Эти пробы в свое время будут изучены на загрязнение частицами земного происхождения и следами космической пыли.
Генераторы и аккумуляторное хозяйство находились в ведении Аллана. В запасе у нас был двухтактный генератор «Маленький тигр», любезно предоставленный в наше распоряжение Арктической исследовательской лабораторией, поэтому мы интенсивно использовали генератор «Хонда» – запускали его часов на шесть в день, чтобы с его помощью приводить в действие прибор для взятия проб воздуха, перезаряжать радиобатареи, электронную вспышку, источник света для киносъемки и множество разных научных приборов. Геофизическая программа Аллана, к сожалению, полностью не была осуществлена. Магнитометр, оказавшийся неисправным, он починил, а осциллограф для измерения океанских глубин переградуировал и привел в порядок, но программу измерения глубин он не смог даже начать: по техническим причинам нам не могли прислать взрывчатку. Аллену, однако, удалось за время зимнего дрейфа произвести шестьсот магнитных наблюдений, и это само по себе, даже без учета глубины океана и гравитации данного места, представляло большой интерес. То же относится и к определениям координат, в течение всей зимы производившимся Алленом почти каждый день.
Программа Кена по изучению одежды, уже упоминавшаяся мною, для надлежащего ее выполнения требовала огромного количества времени. Мы должны были, например, просиживать по несколько часов в течение двадцати дней на открытом воздухе или же проводить эти часы в неотапливаемой палатке, имея на себе на один комплект одежды меньше, чем это было нужно для сохранения нормального самочувствия. Мы должны были мерзнуть, однако не настолько, чтобы дрожать. Мы охлаждались до такой степени, что начинали коченеть: Кен снимал показания многочисленных датчиков, которые были спрятаны у нас под одеждой для измерения тепла и влажности в различных ее предметах.
В проводившуюся Коном программу психологических тестов входили ответы на несколько стандартных анкет, содержавших в общей сложности около шести тысяч вопросов; эти анкеты мы заполняли несколько раз в течение путешествия. Такая анкета вместе с тестом для определения коэффициента умственного развития отнимала шесть-семь часов. Неизбежно появлялось легкое искушение придавать ответам шутливый характер. Я думаю, что всех нас несколько смущало то обстоятельство, что, пытаясь повторно ответить на одни и те же вопросы, мы почти никогда не могли вспомнить, что мы ответили в предыдущий раз, и испытывали раздражение, представляя себе, как будут веселиться психологи по поводу наших различных ответов.
1 ноября в 19 часов по среднему гринвичскому времени Фриц отметил в метеорологическом журнале юго-западный ветер. Я не припомню, чтобы, делая эту запись, он как-то прокомментировал ее, как не помню и каких-либо замечаний по этому поводу со стороны Аллана. В то время, в девять часов утра местного времени, Аллан только что выполз из спального мешка, стряхнул иней со своих волос, оделся и заковылял от холодной палатки, в которой он спал, к нашей теплой хижине, чтобы позавтракать. И даже позже, днем, когда я гнал свою собачью упряжку по сохранившимся следам к месту нашего первого зимнего лагеря, который находился в полутора милях к юго-западу, мне не пришло в голову, что этот резкий ветер, дувший мне в лицо, не помогает благоприятствующему нам дрейфу, а, скорее, мешает. Мы находились на 85 48 с. ш. и 164°20 з. д., в самой северной тогда точке нашего дрейфа, который на протяжении четырех месяцев был постоянным до монотонности – он планомерно приближал нас к полюсу со скоростью двух с половиной миль в день.
Рано или поздно ветер все же должен был перемениться; однако только 9 ноября мы обратили внимание на то, что изменение ветра вызвало изменение в направлении дрейфа, уносившего нас к востоку. В этот день Фриц, Аллан и я отправились с двумя собачьими упряжками проверить состояние льда к северу от нас, а Кен, готовивший пищу, остался в лагере. Мы ожидали, что увидим соседние льдины разбитыми вдребезги или по меньшей мере сильно взломанными, и захватили с собой по два фонаря «молния» на каждые нарты и достаточно снаряжения и продовольствия, чтобы его хватило на несколько дней.
В качестве дополнительной предосторожности мы добавили к этому в сущности легкому грузу еще рацию, теодолит и комплект навигационных таблиц. Но эти предосторожности в данном случае оказались излишними, ибо, к нашему удивлению, все льдины были целыми и все трещины затянулись. Даже полоса свободно плававшего битого льда, которую мы пытались преодолеть, когда Аллан ушиб спину, теперь, к 9 ноября, представляла единое поле и не препятствовала движению. Мы пересекли ее при свете луны и продолжали путь к северу, пока не отдалились миль на десять от нашей зимней базы, затем повернули к дому. Все виденное убедило нас, что ветер, уносивший эти льдины, не был случайным, а означал весьма важное изменение. Теперь мы вынуждены были примириться с мыслью, что нас, по всей вероятности, отнесет гораздо дальше на восток, прежде чем кончится зима.
27 ноября мы находились на 85°02 с. ш. и 149°30 з. д. За последние двадцать шесть дней мы продрейфовали ровно сто миль к юго-востоку, а ветер все продолжал дуть. Станция «Т-3» была теперь всего в 103 милях к востоку-юго-востоку от нас. Мы медленно сближались с ней, и, несмотря на неблагоприятные изменения в направлении как нашего, так и их дрейфа, обе станции были в сфере циркуляции одной и той же системы ветров и ледового дрейфа.
Если бы даже на следующий день ветер переменил направление и стал дуть к северу, что было маловероятно, то все равно ко дню зимнего солнцестояния мы не продвинулись бы дальше той самой северной точки, на которой находились 1 ноября. Конечно, было соблазнительно (однако совершенно бесцельно) строить догадки о том, где мы могли бы очутиться, если бы дрейф в нужном нам направлении продолжался. Не стоило также предаваться размышлениям насчет того, насколько обратный дрейф последних трех недель уменьшил наши шансы достигнуть Шпицбергена до вскрытия– льда. Впереди было еще три месяца зимы – время достаточное. За это время ветер может перемениться, однако же возникнет и множество новых проблем. Я понимал, что если 1 марта 1969 года мы все еще будем находиться к югу от 87o с. ш., то нам не удастся к намеченному сроку добраться до твердой земли. Но если мы будем находиться южнее 85° или запоздаем с выходом в путь, или же наше продвижение замедлят плохие ледовые условия, или нас утянет встречный дрейф, то мы опоздаем добраться до Шпицбергена и перед нами возникнет еще более трудная проблема, как вообще выбраться из ледового плена.
«Кто придумал для вас, ребятки, эту экспедицию?» – писала одна американская мать в письме, полученном нами 13 ноября, когда самолет «Дакота» в темноте полярной ночи произвел безукоризненное сбрасывание – такое же удачное, как и все предыдущие. Мы тогда пополнили наши запасы мясом и яйцами, из которых ни одно не треснуло. Эта женщина недавно прочла в газетах об экспедиции и обнаружила, по ее словам, сходство между нами и мужчинами ее семьи. «Если вы, детки, нуждаетесь в работе, то купите себе справочник по всем видам профессий. То, что вы, сидя на плавучей льдине, где вокруг вас нет ни одного живого существа, кроме тюленей, имеете какое-то занятие и какой-то заработок, – это не лучший выход из положения. Вам уготовлен богом иной образ жизни, и Соединенные Штаты – лучшее место для вас. Вы нужны в нашей стране, чтобы помочь людям почерпнуть то полезное, что вы знаете, научить их, как сохранять здоровье. Почему наше правительство не послало самолета, чтобы забрать вас, детки, и доставить в нашу страну, пока вы не погибли?» Свое письмо она заканчивала словами: «Остаюсь в почтительной надежде, что вы скоро вернетесь домой, разрушив заговор, составленный с какой-то зловещей целью… Позабудьте о путешествии в 3800 миль, – советовала она. – Мы относимся к вам с любовью, и вы нужны нам здесь, в Северной Америке». Как бы в ответ на ее мольбы, ветер в этот вечер изменил направление, и нас стало относить на юг в сторону Аляски.
Рождество было для нас своего рода временной вехой, отмеченной только тем, что в этот день мы устроили несколько более изысканный обед. В остальном мы занимались обычными делами. У нас было много джина, рома и виски, сброшенных в начале зимы, и порядочное количество пива, но пили мы редко. Пища была самая разнообразная. Жестяной печи, в которой мы пекли хлеб, доставалось немало упреков за многие неудачи, случавшиеся на протяжении всей зимы. Что касается хижины, то она была одновременно и уютным пристанищем, и западней. 3 февраля в полдень температура воздуха была – 44° С. Дым из трубы поднимался вертикально и сливался с тонким пологом тумана, нависшего над хижиной, частично занесенной сугробами снега. На юге виднелся слабый отблеск возвращающегося солнца – белесый горизонт, бледное пятно цвета сепии на гребне серой гряды облаков. На юго-востоке низко над горизонтом сверкала, как бриллиант, Венера. На севере красовалась полная и холодная луна, а прямо под ней искрящийся сноп серебристого света растекался по льдинам. Весь ледяной пейзаж был залит светом – холодным, таинственным зимним светом, от которого торосы выглядели, как пенящиеся белые буруны, а льдины походили на тихие лагуны. Но за ночь погода изменилась: тучи заволокли небо, поднялся сильный ветер, и в четыре часа утра наша льдина раскололась надвое.
За следующий день нас отнесло на восемь миль к югу, и наш зимний лагерь, накануне казавшийся вполне надежным, хотя он находился в 150 ярдах от ближайшей трещины, теперь оказался у опасного стыка двух трещин. Наша льдина при сжатии в любое мгновение могла быть раздавлена, как хрупкая яичная скорлупка.
5 февраля зашла луна. Мы больше не увидим ее до 21 февраля – в этот день год назад мы вышли с мыса Барроу на Аляске с четырьмя упряжками собак к Северному Ледовитому океану и начали наше рассчитанное на шестнадцать месяцев путешествие. Тогда мы были в прекрасном настроении, уверенные, что если мы благополучно минуем первую сотню миль предательского прибрежного молодого льда, то к наступлению первого сезона таяния нам удастся наверстать время, потерянное из-за трехнедельного опоздания с выходом в путь.
К 5 февраля мы отставали от графика на 350 миль; до цели нам оставалось пройти такое же расстояние, какое мы прошли уже от мыса Барроу. Предстоявший нам путь казался огромным. Чтобы достичь северного берега Шпицбергена, надо было пройти за сто дней столько же, сколько мы прошли за год без двух недель. И чтобы добраться туда до начала таяния льда, мы должны были покинуть нашу зимнюю базу за две или три недели до появления солнца и преодолеть от 1300 до 1500 миль. А это ведь самое холодное время года: температура иногда достигает свыше 50° мороза.
Столь ранний выход должен был означать также, что нам придется двигаться с максимальным грузом, так как для арктической вспомогательной эскадрильи канадских военно-воздушных сил первое из трех сбрасывание, намеченных для пополнения наших запасов во время заключительной стадии путешествия, было запланировано лишь на 25 марта. Пустившись так рано в путь, мы будем вынуждены тащить с собой до самого Шпицбергена восемьдесят фунтов заснятой пленки, некоторые научные приборы и огромное количество метеорологических, гляциологических и геофизических материалов, собранных за восемь месяцев дрейфа. Причем даже самые опытные канадские летчики не были готовы вылететь в наш зимний лагерь и попытаться приземлиться, прежде чем взойдет солнце. Нам стало казаться, будто вдоль воображаемой линии круга, описанного вокруг полюса с радиусом в 260 миль, существует какая-то преграда, быть может, даже вал, через который дрейфующие на север льдины не могут пробраться. С конца октября нас не меньше четырех раз уносило дрейфом до 86° с. ш., а однажды мы очутились в получасе ходьбы от этого воображаемого препятствия, и каждый раз мы снова и снова откатывались обратно до 85°30 с. ш. На этой широте оказалась наша хижина, после того как первая зимняя льдина раскололась и мы вынуждены были передвинуться назад. Вначале мы надеялись разбить зимний лагерь на 88° с. ш., откуда трансполярный дрейф перенес бы нас через полюс. Если бы этот план удался, то до Шпицбергена нам осталось бы менее 600 миль. Но к тому времени, когда нам пришлось повернуть назад и возвратиться на летнюю льдину, мы достигли всего лишь 85-й параллели. А зимний дрейф, который, как мы ожидали, должен был к 1 марта 1969 года переместить нас на 87° с. ш. и 140° з. д., вместо этого отнес нас на 130 миль к востоку от курса.
С подобным же затруднением столкнулся Нансен во время героического дрейфа «Фрама». После первых восемнадцати месяцев стало очевидно, что тринадцать человек экипажа «Фрама» вряд ли достигнут полюса, если не оставят корабль, где они были в тепле и безопасности, и не пройдут пешком последние 300 миль. Это и сделал Нансен 14 марта 1895 года, отправившись к полюсу с одним спутником, двадцатью восемью собаками, тремя нартами и запасом продовольствия на сто дней. Вскоре после окончания зимы Нансен отправился к полюсу, покинув своих товарищей, которые остались на «Фраме», чтобы в более приятной, но и более однообразной обстановке попытаться завершить дрейф и высвободиться из примыкавшего к Шпицбергену полярного пака. Крушение надежд, очевидно пережитое Нансеном зимой 1894/95 года, переживали и мы в предыдущие пять месяцев, когда нашу зимнюю хижину уносило к востоку, а не к северу. По примеру Нансена мы во время дрейфа занимались научными исследованиями. Теперь, полные энтузиазма, но и с некоторой тяжестью на сердце решили дней через десять двинуться в путь.
Но полярная ночь отступала слишком быстро для глаз, привыкших к постоянной темноте, и небо на юге казалось нам в полдень ослепительно ярким. 23 февраля мы решили, что не можем допустить, чтобы солнце застигло нас на месте. Мы должны покинуть зимнюю стоянку и в отчаянной спешке бежать от него, двигаясь на север, в тень земли. Но это было невозможно. Солнце карабкалось быстрее, чем могли бежать люди и собаки, и мы знали, что под его лучами тонкая пленка льда, покрывающая Северный Ледовитый океан, начнет таять задолго до того, как мы увидим перед собой цель нашего путешествия. Когда мы думали об этом, в нашем распоряжении оставалось только сто дней, за которые надо пройти 1500 миль. Можно ли преодолеть такое расстояние? На протяжении пяти миль в сторону отступающего к северному горизонту мрака вилась плотно утрамбованная дорога: сверкающий след то взбирался на гребни, то опускался во впадины торосистых льдин, напоминая кильватерную струю океанского лайнера; изящная кривая этого следа пересекала замерзшие морские озера и исчезала в хаосе ледяных глыб. Мы жаждали вырваться на волю и почти готовы были покинуть наш лагерь – пристанище, неожиданно ставшее для нас тюрьмой. Жгучее желание требовало действий, нервы наши были натянуты, собаки запряжены, на нартах уже лежал наш груз.
10 БРОСОК К ПОЛЮСУ
24 февраля утром в половине седьмого мы завтракали. Все было упаковано, но кое-что надо было еще рассортировать, поэтому в хижине царил полный беспорядок. Едва мы начали завтракать, как услышали грохот – гулкие звуки, которыми, как мы знали по предшествующему опыту, сопровождается ломка льдины. Мы бросили все, кинулись к двери и увидели, что льдина вокруг нас трещит и раскалывается на части. Одна трещина, ближняя к хижине, зияла футах в двенадцати от нее. Мы не были как следует одеты для работы на открытом воздухе, а мороз доходил до 40°, и дул легкий ветер, но думать об этом не приходилось, так как мы оказались отрезанными от наших собак, нарт и большей части груза. Итак, мы разделились. Я перепрыгнул через трещину и попытался перегнать собак на нашу сторону. Только Фриц успел переправить одну собачью упряжку. Трещина расширялась так быстро, что нам всем пришлось прыгать обратно на ту льдину, где стояла хижина; через некоторое время ширина разводья достигла 45 футов.
Между тем все окружавшее нас пространство стало вращаться. В одних местах образовались сжатия, в других разводья. Непосредственная опасность нам не грозила, ибо с образованием трещины сжатие обычно слегка ослабевает и больше ничего не случается, пока льдины не разойдутся и не начнут снова с силой сближаться. Тогда опять произойдет сжатие и возникнут новые трещины. Этого-то мы и боялись после появления первой трещины. Она прошла как раз под одной из двух наших палаток, которая рухнула в разводье и теперь лежала в воде. Начиная с этого мгновения все пришло в хаотическое состояние.
Мы кинулись обратно в хижину. Было ясно, что нам следует как можно скорее уйти, но мы должны были еще кое-что сделать, например упаковать радиоустановку и отобрать несколько котелков и кастрюль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Генераторы и аккумуляторное хозяйство находились в ведении Аллана. В запасе у нас был двухтактный генератор «Маленький тигр», любезно предоставленный в наше распоряжение Арктической исследовательской лабораторией, поэтому мы интенсивно использовали генератор «Хонда» – запускали его часов на шесть в день, чтобы с его помощью приводить в действие прибор для взятия проб воздуха, перезаряжать радиобатареи, электронную вспышку, источник света для киносъемки и множество разных научных приборов. Геофизическая программа Аллана, к сожалению, полностью не была осуществлена. Магнитометр, оказавшийся неисправным, он починил, а осциллограф для измерения океанских глубин переградуировал и привел в порядок, но программу измерения глубин он не смог даже начать: по техническим причинам нам не могли прислать взрывчатку. Аллену, однако, удалось за время зимнего дрейфа произвести шестьсот магнитных наблюдений, и это само по себе, даже без учета глубины океана и гравитации данного места, представляло большой интерес. То же относится и к определениям координат, в течение всей зимы производившимся Алленом почти каждый день.
Программа Кена по изучению одежды, уже упоминавшаяся мною, для надлежащего ее выполнения требовала огромного количества времени. Мы должны были, например, просиживать по несколько часов в течение двадцати дней на открытом воздухе или же проводить эти часы в неотапливаемой палатке, имея на себе на один комплект одежды меньше, чем это было нужно для сохранения нормального самочувствия. Мы должны были мерзнуть, однако не настолько, чтобы дрожать. Мы охлаждались до такой степени, что начинали коченеть: Кен снимал показания многочисленных датчиков, которые были спрятаны у нас под одеждой для измерения тепла и влажности в различных ее предметах.
В проводившуюся Коном программу психологических тестов входили ответы на несколько стандартных анкет, содержавших в общей сложности около шести тысяч вопросов; эти анкеты мы заполняли несколько раз в течение путешествия. Такая анкета вместе с тестом для определения коэффициента умственного развития отнимала шесть-семь часов. Неизбежно появлялось легкое искушение придавать ответам шутливый характер. Я думаю, что всех нас несколько смущало то обстоятельство, что, пытаясь повторно ответить на одни и те же вопросы, мы почти никогда не могли вспомнить, что мы ответили в предыдущий раз, и испытывали раздражение, представляя себе, как будут веселиться психологи по поводу наших различных ответов.
1 ноября в 19 часов по среднему гринвичскому времени Фриц отметил в метеорологическом журнале юго-западный ветер. Я не припомню, чтобы, делая эту запись, он как-то прокомментировал ее, как не помню и каких-либо замечаний по этому поводу со стороны Аллана. В то время, в девять часов утра местного времени, Аллан только что выполз из спального мешка, стряхнул иней со своих волос, оделся и заковылял от холодной палатки, в которой он спал, к нашей теплой хижине, чтобы позавтракать. И даже позже, днем, когда я гнал свою собачью упряжку по сохранившимся следам к месту нашего первого зимнего лагеря, который находился в полутора милях к юго-западу, мне не пришло в голову, что этот резкий ветер, дувший мне в лицо, не помогает благоприятствующему нам дрейфу, а, скорее, мешает. Мы находились на 85 48 с. ш. и 164°20 з. д., в самой северной тогда точке нашего дрейфа, который на протяжении четырех месяцев был постоянным до монотонности – он планомерно приближал нас к полюсу со скоростью двух с половиной миль в день.
Рано или поздно ветер все же должен был перемениться; однако только 9 ноября мы обратили внимание на то, что изменение ветра вызвало изменение в направлении дрейфа, уносившего нас к востоку. В этот день Фриц, Аллан и я отправились с двумя собачьими упряжками проверить состояние льда к северу от нас, а Кен, готовивший пищу, остался в лагере. Мы ожидали, что увидим соседние льдины разбитыми вдребезги или по меньшей мере сильно взломанными, и захватили с собой по два фонаря «молния» на каждые нарты и достаточно снаряжения и продовольствия, чтобы его хватило на несколько дней.
В качестве дополнительной предосторожности мы добавили к этому в сущности легкому грузу еще рацию, теодолит и комплект навигационных таблиц. Но эти предосторожности в данном случае оказались излишними, ибо, к нашему удивлению, все льдины были целыми и все трещины затянулись. Даже полоса свободно плававшего битого льда, которую мы пытались преодолеть, когда Аллан ушиб спину, теперь, к 9 ноября, представляла единое поле и не препятствовала движению. Мы пересекли ее при свете луны и продолжали путь к северу, пока не отдалились миль на десять от нашей зимней базы, затем повернули к дому. Все виденное убедило нас, что ветер, уносивший эти льдины, не был случайным, а означал весьма важное изменение. Теперь мы вынуждены были примириться с мыслью, что нас, по всей вероятности, отнесет гораздо дальше на восток, прежде чем кончится зима.
27 ноября мы находились на 85°02 с. ш. и 149°30 з. д. За последние двадцать шесть дней мы продрейфовали ровно сто миль к юго-востоку, а ветер все продолжал дуть. Станция «Т-3» была теперь всего в 103 милях к востоку-юго-востоку от нас. Мы медленно сближались с ней, и, несмотря на неблагоприятные изменения в направлении как нашего, так и их дрейфа, обе станции были в сфере циркуляции одной и той же системы ветров и ледового дрейфа.
Если бы даже на следующий день ветер переменил направление и стал дуть к северу, что было маловероятно, то все равно ко дню зимнего солнцестояния мы не продвинулись бы дальше той самой северной точки, на которой находились 1 ноября. Конечно, было соблазнительно (однако совершенно бесцельно) строить догадки о том, где мы могли бы очутиться, если бы дрейф в нужном нам направлении продолжался. Не стоило также предаваться размышлениям насчет того, насколько обратный дрейф последних трех недель уменьшил наши шансы достигнуть Шпицбергена до вскрытия– льда. Впереди было еще три месяца зимы – время достаточное. За это время ветер может перемениться, однако же возникнет и множество новых проблем. Я понимал, что если 1 марта 1969 года мы все еще будем находиться к югу от 87o с. ш., то нам не удастся к намеченному сроку добраться до твердой земли. Но если мы будем находиться южнее 85° или запоздаем с выходом в путь, или же наше продвижение замедлят плохие ледовые условия, или нас утянет встречный дрейф, то мы опоздаем добраться до Шпицбергена и перед нами возникнет еще более трудная проблема, как вообще выбраться из ледового плена.
«Кто придумал для вас, ребятки, эту экспедицию?» – писала одна американская мать в письме, полученном нами 13 ноября, когда самолет «Дакота» в темноте полярной ночи произвел безукоризненное сбрасывание – такое же удачное, как и все предыдущие. Мы тогда пополнили наши запасы мясом и яйцами, из которых ни одно не треснуло. Эта женщина недавно прочла в газетах об экспедиции и обнаружила, по ее словам, сходство между нами и мужчинами ее семьи. «Если вы, детки, нуждаетесь в работе, то купите себе справочник по всем видам профессий. То, что вы, сидя на плавучей льдине, где вокруг вас нет ни одного живого существа, кроме тюленей, имеете какое-то занятие и какой-то заработок, – это не лучший выход из положения. Вам уготовлен богом иной образ жизни, и Соединенные Штаты – лучшее место для вас. Вы нужны в нашей стране, чтобы помочь людям почерпнуть то полезное, что вы знаете, научить их, как сохранять здоровье. Почему наше правительство не послало самолета, чтобы забрать вас, детки, и доставить в нашу страну, пока вы не погибли?» Свое письмо она заканчивала словами: «Остаюсь в почтительной надежде, что вы скоро вернетесь домой, разрушив заговор, составленный с какой-то зловещей целью… Позабудьте о путешествии в 3800 миль, – советовала она. – Мы относимся к вам с любовью, и вы нужны нам здесь, в Северной Америке». Как бы в ответ на ее мольбы, ветер в этот вечер изменил направление, и нас стало относить на юг в сторону Аляски.
Рождество было для нас своего рода временной вехой, отмеченной только тем, что в этот день мы устроили несколько более изысканный обед. В остальном мы занимались обычными делами. У нас было много джина, рома и виски, сброшенных в начале зимы, и порядочное количество пива, но пили мы редко. Пища была самая разнообразная. Жестяной печи, в которой мы пекли хлеб, доставалось немало упреков за многие неудачи, случавшиеся на протяжении всей зимы. Что касается хижины, то она была одновременно и уютным пристанищем, и западней. 3 февраля в полдень температура воздуха была – 44° С. Дым из трубы поднимался вертикально и сливался с тонким пологом тумана, нависшего над хижиной, частично занесенной сугробами снега. На юге виднелся слабый отблеск возвращающегося солнца – белесый горизонт, бледное пятно цвета сепии на гребне серой гряды облаков. На юго-востоке низко над горизонтом сверкала, как бриллиант, Венера. На севере красовалась полная и холодная луна, а прямо под ней искрящийся сноп серебристого света растекался по льдинам. Весь ледяной пейзаж был залит светом – холодным, таинственным зимним светом, от которого торосы выглядели, как пенящиеся белые буруны, а льдины походили на тихие лагуны. Но за ночь погода изменилась: тучи заволокли небо, поднялся сильный ветер, и в четыре часа утра наша льдина раскололась надвое.
За следующий день нас отнесло на восемь миль к югу, и наш зимний лагерь, накануне казавшийся вполне надежным, хотя он находился в 150 ярдах от ближайшей трещины, теперь оказался у опасного стыка двух трещин. Наша льдина при сжатии в любое мгновение могла быть раздавлена, как хрупкая яичная скорлупка.
5 февраля зашла луна. Мы больше не увидим ее до 21 февраля – в этот день год назад мы вышли с мыса Барроу на Аляске с четырьмя упряжками собак к Северному Ледовитому океану и начали наше рассчитанное на шестнадцать месяцев путешествие. Тогда мы были в прекрасном настроении, уверенные, что если мы благополучно минуем первую сотню миль предательского прибрежного молодого льда, то к наступлению первого сезона таяния нам удастся наверстать время, потерянное из-за трехнедельного опоздания с выходом в путь.
К 5 февраля мы отставали от графика на 350 миль; до цели нам оставалось пройти такое же расстояние, какое мы прошли уже от мыса Барроу. Предстоявший нам путь казался огромным. Чтобы достичь северного берега Шпицбергена, надо было пройти за сто дней столько же, сколько мы прошли за год без двух недель. И чтобы добраться туда до начала таяния льда, мы должны были покинуть нашу зимнюю базу за две или три недели до появления солнца и преодолеть от 1300 до 1500 миль. А это ведь самое холодное время года: температура иногда достигает свыше 50° мороза.
Столь ранний выход должен был означать также, что нам придется двигаться с максимальным грузом, так как для арктической вспомогательной эскадрильи канадских военно-воздушных сил первое из трех сбрасывание, намеченных для пополнения наших запасов во время заключительной стадии путешествия, было запланировано лишь на 25 марта. Пустившись так рано в путь, мы будем вынуждены тащить с собой до самого Шпицбергена восемьдесят фунтов заснятой пленки, некоторые научные приборы и огромное количество метеорологических, гляциологических и геофизических материалов, собранных за восемь месяцев дрейфа. Причем даже самые опытные канадские летчики не были готовы вылететь в наш зимний лагерь и попытаться приземлиться, прежде чем взойдет солнце. Нам стало казаться, будто вдоль воображаемой линии круга, описанного вокруг полюса с радиусом в 260 миль, существует какая-то преграда, быть может, даже вал, через который дрейфующие на север льдины не могут пробраться. С конца октября нас не меньше четырех раз уносило дрейфом до 86° с. ш., а однажды мы очутились в получасе ходьбы от этого воображаемого препятствия, и каждый раз мы снова и снова откатывались обратно до 85°30 с. ш. На этой широте оказалась наша хижина, после того как первая зимняя льдина раскололась и мы вынуждены были передвинуться назад. Вначале мы надеялись разбить зимний лагерь на 88° с. ш., откуда трансполярный дрейф перенес бы нас через полюс. Если бы этот план удался, то до Шпицбергена нам осталось бы менее 600 миль. Но к тому времени, когда нам пришлось повернуть назад и возвратиться на летнюю льдину, мы достигли всего лишь 85-й параллели. А зимний дрейф, который, как мы ожидали, должен был к 1 марта 1969 года переместить нас на 87° с. ш. и 140° з. д., вместо этого отнес нас на 130 миль к востоку от курса.
С подобным же затруднением столкнулся Нансен во время героического дрейфа «Фрама». После первых восемнадцати месяцев стало очевидно, что тринадцать человек экипажа «Фрама» вряд ли достигнут полюса, если не оставят корабль, где они были в тепле и безопасности, и не пройдут пешком последние 300 миль. Это и сделал Нансен 14 марта 1895 года, отправившись к полюсу с одним спутником, двадцатью восемью собаками, тремя нартами и запасом продовольствия на сто дней. Вскоре после окончания зимы Нансен отправился к полюсу, покинув своих товарищей, которые остались на «Фраме», чтобы в более приятной, но и более однообразной обстановке попытаться завершить дрейф и высвободиться из примыкавшего к Шпицбергену полярного пака. Крушение надежд, очевидно пережитое Нансеном зимой 1894/95 года, переживали и мы в предыдущие пять месяцев, когда нашу зимнюю хижину уносило к востоку, а не к северу. По примеру Нансена мы во время дрейфа занимались научными исследованиями. Теперь, полные энтузиазма, но и с некоторой тяжестью на сердце решили дней через десять двинуться в путь.
Но полярная ночь отступала слишком быстро для глаз, привыкших к постоянной темноте, и небо на юге казалось нам в полдень ослепительно ярким. 23 февраля мы решили, что не можем допустить, чтобы солнце застигло нас на месте. Мы должны покинуть зимнюю стоянку и в отчаянной спешке бежать от него, двигаясь на север, в тень земли. Но это было невозможно. Солнце карабкалось быстрее, чем могли бежать люди и собаки, и мы знали, что под его лучами тонкая пленка льда, покрывающая Северный Ледовитый океан, начнет таять задолго до того, как мы увидим перед собой цель нашего путешествия. Когда мы думали об этом, в нашем распоряжении оставалось только сто дней, за которые надо пройти 1500 миль. Можно ли преодолеть такое расстояние? На протяжении пяти миль в сторону отступающего к северному горизонту мрака вилась плотно утрамбованная дорога: сверкающий след то взбирался на гребни, то опускался во впадины торосистых льдин, напоминая кильватерную струю океанского лайнера; изящная кривая этого следа пересекала замерзшие морские озера и исчезала в хаосе ледяных глыб. Мы жаждали вырваться на волю и почти готовы были покинуть наш лагерь – пристанище, неожиданно ставшее для нас тюрьмой. Жгучее желание требовало действий, нервы наши были натянуты, собаки запряжены, на нартах уже лежал наш груз.
10 БРОСОК К ПОЛЮСУ
24 февраля утром в половине седьмого мы завтракали. Все было упаковано, но кое-что надо было еще рассортировать, поэтому в хижине царил полный беспорядок. Едва мы начали завтракать, как услышали грохот – гулкие звуки, которыми, как мы знали по предшествующему опыту, сопровождается ломка льдины. Мы бросили все, кинулись к двери и увидели, что льдина вокруг нас трещит и раскалывается на части. Одна трещина, ближняя к хижине, зияла футах в двенадцати от нее. Мы не были как следует одеты для работы на открытом воздухе, а мороз доходил до 40°, и дул легкий ветер, но думать об этом не приходилось, так как мы оказались отрезанными от наших собак, нарт и большей части груза. Итак, мы разделились. Я перепрыгнул через трещину и попытался перегнать собак на нашу сторону. Только Фриц успел переправить одну собачью упряжку. Трещина расширялась так быстро, что нам всем пришлось прыгать обратно на ту льдину, где стояла хижина; через некоторое время ширина разводья достигла 45 футов.
Между тем все окружавшее нас пространство стало вращаться. В одних местах образовались сжатия, в других разводья. Непосредственная опасность нам не грозила, ибо с образованием трещины сжатие обычно слегка ослабевает и больше ничего не случается, пока льдины не разойдутся и не начнут снова с силой сближаться. Тогда опять произойдет сжатие и возникнут новые трещины. Этого-то мы и боялись после появления первой трещины. Она прошла как раз под одной из двух наших палаток, которая рухнула в разводье и теперь лежала в воде. Начиная с этого мгновения все пришло в хаотическое состояние.
Мы кинулись обратно в хижину. Было ясно, что нам следует как можно скорее уйти, но мы должны были еще кое-что сделать, например упаковать радиоустановку и отобрать несколько котелков и кастрюль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26