– Зря вы так упрямитесь, господин студент, – сочувственно сказал коридорный надзиратель, деревенского обличия человек с простым, добродушным лицом. Он так и остался стоять в открытых дверях, с любопытством слушая наш разговор. – Взаправду ведь в карцер посадят. Что хорошего?
– Пусть сажают.
– Ну, как вам это будет благоугодно. Только что за охота сидеть в темноте и холоде. Простынете только, а там и до чахотки недолго. Сколько вашего брата бунтарей здесь мрет, ужасти!
Однако, в карцер меня на этот раз не посадили. До утра больше не трогали, а после завтрака, от которого я отказался, повели на допрос. Этой ночью я спал так, как обычно спит любой нормальный человек в первую ночь в тюрьме – лежал и смотрел в темный, закопченный потолок и боялся неизвестности. Тем более, что было совершенно непонятно, за что меня задержали. Никаких государственных преступлений я за собой не знал. Другое дело, уголовных. Вот если все мои уголовные «злодейства» сумеют вычислить и обобщить….
В следственной камере меня ждал жандармский штабс-капитан, довольно молодой человек с тонкими пижонскими усиками. Я вошел и остановился возле порога. Он вежливо привстал из-за стола:
– Проходите, пожалуйста, господин студент, садитесь, – вполне любезно пригласил он и указал на стул.
Я молча поклонился, подошел к столу и сел напротив него. Штабс-капитан внимательно рассматривал меня, несомненно, ожидая вопросов по поводу причины ареста и возмущения по поводу задержания, обычных в такой ситуации. Я не доставил ему этого удовольствия, молча сидел и разглядывал его тщательно подбритые усики. Капитан, однако, никак не отреагировал на такое повышенное внимание к своей внешности, лишь усмехнулся и, не представляясь, спросил:
– Почему вы отказались выполнить законное требование старшего надзирателя сменить партикулярное платье на нашу специальную одежду?
Я на его вопрос не ответил, а сразу же заявил протест:
– Меня при задержании избили ваши жандармы. Я требую медицинского освидетельствования и прокурора по надзору, – сказал я, не обращая внимания на его нарочитые, насмешливые ухмылки.
– Даже так! Вы чего-то требуете! – тонко улыбнулся жандарм. – У вас, видимо, большой опыт тюремного содержания! Только на этот раз вы ошиблись адресом. У нас требовать не положено. Тем более, мне доложили, врач вас уже осматривал и нашел совершенно здоровым. И прокурора я вам предоставить не могу. Жандармский корпус прокуратуре не подчиняется. Если у вас есть жалобы на действия наших низших чинов, можете подать их мне.
– То есть как это ? На вас нужно жаловаться вам же?
– Именно-с. По принятым правилам Устава уголовного судопроизводства от 19 мая 1871, жандармский корпус самостоятельно расследует должностные проступки своих нижних чинов и офицеров.
– Вы это серьезно говорите? – спросил я, наконец доставив ему удовольствие своей растерянностью. – За вами нет никакого надзора, и вы можете деть все, что хотите?!
– В совершенности, – витиевато ответил он, – если только Его Величество Государь император не изволит распорядиться…
– Понятно, – перебил я, не дослушав, – тогда у меня вопросов больше нет.
Мы опять какое-то время молча сидели друг против друга. Первым нарушил молчание жандарм:
– Вам не нравится Устав уголовного судопроизводства?
– Мне? – удивился я. – А что, кого-нибудь интересует по этому поводу мое мнение?
– Вас, я вижу, вообще ничего не интересует, даже то, за что вы арестованы!
– Это как раз меня интересует, и за что же? Теперь, по мнению следователя, наступил хоть какой-то прогресс в расследовании. Он слегка приободрился и применил «домашнюю наработку»:
– Вам лучше знать о своих преступлениях! И для вас будет лучше, если вы облегчите душу чистосердечным признанием!
Я ничего на это не ответил и продолжал любоваться его усиками. Он опять не выдержал первым:
– Вы намерены давать показания?
– Намерен, только вам придется мне подсказать, Какие мои преступления вас интересуют.
– У вас их так много, что не можете все вспомнить?
– Да, а у вас?
– Что ж, если вы намерены разговаривать в таком же тоне, мне придется поступить с вами по службе, а не по дружбе, – сказал он с угрозой в голосе. – Тогда пеняйте на себя!
– А разве мы с вами друзья?
– ? – поднял он брови, явно не понимая, о чем я спрашиваю.
– Вы сказали, что будете поступать со мной не по дружбе, а по службе, вот я и не понял, что вы имеете в виду. Или вы собираетесь предложить мне свою дружбу?
Кажется то, что я сказал, штабс-капитану не понравилось.
– Назовите свое имя и звание, – холодно приказал он и придвинул к себе стопку бумаг.
Вопрос мне был неприятен, и я попытался его блокировать в прежней развязной манере:
– Вы меня арестовали и не знаете, кто я такой? – ехидно спросил я. – Хорошо же вы работаете, господа жандармы!
Не знаю, что послужило причиной взрыва, возможно, я пересолил, и у штабс-капитана лопнуло терпение, но он пронзительно закричал на меня и даже стукнул кулаком о стол:
– Господин студент, вы забывайте, где находитесь! Хотите отправиться в Сибирь?!
В Сибирь я ехать не хотел, потому на явную грубость никак не ответил. Сидел истуканом и любовался холеной капитанской физиономией. Однако, и такое пристальное внимание к своей персоне жандарму почему-то не понравилось. Он начал явно нервничать, это стало заметно по тому, как он забарабанил пальцами по столу.
– Господин Синицын, вы что, добиваетесь помещения в карцер? – впервые он назвал меня по фамилии, отчего у меня сразу исчезло внутренне напряжение. Вопросы у жандармерии были не ко мне, а к калужскому мещанину Синицыну, лицу вымышленному. Чтобы зря не дразнить следователя, я поменял задиристый тон на рассудительный.
– Ничего я не добиваюсь. Вы арестовали меня ни за что, ни про что и еще предъявляете мне претензии. Это ваша работа обвинять, вот и обвиняйте.
– Пожалуй, – вновь изменил тактику жандарм, он ласково улыбнулся. – Вы арестованы за участие в незаконных, антиправительственных сборищах!
Чего другого, но такого поворота я никак не ожидал. Я так удивился, что в мое искреннее недоумение поверил, кажется, даже жандарм.
– Вы это говорите серьезно? О каких сборищах идет речь?
– О том преступном сборище, с которого вы возвращались, когда подверглись аресту.
– Я был на обычной студенческой вечеринке. Ничего противозаконного там не происходило.
Однако, штабс-капитан пропустил мои слова мимо ушей и нравоучительно разъяснил истинное положение вещей:
– Если бы вы соблюдали закон, то заранее предупредили о своем сборище полицейскую часть и пригласили для надзора за порядком околоточного надзирателя. Надеюсь, вам знакомо такое распоряжение правительства?
– Что? – поразился я. – Приглашать околоточного на вечеринку для надзора? Вы это серьезно говорите?
– Вполне, и я не пойму, чему вы удивляетесь? Как же можно устраивать сборища без должного надзора!
Честно говоря, после услышанного от представителя власти идиотского закона, революционеры перестали казаться мне маргинальными авантюристами, было похоже, что не бунтовщики, а само царское правительство на горе нашему народу всеми силами и средствами, которые были в его распоряжении, создавало в стране революционную ситуацию.
– Non coments, – только и смог сказать я.
– Что вы имеете в виду? – не понял штабс-капитан. – О каких комментариях идет речь?
– Я не вправе обсуждать распоряжения правительства, и вам этого делать не советую, – нагло заявил я нравоучительным, менторским голосом, – если каждый обыватель начнет умничать, то неизвестно, до чего мы договоримся!
Жандарм сначала не понял, к чему я это сказал, даже хотел по инерции уличить в крамоле, но не нашел, к чему придраться.
– Что же, это похвальное здравомыслие. Если вы сами понимаете, что поступили преступно, то расскажите, какие недозволенные разговоры велись на том вашем сборище?
– Ничего такого я не слышал, – твердо ответил я – напротив, господа студенты высказывал исключительно правильные и верноподданные мысли. Славили государя императора и провозглашали принципы народности и православия.
Было заметно, что штабс-капитану мои слова не нравятся, как говорится, по определению. Такой патриотизм студентов никак не соответствовал его профессиональным интересам. Однако, он все-таки нашел, за что зацепиться:
– Прискорбно, господин Синицын! Вот вы мне растолкуйте, кто вам дозволял высказывать свое, даже похвальное мнение о действиях власти предержащей?
Я только вытаращил глаза и не нашел, что на это можно ответить. Однако, отвечать мне и не пришлось. В следственную камеру вошел новый персонаж в погонах жандармского полковника. Штабс-капитан встал по стойке смирно.
– Ваше высокоблагородие, – доложил он, – провожу допрос подозреваемого студента Синицына.
Полковник благосклонно кивнул капитану и строго посмотрел на меня:
– Нехорошо-с, молодой человек, бунтовать. Подумайте о своей судьбе!
К чему он это сказал, мне было непонятно, но за Его заботу о моем будущем я был, само собой, благодарен. Что и проявил соответствующим выражением лица. Полковник это оценил, почти благосклонно мне улыбнулся и приказал:
– Предлагаю вам раскаяться в содеянном и впредь избегать!
– Всенепременно, господин полковник, – вскочив, пообещал я.
– Ну-с, рассказывайте, молодой человек.
– Что рассказывать, ваше высокопревосходительство?
– Все и рассказывайте, – распорядился он, садясь напротив меня на место штабс-капитана.
Кажется, все начиналось сначала, я решил на этот раз быстрее, чем раньше, перескочить через первый этап допроса, сказал взволнованно:
– Мы с господином штабс-капитаном спорим, должно ли простому российскому обывателю любить императорский дом, корону и правительство.
– Всенепременно, это долг любого подданного Российской империи!
– Вот и я говорю, что должно, а господин штабс-капитан сомневается.
Полковник удивленно посмотрел на подчиненного. Капитан объяснился:
– Я говорил господину студенту, что не дело подданных иметь свое мнение по государственным вопросам. Подданным нужно почитать и подчиняться. Иначе нам так и до парламента недалеко!
Мне показалось, что, услышав крамольное слово «парламент», полковник взъярился на этот демократический институт, как бык на красную тряпку. Глаза его вспыхнули неподдельным чувством, и он вскочил на ноги.
– Совершенно справедливо отмечено, – вдохновенно заговорил он, – парламент, идея народовластия и парламентаризма – великая ложь нашего времени. Взятые вместе, оба этих фактора производят крайнюю смуту во всем строе европейского общества, поражают и наши русские безумные головы!
Жандарм явно словил приход вдохновения и вещал не как обычный чиновник в мундире, а подобно древнему оракулу:
– Помните, что парламентские деятели принадлежат, большею частью, к самым безнравственным представителям общества! При крайней ограниченности ума, при безграничном развитии эгоизма, при низости и бесчестности побуждений, человек с сильной волей может стать предводителем партии и становится тогда руководящим, господственным главою кружка или собрания!
Заклеймив политических карьеристов и авантюристов, полковник взглянул на меня увлажнившимися от умиления глазами и, видимо, решил преподнести урок истинного патриотизма:
– Людям долга и чести противна выборная процедура, – сообщил он и красноречиво поморщился, – от нее не отвращаются лишь своекорыстные эгоистические натуры, желающие достигнуть личных целей.
От такого глубокого жандармского анализа демократии я даже слегка припух. Это было еще круче, чем бред штабс-капитана. Я вспомнил свой разговор с Александром Ивановичем о его намеренье предупредить власть предержащих о грядущей кровавой революции. Все это были бы пустые хлопоты. Как это ни грустно, но, видимо, человеческая глупость и самоуверенность непобедимы и ныне, и присно, и во веки веков,
Утомившись произносить пламенную речь, его высокоблагородие немного вспотел, даже промокнул белоснежным платком вдохновенное чело и будничным голосом сказал подчиненному:
– Ну, что же, штабс-капитан, на сегодня, пожалуй, хватит. Пусть господин студент обдумает то, что я ему имел честь сказать, а продолжим мы завтра.
– Но, ваше высокопревосходительство, – льстиво обратился я к главному жандарму, – как же так, прикажите меня освободить. Ни за что страдаю!
– Э, господин студент, ни за что у нас не страдают. Коли вас арестовали, значит, было за что! Братец, – обратился он к вошедшему по вызову штабс-капитана в следственную камеру конвоиру, – отведи-ка этого «типуса» сначала в цейхгауз поменять платье, а потом в камеру.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – вытянулся струной конвоир.
Совершенно обескураженный странными действиями жандармских офицеров, я вышел из комнаты. Судя по тому, что говорил мне штабс-капитан, задержали меня за участие в студенческих посиделках. Это еще как-то можно было понять. Однако, почему вместо допроса оба офицера занимались моим «политпросвещением», я так и не понял. Единственным логичным предположением было – из меня хотят сделать стукача. Потому и пугают, и промывают мозги одновременно. Однако, то, что меня не собираются выпускать, теперь стало окончательно понятно. Я решил не паниковать, а спокойно ждать, чем кончится эта странная история.

Глава 14

В двадцать пятой камере я почти до вечера сидел один. После того, как меня заставили переодеться в тюремную робу и вновь заперли под замок, никаких событий не происходило. Мой знакомый надзиратель с простецким лицом сменился, на его место заступил угрюмый молчаливый мужик. Я попытался его разговорить, но он на контакт не пошел. Заняться было нечем и осталось просто сидеть, что я и делал, вспоминая последние события и строя всевозможные предположения по поводу своего ареста.
Тюремный обед оказался вполне съедобным: кислые щи, гречневая каша и ржаной хлеб. Я постился со вчерашнего дня, потому ломаться или отказываться от пищи не стал. Угрюмый надзиратель, когда забирал посуду, задержался на минуту в камере и сделал мне прозрачный намек, что некоторые, как он сказал, «чистые господа из политических», заказывают себе еду в трактире или, которые при хороших деньгах, в немецкой кухмистерской. Его предложение показалось мне интересным:
– А где лучше кормят, в трактире или кухмистерской? – спросил я.
– В трактире, пожалуй, пожирнее будет, а у немца чище, – ответил он. – Если желаете, то мы с превеликим удовольствием.
– Сам-то ты откуда будешь? – спросил я, пытаясь завязать разговор, но надзиратель пробормотал что-то неразборчиво и запер дверь.
Сидеть в тюрьме оказалось очень скучно. Время тянулось невероятно медленно, занять себя было нечем, и когда заскрежетал наружный засов, и два конвоира втолкнули в мою камеру встрепанного, окровавленного человека, я даже обрадовался нежданному развлечению. Новый заключенный влетел в камеру, повернулся в сторону закрывающейся двери и крикнул:
– Будьте вы прокляты, тираны!
Я с трудом рассмотрел его в тусклом свете. По виду это был человек ближе к сорока годам, с худым лицом и всклокоченными волосами. Похоже, его сильно побили, глаз украшал здоровенный синяк, губы и подбородок запачканы в крови. Я только вчера прошел через ту же процедуру, потому отнесся к новому соседу сочувственно.
Послав проклятие тираном, он не успокоился и начал стучать кулаками в дверь. Однако, никто не откликнулся, и, устав, он немного успокоился.
– Вам нужно умыться, – предложил я, – у вас все лицо в крови, вот здесь в кувшине вода.
Сосед резко повернулся ко мне, как будто только сейчас заметил, что он тут не один.
– Извините, товарищ, я вас не сразу заметил, – сказал он совсем другим, чем ранее, голосом. – Вы тоже узник произвола?!
Такая выспренность выражения меня насмешила.
– Тоже, – подтвердил я очевидное. На мне, как и на нем, была надета холщовая тюремная роба, так что догадаться, кто я, можно было и без вопроса.
– Вы тоже борец за свободу народа? Позвольте представиться, Николаев Георгий Николаевич.
– Очень приятно, моя фамилия Синицын, – ответил я, – Иван Андреевич.
– Вы политик? – продолжил допрос сосед.
– Нет, я тут по ошибке, – ответил я, – задержали, а за что, так толком и не понял.
– Не бойтесь меня, товарищ Синицын, я свой, революционер! Видите, как меня избили сатрапы!
Георгий Николаевич для иллюстрации ран, полученных за свободу и счастье народа, близко подошел к маломощной электрической лампочке, чтобы я воочию смог убедиться в его правдивости. На революционера он походил мало, больше на тюремного провокатора, так называемую подсадку. Потому я не бросился к нему с откровениями, а, напротив, встал на сторону тюремной администрации:
– Вы, господин Николаев, того, против порядка не бунтуйте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32