, – подтвердил либер киндер, почесываясь в паху.
– Да сходи ты к лекарю, – вскипел царь, – и возьми снадобье от этих тварей!
– Нынче же, мин херц, – обреченно вздохнул Меньшиков, – портки в лохмотья изодрал.
– Мне оставишь, – тихим голосом сказал Петр.
Алексашка хотел было улыбнуться, но передумал, боясь возникновения нешуточной марсовой потехи со стороны Государя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38