С литературой у меня дело обстояло немного лучше, чем с политикой, и на этот вопрос я ответил без труда:
– Читал, конечно, правда, давно, в детстве, помню только, как Тема Жучку из колодца вытаскивал.
– Какой еще Тема? – удивилась девушка.
– Который из повести Михайловского «Детство Темы».
– Я вас спрашиваю не про литератора Гарина-Михайловского, а про великого русского патриота и публициста Николая Константиновича Михайловского.
– Нет, такого я не знаю. У меня ведь амнезия! – твердо ответил я. – А вы Антона Павловича Чехова знаете?
Барышня удивилась смене темы, но ответила:
– Что, собственно, про него нужно знать? Безыдейный человек, певец сумеречных настроений, посредственный писатель, да еще из плебеев, мы, революционеры-народники, его не читаем. Такими, как он, писателями интересуются только мещане да кисейные барышни…
Не знаю отчего, скорее всего из-за напряжения последних дней, вместо того, чтобы не обратить внимания на очередную амбициозную дуру, я разозлился:
– А вы, простите, из каких барышень будете, из барышень-крестьянок? К вашему сведению, через сто лет про вашего Михайловского в энциклопедиях будет написано в лучшем случае три строчки, если его вообще кто-нибудь вспомнит, а про Чехова – большие серьезные статьи.
– Не знаю, что будет написано в энциклопедиях через сто лет, но думаю, в свободной России будут с уважением относиться к людям, которые жертвовали свои жизни за свободу, прогресс и народное счастье! – парировала пламенная революционерка.
На это мне возразить было нечего, тем более, что разговор наш прервал приход нежданных гостей: в избу после вежливого стука вломилось несколько вооруженных людей под предводительством, как я позже узнал, станового пристава.
Явление полицейских было обставлено не так торжественно, как ОМОНовский налет, с которым я недавно столкнулся в своем времени, но впечатление от внезапного появления оказалось не менее сильное. Мы с Натальей Александровной застыли на месте, как персонажи картины Репина «Не ждали».
Молча протаращившись несколько долгих секунд на возникших перед нами полицейского офицера и четырех урядников, я, наконец, нашелся, что спросить:
– В чем дело, господа?
– А в том, – довольным голосом ответил молодой, красивый становой пристав, терпеливо ждавший такого или подобного ему вопроса, – что вы, сударь и сударыня, арестованы!
– Позвольте полюбопытствовать, за что? – вежливо поинтересовался я. Полицейские были без масок, не кричали дикими голосами, не размахивали оружием, не валили нас на пол и вели себя не нагло, а скорее смущенно. К тому же ко мне начало возвращаться самообладание.
– А об этом вам лучше знать, господин хороший! – с тонкой улыбкой сказал офицер.
В этот драматический момент моя новая знакомая вдруг подняла сжатую в кулак руку и тоненьким голосом выкрикнула:
– Долой тиранию и тиранов!
Я удивленно посмотрел на нее и, несмотря на неподходящий момент, засмеялся. Ни стройный становой пристав с темными, закрученными усиками, ни урядники с обыкновенными крестьянскими лицами никак не походили на тиранов, как и карнавальная барышня-крестьянка на Софью Перовскую.
– А вы бы, Наталья Александровна, постыдились, – видимо, обидевшись на «тирана», сердито сказал пристав. – Ваш батюшка беспокоится, матушка все глаза выплакала, а вы по крестьянским избам с кавалерами прячетесь.
– Вы не можете так говорить! – взвилась экстравагантная революционерка. – Вы нехороший человек, Эрнест Иванович, вы не думаете о счастье народа. Я знаю, я слышала, мне про вас мадмуазель Капустина говорила, какие вы ей авансы делали, а потом, потом… как вам, Эрнест Иванович, не стыдно!
– Это клевета, Наталья Александровна, вам самой потом за свои слова стыдно будет! – немного смутившись, ответил становой. – Извольте собираться, Александр Иванович за вами коляску прислал.
Слушая препирательства молодых людей, я догадался, что полицейская акция носит не уголовный, а скорее семейный характер, и успокоился за свои фальшивые документы.
– А где хозяин? – спросил я пристава. – Он обещал меня на станцию отвезти.
Тот глянул на меня не просто сурово, а даже с какой-то ненавистью и холодно сказал:
– Вы, сударь, тоже с нами поезжайте, их превосходительство Александр Иванович настоятельно приглашают. А на станцию вас потом отвезут.
Не имея глупой привычки зря ссориться с «властью», я пожал плечами и промолчал. В конце концов, ничего страшного не произойдет, если я познакомлюсь с отцом революционерки и успокою его относительно наших с ней отношений.
Отдав распоряжение своим подчиненным следовать за ним, пристав вышел из избы. Я, оставив на столе рубль за ночлег, одевшись, вместе с барышней последовал вслед за нашими захватчиками.
На улице, около венской коляски, запряженной хороших статей гнедым жеребцом, толпились местные жители, привлеченные нежданным происшествием. Мы с Натальей Александровной безо всякого сопротивления сели в экипаж, полицейские, приехавшие верхами, взгромоздились на своих одров, и наш арестантский поезд тронулся в путь.
– Вы что, местная? – поинтересовался я у девушки, когда, миновав деревню, мы выехали за околицу.
– У нас здесь имение, – сердито ответила Наталья Александровна. – Вы бы могли за меня заступиться! На ваших глазах произошли произвол и тирания!
То, как бы я смог «заступиться» за долбанутую генеральскую дочку, один против пятерых вооруженных полицейских, я оставил на ее совести. Но от шпильки по поводу «тирании» не удержался:
– Извините, Наталья Александровна, но я, к сожалению, не знаком с мадмуазель Капустиной…
– Очень вам сочувствую! – на повышенных тонах сказала пламенная революционерка и сердито отвернулась.

Глава 2

Поздняя осень в Подмосковье была в своем полном праве: «лес обнажился, поля опустели», но с неба ласково светило низкое солнышко, воздух был чистый, рессоры у коляски мягкие, дорога не совсем добита недавней распутицей, и я, можно сказать, наслаждался прогулкой. Наш эскорт, растянувшись, уныло следовал за экипажем, лишь один красавец пристав все время картинно горячил жеребца и менял диспозицию, пытаясь ехать с той стороны, куда в этот момент глядела строгая барышня. Мы миновали село, потом проехали вдоль большого запаханного под озимь поля, впереди показался лес.
– Далеко еще ехать? – спросил я Наталью Александровну.
– Близко, – кратко ответила она и в очередной раз смерила меня осуждающим взглядом.
Действительно, вскоре показались тесовые крыши крестьянских изб с дымящимися трубами. Дорога дошла до развилки и, неожиданно для меня, мы с нашими конвоирами разъехались в разные стороны. Сами остался только один пристав. Старичок кучер прикрикнул на заводского жеребца, впряженного в венскую коляску, конь в ответ кратко заржал, и мы весело покатили по сельской улице.
Селение было небольшое, в сотни две домов и, как не показалось, не бедное. Вросших в землю избушек почти не встречалось, в основном крестьяне жили в таких же домах, что и в начале двадцать первого века, только не таких замшелых и неухоженных. Я хотел спросить у революционерки, чем занимается местное население, но барышня была холодно-неприступна, а кучер за все время езды ни разу не повернулся в нашу сторону.
Сразу же после околицы показался большой помещичий дом, стоящий на взгорке. Был он почтенного возраста и прятался под позеленевшей медной крышей. Около самого въезда в усадьбу дорога оказалась мощеной, и колеса экипажа звонко застучали о камень, оповещая обитателей поместья о нашем приближении.
Через несколько минут тряски по камням мы въехали на широкий двор и остановились прямо напротив парадного входа. Судя по архитектуре здания – раннему ампиру – построили этот дом где-то в первой половине девятнадцатого века. Фасад украшали четыре мощные колоны и высокие окна, на фронтоне красовался геральдический щит с гербом, когда-то позлащенным, но давно размытым дождями. Материальное состояние хозяев, на мой взгляд, было средним – дом поддерживался в приличном состоянии, но без изысков, щегольства и старания.
Становой пристав Эрнест Иванович лихо соскочил со своего каурого жеребца и ринулся помогать арестантке выйти из коляски.
В окнах, между тем, мелькали силуэты, но на крыльцо никто не выходил. Наталья Александровна, благосклонно приняв руку пристава, глядеть на него, однако, не стала, кивнула в пустоту и, взбежав по четырем широким ступеням на открытое крыльцо, проскользнула в предупредительно приоткрытую кем-то дверь. Такое пренебрежительное к себе отношение пристава обидело. Он независимо пожал плечами и, краснея, пожаловался:
– Ну, посудите сами, что мне мадмуазель Капустина? Как же можно человека ни за что казнить.
– А кто эта Капустина? – поинтересовался я.
– Дочка нашего купца-мильенщика. Самое главное, я с ней и словом не обмолвился, один только раз станцевал в собрании, а Наталья Александровна меня за это уже второй месяц тиранит. Вот и в революционерки назло сбежала. Хорошо, мужик Еремей мальчишку прислал сказать, что она у него в избе народ идеями смущает, а то бы с их маменькой удар случился.
Статный, румяный пристав выглядел искренне огорченным. Мне было не совсем ясно, что у него общего с генеральской дочкой. Сколько я мог судить, в полицию, да еще сельскую, шли люди невысокого социального статуса, без высшего образования и хороших перспектив на карьеру. Поэтому у него с революционной генеральской дочерью получалось, как в старинной песне: «Он был титулярный советник, она – генеральская дочь».
– Пойдемте, сударь, в дом, – прервал мои размышления Эрнест Иванович. – Его превосходительство, верно, захочет с вами познакомиться.
Я не стал возражать, и мы прошли в дом. Как и снаружи, внутри он выглядел респектабельно, но не роскошно. Миновав прихожую, мы проследовали в залу с навощенным полом из широких дубовых плах. Она была внушительна, но не велика, метров 50-60 с обложенной изразцами высокой голландской печью, большим красивым камином, несколькими кожаными диванами вдоль стен и традиционными портретами хозяйских предков, на которые я вначале не обратил внимания.
– Присаживайтесь, сударь, – пригласил меня пристав, – вам придется подождать, Наталья Александровна очень упрямая барышня, она сейчас с родителями спорит.
Мы присели на ближайший к двери диван. Пристав тут же замкнулся в себе и принялся переживать случившееся, шевеля губами и помогая мыслям мимикой. Я же от нечего делать взялся за неблагодарное и скучное дело: рассматривать висящие на стенах портреты. Судя по нарядам предков хозяина, особой древностью род Натальи Александровны не отличался. Во всяком случае, свои изображения они начали заказывать сравнительно недавно, где-то со времен Отечественной войны 1812 года. Я, по понятным причинам, сначала устремил свое внимание на портреты дам, особенно в глубоких декольте, потом мельком осмотрел мужскую составляющую семьи. Портреты, даже парадные, могут многое сказать внимательному наблюдателю, от выбора художника до амбиций заказчиков. Семейство, в которое я попал, выглядело вполне достойно. Правда, что-то в их лицах все-таки зацепило мое внимание, но что, я сразу не понял, а поразмыслить на эту тему не успел.
В зал вошел пожилой джентльмен в светлом домашнем шевиотовом костюме, как говорили в нашем XVIII веке, «неглиже». Было ему, по виду, слегка за пятьдесят. Волосы у хозяина уже начали седеть, но еще не поредели, и смотрелся он импозантно, этаким рафинированным, холодным аристократом.
Мы с приставом встали. Было похоже, что Эрнест Иванович хозяина побаивается, но, тем не менее, держался он вполне молодцом, без подхалимского раболепия.
– Позвольте, ваше превосходительство, отрекомендовать вам спутника Натальи Александровны, – почтительно, но без подобострастия, произнес он, отвешивая полупоклон.
Их превосходительство коротко мне кивнуло, ожидая продолжения представления, но что говорить дальше, пристав не знал, мы с ним как-то не успели официально познакомиться. Я пришел ему на помощь, спасая от недовольства за такое должностное упущение, и представился сам:
– Харлсон Василий Тимофеевич.
Хозяин, не последовав моему примеру, себя не назвал, только вновь кивнул и обратился к приставу:
– Спасибо, господин Гусев, за помощь, более не смею вас задерживать.
Пристав, заметно сглотнул застрявший в горле ком, покраснел, поклонился и оставил нас одних.
– Прошу садиться, – холодно предложил мне джентльмен, опускаясь на противоположный от меня конец дивана. Я последовал его примеру, как мне казалось, не уступая ему в холодной вежливости.
– Изволите, как и моя дочь, быть революционером? – подождав, пока я приму удобную позу, спросил генерал.
Мне такой оборот разговора понравился, и я, не меняя выражения лица, ответил в его же тоне:
– Никак нет, не изволю.
– Что же вас с ней объединило? – опять нашел обтекаемую формулировку хозяин.
– Только крыша крестьянской избы, где мы случайно сошлись.
По тому, как что-то дрогнуло у папеньки в лице, я понял, что использовал не совсем правильный термин. Пожалуй, употреблять слово «сошлись» в таком контексте мне не следовало, Тем более, что я в его глазах был не только подозрительной личностью безо всяких устоев, но и оборванец, наряженный в лохмотья, провалявшиеся незнамо сколько лет в гутмахеровском подвале. Однако, Александр Иванович стойко выдержал удар и, не меняя голоса, поинтересовался:
– И каковы ваши дальнейшие намерения.
Я не стал извинениями и поправками усугублять возникшую неловкость и ответил просто:
– Если у вас больше нет ко мне вопросов, я намерен уехать в Москву.
– А как же Наташа?
Опять в разговоре возникла двусмысленная недомолвка, которую мне пришлось преодолевать за счет наигранной наивности:
– Когда мы сегодня утром познакомились с вашей дочерью, у нас произошел разговор на политические темы, и у меня создалось впечатление, что Наталья Александровна посчитала меня ретроградом. Так что, думаю, она не расстроится, если я покину ваш дом. Впрочем, если ей будет приятно мое присутствие…
Последнюю фразу я недоговорил за ее ненадобностью, так как ключевые слова во всем, что я сказал, были: «познакомились сегодня утром». Они отвергали все остальные вопросы. Было видно, как у чадолюбивого папеньки сразу же отлегло от сердца, и на меня он взглянул почти с симпатией.
– Так вы с Натальей Александровной познакомились только сегодня утром?
– Да, – подтвердил я, – совершенно случайно. Меня в избу, в которой она собиралась бороться за народное счастье, привез крестьянин Еремей.
Расслабившийся было Александр Иванович опять напрягся и, хмурясь, попытался объяснить поведение дочери:
– Поверьте, уважаемый Василий Тимофеевич, моя Наташа чудесная девушка, но последнее время с ней не стало никакого слада. Она откуда-то набралась вздорных идей, увлеклась всякими… планами и теперь говорит только о… тяжелом положении народа и просвещении, – после заминки договорил генерал, не решившись произнести крамольного слова «революционные идеи».
– Что здесь особенного, – успокоил я отца с высоты своего зрелого возраста, – молодежь всегда ищет новых путей и восприимчива к радикальным мыслям, только мне показалось, что Наталья Александровна немного отстает от моды, народники и хождение в народ ближе вашим ровесникам, чем ее. Вот если она увлечется более революционными методами…
– Господь с вами, – замахал руками хозяин, – этого еще нам не хватает! А вы, господин Харлсон, случайно не имеете отношение к тайной полиции? – после многозначительной паузы, проницательно глядя мне в глаза, спросил царский сатрап со ставшей брезгливой улыбкой.
– Нет, – твердо ответил я, – ни к тайной, ни к явной полиции я отношения не имею. Однако позвольте вам заметить, господин генерал, что при таком негативном, то бишь отрицательном отношении к полиции, как к институту власти, вы сами – первопричина революционного нигилизма своей дочери.
Надо сказать, что фразочка у меня получилась такая закрученная, пальчики оближешь, даже несмотря на то, что я сгоряча употребил фотографический термин «негативно», вряд ли уже знакомый и расхожий. Потому, не дав хозяину собраться с мыслями, что мне ответить, я тут же ошарашил его вопросом, не имеющим никакого отношения к нашему разговору:
– Однако, позвольте, господин генерал, полюбопытствовать, кому принадлежит портрет вот этого полковника?
Во все время нашей беседы я внимательно разглядывал портрет седого вояки, висевший как раз напротив нашего дивана, и только в последний момент понял, что привлекло мой взгляд, когда я увидел семейные портреты.
– Это мой прадед, участник Отечественной войны, – недоуменно ответил генерал. – Вам что, интересен этот портрет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32