Анна Ивановна поначалу восприняла мое намеренье «погулять по городу» в штыки, но я ее переупрямил и с боем получил свою вычищенную и выглаженную одежду.
Быстро одевшись, я вышел на заснеженную, плохо убранную улицу и остановил первого попавшегося «Ваньку» на крестьянских санях. Уже садясь в сани, я подумал, а как мне, собственно, представиться Чехову?
– Малую Дмитровку знаешь? – спросил я извозчика, низкорослого крестьянина, одетого в вывернутый тулуп.
– Как же, мы все знаем! – обрадовал он меня своими способностями.
– Сколько возьмешь?
– Полтинничек, пожалте. Меньше никак, нам резона нет, конец неблизкий.
– Ладно, поехали – согласился я. – Как будешь ехать?
– Известно как, по дороге, – резонно ответил извозчик.
Я уже был достаточно научен разнообразными способностями наших соотечественников отравлять жизнь окружающим своей дуростью и некомпетентностью, потому потребовал уточнения маршрута:
– Расскажи, где это?
– Эка, ты, барин, Фома неверующий. Я Москву, как пять пальцев, знаю. Прямо поедем, потом свернем, а там и рукой подать.
– Ясно, видно, что ты дока, – согласился я. – Страстной монастырь знаешь?
– Как не знать.
– Сможешь до него доехать?
– Как не смочь, конечно, смогу. Только ты давеча просился в Митрово, а это в другой стороне.
Я не стал выяснять, что мужик понимает под таинственным «Митровым», и устроился на застеленной рогожей соломенном сидение.
– Поезжай к Страстному монастырю, дальше я покажу.
– Добавить в таком случае двугривенный надоть, конец неблизкий!
– Езжай скорей, добавлю.
– Помолиться или просто так, из любопытства? – спросил извозчик, скорее всего не из интереса к моим делам, а для поддержания разговора.
– Помолиться, – ответил я.
– Дело хорошее, не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не простится. Только дорог стал, скажу я тебе, барин, нынче овес, – сообщил после минутного размышления свое обобщенное мнение о порядке в мироздании возница. – Кусается!
– Овес у нас всегда дорог, как и все энергоносители, – согласился я.
Мужика непонятные слова не смутили, то ли не расслышал, то ли неведомо как перевел на свой понятный язык.
– Это да, здеся в Москве все кусается! Я вот все езжу и думаю, а для чего в Москве столько народа живет, ежели у нас в Костромской губернии овес дешевле?
– Так не все же одним овсом питаются.
– Это ты востро подметил, господин хороший, я вот еще чай оченно уважаю. За день намерзнешься, Пойдешь в трактир, примешь шкалик! Хорошо.
«Господи, – подумал я, – меня к Чехову везет чеховский же персонаж».
– Ты куда поворачиваешь! – поймал я за руку любителя чая, попытавшегося в начале Пречистенки повернуть не налево, а направо.
– Знамо куда, ты же сам велел к Страстному везти! – удивился извозчик.
– Так Страстной монастырь налево, а ты проворачиваешь направо.
– Тут ближе будет, – не очень уверенно сказал мужик и развернул свою клячу. – Привередлив ты, как я посмотрю, барин. Все тебе не так.
Было начало десятого вечера, и я надеялся застать писателя дома. В противном случае придется ждать его на улице.
Как представиться Антону Павловичу, я не знал, Осталось надеяться на собственное нахальство и изворотливость, и его беззащитную деликатность.
От Страстного монастыря мы опять повернули налево и попали на тихую, почти провинциальную Малую Дмитровку, застроенную небольшими особняками.
– А говорил в монастырь на моление едешь, – упрекнул забывший обиду извозчик. – Коли сказал бы, куды тебе надобно, я б тебя враз домчал. Эх, залетные! – прикрикнул на свою единственную клячу костромской крестьянин и помахал над головой лошади кнутом.
Я, не отвечая, разглядывал дома, чтобы не пропустить тот, на котором в будущем будет висеть мемориальная доска. Перед тем, как отправиться в прошлое, я намеренно сходил на эту улицу, чтобы не пришлось расспрашивать прохожих, где найти дом Шешкова, у которого Чехов обычно останавливался, приезжая в Москву.
Улица за сто лет почти не изменилась. Не хватало только нескольких офисных зданий, построенных в XX веке.
– Останови здесь! – велел я извозчику, увидев впереди знакомый дом. Мне еще нужно было время придти в себя и внутренне приготовиться к встрече.
– Рассчитаться бы нужно, барин, как было уговорено.
Я поискал в кармане. Полтинника не нашлось, дал бумажный рубль.
– Оченно вами благодарны, – сказал довольный извозчик, – а на чай и за быстроту не изволишь набавить?
– Сколько же еще набавить? – спросил я, оттягивая за разговором начало незваного визита.
– Как вам будет благоугодно, по сиротству нашему, в рассуждении овсов.
– Синенькой хватит? – вполне серьезно поинтересовался я, вынимая из портмоне пятерку.
– Оно, конечно, коли так, то и ладно, давай скоко есть.
Извозчик с недовольным видом взял купюру и, как мне показалось, недовольно бормоча себе под нос, уехал. Я так и не понял, рад ли он с неба свалившемуся заработку или сетует, что мало выпросил.
– Ну, что же, Антон Павлович, со скорым свиданием, – сказал я, ни к кому конкретно не обращаясь, и решительно пошел к дому.
Калитка в палисадник была открыта, я без спроса вошел в небольшой дворик и поднялся на низкое крыльцо. Еще не поздно было отступить, но я взял себя в руки и решительно дернул веревочку звонка. Где-то внутри задребезжал колокольчик.
Спустя несколько долгих секунд дверь широко распахнулась, и на крыльцо выскочила смеющаяся девушка в переднике и длинной косой, переброшенной на грудь.
– Вам, сударь, кого? – спросила она, не в силах унять внутреннего смеха.
Девушка была некрасивая, с длинноватым носом, но оживленное лицо делало ее симпатичной.
– Мне Антона Павловича Чехова, – слегка запоздав с ответом, сказал я.
– Проходите, раздевайтесь, он в гостиной! – весело сказала она и, затворив за мной дверь, убежала внутрь дома.
Я оказался один в прихожей. Ситуация делалась нелепой. Идти в гостиную одетым было неприлично, а раздеться и изображать званного гостя, нелепо. Однако, мной больше никто не интересовался, пришлось на что-то решаться. Я снял шинель и фуражку, повесил их на вешалку и робко вошел в комнату. Там за большим круглым столом сидело несколько человек. Одного из них я узнал сразу, хотя он был без своего неизменного на портретах пенсне.
На столе стоял начищенный самовар, стаканы в подстаканниках, горкой лежали бутерброды. Разговор был оживленный, веселый, и меня не сразу заметили. Наконец, нелепо торчащая в дверях фигура привлекла внимание, и разговор разом смолк.
– Антон Павлович, это к вам! – сказала, влетая в комнату, веселая девушка.
– Да, да конечно, – произнес, вставая Чехов. – Это ко мне.
Он вплотную подошел ко мне, смотрел, близоруко щурясь, видимо, пытался вспомнить, кто я такой, и не узнавал.
– Извините, господа, мы вас ненадолго оставим, – сообщил он остальной компании. – Пройдем-то в библиотеку, там будет удобнее говорить.
Чувствуя себя самозванцем, я обреченно пошел за ним следом. Чехов провел меня сквозь проходную комнату в библиотеку, повернулся и выжидающе посмотрел в лицо.
– Здравствуйте, Антон Павлович, – прочувственно сказал я.
– Здравствуйте, – чуть улыбнувшись кончиками губ, ответил он, – Простите, не помню вашего име-ии-отчества.
– Алексей Григорьевич, – торопливо представился я.
– Вы Алексей Григорьевич от Алексеева?
– Алексеева? – повторил я за ним. – Какого Алексеева?
– Константина Сергеевича, – удивленно сказал Живой классик.
– А, Станиславского, – по имени-отчеству вспомнил я псевдоним великого режиссера, – нет, я сам по себе. Я, собственно…
– Понятно, – скрывая иронию, проговорил он, – вы учитель или земский врач. Пришли выразить признательность и посмотреть на коллегу? Извольте. На меня в Крыму смотреть приходят целыми гимназическими классами…
– Слышал, – сказал я, – поэтому обещаю не называть вас «певцом сумеречных настроений», не курить сигар и не учить вас писать книги.
Чехов улыбнулся и впервые посмотрел внимательно. Потом надел пенсне и сделался совсем похож на хрестоматийного Антона Павловича.
– Думаете, получится?
– Постараюсь, – пообещал я.
В Чехове было что-то такое, от чего волнение улеглось, и говорил я с ним без внутренней дрожи, даже слегка развязно. Вернее будет сказать – раскованно,
– А почему вы вспомнили про сигары?
– Читал, как вас окуривал какой-то беспардонный гость, – ляпнул я, забыв о способности писателей помнить и подмечать мелочи.
Чехов теперь уже сквозь пенсне внимательно посмотрел на меня и задумчиво пожевал нижнюю губу:
– Странно, что вам известен этот эпизод, не вспомните, от кого?
– Кажется от Бунина.
– Вы знакомы с Иваном Алексеевичем? – оживился Чехов.
– Весьма поверхностно, – сознался я, – вас я знаю лучше.
Говоря о знакомстве, я имел в виду творчество, но писатель этого не знал и удивился.
– Разве мы встречались?
– Нет, лично не встречались. Просто я много чи-тал о вас и неплохо знаю вашу биографию.
– Серьезно? Тогда вы в более выигрышном положении, чем я. К сожалению, я такими знаниями похвастаться не могу. И что же вы обо мне знаете?
Темнить и дурить этого необыкновенного человека мне не хотелось, как и пугать его своим нестандартным появлением в его жизни.
Я попытался отговориться:
– Знаю, как вы в Таганроге сушили испитой чай и подмешивали в свежий. О том, что все в человеке должно быть прекрасно: и душа, и мысли, и одежда. Знаю о вашей врачебной практике, как вы в Серпуховском уезде боролись с холерой… Простите, Антон Павлович, но я действительно много о вас знаю.
– Позвольте узнать, откуда? – то ли смутился, то ли удивился он. – Вы, случайно, не тайный агент?
– Агент? Нет, я только ваш читатель.
– Но я о таких вещах никогда не писал.
– Писали, – не согласился я. – В письмах.
– Вы читали мои письма? – пораженно спросил он. – А что это за фраза о том, что все в человеке должно быть прекрасно?
– Это, если не изменяет память, из вашего письма Михаилу Павловичу.
– Мише? Странно, я не помню.
– Это письмо входит во все сборники ваших писем, а выражение сделалось крылатым.
– Как? Кто-то посмел без разрешения издать мои Письма?
– Что здесь такого, письма классиков входят во все их полные собрания сочинений,
– Вы имеете в виду издание Маркса? – еще больше удивился он.
– Нет, это издание я не читал. У меня другое... более позднее.
– Так вы, что, посланец из будущего?! – догадался Антон Павлович, разом начиная терять ко мне интерес, – С какой, простите, планеты?
– Я не посланец, а простой путешественник по времени, причем даже не сумасшедший. А вот относительно будущего вы правы. Я действительно из будущего. Потому и знаю, что вы сейчас в Москве, и где живете. Долго не решался познакомиться с вами, сегодня решил рискнуть…
– Из какой же вы эпохи? – внимательно наблюдая за моими глазами, спросил он.
– Из следующего века, между нашими временами чуть больше ста лет.
– Понятно, и как там, в вашем времени? Что новенького?
Мне стало понятно, что разговор переходит в плоскость общения врача с пациентом.
– Если я скажу, что вы только что написали черновой вариант «Трех сестер» – это вас убедит?
– Действительно, написал. Но об этом вы могли узнать в «Художественном Общедоступном» театра Я говорил об этом с труппой.
– О вашем романе с Ольгой Леонардовной труппа тоже знает?
Чехов очень мило смутился и скрылся за улыбкой
– Я не делаю из этого тайны.
– Хотите, я расскажу, как случилось, что я заинтересовался не только вашим творчеством, но и вами? – напрямую спросил я.
– Пожалуй, если не очень долго, вы видели, меня вдут гости.
– Да, конечно, гости… Извините, что так вас задержал. Пожалуй, я действительно пойду.
Было заметно, что Чехову сделалось неловко. Он даже слегка покраснел.
– Простите, голубчик, я вас не гоню. Рассказывайте, это действительно интересно.
– Я как-то попал в ваш музей в Мелихове.
– У меня там есть музей? – перебил меня Чехов. – Я же продал Мелихово.
– У вас несколько музеев. Я был в трех: в Мелихово, на Садово-Кудринской в Москве, где вы снимали квартиру, в Ялте в вашем теперешнем доме и, думаю, есть еще в Таганроге и, возможно, Южно-Сахалинске, но я там не был.
– Зачем же мне столько музеев? – усмехнулся писатель. – У вас что, больше некого поминать?
– Почему же, думаю, у Пушкина памятных мест больше, чем у вас.
– Ну, хоть этим вы меня утешили. А то я испугался, что только одного меня потомки и почитают.
– Так вот, в Мелихово я спросил у одной из смотрительниц, кем вам приходится Михаил Чехов.
– Это мой младший брат.
– Я спрашивал о другом Михаиле, выдающемся режиссере.
– Что, был и такой?
– Да, ваш племянник, сын Александра Павловича
– Маленький Миша? Он стал режиссером?
– Да, но он жил в эмиграции, и у нас в стране мало известен. Эта смотрительница мне сказала, что он «не настоящий Чехов», а ваш дальний родственник. Потом я попросил показать фотографию Авиловой, в этом музее очень много фотографий.
– Вы знаете о Лидии Николаевне?
– Знаю, она написала чудесную книгу о ваших отношениях. По-моему, лучше всех из ваших знакомых. Потрясающая женщина!
Мне показалось, что обсуждать свою личную жизнь Чехов категорически не хочет. Во всяком случае, он ничего больше не спросил об Авиловой и сменил тему разговора:
– Так обо мне многие писали?
– Естественно, вы же классик! Большинство из тех ваших знакомых, кто умел писать и хоть немного вас знал.
– Интересно. Я бы с удовольствием почитал. Ругают, поди?
– Кто же великих писателей ругает? Скорее примазываются. Я и Чехов, я и Толстой, я и вселенная.
– Да, – задумчиво сказал Антон Павлович, – коли многие напишут, значит, многие меня пережили. Вы ведь не скажете, когда я умру?
– Конечно, не скажу. Да и зачем это вам?
– Пожалуй, этого действительно человеку знать не нужно. Извините, я вас перебил, вы остановились на Мелихово.
– Да. После музея я решил проверить музейных работников, взялся читать ваши письма и по ним в вас влюбился.
– Так-таки и влюбились! – рассмеялся он. – И что же вам так понравилось?
Я задумался, не зная, как сформулировать мое к нему отношение.
– Скорее всего, то, что во многом думаю так же, как вы. Тот же самый вариант: «Я и Чехов». А из переписки мне больше всего понравились ваши письма Суворину.
– Да, с Алексеем Сергеевичем мы долго были близки по духу. Потом это куда-то ушло.
– Ну, сколько я смог разобраться, не по вашей вине.
– Пожалуй, – грустно сказал Чехов и задумался. – Знаете, Алексей Григорьевич, приятно встретить человека, который младше тебя на сто лет и столько знает о твоих самых интимных делах. – Судя по выражению лица, этого-то очень приятно ему не было. Тем более что он тут же добавил. – Печально все это.
– Не скажите, – возразил я, – многие люди, как о великой удаче мечтают, чтобы окружающие, тем более потомки, покопались в их белье. У вас в этом отношении все в порядке. Не в белье, конечно, а в репутации. К тому же Мария Павловна тщательно поработала над вашим образом. Та же Авилова вернула ей все ваши письма и под ее нажимом созналась, что подробности ваших отношений придумала. Правда, Бунин этому признанию не поверил. Написал, что Лидия Николаевна потрясающий и честнейший человек. Мне тоже так кажется.
– Она замужем, а я болен, – прямо-таки, по-чеховски кратко и емко сказал Антон Павлович. – Ну, а Маша у нас известный блюститель морали. Всегда хотела быть святее папы Римского.
Я не нашелся, что сказать, чтобы не встрять в их семейные дела. Спросить, как ни хотелось, что у него на самом деле было с Авиловой, не решился. В общении с этим человеком, при всей его мягкости, не получалось быть фамильярным.
– Значит, меня не забыли? – спросил он. – Не думал.
– Отнюдь, – горячо возразил я, – слава ваша со временем только растет! – Фраза получилась вычурная и напыщенная, я в очередной раз смутился. – Честно говоря, и сам не пойму, почему. За сто лет жизнь на земле переменилась, теперь на тот же Сахалин по воздуху на аэроплане можно добраться за восемь часов. Поменялись культурные ценности и приоритеты. У нас было много прекрасных писателей, которые не меньше вашего смеялись над человеческими пороками, Так что о тайне вашей популярности вопрос не ко мне. Кстати, я как-то слышал, что вы необыкновенно популярны в Китае.
– Где? – удивился Чехов, потом негромко рассмеялся. – Почему именно в Китае?
– Увы, понятия не имею. Наверное, созвучные ментальности.
– Я не знаю слова «ментальность», что оно означает?
– Это что-то среднее между мировоззрением и психическим складом, – как мог, объяснил я.
– Вот не думал, что я так универсален.
– Пожалуй, именно универсальны. Ваши пьесы, как и шекспировские, ставят во всем мире. Все находит в них свое и причем трактует ровно наоборот.
– Странно, я всегда считал, что пьесы мне не очень даются.
– Мне тоже, – сознался я, – однако, режиссеры и зрителя придерживаются другого мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32