Прозвучал и захлебнулся вопль смертельного ужаса, когда бывший хозяин ранчо скользил вдоль вертикальной стены каньона, на которой не было ни кустика, ни деревца, ничего, что могло бы приостановить падение. Затем последовал глухой удар, еще один и еще, и наконец стук осыпающихся камней.
Так нашел свою смерть Меррик Рассел, человек без чести и совести, без каких бы то ни было принципов, без привязанности даже к дочери, которую считал своим единственным ребенком. Все, о чем он думал, чего желал и чем жил, сосредоточилось в каньоне Пало-Дуро, и страсть эта была настолько сильна, что в конце концов каньон и стал местом его последнего успокоения.
Наступившая после падения Меррика тишина показалась оглушительной, но почти сразу ее заполнили захлебывающиеся, отчаянные рыдания Джулии. Девушка содрогалась всем телом, припав к спинке кресла, а когда Тэра, жалея, привлекла ее к себе, упала подруге на плечо, совершенно измочив его слезами. То были слезы по человеку, которого Джулия называла отцом, но которого совсем не знала, одержимого жадностью и жаждой власти настолько, что в сердце его не осталось места для любви. Единственная любовь, которую он знал, была запятнана насилием.
Через некоторое время вернулся Стоун и молча спешился, присоединившись к безмолвной группе мужчин, стушевавшихся перед женскими слезами. — Джулия, мне так жаль…
Девушка бросилась к нему и обвила руками его шею. Поверх ее головы Стоун встретился взглядом с Тэрой, и в глазах его не было упрека. Тихие слезы проточили дорожки в гриме Тэры. У них не было слов утешения для Джулии. Бессознательным жестом Стоун погладил девушку по роскошным рыжим волосам. Неожиданно у него появилась сестра, и он еще должен привыкнуть к этой новости, осмыслить ее, ведь Джулия была дочерью человека, ненависть к которому вошла ему в плоть и кровь. Да что там Джулия! Он и сам был сыном этого человека.
К тому же многое оставалось неясным, и Стоун обратил вопросительный взгляд к Берну, который стоял рядом, повесив голову.
— Что я могу сказать, сынок?. Твоя мать взяла с меня слово никогда, ни за что не говорить тебе правды. Нет такого человека, который стал бы хладнокровно и без жалости мстить родному отцу, будь тот хоть самим дьяволом. — Берн тяжело вздохнул и не без усилия встретил взгляд Стоуна. — Не каждому дано понять ненависть, которая длится десятки лет, но я тоже был в Валькесе, когда все это случилось, я понимаю Кармель. Она была испанкой, а испанки не прощают насилия. Меррик валялся у нее в ногах, обещал ей всю землю да и солнце с луной в придачу, а она в ответ обвинила его в убийстве. Ну, он и взял се силой, с него сталось! С тех пор она мужчин и знать не хотела, а когда оказалось, что у нее ребеночек будет, то поклялась, что вырастит из него мстителя, что он расквитается с Мерриком за все и за смерть Вернона, и за то, что Меррик сделал с ней. Она его любила, Вернона — то, это все святая правда.
Повар снова вздохнул и рассеянно погладил все еще беспокойного Дьябло по крутому боку. Взгляд его устремился к Тэре. Девушка сразу поняла, что сейчас услышит долгожданное объяснение, которого ей так и не удалось до сих пор вытянуть из Берна.
— Стоуну уж было немало лет, когда Кармель решила съездить на ранчо. К тому времени жена Меррика покинула этот мир. Хорошая она была женщина, Сара-то, кроткая да хозяйственная, а только не была она тут счастлива. Меррик все надеялся заполучить ту, которая и знать его не хотела. Уж так он обрадовался, когда увидел Кармель, что и сказать нельзя! Думал, что она сменила гнев на милость — ан нет, она приехала расспросить его, чтоб, значит, он признался в убийстве. Ничего она от него не добилась, конечно, не тот он был человек. Он все уговаривал ее остаться насовсем, обещал, что будет она жить с ним как в раю, что они вместе наверстают одинокие годы… Только теперь уж она слушать его не захотела. Плюнула ему в бесстыжие глаза да и уехала, а на прощание пообещала, что заставит его заплатить за все. Я знаю, не так просто поставить себя на ее место, а только ей самой казалось, что дитя, зачатое в ненависти, может стать орудием мести, больше никем и ничем. — Торжественный и угрюмый взгляд Берна снова вернулся к Стоуну. — Ты уж прости ее за это, сынок. Любила она Вернона, и сколько жила, забыть его так и не сумела. Так уж они скроены, испанки-то. Меррик не дал ей быть счастливой, Меррик должен был за это заплатить, чего уж тут не понять. Легенду про призрак Пало-Дуро сама она и придумала, а меня упросила се передавать да забыть не давать. Мало-помалу слухи пошли, каждый новый ранчеро шел ко мне, как к старожилу, и уж я на подробности не скупился. Ради Кармель я столько лет жил бок о бок с Мерриком, ради нес тратил годы на этого мерзавца. Верно, Тэра, ждал я, когда сын Кармель подрастет и явится на ранчо, чтобы сквитаться с Мерриком, не зная ничего про то, что тот и есть его отец. Может, оно и было несправедливо по отношению к Стоуну, а только не мог я Кармель отказать. Любил я ее, так-то вот. Любили ее, значит, мы трое, а она выбрала Вернона, раз и навсегда.
На этот раз повар повернулся к Джулии и бросил на нее быстрый сочувственный взгляд.
— Прости и ты меня, дочка. Знал я, что с тобой будет, когда с отцом твоим разберемся, а только поделать ничего нельзя. Жизнь, она ведь не щадит тех, кто под руку подвернется. Обеим вам досталось, что тебе, что Тэре. а все Меррик виноват. Уж чересчур он помечтать любил, а мечты оказались ему не по зубам, вот и лежит теперь на дне своего каньона.
С этими словами повар взял под уздцы Дьябло и повел на конюшню, по пути бормоча ему какие-то утешающие слова. Остальные подавленной группой направилась к дому. Поравнявшись с Тэрой, Стоун стиснул ей руку.
— Спасибо! — сказал он негромко.
Девушка приостановилась, безмерно удивленная. За что мог он благодарить ее? Ведь фактически она выбила почву у него из-под ног, лишила сознания выполненного долга, испортила радость победы! «Как жаль, — думала она, — что судьба не позволила оставить Стоуна в заблуждении. Насколько более счастлив был бы он сейчас!» Пытаясь предотвратить убийство, она все-таки бросила ему в лицо истину, смириться с которой было непросто.
— Я благодарю тебя за то, что вмешалась, — со слабой улыбкой объяснил Стоун, заметив ее удивление. — В тот миг это был единственный способ остановить меня. О последствиях я не думал. Если бы потом каким-то чудом правда все-таки выплыла…
— В таком случае я тоже рада, что высказалась, — с огромным облегчением произнесла Тэра. — Если бы правда все-таки выплыла, ты никогда не простил бы мне того, что я утаила ее в тот решающий момент. Хорош был Меррик или плох, он все-таки был твоим отцом, и отцеубийство — страшный грех. Но если бы ты не схватился тогда за револьвер, я бы промолчала, клянусь.
Девушка открыла медальон, поддела ногтем нижний край фотографии, достала ее и повернула так, чтобы Стоун мог прочесть несколько строк, выведенных бисерным почерком его матери:
«Боже, прости мне эту ложь! Я отдала бы все, чтобы Стоун был ребенком Вернона, а не Меррика».
Прочтя эти несколько скупых слов, Стоун не мог не ощутить, уже в который раз, досаду на несправедливую судьбу. Он молчал так долго, что Тэра повернулась и медленно двинулась прочь, решив, что лучше всего будет оставить его наедине с прошлым.
— Мне придется уехать прямо сейчас, — послышалось за спиной, и девушка остановилась. — Шериф предложил съездить с ним в Хэролд и разобраться с той частью стада, которую Симпсон присвоил с ведома Меррика. Но я вернусь, как только смогу, и мы устроим долгий-долгий разговор наедине.
Девушка сделала движение подойти, но Стоун сам направился к ней, поэтому она осталась стоять на второй ступеньке лестницы. Таким образом они оказались одного роста, и она смогла без труда заглянуть в серо-синие бездны его глаз. Не говоря ни слова, Стоун обнял ее и поцеловал очень нежным, нетребовательным поцелуем, который несказанно тронул ее сердце. Именно сочетание нежности и твердости, равная способность на то и на другое когда-то привлекли Тэру к этому человеку. Порой она даже считала его слишком твердым, грубоватым и жестоким и мечтала о нежности, как о наивысшем счастье. Но на этот раз ей хотелось совсем другого, хотелось ощутить жар пламени, которое так легко вспыхивало в его крови, хотелось, чтобы это пламя обожгло и испепелило ее на несколько минут. Прошла целая вечность с тех пор, когда она в последний раз лежала рядом со Стоуном, удовлетворенная, и голод постепенно набирал силу и уже начинал всерьез мучить ее.
Сколько времени потребуется на то, чтобы уладить все формальности? Два дня? Три? Неделя? Как она проживет неделю без его ласк, без возможности исступленно прижиматься к неуступчивым контурам могучего мужского тела? Тэра вдруг ощутила сильнейшее желание увлечь Стоуна во тьму, в первые попавшиеся заросли, и прямо сейчас, немедленно, доказать ему свою любовь, показать ему, что он держит в руках ключи от ее сердца и души. Разве она не заслужила этот момент передышки? Разве он не заслужил? Разве они не прошли через ад рука об руку?
Вместо этого она заставила себя оборвать поцелуй.
— Я буду скучать… — прошептала она, когда Стоун неохотно выпустил се из объятий и отступил.
В серо-синих глазах его что-то блеснуло, и на губах появилась улыбка, которая казалась Тэре полной обещания и тайны.
— Да неужто, мэм? — спросил Стоун на возмутительно протяжном и ленивом техасском сленге. — Хоть убейте, не поверю! Неделя — срок немалый, благовоспитанная леди вроде вас успеет забыть неотесанного ковбоя.
Прежде Тэра невольно нахмурилась бы на этот нарочито простонародный говор, но теперь ее охватило неудержимое желание подыграть. Она приняла позу королевы в музее восковых фигур.
— Очень возможно, мистер Неотесанный Ковбой, очень возможно. Но если и так, я уверена, что вы знаете достойный способ освежить мою память.
— Достойный? — Стоун только что не подпрыгнул, пораженный выбранным словом. — Ничего достойного у меня и в мыслях нет! В кругах, которые сплошь состоят из леди и джентльменов, назвали бы непристойностью все, что я задумал насчет нашей встречи!
— Для неотесанного ковбоя ты что-то слишком хорошо знаком с избранным кругом. Непонятно, как этот круг опустился до общения с человеком, который так хорошо разбирается в непристойностях.
Девушка окинула его с ног до головы взглядом, не оставляющим сомнений в том, что именно это и есть в нем самое привлекательное.
— Одним словом, достопочтенный сэр, я буду с нетерпением ждать вашего возвращения. Первым делом я выведаю, что именно вы задумали, а потом лично присмотрю за тем, чтобы ничто не было упущено.
Стоун был приятно удивлен как этим замечанием, так и призывным покачиванием бедер Тэры, когда та поднималась по лестнице и шла к двери. В этот момент он отдал бы если не все, то многое, чтобы отложить поездку в Хэролд, но знал, что это невозможно. Он был частным сыщиком, и долг призывал его выполнить взятые на себя обязательства. Первым делом требовалось взыскать с Симпсона незаконно присвоенный барыш, потом поднять бумаги на более ранние сделки, снять показания с него, а также с Кэла Джонсона. Работа была прежде всего, если Стоун хотел и впредь пользоваться доверием.
Ничего не оставалось, как направиться на конюшню за Дьябло. Самая быстрая лошадь из всех, кого Стоуну приходилось тренировать, Дьябло мог быстрее других домчать его назад, когда с расследованием будет покончено. Ощущение настойчивого взгляда заставило Стоуна обернуться. В освещенном прямоугольнике двери застыл силуэт Тэры, и он проклял себя за то, что так и не сделал признания, не сказал, как сильно любит ее, как много она для него значит. Не сказал, быть может, потому, что не нашел в себе решимости? Может быть, в душе он даже рад очередной помехе? Мысленно Стоун с презрением назвал себя трусом. Никогда он не говорил Тэре о любви, даже шепотом, а если и пытался, три коротких слова застревали в горле, словно душили его. Еще не время, уверил он себя. Вот когда будет покончено с делами, он первым делом наладит личную жизнь.
Но сомнения уже проснулись и начали свою работу. Примет ли его Тэра таким, какой он есть, согласится ли оставаться с ним и впредь, когда драматические обстоятельства, связавшие их, отошли в прошлое? Она не раз повторяла: или подлинный брак, или ничего! Она упрекала его за то, что он не способен любить. Но сама она ни разу даже не обмолвилась, что любит его. Не потому ли и он был не в силах сказать три заветных слова, что не хотел признаться первым? Как прежде, так и теперь Стоун не мог бы сказать, что чувствует к нему Тэра, как именно она относится к нему и как много он для нес значит. Порой она вела себя так, будто души в нем не чаяла, порой так, словно не чаяла вцепиться ему в глаза, и тогда он готов был прозакладывать свое лучшее седло, что она его в грош не ставит.
Так что это даже к лучшему, думал Стоун, что у него будет неделя на раздумья. Он сможет выработать наилучшую тактику. Для серьезного разговора, для окончательного объяснения он выберет какое-нибудь романтическое место, а потом пойдет на все, чтобы стать Тэре необходимым, чтобы она и помыслить не могла жизни без него. Если нужно, он станет тем самым лощеным джентльменом, которого желала сделать из него Джулия. Ведь Тэра поддержала ее в этом, значит, и сама желала от него того же.
Стоун сам не замечал, что улыбается, путешествуя бок о бок с шерифом по дороге, ведущей на равнину Пенхендл. Правда, он предпочел бы уже возвращаться, но в конце концов что такое неделя?
Глава 25
Райан О'Доннел откинулся на спинку сиденья, насколько это было возможно в тесноте почтового дилижанса, справился о времени по солидным часам, золотая цепочка от которых тянулась к нагрудному карману, и, поскольку больше заняться было нечем, принялся барабанить пальцами по колену. Мимо тянулись бескрайние равнины Техаса, которые он находил нестерпимо однообразными и унылыми. Впрочем, их вид прекрасно гармонировал с ходом его мыслей.
В течение долгого месяца, изо дня в день, Райан ждал, когда его своенравная внучка постучится в двери, кроткая и полная раскаяния, и будет со слезами умолять его простить временное помрачение ума, которое толкнуло ее на побег в эту Богом забытую глушь. Но не только Тэра, а даже письмо от нее не достигло Сент-Луиса. Что ни день Либби изводила отца перечислением немыслимых ужасов, без сомнения, выпавших на долю Тэры. Наконец Райан не выдержал. Он решил лично вернуть беглянку домой и тем самым пресечь тлетворное влияние Теренса Уинслоу. Он и без того слишком промедлил. После целого месяца жизни в Техасе, под одной крышей с отцом, бедняжку нужно было по меньшей мере помещать в карантин!
Вынужденное безделье действовало на нервы, поэтому Райан снова сменил позу, поправил очки и, наконец, за неимением ничего лучшего, посмотрел на того, кто ни много ни мало набился ему в компанию. Джозеф Рутерфорд склонился к окну и неодобрительно хмурился, прядь тонких светлых волос, обычно тщательно причесанных, свесилась ему на глаза и трепетала на сквозняке. Райану пришло в голову, что банкир даже больше, чем он сам, выглядит неуместно в почтовом дилижансе, подскакивающем на выбоинах техасской дороги. Старые кости ломило, и старик снова заерзал на неудобном сиденье.
— Чем дольше я смотрю на все это, — начал Джозеф и сделал гримасу, как будто «все это» дурно пахло . Тем больше недоумеваю, что нашло на Тэру, когда она поехала сюда. У нас еще масса дел, нужно разослать приглашения, обсудить детали венчания… — Он раздраженно смахнул пыль с манжеты и продолжал: — Когда мы все вернемся в лоно цивилизации, времени почти не останется. Я даже готов высказать вашей внучке несколько неприятных замечаний.
— Это ваше право, как будущего мужа, однако ни для кого не секрет, что моя внучка непредсказуема. Ее прискорбная лояльность к сбежавшему отцу рано или поздно должна была привести к неприятностям. Уверен, в пику мне она готова выносить неудобства жизни в Техасе целое лето.
Брови Джозефа сдвинулись еще сильнее, отчего углубились и ранние морщинки на лице. Райан в течение долгого времени был деловым партнером его отца, и партнерство это перешло к Джозефу по наследству.
— Я еще раз прошу вас проявить необходимую твердость, Райан. О каком целом лете может идти речь, если ваша внучка и без того провела здесь недопустимо много времени! На днях мне пришлось выслушать в клубе шуточки насчет того, что моя невеста покинула Сент-Луис вовсе не для того, чтобы повидаться с отцом, а просто чтобы оказаться подальше от меня! Как по-вашему, каково мне было? Я не намерен становиться посмешищем! — Джозеф выпрямился с видом человека, глубоко оскорбленного в лучших чувствах, и некоторое время молча смотрел в окно, потом снова заговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46