А про Тимофея-кузнеца и думать забудь! Отпроси, кого выбрал, Василий Иванович тебе не откажет! Ты кого с собой взять-то хочешь?
– Как это кого? Вас, конечно, Кузьма Платонович, кто же здесь еще благонравнее и надежнее.
– Шутишь, голубь? Над стариком смеешься?
– Какой же вы старик! Вы мужчина в самом соку! Да и кто, кроме вас, жизнь за Василия Ивановича не пожалеет?
– Я и стрелять-то не умею! – внезапно сник управляющий.
– Это ничего, главное, что вы человек надежный!
– Выходит, больше некого? Вон сколько кругом молодых, да здоровых!
– А вдруг они тоже бунтовщики? Спасибо, что про кузнеца предупредили!
– А что кузнец? Тимофей – он с виду только такой страшный. А если приглядеться, то мужик как мужик, не хуже некоторых.
– Так думаете, лучше его вместо вас взять? Не опасно ли?
– Господь с тобой, батюшка! Что же в нем опасного-то? Тихий, смирный, одним словом, голубь, а не мужик. Мухи не обидит! – взволнованно зачастил управляющий.
Мне было смешно видеть, с какой скоростью у Кузьмы Платоновича меняются взгляды на противоположные, и я не удержался еще от одной мелкой пакости:
– Ну, если он такой тихий да смирный, как же его на оборотня-то брать? Ведь оробеет!
Загнанный в угол ловчила затравленно посмотрел на меня, но и тут не сдался:
– Это он с господами тихий, ласковый, а так, если повоевать или что, то чисто орел!
Глядя на умильно-заискивающее лицо старого лиса, я испытал легкое отвращение и шутить над ним мне расхотелось.
– Хорошо, отправьте с мальчиком ружье кузнецу, мой денщик укажет, какое.
– Но, ежели в разумении, – опять завел волынку Кузьма Платонович, – посмотреть по-другому…
– Тогда на оборотня пойдете вы, – оборвал я. – И пришлите ко мне егерей.
Приживал скривился, но спорить больше не решился. Ушел исполнять приказ. Я вышел из дома, и ко мне тотчас подошли мужики, сняли шапки и поклонились. Кое-кого я уже видел утром с собаками. Я объяснил им задачу так, как сам понял со слов Костюкова.
– Облаву большую делать? – спросил один из них, видимо, старший с решительным, волевым лицом.
– Сами смотрите, я в таких делах не разбираюсь. Думаю, что сгонять много крестьян не стоит – соберите тех, кто посообразительнее. Если найдете волка и удастся его добыть, вбейте в него осиновый кол. Иначе он опять оживет.
Мужики, как один, перекрестились и надели шапки:
– Когда, барин, начинать? – спросил старший.
– Как можно скорее. До полнолуния у оборотня силы будет мало. До этого осталось три дня. Если к этому времени волка не найдете, возвращайтесь в село, иначе он вас там всех перегрызет.
– А коли не найдем, что будем делать?
– Не знаю, – честно сказал я, – в таких делах не разбираюсь.
Мужики посуровели лицами и гуськом ушли в направлении села.
– Когда начнем? – спросил Иван, возвращаясь после похода в арсенал.
– Давай завтра с раннего утра. Ночью в незнакомом лесу много не находишься.
– Я думаю, пешком нам вообще ходить не след. Возьмем верховых коней.
Мысль мне понравилась. Иван же подумал и добавил:
– Оборотень на нас с тобой пуще всех сердце держит. Коли увидит, с собой не совладает, набросится! С коня с ним совладать будет способнее.
– Ты только лошадей сам выбери. Мне – какую поспокойнее. Я, знаешь ли, верхом не очень умею ездить.
Иван рассмеялся редким скрипучим смехом.
– Ну, вот хоть чего-то ты не умеешь! А то и швец, и жнец, и на дуде игрец! Неужто на лошади не ездил?
– Где бы я ездил? У нас уже давно железный конь пришел на смену крестьянской лошадке.
– Как это железный? – поразился солдат. – Ты это всерьез?!
– Всерьез. Доживешь – увидишь.
– Ишь, страсти-то какие! Боязно, поди, на железном-то коне ездить?
– Мне на простом страшнее.
Иван ушел, задумчиво качая головой, а я остаток дня посвятил медицинским занятиям: перевязал Трегубова и полечил «бесконтактным» способом волхва. После моего, так называемого, сеанса, он выглядел значительно бодрее, да и сам сказал, что почувствовал прилив сил. Меня же лечение утомило, и я отправился к себе отдыхать.
Але было не до меня, она наслаждалась «светской жизнью» и плотно общалась с приезжими дамами и барышнями.
Утренняя обида на мое «черствое» отношение к «бедному страдальцу» и насмешливое к новым подругам у нее уже прошла. Она походя чмокнула меня в щеку, пожелала спокойного отдыха и ускакала в малую гостиную, где, видимо, погружалась в приятнейшую атмосферу местных женских сплетен.
Меня такое небрежное отношение к любимому мужу немного задело, хотя умом я понимал, что чем больше Аля занята, тем меньше будет волноваться, когда я завтра утром отправлюсь на охоту. Чтобы не дать ей влезть в мои мысли (а они были не самые оптимистичные, я еще помнил леденящий душу волчий взгляд, его гигантские прыжки и растерзанные тела жертв), я надел экранированную шапочку.
Кроме отдыха мне хотелось, пока есть время, обдумать план предстоящей охоты. Это был мой первый опыт такого рода, и пока ничего умного в голову не лезло. Как охотятся на волков, я знал, в основном, по фильму «Особенности национальной охоты», так что подготовлен был скорее в смысле пития, чем противоборству с хищниками. Еще я знал по книгам и научно-популярным фильмам, что волки необыкновенно умны, осторожны и, когда нужно, отважны.
Что могут делать люди в их обличий, оставалось только догадываться. И об этом мне меньше всего хотелось думать. Потому я смиренно смежил веки и спокойно проспал до самого ужина. Разбудило меня только приглашение к столу.
Я наскоро умылся, оделся, напялил на себя парик и вышел в большую гостиную, где собрался весь здешний бомонд.
За столом сидело человек сорок. Как и вчера, здесь царили простые нравы и хорошие аппетиты. Внимательное отношение ко мне хозяина сразу же обратило ко мне сердца гостей, и меня обласкали едва ли не все, кому хотелось понравиться Трегубову. Сам он сидел тут же во главе стола в своем вольтеровском кресле и нежился в лучах местной славы.
Давешняя тревога по поводу исчезновения покойного Ивана Ивановича и огорчение от поломанных роз уже прошли, и он был весел и гостеприимен.
Вина лились рекой, и все гости жаждали принять участие в объявленной на завтра облаве на зверя. Пока же строились неосуществимые, на мой взгляд, планы. Зато дамы с обожанием смотрели на былинных героев. Только моя Аля была необычно печальна, хотя я так и не снял свою ермолку, спрятанную под париком, и о чем я думаю, не знала.
– Как бы я хотел участвовать в завтрашней облаве! – громко, заглушая общий гул голосов, сказал Трегубов. – Ах, если бы не моя нога!
– А ты, Василий Иванович, прикажи соорудить себе портшез, – ехидно предложил я. – Вот и поучаствуешь.
– Это как так? – заинтересовался Трегубов, понявший буквальный перевод французского слова, как «носить» и «стул», но не въехавший в его значение.
– Пусть тебя носят на кресле носильщики.
– Ах, что бы я без тебя делал, Алексей Григорьевич! – умилился подвыпивший барин. – Как ты хорошо придумал! Кузьма Григорьевич, голубчик, распорядись, пусть плотники к креслу приделают две оглобли. Вот уж покажем мы теперь Ивану Ивановичу!
После принятия такого судьбоносного решения Трегубов откинулся в кресле и победоносно оглядел гостей. Что я могу сказать дальше? Общий восторг такой смелости и решительности был ему наградой!
Началась новая череда тостов, в которой я не принял участия. Предстоящая экспедиция удерживала меня от участия в общем загуле. Сидеть трезвым в подвыпившей компании было скучно, и, когда веселые гости перестали обращать друг на друга внимание, я сделал знак жене и незаметно ушел к себе.
– Ты что-то задумал? – спросила Алевтина, вслед за мной влетая в наши апартаменты.
– С чего ты решила? – с максимально возможной фальшивой искренностью, удивленно спросил я. – Ничего я не задумал, у меня все в порядке.
– Зачем тогда ты спрятался от меня под экраном?!
– Каким таким экраном? – уже натурально удивился я тому, что она знает это слово, ловко разоблачила меня и до сих пор не показывала вида, что в курсе моей хитрости.
– Алеша, не нужно меня пугать, – попросила Аля, с тревогой заглядывая в глаза. – Ты собираешься завтра идти на охоту?
– Да, – ответил я, снимая с головы ненужные более защитные доспехи. – Другого выхода нет.
– Может быть, нам будет лучше просто отсюда уехать?
– Я думал об этом, – сознался я, – только представляешь, что здесь тогда будет твориться. Твой Трегубов может только хвастаться, а народ по настоящему запуган.
– Почему он «мой», – рассердилась Аля. – Ты что, меня ревнуешь?
Матерь божья! Когда это моя девочка успела нахвататься таких слов и понятий!
– Честно говоря, есть немного, – сознался я. – Вы так опекаете этого смазливого тунеядца…
– Глупости, ты просто становишься мнительным.
– Каким я становлюсь? Аля, откуда ты знаешь эти слова?
Она лукаво посмотрела на меня своими необыкновенными глазами и по-деревенски прыснула в кулачок:
– Глупенький, неужели не понимаешь? От тебя же и знаю! Это ты все время думаешь, что становишься мнительным.
– И ты понимаешь, что значит это слово?
– Это когда боишься чего-то неблагоприятного для себя, – тщательно выговаривая слова, сказала она и засмеялась.
– Алька, прекрати меня подслушивать! – деланно рассердился я.
– А ты ревновать! – парировала она и попыталась увернуться от моих загребущих рук. Правда, сделала это так неловко, что спустя несколько секунд уже билась в объятиях.
– Глупенький, – прошептала она, когда смогла освободить губы для дыхания, – неужели ты думаешь, что мне нужен кто-нибудь, кроме тебя!
На этом окончилась наша, так и не начавшаяся, ссора. Потом была такая вспышка страсти, что отползли мы друг от друга в разные углы огромной кровати уже тогда, когда посерели от близкого рассвета окна. Мы так устали, что не успели пожелать друг другу спокойной ночи – заснули на полуслове.
Потом Аля начала рассказывать что-то интересное. Я же никак не мог понять, что она говорит, она рассердилась и сипло сказала мне в ухо голосом Ивана:
– Ваше благородие, Алексей Григорьевич, вставай! Царство божье проспишь! – после чего решительно тряхнула меня за плечо.
Я с трудом разлепил глаза и спросил:
– Что, уже пора?
– Кони оседланы, ждут у крыльца, – доложил солдат.
– Тише, не разбуди жену, – попросил я, с сожалением покидая мягкое пуховое блаженство.
Глава пятнадцатая
То, что творилось на большом дворе Завидовской усадьбы, прочитать можно в поэме А.С. Пушкина «Граф Нулин» – лучше и точнее не сказать:
Пора, пора! Рога трубят;
Псари в охотничьих уборах
Чуть свет уж на конях сидят,
Борзые прыгают на сворах.
Выходит барин на крыльцо,
Все, подбочась, обозревает;
Его довольное лицо
Приятной важностью сияет.
Чекмень затянутый на нем,
Турецкий нож за кушаком,
За пазухой во фляжке ром,
И рог на бронзовой цепочке.
Только барин не вышел, как у Александра Сергеевича, на крыльцо, а, довольный, сидел в своем кресле, к которому местные умельцы привязали два длинных шеста, покоящихся сейчас на дюжих плечах четырех мужиков.
Он был одет по-походному и держал в руках внушительного вида ружье. Остальные участники вчерашней компании, еще не протрезвев после вечерней попойки, в разных позах сидели на верховых лошадях, на мой взгляд, не очень радуясь предстоящей потехе.
У ворот в имение сгрудилась толпа крестьян, оторванных с полевых работ ради такого значительного события, как облава на волка.
Мы с Иваном отошли в сторонку, где высокий белокурый мужик держал под уздцы трех верховых лошадей.
– Твоя вон та, низенькая, – указал солдат на пегую кобылку с симпатичной мордой, благосклонно принимавшей ухаживания каурого жеребца.
– Кузнец пришел? – спросил я и, как положено в таких случаях и что не раз наблюдал со стороны, осмотрел упряжь.
– В порядке? – ехидно спросил Иван, понимая, что в упряжи я разбираюсь так же плохо, как в верховой езде.
– Не признал, барин? – не дав мне достойно ответить Ивану, рассмеялся блондин, обнажая крупные ровные зубы. – Я и есть кузнец.
– Прости, Тимофей, я тебя в таком виде не признал. Ты сегодня совсем другого цвета!
– Как же, перед походом баню протопил. Мы люди с понятием! Может, на смерть идем!
– Ладно тебе каркать. Пули сделал?
– Как обещал. И у батюшки освятил.
– Ладно. Подождите. Сейчас соберусь, и поедем.
Однако быстро собраться мне не удалось, нашлось много дел, которые я упустил с вечера, предаваясь, как говорится, любовной страсти. Когда, наконец, был готов, мои товарищи успели хорошо познакомиться и найти общий язык.
– Ишь, как ты ладно снарядился! – со скептической улыбкой похвалил Иван мою экипировку. – В таком снаряжении можно не то, что на оборотня, на турки идти!
– Скажешь тоже, – скромно откликнулся я, не без удовольствия осматривая себя. Вид у меня был впечатляющий: за пояс засунуты два дуэльных пистолета, на боку в роскошных ножнах сабля, за плечом английское ружье.
– Может быть тебе, барин, коня другого взять? – поддержал Ивана кузнец. – На этой кобылке-то при такой красоте будешь смотреться куце!
– Ничего, мне и так сойдет.
– Садись в седло, я тебе поправлю стремена, – предложил солдат, заметив, что я во время разговора с опаской кошусь на лошадь.
Внутренне перекрестясь, я всунул ногу в стремя, взялся за луку седла и, как на велосипед, вскочил на лошадь. Оказалось – ничего страшного. Животное лишь переступило с ноги на ногу и продолжило нежничать с каурым жеребцом.
Стремена были мне коротки – нога полностью не распрямлялась, и сидеть в седле было неудобно. Иван распустил какие-то сыромятные шнурки, и все, что нужно, отрегулировал. Я уперся ногами в металлические подножки и почувствовал себя значительно надежнее и устойчивее.
– Спасибо, – поблагодарил я солдата, удобнее устраиваясь в седле, и засунул ружье в седельный чехол, – теперь давайте думать, куда направимся. Общая охота идет на восток, нам остаются три другие стороны света.
– Это как? – не понял Тимофей.
– Ты поедешь туда, – указал я пальцем на север, Иван в ту сторону, я – на юг. Ружье, кстати, у меня заряжено?
– А то, – кивнул Иван, – подсыплешь порох на полку и стреляй.
– Тогда, с Богом!
Не дожидаясь, когда главная охота тронется в поход, мы как три богатыря с распутья, разъехались в разные стороны. Утро было прекрасным. Солнце только взошло и раскрасило длинные тонкие облачка во все оттенки оранжевого цвета. Пели птицы, шныряя в поисках мошкары над близким полем. Моя симпатичная лошадка ровно бежала по меже к синеющему вдалеке лесу.
Ехать верхом мне понравилось. Кобылка повиновалось малейшему движению повода и не выкидывала никаких коленец. Для тренировки я несколько раз останавливал ее и поворачивал из стороны в сторону.
Миновав большое поле, подходившее к самому лесу, я остановился на опушке. Дальше нужно было продвигаться, соблюдая осторожность. Однако лес был редкий, светлый и опасаться внезапного нападения не приходилось. Это расслабляло, и я просто ехал, дыша полной грудью свежим воздухом и праздно глядя по сторонам. Как можно в таких просторах отыскать прятавшегося оборотня, я по-прежнему не представлял. Оставалось надеяться на удачу. Коли гора не идет к Магомету, Магомет сам придет к горе.
Лес, между тем, оставался все таким же, и я начал дремать, оставив право выбирать направление лошади. Она, как говорится в таких случаях, не подвела – вывезла на большую дорогу. Чем дальше мы продвигались, тем меньше у меня оставалось энтузиазма. Никаких ям или медвежьих берлог на обочине почтового тракта мне пока не попадалось. Все те же однообразные деревья в светлом сухом лесу.
Дорога вскоре вышла на открытое место. Вдалеке виднелись луковицы церкви, значит, там наверняка располагалось село. Я взял в сторону и через полчаса попал на новый проселок. Он была шире первого и сильно разъезженная. Впрочем, это не помешало лошади сохранить тот же аллюр. Я огляделся и направил ее в сторону очередного леса…
Таким образом, без большой пользы для дела мы с конягой мотались по всей округе часов до четырех пополудни. К этому времени я проголодался, съел припасенный кусок пирога с осетриной, запил его добрым вином неизвестного названия и происхождения и поворотил назад. Без привычки просидеть столько часов в седле оказалось утомительно.
Теперь, на обратном пути, я почувствовал, что натер седлом ноги и ягодицы. Пришлось сойти с лошади и укоротить стремена, чтобы, пружиня ногами, меньше их натирать. После этого ехать стало полегче. Забрался я далеко, и возвращение в Завидово затягивалось. К тому же после обеда немного заблудился, каким-то образом выехал к незнакомой реке и потерял больше часа на возвращение на знакомую дорогу.
Дело шло к вечеру, посвежело, и начались долгие лиловые летние сумерки. Дорога петляла то между убранных полей, то небольших перелесков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Как это кого? Вас, конечно, Кузьма Платонович, кто же здесь еще благонравнее и надежнее.
– Шутишь, голубь? Над стариком смеешься?
– Какой же вы старик! Вы мужчина в самом соку! Да и кто, кроме вас, жизнь за Василия Ивановича не пожалеет?
– Я и стрелять-то не умею! – внезапно сник управляющий.
– Это ничего, главное, что вы человек надежный!
– Выходит, больше некого? Вон сколько кругом молодых, да здоровых!
– А вдруг они тоже бунтовщики? Спасибо, что про кузнеца предупредили!
– А что кузнец? Тимофей – он с виду только такой страшный. А если приглядеться, то мужик как мужик, не хуже некоторых.
– Так думаете, лучше его вместо вас взять? Не опасно ли?
– Господь с тобой, батюшка! Что же в нем опасного-то? Тихий, смирный, одним словом, голубь, а не мужик. Мухи не обидит! – взволнованно зачастил управляющий.
Мне было смешно видеть, с какой скоростью у Кузьмы Платоновича меняются взгляды на противоположные, и я не удержался еще от одной мелкой пакости:
– Ну, если он такой тихий да смирный, как же его на оборотня-то брать? Ведь оробеет!
Загнанный в угол ловчила затравленно посмотрел на меня, но и тут не сдался:
– Это он с господами тихий, ласковый, а так, если повоевать или что, то чисто орел!
Глядя на умильно-заискивающее лицо старого лиса, я испытал легкое отвращение и шутить над ним мне расхотелось.
– Хорошо, отправьте с мальчиком ружье кузнецу, мой денщик укажет, какое.
– Но, ежели в разумении, – опять завел волынку Кузьма Платонович, – посмотреть по-другому…
– Тогда на оборотня пойдете вы, – оборвал я. – И пришлите ко мне егерей.
Приживал скривился, но спорить больше не решился. Ушел исполнять приказ. Я вышел из дома, и ко мне тотчас подошли мужики, сняли шапки и поклонились. Кое-кого я уже видел утром с собаками. Я объяснил им задачу так, как сам понял со слов Костюкова.
– Облаву большую делать? – спросил один из них, видимо, старший с решительным, волевым лицом.
– Сами смотрите, я в таких делах не разбираюсь. Думаю, что сгонять много крестьян не стоит – соберите тех, кто посообразительнее. Если найдете волка и удастся его добыть, вбейте в него осиновый кол. Иначе он опять оживет.
Мужики, как один, перекрестились и надели шапки:
– Когда, барин, начинать? – спросил старший.
– Как можно скорее. До полнолуния у оборотня силы будет мало. До этого осталось три дня. Если к этому времени волка не найдете, возвращайтесь в село, иначе он вас там всех перегрызет.
– А коли не найдем, что будем делать?
– Не знаю, – честно сказал я, – в таких делах не разбираюсь.
Мужики посуровели лицами и гуськом ушли в направлении села.
– Когда начнем? – спросил Иван, возвращаясь после похода в арсенал.
– Давай завтра с раннего утра. Ночью в незнакомом лесу много не находишься.
– Я думаю, пешком нам вообще ходить не след. Возьмем верховых коней.
Мысль мне понравилась. Иван же подумал и добавил:
– Оборотень на нас с тобой пуще всех сердце держит. Коли увидит, с собой не совладает, набросится! С коня с ним совладать будет способнее.
– Ты только лошадей сам выбери. Мне – какую поспокойнее. Я, знаешь ли, верхом не очень умею ездить.
Иван рассмеялся редким скрипучим смехом.
– Ну, вот хоть чего-то ты не умеешь! А то и швец, и жнец, и на дуде игрец! Неужто на лошади не ездил?
– Где бы я ездил? У нас уже давно железный конь пришел на смену крестьянской лошадке.
– Как это железный? – поразился солдат. – Ты это всерьез?!
– Всерьез. Доживешь – увидишь.
– Ишь, страсти-то какие! Боязно, поди, на железном-то коне ездить?
– Мне на простом страшнее.
Иван ушел, задумчиво качая головой, а я остаток дня посвятил медицинским занятиям: перевязал Трегубова и полечил «бесконтактным» способом волхва. После моего, так называемого, сеанса, он выглядел значительно бодрее, да и сам сказал, что почувствовал прилив сил. Меня же лечение утомило, и я отправился к себе отдыхать.
Але было не до меня, она наслаждалась «светской жизнью» и плотно общалась с приезжими дамами и барышнями.
Утренняя обида на мое «черствое» отношение к «бедному страдальцу» и насмешливое к новым подругам у нее уже прошла. Она походя чмокнула меня в щеку, пожелала спокойного отдыха и ускакала в малую гостиную, где, видимо, погружалась в приятнейшую атмосферу местных женских сплетен.
Меня такое небрежное отношение к любимому мужу немного задело, хотя умом я понимал, что чем больше Аля занята, тем меньше будет волноваться, когда я завтра утром отправлюсь на охоту. Чтобы не дать ей влезть в мои мысли (а они были не самые оптимистичные, я еще помнил леденящий душу волчий взгляд, его гигантские прыжки и растерзанные тела жертв), я надел экранированную шапочку.
Кроме отдыха мне хотелось, пока есть время, обдумать план предстоящей охоты. Это был мой первый опыт такого рода, и пока ничего умного в голову не лезло. Как охотятся на волков, я знал, в основном, по фильму «Особенности национальной охоты», так что подготовлен был скорее в смысле пития, чем противоборству с хищниками. Еще я знал по книгам и научно-популярным фильмам, что волки необыкновенно умны, осторожны и, когда нужно, отважны.
Что могут делать люди в их обличий, оставалось только догадываться. И об этом мне меньше всего хотелось думать. Потому я смиренно смежил веки и спокойно проспал до самого ужина. Разбудило меня только приглашение к столу.
Я наскоро умылся, оделся, напялил на себя парик и вышел в большую гостиную, где собрался весь здешний бомонд.
За столом сидело человек сорок. Как и вчера, здесь царили простые нравы и хорошие аппетиты. Внимательное отношение ко мне хозяина сразу же обратило ко мне сердца гостей, и меня обласкали едва ли не все, кому хотелось понравиться Трегубову. Сам он сидел тут же во главе стола в своем вольтеровском кресле и нежился в лучах местной славы.
Давешняя тревога по поводу исчезновения покойного Ивана Ивановича и огорчение от поломанных роз уже прошли, и он был весел и гостеприимен.
Вина лились рекой, и все гости жаждали принять участие в объявленной на завтра облаве на зверя. Пока же строились неосуществимые, на мой взгляд, планы. Зато дамы с обожанием смотрели на былинных героев. Только моя Аля была необычно печальна, хотя я так и не снял свою ермолку, спрятанную под париком, и о чем я думаю, не знала.
– Как бы я хотел участвовать в завтрашней облаве! – громко, заглушая общий гул голосов, сказал Трегубов. – Ах, если бы не моя нога!
– А ты, Василий Иванович, прикажи соорудить себе портшез, – ехидно предложил я. – Вот и поучаствуешь.
– Это как так? – заинтересовался Трегубов, понявший буквальный перевод французского слова, как «носить» и «стул», но не въехавший в его значение.
– Пусть тебя носят на кресле носильщики.
– Ах, что бы я без тебя делал, Алексей Григорьевич! – умилился подвыпивший барин. – Как ты хорошо придумал! Кузьма Григорьевич, голубчик, распорядись, пусть плотники к креслу приделают две оглобли. Вот уж покажем мы теперь Ивану Ивановичу!
После принятия такого судьбоносного решения Трегубов откинулся в кресле и победоносно оглядел гостей. Что я могу сказать дальше? Общий восторг такой смелости и решительности был ему наградой!
Началась новая череда тостов, в которой я не принял участия. Предстоящая экспедиция удерживала меня от участия в общем загуле. Сидеть трезвым в подвыпившей компании было скучно, и, когда веселые гости перестали обращать друг на друга внимание, я сделал знак жене и незаметно ушел к себе.
– Ты что-то задумал? – спросила Алевтина, вслед за мной влетая в наши апартаменты.
– С чего ты решила? – с максимально возможной фальшивой искренностью, удивленно спросил я. – Ничего я не задумал, у меня все в порядке.
– Зачем тогда ты спрятался от меня под экраном?!
– Каким таким экраном? – уже натурально удивился я тому, что она знает это слово, ловко разоблачила меня и до сих пор не показывала вида, что в курсе моей хитрости.
– Алеша, не нужно меня пугать, – попросила Аля, с тревогой заглядывая в глаза. – Ты собираешься завтра идти на охоту?
– Да, – ответил я, снимая с головы ненужные более защитные доспехи. – Другого выхода нет.
– Может быть, нам будет лучше просто отсюда уехать?
– Я думал об этом, – сознался я, – только представляешь, что здесь тогда будет твориться. Твой Трегубов может только хвастаться, а народ по настоящему запуган.
– Почему он «мой», – рассердилась Аля. – Ты что, меня ревнуешь?
Матерь божья! Когда это моя девочка успела нахвататься таких слов и понятий!
– Честно говоря, есть немного, – сознался я. – Вы так опекаете этого смазливого тунеядца…
– Глупости, ты просто становишься мнительным.
– Каким я становлюсь? Аля, откуда ты знаешь эти слова?
Она лукаво посмотрела на меня своими необыкновенными глазами и по-деревенски прыснула в кулачок:
– Глупенький, неужели не понимаешь? От тебя же и знаю! Это ты все время думаешь, что становишься мнительным.
– И ты понимаешь, что значит это слово?
– Это когда боишься чего-то неблагоприятного для себя, – тщательно выговаривая слова, сказала она и засмеялась.
– Алька, прекрати меня подслушивать! – деланно рассердился я.
– А ты ревновать! – парировала она и попыталась увернуться от моих загребущих рук. Правда, сделала это так неловко, что спустя несколько секунд уже билась в объятиях.
– Глупенький, – прошептала она, когда смогла освободить губы для дыхания, – неужели ты думаешь, что мне нужен кто-нибудь, кроме тебя!
На этом окончилась наша, так и не начавшаяся, ссора. Потом была такая вспышка страсти, что отползли мы друг от друга в разные углы огромной кровати уже тогда, когда посерели от близкого рассвета окна. Мы так устали, что не успели пожелать друг другу спокойной ночи – заснули на полуслове.
Потом Аля начала рассказывать что-то интересное. Я же никак не мог понять, что она говорит, она рассердилась и сипло сказала мне в ухо голосом Ивана:
– Ваше благородие, Алексей Григорьевич, вставай! Царство божье проспишь! – после чего решительно тряхнула меня за плечо.
Я с трудом разлепил глаза и спросил:
– Что, уже пора?
– Кони оседланы, ждут у крыльца, – доложил солдат.
– Тише, не разбуди жену, – попросил я, с сожалением покидая мягкое пуховое блаженство.
Глава пятнадцатая
То, что творилось на большом дворе Завидовской усадьбы, прочитать можно в поэме А.С. Пушкина «Граф Нулин» – лучше и точнее не сказать:
Пора, пора! Рога трубят;
Псари в охотничьих уборах
Чуть свет уж на конях сидят,
Борзые прыгают на сворах.
Выходит барин на крыльцо,
Все, подбочась, обозревает;
Его довольное лицо
Приятной важностью сияет.
Чекмень затянутый на нем,
Турецкий нож за кушаком,
За пазухой во фляжке ром,
И рог на бронзовой цепочке.
Только барин не вышел, как у Александра Сергеевича, на крыльцо, а, довольный, сидел в своем кресле, к которому местные умельцы привязали два длинных шеста, покоящихся сейчас на дюжих плечах четырех мужиков.
Он был одет по-походному и держал в руках внушительного вида ружье. Остальные участники вчерашней компании, еще не протрезвев после вечерней попойки, в разных позах сидели на верховых лошадях, на мой взгляд, не очень радуясь предстоящей потехе.
У ворот в имение сгрудилась толпа крестьян, оторванных с полевых работ ради такого значительного события, как облава на волка.
Мы с Иваном отошли в сторонку, где высокий белокурый мужик держал под уздцы трех верховых лошадей.
– Твоя вон та, низенькая, – указал солдат на пегую кобылку с симпатичной мордой, благосклонно принимавшей ухаживания каурого жеребца.
– Кузнец пришел? – спросил я и, как положено в таких случаях и что не раз наблюдал со стороны, осмотрел упряжь.
– В порядке? – ехидно спросил Иван, понимая, что в упряжи я разбираюсь так же плохо, как в верховой езде.
– Не признал, барин? – не дав мне достойно ответить Ивану, рассмеялся блондин, обнажая крупные ровные зубы. – Я и есть кузнец.
– Прости, Тимофей, я тебя в таком виде не признал. Ты сегодня совсем другого цвета!
– Как же, перед походом баню протопил. Мы люди с понятием! Может, на смерть идем!
– Ладно тебе каркать. Пули сделал?
– Как обещал. И у батюшки освятил.
– Ладно. Подождите. Сейчас соберусь, и поедем.
Однако быстро собраться мне не удалось, нашлось много дел, которые я упустил с вечера, предаваясь, как говорится, любовной страсти. Когда, наконец, был готов, мои товарищи успели хорошо познакомиться и найти общий язык.
– Ишь, как ты ладно снарядился! – со скептической улыбкой похвалил Иван мою экипировку. – В таком снаряжении можно не то, что на оборотня, на турки идти!
– Скажешь тоже, – скромно откликнулся я, не без удовольствия осматривая себя. Вид у меня был впечатляющий: за пояс засунуты два дуэльных пистолета, на боку в роскошных ножнах сабля, за плечом английское ружье.
– Может быть тебе, барин, коня другого взять? – поддержал Ивана кузнец. – На этой кобылке-то при такой красоте будешь смотреться куце!
– Ничего, мне и так сойдет.
– Садись в седло, я тебе поправлю стремена, – предложил солдат, заметив, что я во время разговора с опаской кошусь на лошадь.
Внутренне перекрестясь, я всунул ногу в стремя, взялся за луку седла и, как на велосипед, вскочил на лошадь. Оказалось – ничего страшного. Животное лишь переступило с ноги на ногу и продолжило нежничать с каурым жеребцом.
Стремена были мне коротки – нога полностью не распрямлялась, и сидеть в седле было неудобно. Иван распустил какие-то сыромятные шнурки, и все, что нужно, отрегулировал. Я уперся ногами в металлические подножки и почувствовал себя значительно надежнее и устойчивее.
– Спасибо, – поблагодарил я солдата, удобнее устраиваясь в седле, и засунул ружье в седельный чехол, – теперь давайте думать, куда направимся. Общая охота идет на восток, нам остаются три другие стороны света.
– Это как? – не понял Тимофей.
– Ты поедешь туда, – указал я пальцем на север, Иван в ту сторону, я – на юг. Ружье, кстати, у меня заряжено?
– А то, – кивнул Иван, – подсыплешь порох на полку и стреляй.
– Тогда, с Богом!
Не дожидаясь, когда главная охота тронется в поход, мы как три богатыря с распутья, разъехались в разные стороны. Утро было прекрасным. Солнце только взошло и раскрасило длинные тонкие облачка во все оттенки оранжевого цвета. Пели птицы, шныряя в поисках мошкары над близким полем. Моя симпатичная лошадка ровно бежала по меже к синеющему вдалеке лесу.
Ехать верхом мне понравилось. Кобылка повиновалось малейшему движению повода и не выкидывала никаких коленец. Для тренировки я несколько раз останавливал ее и поворачивал из стороны в сторону.
Миновав большое поле, подходившее к самому лесу, я остановился на опушке. Дальше нужно было продвигаться, соблюдая осторожность. Однако лес был редкий, светлый и опасаться внезапного нападения не приходилось. Это расслабляло, и я просто ехал, дыша полной грудью свежим воздухом и праздно глядя по сторонам. Как можно в таких просторах отыскать прятавшегося оборотня, я по-прежнему не представлял. Оставалось надеяться на удачу. Коли гора не идет к Магомету, Магомет сам придет к горе.
Лес, между тем, оставался все таким же, и я начал дремать, оставив право выбирать направление лошади. Она, как говорится в таких случаях, не подвела – вывезла на большую дорогу. Чем дальше мы продвигались, тем меньше у меня оставалось энтузиазма. Никаких ям или медвежьих берлог на обочине почтового тракта мне пока не попадалось. Все те же однообразные деревья в светлом сухом лесу.
Дорога вскоре вышла на открытое место. Вдалеке виднелись луковицы церкви, значит, там наверняка располагалось село. Я взял в сторону и через полчаса попал на новый проселок. Он была шире первого и сильно разъезженная. Впрочем, это не помешало лошади сохранить тот же аллюр. Я огляделся и направил ее в сторону очередного леса…
Таким образом, без большой пользы для дела мы с конягой мотались по всей округе часов до четырех пополудни. К этому времени я проголодался, съел припасенный кусок пирога с осетриной, запил его добрым вином неизвестного названия и происхождения и поворотил назад. Без привычки просидеть столько часов в седле оказалось утомительно.
Теперь, на обратном пути, я почувствовал, что натер седлом ноги и ягодицы. Пришлось сойти с лошади и укоротить стремена, чтобы, пружиня ногами, меньше их натирать. После этого ехать стало полегче. Забрался я далеко, и возвращение в Завидово затягивалось. К тому же после обеда немного заблудился, каким-то образом выехал к незнакомой реке и потерял больше часа на возвращение на знакомую дорогу.
Дело шло к вечеру, посвежело, и начались долгие лиловые летние сумерки. Дорога петляла то между убранных полей, то небольших перелесков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32