Но мы редко вспоминали об Антарктике, где провели счастливейшие годы нашей жизни, или о Южной Америке, которую мы каждый в отдельности проехали на попутных машинах во время длительного пути при возвращении в Англию. Мы говорили только о настоящем или о будущем: о борьбе за осуществление мечты или о его жене и детях, иногда о крикете или о моей жизни отшельника, которую он не одобрял. Но мне и в голову не приходило одновременно взяться за другое дело, устроиться куда-нибудь на работу на неполный рабочий день. Это помешало бы основательно сосредоточиться на одном, чему я хотел бы посвятить все свое время.
В конце концов наступил перелом в экспедиционных делах, и произошло это довольно обыденно. 25 февраля 1966 года мы вместе с Джорджем Гринфилдом позавтракали и отправились навестить сэра Вивьена Фукса. Огромная куча писем от доброжелателей и полярных исследователей лежала на полу не вскрытая, ибо, хотя вначале эти письма поддерживали мои надежды, позже мне неожиданно пришло в голову, что мои планы нуждаются в более реальной поддержке. Мы решили пригласить нескольких знаменитостей для участия в консультативном комитете; в этот день я находился в обществе двух близких мне людей и не скрывал от них своего подавленного состояния. Я хорошо помню совет, полученный от Джорджа во время нашего возвращения: «Не признавайся даже ближайшим друзьям, что ты хоть чуточку сомневаешься в себе».
Десять дней спустя я поехал в Лондон, чтобы встретиться в конторе сэра Вивьена Фукса с сэром Майлзом Клиффордом, бывшим губернатором Фолклендских островов и членом комитета трансантарктической экспедиции сэра Вивьена Фукса. Я опоздал на эту встречу на два с лишним часа из-за технических неполадок на железной дороге. Хотя это произошло не по моей вине, мне было крайне неловко, что я заставил ждать себя. Я живо помню совет Элеоноры Хонниуил, личной секретарши сэра Вивьена Фукса, данный мне за секунду до того, как я вошел в кабинет: «Выпрямитесь, сделайте глубокий вдох, расправьте плечи – теперь смело входите».
Беседа была краткой, даже очень краткой. Мой план, который сэр Майлз заранее внимательно изучил, был подвергнут проверке с помощью нескольких тщательно продуманных вопросов, и меньше чем за полчаса все было кончено: сэру Майлзу предложили принять на себя обязанности председателя комитета, цель которого состояла в том, чтобы помочь организации экспедиции.
Несколько очень известных людей дали согласие на участие в комитете, и с середины июня 1966 года он начал работу. Первыми приняли приглашение полковник Эндрю Крофт, исследователь Арктики, и вице-адмирал сэр Эдмунд Ирвинг, главный гидрограф военно-морского флота. С обоими я уже был немного знаком; они поддерживали меня на заседаниях Королевского географического общества и часто подбадривали, когда я впадал в уныние. Пири-Гордона, директора Глинмилзовского банка, я прежде не встречал, хотя слышал о нем уже довольно давно. Он был почетным казначеем всех больших экспедиций Великобритании в течение последнего десятилетия и почетным казначеем Королевского географического общества, в чьей поддержке я все еще нуждался. Впрочем, он был не единственным банкиром в нашем комитете; в него вошел также Элан Триттон, директор отделения Барклейского банка на Ломбард-стрит. Элан, самый молодой член комитета, побывал в Антарктиде с британской антарктической экспедицией 1952–1954 годов. Своим участием нас почтили также лорд Хант, руководитель британской экспедиции, совершивший в 1953 году первое восхождение на Эверест, и сэр Артур Поррит, тогда придворный врач королевы Елизаветы, ныне генерал-губернатор Новой Зеландии. Эти люди, включая и Джорджа Гринфилда, впоследствии тесно сблизились и образовали весьма изысканный «клуб». Они собирались в общем каждые три недели. Ко времени моей третьей встречи с экспедиционным комитетом Королевского географического общества они еще не имели единого мнения об экспедиции. Я пользовался сочувствием только близких друзей, но у меня не было поддержки какой-либо организации, не говоря уже о том, что передо мной стояла финансовая проблема. По моим расчетам, для осуществления задуманного предприятия потребовалось бы пятьдесят четыре тысячи фунтов стерлингов.
18 апреля я вошел в зал заседаний Королевского географического общества в очень мрачном настроении, так как считал весьма вероятным, что мое предложение снова будет отвергнуто. Но через несколько минут я ощутил атмосферу сочувствия, а к концу заседания был почти уверен, что добился наконец одобрения общества. Одобрение было затем подкреплено лестными высказываниями, а иногда и сочувственными улыбками членов комитета, когда они группами по три-четыре человека проходили через вестибюль в мужской гардероб, где я проторчал почти полчаса, так как знал, что, проявив терпение, еще раз увижу их, когда они придут за своими котелками.
Время от времени на заседания нашего комитета приглашались специальные консультанты, и некоторые из них впоследствии стали, как и Джордж, его официальными членами. Одним из них был Гордон Джонстои, финансовый ревизор, контролировавший экспедиционную деятельность Географического общества, другим – майор авиации Фредди Чёрч. На значительно более поздней стадии к нам присоединился князь Юрий Голицын; однако центральной фигурой и главным консультантом в течение всего времени организации экспедиции был сэр Вивьен Фукс. Его вера в представленный мною план побудила некоторых членов комитета поддержать мою идею, и 9 июня 1966 года в его конторе мы провели первое заседание.
Это заседание было для меня, пожалуй, тяжелым испытанием. Из восьми человек, собравшихся, чтобы помочь мне, я прежде встречался только с четырьмя. Естественно, мой план и я сам подверглись скрупулезной проверке, но не прошло и двух часов, как они оценили положение и приняли решение, что будет организовано общество с ограниченной ответственностью и что его устав будет выработан таким образом, чтобы экспедиция имела права благотворительной организации. Кроме того, было решено, что мы пока не будем обращаться к широкой публике с просьбой о пожертвованиях. Первая часть экспедиционного плана – тренировка на северо-западе Гренландии – будет проведена за счет авансов по договорам на мои книги и статьи, и я, как руководитель экспедиции, должен уже сейчас заказывать снаряжение.
В Великобритании атмосфера для сбора денег тогда была неблагоприятной, и основная тяжесть этого труда легла на Джорджа Гринфилда. Так как мы не собирались предавать широкой гласности задуманную нами экспедицию, до тех пор пока не возвратимся с тренировок из северо-западной Гренландии, единственным источником финансирования были собственные средства – авансы под авторские гонорары или плата за право первой публикации рукописей и первой постановки киносценариев. Переговоры по заключению этих договоров вел Джордж, и его доклады на заседаниях комитета мы всегда выслушивали с живейшим вниманием. Однако банкиры, участвовавшие в нашем комитете, вполне естественно не были склонны рекомендовать какому-нибудь банку выдать ссуду под обеспечение авторскими договорами до тех пор, пока эти договоры не будут подписаны и застрахованы на тот случай, если экспедиция не состоится. В результате экспедиция получила наличные деньги лишь за несколько дней до вылета в Гренландию двух моих спутников – Роджера Тафта и Аллана Джилла.
До этого ни тот, ни другой лично не участвовали в подготовке нашей экспедиции, так как Роджер преподавал в Камберленде, а Аллан в это время был в Арктике. Даже Фриц Кернер, четвертый участник нашей партии, с которым я уже обсуждал экспедиционные проблемы во время моих непродолжительных посещений Лондона, покинул Англию, захваченный потоком «утечки мозгов». Он уехал в США, чтобы занять должность ассистента кафедры гляциологии в университете штата Огайо.
Что касается меня, то я должен был работать, сидя в комнате в доме своих родителей, служившей мне конторой. Задача была не из легких. Каждое письмо нужно было обдумать с большей осторожностью, чем в том случае, если бы у меня были наличные деньги для оплаты заказываемого снаряжения или продовольствия. Через некоторое время, чтобы войти в ритм, мне пришлось нанять двух секретарш, работавших в свободное для них время, и принимать по три успокоительные пилюли в день.
Последние недели перед нашим отъездом в Гренландию были наполнены такой лихорадочной работой, что мне каждый день приходилось нанимать машину и проделывать стотридцатимильный путь до Лондона. В этом случае я оставлял на магнитофонной ленте или в виде чернового машинописного текста несколько десятков писем, которые секретарша должна была перепечатать. С секретаршей я иногда встречался за пивом и бутербродами, давал ей список работ, которые она должна была сделать для меня, а весь остаток дня носился по Сити. Около шести часов я снова встречался с ней в конторе сэра Вивьена Фукса, и мы обсуждали события дня, обедали, не переставая говорить о делах, затем работали весь вечер почти до двенадцати часов, когда я пускался в обратный путь в Личфилд. Часто я засыпал за рулем и оказывался на щебеночной полосе, шедшей вдоль края автострады. Со временем у меня появилась привычка заезжать на станцию обслуживания, скрючиваться на заднем сидении машины и урывать несколько часов для сна, прежде чем продолжить путь в холодном тумане раннего утра. Вернувшись в Личфилд к семичасовому завтраку, я работал до десяти или одиннадцати часов, а затем снова катил в Лондон.
В последние недели то и дело возникали разного рода неполадки. Поставщики звонили по телефону, что не могут уложиться в условленный срок; из авиационных компаний звонили, что погрузить нарты в самолет невозможно; конечно, мне беспрерывно присылали накладные с привычным штампом «последнее напоминание»; происходили и финансовые затруднения, о которых слишком неприятно вспоминать. Самый тревожный момент наступил, когда Аллан Джил л позвонил мне из Монреаля и сообщил, что ему предложили руководство американской научной экспедицией под названием «Голубой лед», которая должна была провести зиму на Гренландском ледяном щите. В его распоряжении было всего несколько дней, чтобы решить, принимает он это предложение или нет. Если бы я в то время не был так взвинчен в результате перегрузки, я, вероятно, отнесся бы к этому гораздо спокойнее.
Роджера я знал много лет: в 1955 году мы вместе возвращались из Антарктики на «Шеклтоне», где провели свой первый год, правда, на разных базах. Второй и третий годы мы провели вместе на берегу Хоп-Бей на Земле Грейама. Тогда нам было по двадцать с небольшим лет и нас не одолевало еще профессиональное честолюбие. Мы были вполне довольны той работой, которую выполняли, и санными путешествиями.
Я помню Роджера худощавым и мускулистым валлийцем с живым умом и внушительной физической силой. Это был спокойный человек, обладавший неисчерпаемым запасом анекдотов об исторических лицах. Вскоре после возвращения из Антарктики, где он провел три с половиной года, он поступил на лоцманский катер «Мисчиф», находившийся под командованием майора X. У. Тилмана. Плавая на этом катере, он побывал во многих местах, посетил субантарктические острова Кергелен и Крозе и проплыл на этом катере в общей сложности 21 тысячу миль. Позже Роджер прошел с Тилманом 7 тысяч миль в Арктике, он побывал на западном берегу Гренландии и на Баффиновой Земле, совершил несколько поездок в Лапландию, провел одно лето на Шпицбергене. Самым последним его путешествием было пересечение Гренландского ледяного щита с санями, которые тащили люди. Прошло немало лет со дня нашей последней встречи, и, безусловно, мы оба сильно изменились. Он слишком часто увлекался неосуществимыми планами и, чтобы не мучиться разочарованиями, выработал в себе защитную реакцию.
Аллан и Фриц были закадычными друзьями; они начали карьеру полярников на берегу Хоп-Бей на Земле Грейама. Фриц, вместе с которым я прожил всего месяц в самом конце моего первого пребывания в Антарктике, продолжавшегося два с половиной года, зимовал в Хоп-Бей с Роджером, когда тот проводил уже третий год на Земле Грейама. А затем Фриц остался там на вторую зиму, тогда Аллан был одним из участников партии. В общем мы были уже не новички, и в сумме мы четверо проделали на собачьих упряжках несколько тысяч миль.
Аллана ничуть не обескуражило, что ему сразу же после возвращения из Арктики, где он пробыл длительное время, надо мчаться со скоростью 80 миль в час в Лондонский аэропорт, чтобы успеть на рейс в «Ultima Thule». Я сидел за рулем. Началась отчаянная спешка, но в последние минуты возникло столько препятствий, что мне пришлось отменить свой полет. Это происходило 17 октября. Роджер и Аллан улетели, а я вернулся к своей работе.
Нам нужно было вылететь из Лондона до 17 октября, потому что в поселок Канак, находившийся в 80 милях к северу от Туле – американской стратегической военно-воздушной базы, мы должны были попасть до 24 октября. Нам надо было построить хижину, прежде чем солнце покажется там в последний раз в этом году. Выбор места определился тем, что я хотел провести зиму вместе с полярными эскимосами, которых в наше время осталось немного. Они живут здесь вокруг пяти поселков, из которых Канак – самый большой; он является также административным центром округа Туле. Там, насколько мне удалось выяснить в Копенгагене в министерстве по делам Гренландии, а также в гренландском департаменте торговли, проживало несколько датчан, имелись радиостанция и больница. Значительно больше я знал о поселке Сьорапалук, так как его жители были описаны в книге француза Жана Малори, изданной в 1955 году. Эта книга – «Последние короли Туле» – представляет собой чрезвычайно интересное описание зимовки автора среди полярных эскимосов. По первоначальным планам я собирался зимовать в этом поселке, но затем мне пришлось отказаться от этого только из-за плохой связи со Сьорапалуком. Сюда заходит лишь одно судно в год. Если не считать случаев крайней необходимости, то базирующиеся в Туле вертолеты военно-воздушной спасательной эскадрильи прилетают сюда с праздничным визитом только на рождество, между тем как в Канак они прилетают довольно часто даже зимой.
Весь основной груз, в том числе сборная хижина и запас жидкого топлива, был послан в Туле из Монреаля раньше на ледоколе канадской береговой охраны «Джон А. Макдональдс Остальной груз был разделен на две партии и отправлен в Туле через Копенгаген рейсовым самолетом скандинавской авиационной линии. При любезном содействии американцев нам удалось все экспедиционное снаряжение переслать вертолетами военно-воздушной спасательной эскадрильи из Туле в Канак, где с разрешения датского правительства мы должны были основать наш зимний лагерь.
Мой день рождения (мне исполнилось тридцать два года) ничем не был отмечен. Новый предельный срок вылета – 31 октября – приближался. Я носился с бешеной скоростью, пока у меня не начинала кружиться голова; впрочем, заседаний комитета тогда уже не было, так как официально я числился уехавшим в экспедицию и, следовательно, оставаясь в Англии, крал время у самого себя.
Ежедневные поездки – 260 миль до Лондона и обратно – губительно сказывались на нервной системе, и я часто добирался до конечного пункта в таком напряженном состоянии, что должен был полчаса, а то и больше никуда не показываться, пока не приходил в себя и не прекращалась непроизвольная дрожь. Пользуясь на станциях обслуживания телефонами-автоматами, я диктовал телеграммы или передавал моим секретаршам кучу инструкций. Часто я останавливался и звонил по телефону родителям, чтобы уточнить время моего приезда в Личфилд, и они бросали любую работу, которой были заняты, и принимались раскладывать в безукоризненном порядке нужное мне снаряжение или же паковать по моим указаниям сотни предметов экспедиционного оборудования самой неудобной формы и наклеивать на ящики ярлыки.
В пятницу 18 октября я перевез свою картотеку из Личфилда в библиотеку сэра Вивьена Фукса и объяснил секретарше систему, с помощью которой я мог отыскать среди многих тысяч писем, находившихся теперь в картотеке, то, которое мне было нужно. Этот уик-энд был самым напряженным в моей жизни, однако в понедельник утром все было закончено, и я, в состоянии полной прострации, поехал в аэропорт.
Весь путь до Осло я спал, а когда мы прибыли туда, по громкоговорителю меня попросили немедленно зайти к главному инспектору таможни. Когда я уходил от него, он предупредил, чтобы я ни с кем не вел переговоры, кроме заместителя директора Норвежского полярного института. По пути в город Коре Лундквист сказал мне, что молодой норвежец по имени Флотум, который тоже предполагал совершить трансарктическое путешествие, хочет взять у меня интервью, за которое ему хорошо заплатит одна из ведущих норвежских газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
В конце концов наступил перелом в экспедиционных делах, и произошло это довольно обыденно. 25 февраля 1966 года мы вместе с Джорджем Гринфилдом позавтракали и отправились навестить сэра Вивьена Фукса. Огромная куча писем от доброжелателей и полярных исследователей лежала на полу не вскрытая, ибо, хотя вначале эти письма поддерживали мои надежды, позже мне неожиданно пришло в голову, что мои планы нуждаются в более реальной поддержке. Мы решили пригласить нескольких знаменитостей для участия в консультативном комитете; в этот день я находился в обществе двух близких мне людей и не скрывал от них своего подавленного состояния. Я хорошо помню совет, полученный от Джорджа во время нашего возвращения: «Не признавайся даже ближайшим друзьям, что ты хоть чуточку сомневаешься в себе».
Десять дней спустя я поехал в Лондон, чтобы встретиться в конторе сэра Вивьена Фукса с сэром Майлзом Клиффордом, бывшим губернатором Фолклендских островов и членом комитета трансантарктической экспедиции сэра Вивьена Фукса. Я опоздал на эту встречу на два с лишним часа из-за технических неполадок на железной дороге. Хотя это произошло не по моей вине, мне было крайне неловко, что я заставил ждать себя. Я живо помню совет Элеоноры Хонниуил, личной секретарши сэра Вивьена Фукса, данный мне за секунду до того, как я вошел в кабинет: «Выпрямитесь, сделайте глубокий вдох, расправьте плечи – теперь смело входите».
Беседа была краткой, даже очень краткой. Мой план, который сэр Майлз заранее внимательно изучил, был подвергнут проверке с помощью нескольких тщательно продуманных вопросов, и меньше чем за полчаса все было кончено: сэру Майлзу предложили принять на себя обязанности председателя комитета, цель которого состояла в том, чтобы помочь организации экспедиции.
Несколько очень известных людей дали согласие на участие в комитете, и с середины июня 1966 года он начал работу. Первыми приняли приглашение полковник Эндрю Крофт, исследователь Арктики, и вице-адмирал сэр Эдмунд Ирвинг, главный гидрограф военно-морского флота. С обоими я уже был немного знаком; они поддерживали меня на заседаниях Королевского географического общества и часто подбадривали, когда я впадал в уныние. Пири-Гордона, директора Глинмилзовского банка, я прежде не встречал, хотя слышал о нем уже довольно давно. Он был почетным казначеем всех больших экспедиций Великобритании в течение последнего десятилетия и почетным казначеем Королевского географического общества, в чьей поддержке я все еще нуждался. Впрочем, он был не единственным банкиром в нашем комитете; в него вошел также Элан Триттон, директор отделения Барклейского банка на Ломбард-стрит. Элан, самый молодой член комитета, побывал в Антарктиде с британской антарктической экспедицией 1952–1954 годов. Своим участием нас почтили также лорд Хант, руководитель британской экспедиции, совершивший в 1953 году первое восхождение на Эверест, и сэр Артур Поррит, тогда придворный врач королевы Елизаветы, ныне генерал-губернатор Новой Зеландии. Эти люди, включая и Джорджа Гринфилда, впоследствии тесно сблизились и образовали весьма изысканный «клуб». Они собирались в общем каждые три недели. Ко времени моей третьей встречи с экспедиционным комитетом Королевского географического общества они еще не имели единого мнения об экспедиции. Я пользовался сочувствием только близких друзей, но у меня не было поддержки какой-либо организации, не говоря уже о том, что передо мной стояла финансовая проблема. По моим расчетам, для осуществления задуманного предприятия потребовалось бы пятьдесят четыре тысячи фунтов стерлингов.
18 апреля я вошел в зал заседаний Королевского географического общества в очень мрачном настроении, так как считал весьма вероятным, что мое предложение снова будет отвергнуто. Но через несколько минут я ощутил атмосферу сочувствия, а к концу заседания был почти уверен, что добился наконец одобрения общества. Одобрение было затем подкреплено лестными высказываниями, а иногда и сочувственными улыбками членов комитета, когда они группами по три-четыре человека проходили через вестибюль в мужской гардероб, где я проторчал почти полчаса, так как знал, что, проявив терпение, еще раз увижу их, когда они придут за своими котелками.
Время от времени на заседания нашего комитета приглашались специальные консультанты, и некоторые из них впоследствии стали, как и Джордж, его официальными членами. Одним из них был Гордон Джонстои, финансовый ревизор, контролировавший экспедиционную деятельность Географического общества, другим – майор авиации Фредди Чёрч. На значительно более поздней стадии к нам присоединился князь Юрий Голицын; однако центральной фигурой и главным консультантом в течение всего времени организации экспедиции был сэр Вивьен Фукс. Его вера в представленный мною план побудила некоторых членов комитета поддержать мою идею, и 9 июня 1966 года в его конторе мы провели первое заседание.
Это заседание было для меня, пожалуй, тяжелым испытанием. Из восьми человек, собравшихся, чтобы помочь мне, я прежде встречался только с четырьмя. Естественно, мой план и я сам подверглись скрупулезной проверке, но не прошло и двух часов, как они оценили положение и приняли решение, что будет организовано общество с ограниченной ответственностью и что его устав будет выработан таким образом, чтобы экспедиция имела права благотворительной организации. Кроме того, было решено, что мы пока не будем обращаться к широкой публике с просьбой о пожертвованиях. Первая часть экспедиционного плана – тренировка на северо-западе Гренландии – будет проведена за счет авансов по договорам на мои книги и статьи, и я, как руководитель экспедиции, должен уже сейчас заказывать снаряжение.
В Великобритании атмосфера для сбора денег тогда была неблагоприятной, и основная тяжесть этого труда легла на Джорджа Гринфилда. Так как мы не собирались предавать широкой гласности задуманную нами экспедицию, до тех пор пока не возвратимся с тренировок из северо-западной Гренландии, единственным источником финансирования были собственные средства – авансы под авторские гонорары или плата за право первой публикации рукописей и первой постановки киносценариев. Переговоры по заключению этих договоров вел Джордж, и его доклады на заседаниях комитета мы всегда выслушивали с живейшим вниманием. Однако банкиры, участвовавшие в нашем комитете, вполне естественно не были склонны рекомендовать какому-нибудь банку выдать ссуду под обеспечение авторскими договорами до тех пор, пока эти договоры не будут подписаны и застрахованы на тот случай, если экспедиция не состоится. В результате экспедиция получила наличные деньги лишь за несколько дней до вылета в Гренландию двух моих спутников – Роджера Тафта и Аллана Джилла.
До этого ни тот, ни другой лично не участвовали в подготовке нашей экспедиции, так как Роджер преподавал в Камберленде, а Аллан в это время был в Арктике. Даже Фриц Кернер, четвертый участник нашей партии, с которым я уже обсуждал экспедиционные проблемы во время моих непродолжительных посещений Лондона, покинул Англию, захваченный потоком «утечки мозгов». Он уехал в США, чтобы занять должность ассистента кафедры гляциологии в университете штата Огайо.
Что касается меня, то я должен был работать, сидя в комнате в доме своих родителей, служившей мне конторой. Задача была не из легких. Каждое письмо нужно было обдумать с большей осторожностью, чем в том случае, если бы у меня были наличные деньги для оплаты заказываемого снаряжения или продовольствия. Через некоторое время, чтобы войти в ритм, мне пришлось нанять двух секретарш, работавших в свободное для них время, и принимать по три успокоительные пилюли в день.
Последние недели перед нашим отъездом в Гренландию были наполнены такой лихорадочной работой, что мне каждый день приходилось нанимать машину и проделывать стотридцатимильный путь до Лондона. В этом случае я оставлял на магнитофонной ленте или в виде чернового машинописного текста несколько десятков писем, которые секретарша должна была перепечатать. С секретаршей я иногда встречался за пивом и бутербродами, давал ей список работ, которые она должна была сделать для меня, а весь остаток дня носился по Сити. Около шести часов я снова встречался с ней в конторе сэра Вивьена Фукса, и мы обсуждали события дня, обедали, не переставая говорить о делах, затем работали весь вечер почти до двенадцати часов, когда я пускался в обратный путь в Личфилд. Часто я засыпал за рулем и оказывался на щебеночной полосе, шедшей вдоль края автострады. Со временем у меня появилась привычка заезжать на станцию обслуживания, скрючиваться на заднем сидении машины и урывать несколько часов для сна, прежде чем продолжить путь в холодном тумане раннего утра. Вернувшись в Личфилд к семичасовому завтраку, я работал до десяти или одиннадцати часов, а затем снова катил в Лондон.
В последние недели то и дело возникали разного рода неполадки. Поставщики звонили по телефону, что не могут уложиться в условленный срок; из авиационных компаний звонили, что погрузить нарты в самолет невозможно; конечно, мне беспрерывно присылали накладные с привычным штампом «последнее напоминание»; происходили и финансовые затруднения, о которых слишком неприятно вспоминать. Самый тревожный момент наступил, когда Аллан Джил л позвонил мне из Монреаля и сообщил, что ему предложили руководство американской научной экспедицией под названием «Голубой лед», которая должна была провести зиму на Гренландском ледяном щите. В его распоряжении было всего несколько дней, чтобы решить, принимает он это предложение или нет. Если бы я в то время не был так взвинчен в результате перегрузки, я, вероятно, отнесся бы к этому гораздо спокойнее.
Роджера я знал много лет: в 1955 году мы вместе возвращались из Антарктики на «Шеклтоне», где провели свой первый год, правда, на разных базах. Второй и третий годы мы провели вместе на берегу Хоп-Бей на Земле Грейама. Тогда нам было по двадцать с небольшим лет и нас не одолевало еще профессиональное честолюбие. Мы были вполне довольны той работой, которую выполняли, и санными путешествиями.
Я помню Роджера худощавым и мускулистым валлийцем с живым умом и внушительной физической силой. Это был спокойный человек, обладавший неисчерпаемым запасом анекдотов об исторических лицах. Вскоре после возвращения из Антарктики, где он провел три с половиной года, он поступил на лоцманский катер «Мисчиф», находившийся под командованием майора X. У. Тилмана. Плавая на этом катере, он побывал во многих местах, посетил субантарктические острова Кергелен и Крозе и проплыл на этом катере в общей сложности 21 тысячу миль. Позже Роджер прошел с Тилманом 7 тысяч миль в Арктике, он побывал на западном берегу Гренландии и на Баффиновой Земле, совершил несколько поездок в Лапландию, провел одно лето на Шпицбергене. Самым последним его путешествием было пересечение Гренландского ледяного щита с санями, которые тащили люди. Прошло немало лет со дня нашей последней встречи, и, безусловно, мы оба сильно изменились. Он слишком часто увлекался неосуществимыми планами и, чтобы не мучиться разочарованиями, выработал в себе защитную реакцию.
Аллан и Фриц были закадычными друзьями; они начали карьеру полярников на берегу Хоп-Бей на Земле Грейама. Фриц, вместе с которым я прожил всего месяц в самом конце моего первого пребывания в Антарктике, продолжавшегося два с половиной года, зимовал в Хоп-Бей с Роджером, когда тот проводил уже третий год на Земле Грейама. А затем Фриц остался там на вторую зиму, тогда Аллан был одним из участников партии. В общем мы были уже не новички, и в сумме мы четверо проделали на собачьих упряжках несколько тысяч миль.
Аллана ничуть не обескуражило, что ему сразу же после возвращения из Арктики, где он пробыл длительное время, надо мчаться со скоростью 80 миль в час в Лондонский аэропорт, чтобы успеть на рейс в «Ultima Thule». Я сидел за рулем. Началась отчаянная спешка, но в последние минуты возникло столько препятствий, что мне пришлось отменить свой полет. Это происходило 17 октября. Роджер и Аллан улетели, а я вернулся к своей работе.
Нам нужно было вылететь из Лондона до 17 октября, потому что в поселок Канак, находившийся в 80 милях к северу от Туле – американской стратегической военно-воздушной базы, мы должны были попасть до 24 октября. Нам надо было построить хижину, прежде чем солнце покажется там в последний раз в этом году. Выбор места определился тем, что я хотел провести зиму вместе с полярными эскимосами, которых в наше время осталось немного. Они живут здесь вокруг пяти поселков, из которых Канак – самый большой; он является также административным центром округа Туле. Там, насколько мне удалось выяснить в Копенгагене в министерстве по делам Гренландии, а также в гренландском департаменте торговли, проживало несколько датчан, имелись радиостанция и больница. Значительно больше я знал о поселке Сьорапалук, так как его жители были описаны в книге француза Жана Малори, изданной в 1955 году. Эта книга – «Последние короли Туле» – представляет собой чрезвычайно интересное описание зимовки автора среди полярных эскимосов. По первоначальным планам я собирался зимовать в этом поселке, но затем мне пришлось отказаться от этого только из-за плохой связи со Сьорапалуком. Сюда заходит лишь одно судно в год. Если не считать случаев крайней необходимости, то базирующиеся в Туле вертолеты военно-воздушной спасательной эскадрильи прилетают сюда с праздничным визитом только на рождество, между тем как в Канак они прилетают довольно часто даже зимой.
Весь основной груз, в том числе сборная хижина и запас жидкого топлива, был послан в Туле из Монреаля раньше на ледоколе канадской береговой охраны «Джон А. Макдональдс Остальной груз был разделен на две партии и отправлен в Туле через Копенгаген рейсовым самолетом скандинавской авиационной линии. При любезном содействии американцев нам удалось все экспедиционное снаряжение переслать вертолетами военно-воздушной спасательной эскадрильи из Туле в Канак, где с разрешения датского правительства мы должны были основать наш зимний лагерь.
Мой день рождения (мне исполнилось тридцать два года) ничем не был отмечен. Новый предельный срок вылета – 31 октября – приближался. Я носился с бешеной скоростью, пока у меня не начинала кружиться голова; впрочем, заседаний комитета тогда уже не было, так как официально я числился уехавшим в экспедицию и, следовательно, оставаясь в Англии, крал время у самого себя.
Ежедневные поездки – 260 миль до Лондона и обратно – губительно сказывались на нервной системе, и я часто добирался до конечного пункта в таком напряженном состоянии, что должен был полчаса, а то и больше никуда не показываться, пока не приходил в себя и не прекращалась непроизвольная дрожь. Пользуясь на станциях обслуживания телефонами-автоматами, я диктовал телеграммы или передавал моим секретаршам кучу инструкций. Часто я останавливался и звонил по телефону родителям, чтобы уточнить время моего приезда в Личфилд, и они бросали любую работу, которой были заняты, и принимались раскладывать в безукоризненном порядке нужное мне снаряжение или же паковать по моим указаниям сотни предметов экспедиционного оборудования самой неудобной формы и наклеивать на ящики ярлыки.
В пятницу 18 октября я перевез свою картотеку из Личфилда в библиотеку сэра Вивьена Фукса и объяснил секретарше систему, с помощью которой я мог отыскать среди многих тысяч писем, находившихся теперь в картотеке, то, которое мне было нужно. Этот уик-энд был самым напряженным в моей жизни, однако в понедельник утром все было закончено, и я, в состоянии полной прострации, поехал в аэропорт.
Весь путь до Осло я спал, а когда мы прибыли туда, по громкоговорителю меня попросили немедленно зайти к главному инспектору таможни. Когда я уходил от него, он предупредил, чтобы я ни с кем не вел переговоры, кроме заместителя директора Норвежского полярного института. По пути в город Коре Лундквист сказал мне, что молодой норвежец по имени Флотум, который тоже предполагал совершить трансарктическое путешествие, хочет взять у меня интервью, за которое ему хорошо заплатит одна из ведущих норвежских газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26