Тот долго ломался и согласился только тогда, когда Алексей Михайлович, окруженный боярами и народом, в Успенском соборе поклонился ему в ноги и со слезами умолял. В конце концов, Никон согласился стать патриархом, при условии, что все будут почитать его как архипастыря и отца верховнейшего и дадут ему устроить церковь по своему усмотрению. Царь, а за ним власти духовные и бояре, поклялись в этом. Даже говорили, что царь письменно обещал Никону не вмешиваться ни в какие духовные дела и считать решения патриарха не подлежащими обжалованию.
Получив такую власть, патриарх начал ломать старые устои и переделывать на греческий лад священное писание. Для царской власти это было хорошо, а вот малым священникам новые порядки не понравились, и началась общая свара и раскол.
– А крестьянам как? – поинтересовался кузнец, задумчиво почесывая затылок. – Крестьяне от этого что-нибудь выиграли?
– Крестьяне, думаю, остались при своих интересах. Их такие драки не касаются. Другое дело, что часть священников, не подчинившихся Никону, увела свою паству в скиты и за Волгу. Отсюда и появились все эти, – я кивнул в сторону, откуда мы недавно пришли, – тайные деревни.
– Понятно, – произнес Тимофей. Помолчав, поинтересовался: – А с самим Никоном что сталось?
– Через несколько лет сослали в дальний монастырь.
– А царь?
– Тот, по-моему, сам не знал, что с таким патриархом делать. То просил у него благословления и писал покаянные письма, то отсылал еще дальше от Москвы.
– Вот оно как, значит! – подытожил кузнец. – Высоко вознесешься, далеко падать придется! Нет, я лучше буду подковы ковать и детей растить. Не нужна мне ни царская любовь, ни царская опала.
– Это твое право, – невольно засмеялся я, представляя, как никому не известный крепостной крестьянин отказывается от эфемерной мирской славы, которую ему никто и не предлагает. – Не хочешь быть патриархом – как хочешь.
– Так и помер этот Никон в презрении? – поинтересовался Иван.
– Да, совсем немного не дожил до прощения. Сразу после смерти Алексея его старший сын царь Федор послал за ним, да было уже поздно.
– Знать, судьба у него такая, – глубокомысленно подытожил мой рассказ Тимофей. – Однако, пора и трогаться.
Действительно, за разговорами мы успели и пообедать, и немного отдохнуть. Нужно было возвращаться, чтобы успеть попасть в Завидово засветло.
Глава восемнадцатая
Я как «барин» предоставил товарищам собирать остатки еды в сумки и готовиться в обратный путь, а сам ненадолго отошел в ближайшие кусты. Быстро решив свои мелкие проблемы, повернул назад, как вдруг заметил высунувшуюся из кустов чью-то невообразимую рожу. Существо было явно мужеского пола, заросшее бородой до самых глаз, в островерхой кожаной шапке.
Мы в упор уставились друг на друга. При подробном рассмотрении оказалось, что лицо у моего визави совсем молодое, глаза голубые, но пышная русая борода и лежащие на плечах космы волос делали его похожим на библейского патриарха.
– Ты кто таков? – от неожиданности почему-то срывающимся голосом воскликнул я, не понимая, как раньше не заметил это волосатое чудо всего в двух шагах от места своего интимного уединения.
Парень ничего не ответил и бросился бежать, с шумом ломая кусты. Я, не ожидая новых неожиданных явлений, рванул в другую сторону.
– Что случилось? – в один голос воскликнули мои спутники, когда я выскочил на место бивака.
– Там какой-то человек! – ответил я, хватая свое лежащее на земле оружие.
– Что за человек?
– Не знаю, наверное, из деревни. Заросший.
Иван, не раздумывая, поднял ружье и проверил заряд. Потом подкинул в руке свою алебарду.
– Видать, выследили, – тревожно произнес он, цепким взглядом осматриваясь вокруг. – Нехорошо это. И что там был за соглядатай?
– Молодой парень, весь заросший волосами. Скорее всего, действительно из раскольников. Я к нему обратился, но он убежал.
– Пошли отсюда поскорее, может быть, успеем убраться, пока другие не набежали.
– Не успеем, – сердито сказал Тимофей, глядя мне за спину.
Я обернулся. Со стороны буерака в нашу сторону шли бородатые люди, одетые, несмотря на жару, в кожаные одежды. Мы остались на месте, ожидая, когда они приблизятся. Выглядели гости, мягко говоря, диковато. Все с огромными гривами волос, только сверху прикрытыми островерхими шапками, такими же, как у парня в кустах, с эпически заросшими лицами.
– Кажется, мы крупно попали, – негромко произнес Иван, нахватавшийся у меня сленговых словечек, несообразных в этом времени.
Раскольники, как я их классифицировал про себя, был все вооружены палицами, топорами и луками. Выражений лиц за густой растительностью рассмотреть с такого расстояния было невозможно. Было их двенадцать человек, все крупные, широкоплечие, выше обычного в эту эпоху роста. Шли они, не торопясь, никак не демонстрируя угрозы.
Наконец, подошли вплотную. Пожилой мужик с сивой бородой и почти полностью седыми волосами низко, в пояс, поклонился первым, вслед склонились остальные. Мы, соответственно, ответили такими же поясными поклонами.
– Слава Иисусу Христу, – сказал, выпрямляясь, сивобородый и быстро перекрестился двумя перстами.
– Слава Иисусу, – откликнулись мы, крестясь троеперстием.
– Кто есьм будете, добры человеки, и почто посетили наши Палестины? – спросил главный, непривычно для слуха произнося слова.
– Были на охоте, да немного заблудились, – за всех ответил Иван.
– Какая же охота по сию пору, энто не по уставу. Зверь детенышей ростит, – с ударением на первом слоге то ли спросил, то ли утвердительно заметил главарь.
– Мы не на доброго зверя охотой пошли, на волка-людоеда, – уточнил Иван.
– Издалека сами будете? – проигнорировав слова солдата, опять спросил сивобородый.
– Из села Завидово, это верст двадцать отсюда.
– Далеко, однако, забрели. В здешние места просто так никто не ходит, это наша заповедная вотчина.
– Простите, коли земли нарушили, – живо откликнулся Иван, взяв на себя всю инициативу в переговорах. – У нас до вас нужды нет, погостевали, да пойдем своей дорогой.
– Коли пришли, так знать, наши гости. Мы пришлым человекам всегда рады. Наш Святой Отец вас в гости кличет.
Мы мельком переглянулись с Иваном, и я неопределенно пожал плечами.
Затем попытался предугадать возможные варианты развитие конфликта. Справиться нашими слабыми воинским средствами с дюжиной вооруженных людей было проблематично, тем более, что пока нам никто реально не угрожал. Оставалось ждать, как будут развиваться события.
– Спасибо за приглашение, только у нас путь дальний, а дело к вечеру, – отказался за всех нас Иван.
– От приглашения Святого Отца отказываться нельзя, – тоном, не терпящим возражений, сказал старший. – Погостеваете сколько сможете, помолимся Господу, и пойдете своей дорогой.
Против этого аргумента, подтвержденного остолопами с кованными, острыми наконечниками и топорами, возразить было нечего, оставалось одно – согласиться.
– Ладно, коли с добром зовете, пойдем, поклонимся вашему старцу, – вынужденно согласился наш переговорщик.
– Вы не сумлевайтесь, худа не будет, – пообещал сивый, – мы человеки мирные.
– Да я не сумлеваюсь, – ответил солдат, ласково поглаживая цевье ружья. – Нам терять нечего. Только боюсь здря время потратить.
– Невелика потеря, у нас отдохнете и в обратный путь отправитесь. Наши вьюноши и оружие ваше поднесут, чтобы вас не утомлять.
– Ничего, мы уж как-нибудь и сами справимся.
– Коли так, милости просимо.
Среди встречающих я так и не увидел парня, которого заметил в кустах. Из этого можно было сделать вывод, что перед нами стоит не все местное воинство, часть осталась в арьергарде и засадах.
Когда переговоры были окончены, сивоборедый сделал приглашающий жест и, окруженные бородачами, мы двинулись в обратном направлении. Продираться сквозь кустарник больше не пришлось. Шли хозяева знакомым путем, цепочкой, чтобы не протаптывать в траве тропинку.
У прокопанного, в чем больше можно было не сомневаться, рва мы ненадолго задержались. Провожатые мигом принесли откуда-то длинные жерди и связали лыком временный мосток. Идти по нему оказалось легко, но шатко. За рвом опять начался непролазный кустарник, и шли мы зигзагами по знакомому крестьянам пути.
Во время пути поговорить и обсудить создавшуюся ситуацию не удалось, все время рядом с нами вертелся кто-нибудь из местных, внимательно вслушиваясь в разговоры.
После зарослей кустарника началось поле ржи, довольно высокой и уже практически зрелой. Видимо, с продовольствием вопрос здесь решался достаточно успешно.
– А почто, – подстраиваясь под деревенский говор, спросил я одного из провожатых, – вы не в холщовой одежде, а в кожаной?
– Лен у нас плохо растет, только бабам на сарафаны холстины хватает.
– Понятно, – сказал я и попытался продолжить разговор, но молодой мужик, ответивший мне, на второй вопрос об урожае зерновых промолчал, набычился и отошел в сторону, виновато поглядывая в сторону старшего. Скорее всего, говорить с чужаками разрешалось только особо проверенным людям.
После поля была еще одна полоса препятствий, как я назвал про себя колючие посадки. После нее показалась деревня. Была она небольшая, в двадцать пять, от силы тридцать дворов, и сосредотачивалась вокруг приземистой часовни, заменяющей, видимо, самою церковь.
Жителей видно не было, никто не вышел поглядеть на редких, если не исключительных в здешней глуши, гостей. Это было странно, что я и отметил про себя.
Мы прошли через ворота в частоколе и оказались в самой деревне. Избы ее были типичны для этой полосы, приземисты, но на подклетях, что делало их зрительно выше, с маленькими прямоугольными окнами-бойницами по внутреннему фасаду, с глухими наружными к улице стенами и прямоугольными же слуховыми окнами на зашитом грубо тесаными досками фронтонах чердаков при двускатных соломенных крышах.
В Завидово, при всей бедности изб, они были все-таки и больше, и краше. Здесь, как говорится, царствовал не наш просвещенный XVIII век, а от силы смутный XVI.
Сивобородый предводитель, не останавливаясь, мелко перекрестился на часовню и пошел дальше, к глухому концу деревеньки, к поодаль особняком стоящей избе.
Она, в отличие от старых построек из толстых, хорошо ошкуренных и потемневших от времени стволов, была не из дуба, а липовая или осиновая, что было странно само по себе. Из черного леса избы обычно не строили, причем, на мой взгляд, срублена она была небрежно, как бы наспех из тонких для здешних мест бревен.
– Проходите, гости дорогие, в гостевую избу! – радушно, даже улыбаясь в пышные усы, предложил сивобородый, распахивая непомерно толстую и тяжелую для такой халупы входную дверь.
Кузнец послушно пригнул голову и шагнул было внутрь, но я остановил его окриком:
– Тимофей, вернись!
Это строение мне очень не понравилось. Ни то, что вокруг него чувствовалась какая-то тревога или, вернее будет сказать, тревожное напряжение, что также имело место; она, эта изба, была нелогична и нетипична.
И еще в последний момент я заметил, что построена она на месте недавнего пожарища – еще не отросла трава на почерневшей земле, и слишком малы были у нее оконца, через которые не протиснуться и ребенку, и непомерно толста дверь на мощных петлях с засовом снаружи.
– Мы подождем Святого Отца здесь, – сказал я проводнику тоном, не принимающим возражений.
– Негоже, господин, – ответил он недовольным тоном, – Святой Отец осерчает!
– Ничего, я у Бога такой грех замолю, – ответил я. Сивый пожал плечами и отошел.
– Ты чего это, ваше благородие, взъерепенился? – удивленно спросил Иван.
– Сам подумай! Они нас в этой избе заживо сожгут! Смотри, у частокола хворост заготовленный лежит!
Солдат внимательно осмотрелся и присвистнул:
– А и правда твоя! Раскольники же любят сожжения устраивать! Вот, что называется, попали!
– Ничего, выкрутимся, – сказал я, начиная по-настоящему беспокоиться, – здесь не лес, в крайнем случае, укроемся в избе и будем отстреливаться!
Однако пока такой нужды не возникало. Нас оставили в покое, и вся свита во главе с предводителем ушла в центр деревни.
– Да, место скверное, – сказал Иван, рассматривая вытоптанную площадку перед избой. – А ты еще говорил, что старообрядцы такие же христиане, как и все прочие.
– И сейчас говорю. Просто бывает, что духовную в общине власть захватывает плохой или ненормальный человек и начинает сам играть в Бога.
– Вон он, легок на помине! – окликнул нас Тимофей, указывая взглядом на приближающееся к избе шествие.
Со стороны церкви к нам направлялся высокий, белый как лунь, старик с длинными, по пояс, распущенными волосами и расчесанной по груди пышной бородой. Одет он был в холщовую, отбеленную рубаху до пола и непонятного фасона шапку, больше всего напоминающую старинный клобук в виде колпака с меховым околышем. В поднятой руке у него был деревянный крест с высокой верхней перекладиной, напоминавший не православный, а католический.
Следом за ним, отстав на почтительное расстояние, следовали наши знакомые воины с луками и палицами, замыкали шествие две согбенные женские фигурки.
Мы невольно выстроились в ряд, ожидая встречи с такой колоритной личностью. Шествие почему-то двигалось в нашу сторону не по прямой, а по дуге, как бы обходя нас со стороны.
Однако расстояния здесь были так малы, что гулять Святому Отцу было особенно негде, и, завершив обход, он приблизился к нам и благословил своим крестом. Что делать в таких случаях, я не знал ни сном, ни духом, как и мои спутники, один из которых, Иван, был неясного вероисповедания, а кузнец – простым крестьянином. Осталось одно: низко поклониться, не крестясь, чтобы не раздражать староверов ненавистной им щепотью.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа! – произнес старец, видимо, принятое у них приветствие.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа! – дружно откликнулись мы.
– Почто не входите в гостевой дом, а стоите на улице, как язычники и басурмане? – спросил Святой Отец высоким красивым голосом.
– Не смеем нарушать! – неопределенно ответил за всех я, не вдаваясь в подробности, что имею в виду.
Святой Отец согласно склонил голову, естественно, как и все, ничего не поняв, но и не желая признаться в некомпетентности.
– Пройдите с миром! – возвестил он, указывая крестом на распахнутую дверь избы.
– Не смеем ослушаться, но по заветам отцов только после вас! – вежливо и так же непонятно для непосвященных отказался я. – Прошу, Святой Отец, быть нашим путеводным светочем, во имя отца и сына и святого духа. Аминь!
Старик сощурился и без разговоров прошел через низкую дверь в гостевую избу. Нам осталось только последовать за ним. В полутемном, слабо освещенном через узкие оконца помещении почти не оказалось мебели, только пустые лавки вдоль стен. Святой Отец уже успел пройти в пустой, без икон, красный угол и отвесил низкий поклон бревенчатой стене.
Мы остановились около дверей, не зная, что делать дальше. Снаружи послышался шум, потом раздались женские крики, я бросился было наружу посмотреть, что там происходит, но выбежать не успел.
– Навстречу мне в избу влетели обе участвующие в процессии женщины. Вид у них был встрепанный и донельзя испуганный. Не успели они преодолеть инерцию, как бросились назад к дверям, но те уже захлопнулись, и снаружи лязгнул металлический засов. Я не успел сообразить, что, собственно, происходит, как пленницы с животным воем бросились к узким окнам бойницы, заслонив и без того слабое поступление света.
– Спасите, – кричали они, пытаясь просунуть руки и головы наружу.
– Кажись, мы попали в западню! – зло сказал Иван, поворачиваясь в сторону молящегося Святого Отца. – Твоя была правда, Лексей Григорьевич!
– Покайтесь, грешники! Сатано, изыде! – неожиданно прервав моление, закричал старец и, повернувшись к нам своим светлым ликом, поднял до потолка крест. – В огне очиститесь от скверны, иуды, христопродавцы!
– Стреляйте в окна, чтобы они нас не подожгли! – закричал я товарищам, наконец, поняв, что происходит. Старец решил развлечься самосожжением, прихватив за компанию нас и двух, видимо, чем-то провинившихся женщин.
Они же, между тем, продолжали кричать и пытались высунуться наружу. Святой Отец после проклятия осенил нас всех крестом, бухнулся на колени и запел что-то протяжное. Иван подскочил к окну и, отбросив от него плачущую женщину, высунул ствол ружья наружу. Я так же грубо освободил второе окно. К сожалению, они выходили лишь на две стороны, и обзор оказался не полным. Что делали изуверы со стороны глухих стен, можно было только догадываться.
– Постарайся подстрелить сивого, – крикнул я Ивану, – он у них главный. А ты, Тимофей, попробуй вылезти на чердак, там есть еще одно окно!
Из того, что мне было теперь видно в оконную щель, стал понятен общий расклад «праздника духа».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Получив такую власть, патриарх начал ломать старые устои и переделывать на греческий лад священное писание. Для царской власти это было хорошо, а вот малым священникам новые порядки не понравились, и началась общая свара и раскол.
– А крестьянам как? – поинтересовался кузнец, задумчиво почесывая затылок. – Крестьяне от этого что-нибудь выиграли?
– Крестьяне, думаю, остались при своих интересах. Их такие драки не касаются. Другое дело, что часть священников, не подчинившихся Никону, увела свою паству в скиты и за Волгу. Отсюда и появились все эти, – я кивнул в сторону, откуда мы недавно пришли, – тайные деревни.
– Понятно, – произнес Тимофей. Помолчав, поинтересовался: – А с самим Никоном что сталось?
– Через несколько лет сослали в дальний монастырь.
– А царь?
– Тот, по-моему, сам не знал, что с таким патриархом делать. То просил у него благословления и писал покаянные письма, то отсылал еще дальше от Москвы.
– Вот оно как, значит! – подытожил кузнец. – Высоко вознесешься, далеко падать придется! Нет, я лучше буду подковы ковать и детей растить. Не нужна мне ни царская любовь, ни царская опала.
– Это твое право, – невольно засмеялся я, представляя, как никому не известный крепостной крестьянин отказывается от эфемерной мирской славы, которую ему никто и не предлагает. – Не хочешь быть патриархом – как хочешь.
– Так и помер этот Никон в презрении? – поинтересовался Иван.
– Да, совсем немного не дожил до прощения. Сразу после смерти Алексея его старший сын царь Федор послал за ним, да было уже поздно.
– Знать, судьба у него такая, – глубокомысленно подытожил мой рассказ Тимофей. – Однако, пора и трогаться.
Действительно, за разговорами мы успели и пообедать, и немного отдохнуть. Нужно было возвращаться, чтобы успеть попасть в Завидово засветло.
Глава восемнадцатая
Я как «барин» предоставил товарищам собирать остатки еды в сумки и готовиться в обратный путь, а сам ненадолго отошел в ближайшие кусты. Быстро решив свои мелкие проблемы, повернул назад, как вдруг заметил высунувшуюся из кустов чью-то невообразимую рожу. Существо было явно мужеского пола, заросшее бородой до самых глаз, в островерхой кожаной шапке.
Мы в упор уставились друг на друга. При подробном рассмотрении оказалось, что лицо у моего визави совсем молодое, глаза голубые, но пышная русая борода и лежащие на плечах космы волос делали его похожим на библейского патриарха.
– Ты кто таков? – от неожиданности почему-то срывающимся голосом воскликнул я, не понимая, как раньше не заметил это волосатое чудо всего в двух шагах от места своего интимного уединения.
Парень ничего не ответил и бросился бежать, с шумом ломая кусты. Я, не ожидая новых неожиданных явлений, рванул в другую сторону.
– Что случилось? – в один голос воскликнули мои спутники, когда я выскочил на место бивака.
– Там какой-то человек! – ответил я, хватая свое лежащее на земле оружие.
– Что за человек?
– Не знаю, наверное, из деревни. Заросший.
Иван, не раздумывая, поднял ружье и проверил заряд. Потом подкинул в руке свою алебарду.
– Видать, выследили, – тревожно произнес он, цепким взглядом осматриваясь вокруг. – Нехорошо это. И что там был за соглядатай?
– Молодой парень, весь заросший волосами. Скорее всего, действительно из раскольников. Я к нему обратился, но он убежал.
– Пошли отсюда поскорее, может быть, успеем убраться, пока другие не набежали.
– Не успеем, – сердито сказал Тимофей, глядя мне за спину.
Я обернулся. Со стороны буерака в нашу сторону шли бородатые люди, одетые, несмотря на жару, в кожаные одежды. Мы остались на месте, ожидая, когда они приблизятся. Выглядели гости, мягко говоря, диковато. Все с огромными гривами волос, только сверху прикрытыми островерхими шапками, такими же, как у парня в кустах, с эпически заросшими лицами.
– Кажется, мы крупно попали, – негромко произнес Иван, нахватавшийся у меня сленговых словечек, несообразных в этом времени.
Раскольники, как я их классифицировал про себя, был все вооружены палицами, топорами и луками. Выражений лиц за густой растительностью рассмотреть с такого расстояния было невозможно. Было их двенадцать человек, все крупные, широкоплечие, выше обычного в эту эпоху роста. Шли они, не торопясь, никак не демонстрируя угрозы.
Наконец, подошли вплотную. Пожилой мужик с сивой бородой и почти полностью седыми волосами низко, в пояс, поклонился первым, вслед склонились остальные. Мы, соответственно, ответили такими же поясными поклонами.
– Слава Иисусу Христу, – сказал, выпрямляясь, сивобородый и быстро перекрестился двумя перстами.
– Слава Иисусу, – откликнулись мы, крестясь троеперстием.
– Кто есьм будете, добры человеки, и почто посетили наши Палестины? – спросил главный, непривычно для слуха произнося слова.
– Были на охоте, да немного заблудились, – за всех ответил Иван.
– Какая же охота по сию пору, энто не по уставу. Зверь детенышей ростит, – с ударением на первом слоге то ли спросил, то ли утвердительно заметил главарь.
– Мы не на доброго зверя охотой пошли, на волка-людоеда, – уточнил Иван.
– Издалека сами будете? – проигнорировав слова солдата, опять спросил сивобородый.
– Из села Завидово, это верст двадцать отсюда.
– Далеко, однако, забрели. В здешние места просто так никто не ходит, это наша заповедная вотчина.
– Простите, коли земли нарушили, – живо откликнулся Иван, взяв на себя всю инициативу в переговорах. – У нас до вас нужды нет, погостевали, да пойдем своей дорогой.
– Коли пришли, так знать, наши гости. Мы пришлым человекам всегда рады. Наш Святой Отец вас в гости кличет.
Мы мельком переглянулись с Иваном, и я неопределенно пожал плечами.
Затем попытался предугадать возможные варианты развитие конфликта. Справиться нашими слабыми воинским средствами с дюжиной вооруженных людей было проблематично, тем более, что пока нам никто реально не угрожал. Оставалось ждать, как будут развиваться события.
– Спасибо за приглашение, только у нас путь дальний, а дело к вечеру, – отказался за всех нас Иван.
– От приглашения Святого Отца отказываться нельзя, – тоном, не терпящим возражений, сказал старший. – Погостеваете сколько сможете, помолимся Господу, и пойдете своей дорогой.
Против этого аргумента, подтвержденного остолопами с кованными, острыми наконечниками и топорами, возразить было нечего, оставалось одно – согласиться.
– Ладно, коли с добром зовете, пойдем, поклонимся вашему старцу, – вынужденно согласился наш переговорщик.
– Вы не сумлевайтесь, худа не будет, – пообещал сивый, – мы человеки мирные.
– Да я не сумлеваюсь, – ответил солдат, ласково поглаживая цевье ружья. – Нам терять нечего. Только боюсь здря время потратить.
– Невелика потеря, у нас отдохнете и в обратный путь отправитесь. Наши вьюноши и оружие ваше поднесут, чтобы вас не утомлять.
– Ничего, мы уж как-нибудь и сами справимся.
– Коли так, милости просимо.
Среди встречающих я так и не увидел парня, которого заметил в кустах. Из этого можно было сделать вывод, что перед нами стоит не все местное воинство, часть осталась в арьергарде и засадах.
Когда переговоры были окончены, сивоборедый сделал приглашающий жест и, окруженные бородачами, мы двинулись в обратном направлении. Продираться сквозь кустарник больше не пришлось. Шли хозяева знакомым путем, цепочкой, чтобы не протаптывать в траве тропинку.
У прокопанного, в чем больше можно было не сомневаться, рва мы ненадолго задержались. Провожатые мигом принесли откуда-то длинные жерди и связали лыком временный мосток. Идти по нему оказалось легко, но шатко. За рвом опять начался непролазный кустарник, и шли мы зигзагами по знакомому крестьянам пути.
Во время пути поговорить и обсудить создавшуюся ситуацию не удалось, все время рядом с нами вертелся кто-нибудь из местных, внимательно вслушиваясь в разговоры.
После зарослей кустарника началось поле ржи, довольно высокой и уже практически зрелой. Видимо, с продовольствием вопрос здесь решался достаточно успешно.
– А почто, – подстраиваясь под деревенский говор, спросил я одного из провожатых, – вы не в холщовой одежде, а в кожаной?
– Лен у нас плохо растет, только бабам на сарафаны холстины хватает.
– Понятно, – сказал я и попытался продолжить разговор, но молодой мужик, ответивший мне, на второй вопрос об урожае зерновых промолчал, набычился и отошел в сторону, виновато поглядывая в сторону старшего. Скорее всего, говорить с чужаками разрешалось только особо проверенным людям.
После поля была еще одна полоса препятствий, как я назвал про себя колючие посадки. После нее показалась деревня. Была она небольшая, в двадцать пять, от силы тридцать дворов, и сосредотачивалась вокруг приземистой часовни, заменяющей, видимо, самою церковь.
Жителей видно не было, никто не вышел поглядеть на редких, если не исключительных в здешней глуши, гостей. Это было странно, что я и отметил про себя.
Мы прошли через ворота в частоколе и оказались в самой деревне. Избы ее были типичны для этой полосы, приземисты, но на подклетях, что делало их зрительно выше, с маленькими прямоугольными окнами-бойницами по внутреннему фасаду, с глухими наружными к улице стенами и прямоугольными же слуховыми окнами на зашитом грубо тесаными досками фронтонах чердаков при двускатных соломенных крышах.
В Завидово, при всей бедности изб, они были все-таки и больше, и краше. Здесь, как говорится, царствовал не наш просвещенный XVIII век, а от силы смутный XVI.
Сивобородый предводитель, не останавливаясь, мелко перекрестился на часовню и пошел дальше, к глухому концу деревеньки, к поодаль особняком стоящей избе.
Она, в отличие от старых построек из толстых, хорошо ошкуренных и потемневших от времени стволов, была не из дуба, а липовая или осиновая, что было странно само по себе. Из черного леса избы обычно не строили, причем, на мой взгляд, срублена она была небрежно, как бы наспех из тонких для здешних мест бревен.
– Проходите, гости дорогие, в гостевую избу! – радушно, даже улыбаясь в пышные усы, предложил сивобородый, распахивая непомерно толстую и тяжелую для такой халупы входную дверь.
Кузнец послушно пригнул голову и шагнул было внутрь, но я остановил его окриком:
– Тимофей, вернись!
Это строение мне очень не понравилось. Ни то, что вокруг него чувствовалась какая-то тревога или, вернее будет сказать, тревожное напряжение, что также имело место; она, эта изба, была нелогична и нетипична.
И еще в последний момент я заметил, что построена она на месте недавнего пожарища – еще не отросла трава на почерневшей земле, и слишком малы были у нее оконца, через которые не протиснуться и ребенку, и непомерно толста дверь на мощных петлях с засовом снаружи.
– Мы подождем Святого Отца здесь, – сказал я проводнику тоном, не принимающим возражений.
– Негоже, господин, – ответил он недовольным тоном, – Святой Отец осерчает!
– Ничего, я у Бога такой грех замолю, – ответил я. Сивый пожал плечами и отошел.
– Ты чего это, ваше благородие, взъерепенился? – удивленно спросил Иван.
– Сам подумай! Они нас в этой избе заживо сожгут! Смотри, у частокола хворост заготовленный лежит!
Солдат внимательно осмотрелся и присвистнул:
– А и правда твоя! Раскольники же любят сожжения устраивать! Вот, что называется, попали!
– Ничего, выкрутимся, – сказал я, начиная по-настоящему беспокоиться, – здесь не лес, в крайнем случае, укроемся в избе и будем отстреливаться!
Однако пока такой нужды не возникало. Нас оставили в покое, и вся свита во главе с предводителем ушла в центр деревни.
– Да, место скверное, – сказал Иван, рассматривая вытоптанную площадку перед избой. – А ты еще говорил, что старообрядцы такие же христиане, как и все прочие.
– И сейчас говорю. Просто бывает, что духовную в общине власть захватывает плохой или ненормальный человек и начинает сам играть в Бога.
– Вон он, легок на помине! – окликнул нас Тимофей, указывая взглядом на приближающееся к избе шествие.
Со стороны церкви к нам направлялся высокий, белый как лунь, старик с длинными, по пояс, распущенными волосами и расчесанной по груди пышной бородой. Одет он был в холщовую, отбеленную рубаху до пола и непонятного фасона шапку, больше всего напоминающую старинный клобук в виде колпака с меховым околышем. В поднятой руке у него был деревянный крест с высокой верхней перекладиной, напоминавший не православный, а католический.
Следом за ним, отстав на почтительное расстояние, следовали наши знакомые воины с луками и палицами, замыкали шествие две согбенные женские фигурки.
Мы невольно выстроились в ряд, ожидая встречи с такой колоритной личностью. Шествие почему-то двигалось в нашу сторону не по прямой, а по дуге, как бы обходя нас со стороны.
Однако расстояния здесь были так малы, что гулять Святому Отцу было особенно негде, и, завершив обход, он приблизился к нам и благословил своим крестом. Что делать в таких случаях, я не знал ни сном, ни духом, как и мои спутники, один из которых, Иван, был неясного вероисповедания, а кузнец – простым крестьянином. Осталось одно: низко поклониться, не крестясь, чтобы не раздражать староверов ненавистной им щепотью.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа! – произнес старец, видимо, принятое у них приветствие.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа! – дружно откликнулись мы.
– Почто не входите в гостевой дом, а стоите на улице, как язычники и басурмане? – спросил Святой Отец высоким красивым голосом.
– Не смеем нарушать! – неопределенно ответил за всех я, не вдаваясь в подробности, что имею в виду.
Святой Отец согласно склонил голову, естественно, как и все, ничего не поняв, но и не желая признаться в некомпетентности.
– Пройдите с миром! – возвестил он, указывая крестом на распахнутую дверь избы.
– Не смеем ослушаться, но по заветам отцов только после вас! – вежливо и так же непонятно для непосвященных отказался я. – Прошу, Святой Отец, быть нашим путеводным светочем, во имя отца и сына и святого духа. Аминь!
Старик сощурился и без разговоров прошел через низкую дверь в гостевую избу. Нам осталось только последовать за ним. В полутемном, слабо освещенном через узкие оконца помещении почти не оказалось мебели, только пустые лавки вдоль стен. Святой Отец уже успел пройти в пустой, без икон, красный угол и отвесил низкий поклон бревенчатой стене.
Мы остановились около дверей, не зная, что делать дальше. Снаружи послышался шум, потом раздались женские крики, я бросился было наружу посмотреть, что там происходит, но выбежать не успел.
– Навстречу мне в избу влетели обе участвующие в процессии женщины. Вид у них был встрепанный и донельзя испуганный. Не успели они преодолеть инерцию, как бросились назад к дверям, но те уже захлопнулись, и снаружи лязгнул металлический засов. Я не успел сообразить, что, собственно, происходит, как пленницы с животным воем бросились к узким окнам бойницы, заслонив и без того слабое поступление света.
– Спасите, – кричали они, пытаясь просунуть руки и головы наружу.
– Кажись, мы попали в западню! – зло сказал Иван, поворачиваясь в сторону молящегося Святого Отца. – Твоя была правда, Лексей Григорьевич!
– Покайтесь, грешники! Сатано, изыде! – неожиданно прервав моление, закричал старец и, повернувшись к нам своим светлым ликом, поднял до потолка крест. – В огне очиститесь от скверны, иуды, христопродавцы!
– Стреляйте в окна, чтобы они нас не подожгли! – закричал я товарищам, наконец, поняв, что происходит. Старец решил развлечься самосожжением, прихватив за компанию нас и двух, видимо, чем-то провинившихся женщин.
Они же, между тем, продолжали кричать и пытались высунуться наружу. Святой Отец после проклятия осенил нас всех крестом, бухнулся на колени и запел что-то протяжное. Иван подскочил к окну и, отбросив от него плачущую женщину, высунул ствол ружья наружу. Я так же грубо освободил второе окно. К сожалению, они выходили лишь на две стороны, и обзор оказался не полным. Что делали изуверы со стороны глухих стен, можно было только догадываться.
– Постарайся подстрелить сивого, – крикнул я Ивану, – он у них главный. А ты, Тимофей, попробуй вылезти на чердак, там есть еще одно окно!
Из того, что мне было теперь видно в оконную щель, стал понятен общий расклад «праздника духа».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32