Мои ноги зябли еще больше, чем осенью, когда
я месил грязь. Долгожданный снег оказался не таким уж приятным гостем.Все-таки я не переставал надеяться, что кто-нибудь подвезет меня, и. каждые пять шагов оборачивался назад. Вскоре мои глаза застлало слезами, а деревья и кусты расплылись цветными пятнами: зелеными, желтыми, красными. Наконец они зашевелились и погнались за мной. Я давал себе слово больше не оглядываться, но ноги отказывались служить.
Не хочу врать: меня немножко — то ли версту, то ли полторы — подвезли наши добрые соседи Альвина Залит и цыган Казимир Важуль. Но ведь это капля в море. К тому же соседка своими сочувственными словами меня так расстроила, что я забыл сказать ей спасибо... В следующую ночь она даже приснилась мне, глубоко обиженная. .. А Казимир Важуль так погнал с горки коня, что я невольно закричал:
«Мы же головы расшибем и коня искалечим!..»
Счастье пришло ко мне совсем с неожиданной стороны: я начал ездить в Аничково вместе с Альфонсом Шуманом и ездил каждую неделю до тех пор, пока наш Ионатан не встал на ноги.
Есть люди, которые все примечают; так и батрак Шуманов Егор скоро заметил мои невзгоды.
Однажды, везя в школу закутанного в шубу Альфонса, он как стрела пронесся мимо меня и вдруг уронил кнут. Он остановил лошадь, бегом вернулся за кнутом и шепнул мне:
— Слышь, малец, пока я там провожусь около кобылы, становись живей сзади на полозья. Этот пучеглазый ничего не заметит.
Вот так ловко придумал! У саней была высокая спин-ка, и я вцепился в нее, как кошка. Где уж Альфонсу меня увидеть! Ему, закутанному в шубы и платки, и не повернуться. Не могу сказать, что удобно было торчать на концах полозьев. Скоро стали зябнуть ноги, и, хотя мы доехали очень быстро, руки мои совсем закоченели. Возле Аничкова я, не удержавшись, свалился в снег. А так как я все время стоял тихо, как мышонок, то Егор даже не заметил, что мышонка нет, и умчался.
С тех пор я по понедельникам дежурил в маленькой рощенеподалеку от дома.Вы думаете, легко ожидать на морозе? Правда, Егор выезжал всегда в одно и то же время, по хозяйским часам, но наши часы больше стояли, чем шли, поэтому мне иногда приходилось, чтобы согреться, скакать в роще до изнеможения. И все же ехать на концах полозьев было во сто крат лучше, чем брести по заснеженным полям.
Егор заклинал меня никому не проболтаться, а то он получит нагоняй от хозяев. Но я уже был не маленький, он мог полностью на меня положиться.
Глава XX
Как объяснить это чудо? — «Бувидла, выйди!»
Новая учительница Зинаида Ивановна уже три недели учила первое отделение и еще никого пальцем не тронула... Мы всячески ломали головы, не зная, как объяснить это чудо. До сих пор мы не могли себе представить, чтобы учитель не дергал за волосы, не ставил на колени — это казалось так же естественно, как то, что ласточка должна щебетать, а волк — выть. Мы ничего не могли придумать, пока мой маленький друг Яша Хо-дас не воскликнул:
— Знаю, знаю! Она совсем не настоящая учительница!
Почему не настоящая, он так и не объяснил. Нам оставалось лишь согласиться с его мнением. Как же иначе? Будь она настоящей учительницей, то давно уже таскала бы ребят за волосы. И странно, хотя Зинаида Ивановна нас не учила, мы с ней здоровались еще сердечнее, чем первоклассники. Как мы радовались, когда она улыбалась! Мы желали ей только добра и в душе опасались: не вредит ли она самой себе, не нарушает ли какой-нибудь циркуляр о наказании учеников? Поговаривали, что нужно бы сказать Зинаиде Ивановне: пусть она иногда кое-кого потаскает за волосы — ученики все равно будут любить и уважать ее по-прежнему. К сожалению, не нашлось смельчака, который сказал бы ей это, и мы все время боялись, как бы она не пострадала.
Митрофан Елисеевич тоже изменился. Через тонкую деревянную перегородку было хорошо слышно, что происходит у соседей. Вскоре учитель притих, он ругался
Не во весь голос, чуть ли не шепотом, и только глазами метал молнии.Мы думали, что Митрофан Елисеевич не хочет мешать соседям. Но Тихон Бобров оказался догадливей всех, Он только усмехнулся: по ту сторону перегородки учит женщина, и учитель боится показаться ззерем и чудовищем. Вскоре Тихон использовал свое открытие: когда однажды учитель потянул его за ухо, и не так уж сильно, Тихон заорал во весь голос. Учитель съежился, шикнул на него, а тот слезливым голосом продолжал громко жаловаться, что ему чуть не оторвали ухо. Нужно было видеть несчастное лицо учителя! Несмотря на то что Тихон был драчуном и забиякой, мы на перемене с криками «урра-а» подбросили его к самому потолку.
Другие тоже пробовали последовать примеру Тихона, но из этого ничего не вышло. Учитель пригласил нескольких учеников к себе и сказал, что нам не удастся обвести его вокруг пальца, что такое поведение является заговором. А знаем ли мы, как, согласно российским законам, караются заговоры? Взрослым — каторга, маленьким. .. Тут Митрофан Елисеевич сделал рукой неопределенное движение, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.
Слова о заговоре нас так напугали, что мы сами шикали на учеников, которые готовы были орать от невыносимой боли. Только один Тихон не поддавался, и учителю с ним была истинная мука. Исключить его из школы он ведь не решался, потому что за спиной Тихона стоял пан. А учитель боялся пана. Это было видно по многим признакам. Как-то Тихон сказал, что господские лети упомянули в разговоре страну Зинзик, где растут деревья, с которых снимают листья, похожие на настоящие шляпы — хоть надевай ка голову и щеголяй И будто гоподские дети показывали ему эти деревья на картинке. Тихон спросил Митрофана Елисеевича, где находится страна Зинзик.
Учитель покраснел и только потом догадался ответить, вероятно, об этой стране напечатано в новейшем номере газеты, которую пан получил раньше его.
А Зинаида Ивановна по-прежнему работала без подзатыльников, хотя это подчас бывало трудно. Мы сами слыхали, как она грустным голосом журила Колю Жихарева за то, что тот не мог прочесть ни одной строки.
— Послушай, Коля, твоя мать почти ослепла оттого, что прядет при лучине, лишь бы ты учился. А ты и не думаешь учиться.
Были и другие тупицы и лентяи. Митрофан Елисеевич насмешливо ухмылялся, когда слышал, как Зинаида Ивановна упрекает их. Это злило нас, и мы громко кашляли, чтобы привлечь к себе его внимание И вот однажды в нашем классе наступила такая тишина, что можно было услышать падение спички на иол. За стеной кто-то читал звонко, плавно и выразительно. Даже в третьем отделении попадались такие, что читали если не хуже, то во всяком случае не лучше. Вслушавшись, я узнал голос моей маленькой приятельницы Сони Платоновой. .. Стоило посмотреть на нашего учителя: он вдруг начал что-то громко рассказывать, широко размахивая руками. Мы же сидели не шевелясь, и господин учитель никак не мог помешать нам слушать льющийся из-за перегородки ясный и бодрый голосок маленькой ученицы. В этот момент Митрофан Елисеевич охотно простил бы нам любую шалость.
В первом отделении очень редко шумели на уроках, но был там некий Павел Бувидла, который не мог спокойно сидеть на месте. Случилось так, что после звонка шум в первом отделении не прекратился... Тогда Зинаида Ивановна, опустившись на стул, заявила, что не приступит к занятиям до тех пор, пока не станет тихо. Прошла минута, все успокоились, только Бувидла продолжал шуметь. Митрофан Елисеевич ухмылялся, а меня так и подмывало встать и сказать:
«Митрофан Елисеевич, мы будем вас очень любить, если вы хорошенько проучите Бувидлу».
Вдруг случилось нечто неожиданное: двое мальчиков выкинули Бувидлу из класса. Зинаида Ивановна что-то крикнула, а мы рассмеялись. Тогда Митрофан Елисеевич Поправил галстук, одернул пиджак и, приоткрыв дощатую дверь в первое отделение, резко спросил:
— Нельзя ли заниматься потише?
Во время перемены снова произошло из ряда вон выходящее событие. Мы ввалились в первое отделение и начали упрекать первоклассников. А Тихон Бобров вскочил на стол и поднял руку:
- Если вы, черти, еще посмеете сердить Зинаиду Ивановну, то... видали? — Он потряс кулаками. — На переменах и на улице можете хоть весь свет перевер-. нуть вверх дном, а на уроках — ни-ни, а то пеняйте на себя!—Для убедительности он помахал поясом с тяжелой медной пряжкой...
Выкрикнув свои угрозы, Тихон спрыгнул со стола и, прежде чем кто-нибудь успел слово вымолвить, схватил Бувидлу и принялся трясти с такой силой, что у того от порота отлетела пуговица.
Это был один из труднообъяснимых поступков Тихона.
Мы знали, что Тихон терпеть не может учителей. О Зинаиде Ивановне он тоже никогда не сказал хорошего слова и никогда не бежал ей навстречу поздороваться. Мы как-то спросили его, почему он изменился. Он только сердито буркнул в ответ:
— Где вам понять!
С появлением в школе Зинаиды Ивановны моя хозяйка Марина Ефремовна стала кипятить чай учителям, иногда мне приходилось его относить. Однажды у двери квартиры Митрофана Елисеевича я услыхал необычайно громкий разговор, испугавший меня. Голос нашей любимой учительницы звучал, как голос судьи. Мы никогда не видели ее такой сердитой.
— Несчастных детей, живущих в страшной нужде, вы хотите учить колотушками? Как это отвратительно!
Митрофан Елисеевич отвечал нетвердым голосом, словно не мог еще решить, что лучше подойдет: гнев или покорность.
— Я наказываю не ради самого наказания. Челоиск — очень сложное существо, и еще никто не доказал, что для него хорошо и что плохо. Скажем, человек спит; если я его растормошу, он проснется. Почему это нельзя
сделать с детским умом, с детскими мозгами? По себе знаю: в свое время меня тоже били и пороли, и я даже хотел было утопиться. И все же наказания пошли впрок. В детстве все пророчили: «Ему одна дорога — в пастухи».
Теперь я стал учителем, да еще каким! Мужики говорят: никто так хорошо не учил их детей. А вы своими действиями сеете в школе лень, нерадивость... Да-да, Зинаида Ивановна, я уже от многих слышал жалобы: учительница портит детей, они дома начинают угрожать: «Мам, ты не смеешь драться. Учительница умнее тебя и все же не бьет нас». Увидите, найдутся родители, которые в конце учебного года проклянут вас за мягкотелость.
Я постучал, поставил чайник и вышел чуть живой. Такая хорошая учительница... такая хорошая... и как он подло с ней говорит!
Глава XXI
Забыта утренняя молитва. — Счастливые и несчастные. — Что будет завтра? — Мы «делаем приятный воздух».
Митрофан Елисеевич вошел в класс сам не свой — бледный и взволнованный, даже галстук трясется. Впервые он забыл об утренней молитве, и это нас поразило еще больше, чем его вид. Что бы ни случилось в школе, какие бури ни потрясали бы ее, каждый день начинался утренней молитвой. И вдруг такое чудо — тут уж не жди ничего хорошего.
Учитель прошелся по классу и, тихонько застонав, выдавил из себя тоненьким голосом, будто сам боялся своих слов:
— Завтра к нам приедет инспектор. Ин-спек-тор. Мы должны подготовиться.
Ах, нужно подготовиться? Это нас нисколько не взволновало. Мы оживились, как беспечные воробьи. Если надо «подготовиться», значит, будет что-то новое и, может быть, даже веселое — нам так надоели однообразные дни!
— Во-первых, вы должны научиться здороваться.
Митрофан Елисеевич снова несколько раз прошелся по классу и озабоченно сказал:
— Вот я буду инспектором. Войду в класс и поздороваюсь. А вам следует ответить: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Учитель вышел и спустя некоторое время открыл дверь. Тут мы увидели такого Митрофана Елисеевича, какой нам и во сне не снился. Мы привыкли к чуть-чуть сгорбленному, мешковатому человеку. А он широко раскрыл глаза, чеканил шаг, как солдат, и выпятил грудь так, что я подумал: «Ей-богу, сейчас опрокинется».
— Здравствуйте, де... — он сам смутился, но мы дружно закричали: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Сначала это показалось нам веселым занятием, но Митрофан Елисеевич заставил повторить приветствие раз двадцать. Так он поступал, когда в диктовке бывали ошибки: задаст ученику пятьдесят раз переписать слово. Раз десять правильно напишешь, а потом идет ошибка за ошибкой. И в этот раз в конце концов нам надоело орать. Кое-кто начал кричать совсем другое, и учитель в отчаянии признался, что он не в состоянии ничего понять. К нам в класс вошла Зинаида Ивановна:
— Друзья, вы мешаете заниматься.
— Да в уме ли вы, Зинаида Ивановна! Какие сейчас занятия? Бросайте все! Вы там забавляетесь всякими чистописаниями и совсем не думаете об инспекторе.
— Помилуйте, что тут особенного? Перед концом занятий я скажу детям, как надо здороваться, когда войдет инспектор, вот и все.
— Без репетиции? Как старший по школе я приказываю вам сейчас же приступить к репетиции! — Голос Митрофана Елисеевича прозвучал, как грозное предупреждение.
Он никогда не разговаривал с Зинаидой Ивановной таким тоном. Видно, уж очень велик был страх перед инспектором. Зинаида Ивановна улыбнулась и пошла обратно к себе, а мы продолжали орать.
Накричавшись до хрипоты, Митрофан Елисеевич посмотрел вокруг и будто впервые увидел помещение школы:
— Боже мой, что за пол? Ну на что это похоже? Наследили, нагрязнили... Не понимаю, как можно здесь учиться!
А нам откуда знать? Можно учиться или нельзя — это дело учителя. Но Митрофан Елисеевич изумлялся, будто мы были виноваты во всех неполадках.
Мне он велел тотчас же сбегать за Иваном Ивановичем Тот только проворчал, что за два рубля в месяц он не станет надрываться. И так уж учительница его замучила—неделю назад заставила вымыть первое отделение. Все радуются: хорошая, добрая учительница, а послушали бы вы, как она отчитала инвалида русско-японской войны! Теперь вот Митрофан Елисеевич начнет
тоже привязываться — этак человеку некогда будет вздохнуть. .. Да и какой толк в мытье? В одном углу вымоешь — в другом наследят!
Иногда на Ивана Ивановича находило такое, что нельзя было понять — то ли он пьян, то ли у него разболелись старые раны и боль затуманила рассудок. Не выяснив, придет Чвортек в школу или не придет, я пустился в обратный путь. Учителю сказал мнение Ивана Ивановича: мой или не мой, все равно толку не будет.
— Я тоже так думаю, но ничего не поделаешь: инспектор!
Только теперь учитель увидел, что у нас нестриженые, всклокоченные волосы, грязные уши и руки. Правда, и раньше, трепля и теребя нас, он иногда говорил:" «Экий сорванец грязный!» Но в связи с приездом инспектора мы еще узнали, что ходить в школу грязным нехорошо, эх, как нехорошо!
Митрофан Елисеевич чувствовал себя несчастным. Чем больше он разглядывал нас, тем бледнее становилось его лицо. Наконец он громогласно объявил, что необходимо сейчас же всех лохматых остричь, и послал Алешу Зайцева за хромым деревенским портным, у которого была машинка для стрижки волос. С порога он вернул посланца и велел забежать на обратном пути к Андрюше Добролюбову. Его уже несколько дней не было на занятиях. Все знали, что он простудился и заболел. Митрофан Елисеевич, должно быть, надеялся: а вдруг Андрюша выздоровел — тогда было бы кем похвалиться перед инспектором.
Затем, нахмурив лоб и сдвинув брови, строго приказал явиться в школу в самой лучшей одежде, какую мы надеваем в большие праздники, идя в церковь, и предложил поднять руки тем, у кого есть кожаная обувь. Поднялось только четыре руки. Это очень огорчило учителя. Тогда он спросил, у кого есть хоть старые, совсем старые башмаки. Пришлось и мне поднять руку, так как материнские башмаки, хотя и совершенно негодные для носки, все же были в моем распоряжении. Обрадованный тем, что еще у одного ученика есть кожаная обувь, Митрофан Елисеевич велел мне сходить за башмаками.
Учитель уже раньше был бледен, а тут и я побледнел, да еще как! На дворе метель, а мне идти за рваными башмаками пять верст туда и пять обратно... Я пытался заикнуться, что живу далеко. Но учитель отрезал: ради инспектора все надо вытерпеть.
Вскоре пришел портной Аникеевич со свертком в руке. Митрофан Елисеевич отобрал шесть человек, самых лохматых, и попросил тут же их остричь. Нам казалось странным, что волосы можно стричь какой-то машинкой; поэтому еще пятеро выразили желание остричься.
Портной что-то шептал учителю, но так, что мы все слышали: теперь, как-никак, зима, ученики могут простудиться, если оголить им головы. Учитель отмахнулся от него, как от назойливой мухи: «Ради инспектора можно перенести еще большие неудобства, чем какая-то простуда».
Аникеевич принялся за стрижку лохматых. А мы с завистью смотрели на счастливцев, которые столпились около него, и восхищались чудесной машинкой, без ножниц стригущей волосы. Вскоре роли переменились. Машинка рвала волосы вместе с корнями! Недавние счастливцы стонали и охали. Портной объяснил, что в ней не хватает двух зубчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
я месил грязь. Долгожданный снег оказался не таким уж приятным гостем.Все-таки я не переставал надеяться, что кто-нибудь подвезет меня, и. каждые пять шагов оборачивался назад. Вскоре мои глаза застлало слезами, а деревья и кусты расплылись цветными пятнами: зелеными, желтыми, красными. Наконец они зашевелились и погнались за мной. Я давал себе слово больше не оглядываться, но ноги отказывались служить.
Не хочу врать: меня немножко — то ли версту, то ли полторы — подвезли наши добрые соседи Альвина Залит и цыган Казимир Важуль. Но ведь это капля в море. К тому же соседка своими сочувственными словами меня так расстроила, что я забыл сказать ей спасибо... В следующую ночь она даже приснилась мне, глубоко обиженная. .. А Казимир Важуль так погнал с горки коня, что я невольно закричал:
«Мы же головы расшибем и коня искалечим!..»
Счастье пришло ко мне совсем с неожиданной стороны: я начал ездить в Аничково вместе с Альфонсом Шуманом и ездил каждую неделю до тех пор, пока наш Ионатан не встал на ноги.
Есть люди, которые все примечают; так и батрак Шуманов Егор скоро заметил мои невзгоды.
Однажды, везя в школу закутанного в шубу Альфонса, он как стрела пронесся мимо меня и вдруг уронил кнут. Он остановил лошадь, бегом вернулся за кнутом и шепнул мне:
— Слышь, малец, пока я там провожусь около кобылы, становись живей сзади на полозья. Этот пучеглазый ничего не заметит.
Вот так ловко придумал! У саней была высокая спин-ка, и я вцепился в нее, как кошка. Где уж Альфонсу меня увидеть! Ему, закутанному в шубы и платки, и не повернуться. Не могу сказать, что удобно было торчать на концах полозьев. Скоро стали зябнуть ноги, и, хотя мы доехали очень быстро, руки мои совсем закоченели. Возле Аничкова я, не удержавшись, свалился в снег. А так как я все время стоял тихо, как мышонок, то Егор даже не заметил, что мышонка нет, и умчался.
С тех пор я по понедельникам дежурил в маленькой рощенеподалеку от дома.Вы думаете, легко ожидать на морозе? Правда, Егор выезжал всегда в одно и то же время, по хозяйским часам, но наши часы больше стояли, чем шли, поэтому мне иногда приходилось, чтобы согреться, скакать в роще до изнеможения. И все же ехать на концах полозьев было во сто крат лучше, чем брести по заснеженным полям.
Егор заклинал меня никому не проболтаться, а то он получит нагоняй от хозяев. Но я уже был не маленький, он мог полностью на меня положиться.
Глава XX
Как объяснить это чудо? — «Бувидла, выйди!»
Новая учительница Зинаида Ивановна уже три недели учила первое отделение и еще никого пальцем не тронула... Мы всячески ломали головы, не зная, как объяснить это чудо. До сих пор мы не могли себе представить, чтобы учитель не дергал за волосы, не ставил на колени — это казалось так же естественно, как то, что ласточка должна щебетать, а волк — выть. Мы ничего не могли придумать, пока мой маленький друг Яша Хо-дас не воскликнул:
— Знаю, знаю! Она совсем не настоящая учительница!
Почему не настоящая, он так и не объяснил. Нам оставалось лишь согласиться с его мнением. Как же иначе? Будь она настоящей учительницей, то давно уже таскала бы ребят за волосы. И странно, хотя Зинаида Ивановна нас не учила, мы с ней здоровались еще сердечнее, чем первоклассники. Как мы радовались, когда она улыбалась! Мы желали ей только добра и в душе опасались: не вредит ли она самой себе, не нарушает ли какой-нибудь циркуляр о наказании учеников? Поговаривали, что нужно бы сказать Зинаиде Ивановне: пусть она иногда кое-кого потаскает за волосы — ученики все равно будут любить и уважать ее по-прежнему. К сожалению, не нашлось смельчака, который сказал бы ей это, и мы все время боялись, как бы она не пострадала.
Митрофан Елисеевич тоже изменился. Через тонкую деревянную перегородку было хорошо слышно, что происходит у соседей. Вскоре учитель притих, он ругался
Не во весь голос, чуть ли не шепотом, и только глазами метал молнии.Мы думали, что Митрофан Елисеевич не хочет мешать соседям. Но Тихон Бобров оказался догадливей всех, Он только усмехнулся: по ту сторону перегородки учит женщина, и учитель боится показаться ззерем и чудовищем. Вскоре Тихон использовал свое открытие: когда однажды учитель потянул его за ухо, и не так уж сильно, Тихон заорал во весь голос. Учитель съежился, шикнул на него, а тот слезливым голосом продолжал громко жаловаться, что ему чуть не оторвали ухо. Нужно было видеть несчастное лицо учителя! Несмотря на то что Тихон был драчуном и забиякой, мы на перемене с криками «урра-а» подбросили его к самому потолку.
Другие тоже пробовали последовать примеру Тихона, но из этого ничего не вышло. Учитель пригласил нескольких учеников к себе и сказал, что нам не удастся обвести его вокруг пальца, что такое поведение является заговором. А знаем ли мы, как, согласно российским законам, караются заговоры? Взрослым — каторга, маленьким. .. Тут Митрофан Елисеевич сделал рукой неопределенное движение, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.
Слова о заговоре нас так напугали, что мы сами шикали на учеников, которые готовы были орать от невыносимой боли. Только один Тихон не поддавался, и учителю с ним была истинная мука. Исключить его из школы он ведь не решался, потому что за спиной Тихона стоял пан. А учитель боялся пана. Это было видно по многим признакам. Как-то Тихон сказал, что господские лети упомянули в разговоре страну Зинзик, где растут деревья, с которых снимают листья, похожие на настоящие шляпы — хоть надевай ка голову и щеголяй И будто гоподские дети показывали ему эти деревья на картинке. Тихон спросил Митрофана Елисеевича, где находится страна Зинзик.
Учитель покраснел и только потом догадался ответить, вероятно, об этой стране напечатано в новейшем номере газеты, которую пан получил раньше его.
А Зинаида Ивановна по-прежнему работала без подзатыльников, хотя это подчас бывало трудно. Мы сами слыхали, как она грустным голосом журила Колю Жихарева за то, что тот не мог прочесть ни одной строки.
— Послушай, Коля, твоя мать почти ослепла оттого, что прядет при лучине, лишь бы ты учился. А ты и не думаешь учиться.
Были и другие тупицы и лентяи. Митрофан Елисеевич насмешливо ухмылялся, когда слышал, как Зинаида Ивановна упрекает их. Это злило нас, и мы громко кашляли, чтобы привлечь к себе его внимание И вот однажды в нашем классе наступила такая тишина, что можно было услышать падение спички на иол. За стеной кто-то читал звонко, плавно и выразительно. Даже в третьем отделении попадались такие, что читали если не хуже, то во всяком случае не лучше. Вслушавшись, я узнал голос моей маленькой приятельницы Сони Платоновой. .. Стоило посмотреть на нашего учителя: он вдруг начал что-то громко рассказывать, широко размахивая руками. Мы же сидели не шевелясь, и господин учитель никак не мог помешать нам слушать льющийся из-за перегородки ясный и бодрый голосок маленькой ученицы. В этот момент Митрофан Елисеевич охотно простил бы нам любую шалость.
В первом отделении очень редко шумели на уроках, но был там некий Павел Бувидла, который не мог спокойно сидеть на месте. Случилось так, что после звонка шум в первом отделении не прекратился... Тогда Зинаида Ивановна, опустившись на стул, заявила, что не приступит к занятиям до тех пор, пока не станет тихо. Прошла минута, все успокоились, только Бувидла продолжал шуметь. Митрофан Елисеевич ухмылялся, а меня так и подмывало встать и сказать:
«Митрофан Елисеевич, мы будем вас очень любить, если вы хорошенько проучите Бувидлу».
Вдруг случилось нечто неожиданное: двое мальчиков выкинули Бувидлу из класса. Зинаида Ивановна что-то крикнула, а мы рассмеялись. Тогда Митрофан Елисеевич Поправил галстук, одернул пиджак и, приоткрыв дощатую дверь в первое отделение, резко спросил:
— Нельзя ли заниматься потише?
Во время перемены снова произошло из ряда вон выходящее событие. Мы ввалились в первое отделение и начали упрекать первоклассников. А Тихон Бобров вскочил на стол и поднял руку:
- Если вы, черти, еще посмеете сердить Зинаиду Ивановну, то... видали? — Он потряс кулаками. — На переменах и на улице можете хоть весь свет перевер-. нуть вверх дном, а на уроках — ни-ни, а то пеняйте на себя!—Для убедительности он помахал поясом с тяжелой медной пряжкой...
Выкрикнув свои угрозы, Тихон спрыгнул со стола и, прежде чем кто-нибудь успел слово вымолвить, схватил Бувидлу и принялся трясти с такой силой, что у того от порота отлетела пуговица.
Это был один из труднообъяснимых поступков Тихона.
Мы знали, что Тихон терпеть не может учителей. О Зинаиде Ивановне он тоже никогда не сказал хорошего слова и никогда не бежал ей навстречу поздороваться. Мы как-то спросили его, почему он изменился. Он только сердито буркнул в ответ:
— Где вам понять!
С появлением в школе Зинаиды Ивановны моя хозяйка Марина Ефремовна стала кипятить чай учителям, иногда мне приходилось его относить. Однажды у двери квартиры Митрофана Елисеевича я услыхал необычайно громкий разговор, испугавший меня. Голос нашей любимой учительницы звучал, как голос судьи. Мы никогда не видели ее такой сердитой.
— Несчастных детей, живущих в страшной нужде, вы хотите учить колотушками? Как это отвратительно!
Митрофан Елисеевич отвечал нетвердым голосом, словно не мог еще решить, что лучше подойдет: гнев или покорность.
— Я наказываю не ради самого наказания. Челоиск — очень сложное существо, и еще никто не доказал, что для него хорошо и что плохо. Скажем, человек спит; если я его растормошу, он проснется. Почему это нельзя
сделать с детским умом, с детскими мозгами? По себе знаю: в свое время меня тоже били и пороли, и я даже хотел было утопиться. И все же наказания пошли впрок. В детстве все пророчили: «Ему одна дорога — в пастухи».
Теперь я стал учителем, да еще каким! Мужики говорят: никто так хорошо не учил их детей. А вы своими действиями сеете в школе лень, нерадивость... Да-да, Зинаида Ивановна, я уже от многих слышал жалобы: учительница портит детей, они дома начинают угрожать: «Мам, ты не смеешь драться. Учительница умнее тебя и все же не бьет нас». Увидите, найдутся родители, которые в конце учебного года проклянут вас за мягкотелость.
Я постучал, поставил чайник и вышел чуть живой. Такая хорошая учительница... такая хорошая... и как он подло с ней говорит!
Глава XXI
Забыта утренняя молитва. — Счастливые и несчастные. — Что будет завтра? — Мы «делаем приятный воздух».
Митрофан Елисеевич вошел в класс сам не свой — бледный и взволнованный, даже галстук трясется. Впервые он забыл об утренней молитве, и это нас поразило еще больше, чем его вид. Что бы ни случилось в школе, какие бури ни потрясали бы ее, каждый день начинался утренней молитвой. И вдруг такое чудо — тут уж не жди ничего хорошего.
Учитель прошелся по классу и, тихонько застонав, выдавил из себя тоненьким голосом, будто сам боялся своих слов:
— Завтра к нам приедет инспектор. Ин-спек-тор. Мы должны подготовиться.
Ах, нужно подготовиться? Это нас нисколько не взволновало. Мы оживились, как беспечные воробьи. Если надо «подготовиться», значит, будет что-то новое и, может быть, даже веселое — нам так надоели однообразные дни!
— Во-первых, вы должны научиться здороваться.
Митрофан Елисеевич снова несколько раз прошелся по классу и озабоченно сказал:
— Вот я буду инспектором. Войду в класс и поздороваюсь. А вам следует ответить: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Учитель вышел и спустя некоторое время открыл дверь. Тут мы увидели такого Митрофана Елисеевича, какой нам и во сне не снился. Мы привыкли к чуть-чуть сгорбленному, мешковатому человеку. А он широко раскрыл глаза, чеканил шаг, как солдат, и выпятил грудь так, что я подумал: «Ей-богу, сейчас опрокинется».
— Здравствуйте, де... — он сам смутился, но мы дружно закричали: «Здравствуйте, ваше высокоблагородие!»
Сначала это показалось нам веселым занятием, но Митрофан Елисеевич заставил повторить приветствие раз двадцать. Так он поступал, когда в диктовке бывали ошибки: задаст ученику пятьдесят раз переписать слово. Раз десять правильно напишешь, а потом идет ошибка за ошибкой. И в этот раз в конце концов нам надоело орать. Кое-кто начал кричать совсем другое, и учитель в отчаянии признался, что он не в состоянии ничего понять. К нам в класс вошла Зинаида Ивановна:
— Друзья, вы мешаете заниматься.
— Да в уме ли вы, Зинаида Ивановна! Какие сейчас занятия? Бросайте все! Вы там забавляетесь всякими чистописаниями и совсем не думаете об инспекторе.
— Помилуйте, что тут особенного? Перед концом занятий я скажу детям, как надо здороваться, когда войдет инспектор, вот и все.
— Без репетиции? Как старший по школе я приказываю вам сейчас же приступить к репетиции! — Голос Митрофана Елисеевича прозвучал, как грозное предупреждение.
Он никогда не разговаривал с Зинаидой Ивановной таким тоном. Видно, уж очень велик был страх перед инспектором. Зинаида Ивановна улыбнулась и пошла обратно к себе, а мы продолжали орать.
Накричавшись до хрипоты, Митрофан Елисеевич посмотрел вокруг и будто впервые увидел помещение школы:
— Боже мой, что за пол? Ну на что это похоже? Наследили, нагрязнили... Не понимаю, как можно здесь учиться!
А нам откуда знать? Можно учиться или нельзя — это дело учителя. Но Митрофан Елисеевич изумлялся, будто мы были виноваты во всех неполадках.
Мне он велел тотчас же сбегать за Иваном Ивановичем Тот только проворчал, что за два рубля в месяц он не станет надрываться. И так уж учительница его замучила—неделю назад заставила вымыть первое отделение. Все радуются: хорошая, добрая учительница, а послушали бы вы, как она отчитала инвалида русско-японской войны! Теперь вот Митрофан Елисеевич начнет
тоже привязываться — этак человеку некогда будет вздохнуть. .. Да и какой толк в мытье? В одном углу вымоешь — в другом наследят!
Иногда на Ивана Ивановича находило такое, что нельзя было понять — то ли он пьян, то ли у него разболелись старые раны и боль затуманила рассудок. Не выяснив, придет Чвортек в школу или не придет, я пустился в обратный путь. Учителю сказал мнение Ивана Ивановича: мой или не мой, все равно толку не будет.
— Я тоже так думаю, но ничего не поделаешь: инспектор!
Только теперь учитель увидел, что у нас нестриженые, всклокоченные волосы, грязные уши и руки. Правда, и раньше, трепля и теребя нас, он иногда говорил:" «Экий сорванец грязный!» Но в связи с приездом инспектора мы еще узнали, что ходить в школу грязным нехорошо, эх, как нехорошо!
Митрофан Елисеевич чувствовал себя несчастным. Чем больше он разглядывал нас, тем бледнее становилось его лицо. Наконец он громогласно объявил, что необходимо сейчас же всех лохматых остричь, и послал Алешу Зайцева за хромым деревенским портным, у которого была машинка для стрижки волос. С порога он вернул посланца и велел забежать на обратном пути к Андрюше Добролюбову. Его уже несколько дней не было на занятиях. Все знали, что он простудился и заболел. Митрофан Елисеевич, должно быть, надеялся: а вдруг Андрюша выздоровел — тогда было бы кем похвалиться перед инспектором.
Затем, нахмурив лоб и сдвинув брови, строго приказал явиться в школу в самой лучшей одежде, какую мы надеваем в большие праздники, идя в церковь, и предложил поднять руки тем, у кого есть кожаная обувь. Поднялось только четыре руки. Это очень огорчило учителя. Тогда он спросил, у кого есть хоть старые, совсем старые башмаки. Пришлось и мне поднять руку, так как материнские башмаки, хотя и совершенно негодные для носки, все же были в моем распоряжении. Обрадованный тем, что еще у одного ученика есть кожаная обувь, Митрофан Елисеевич велел мне сходить за башмаками.
Учитель уже раньше был бледен, а тут и я побледнел, да еще как! На дворе метель, а мне идти за рваными башмаками пять верст туда и пять обратно... Я пытался заикнуться, что живу далеко. Но учитель отрезал: ради инспектора все надо вытерпеть.
Вскоре пришел портной Аникеевич со свертком в руке. Митрофан Елисеевич отобрал шесть человек, самых лохматых, и попросил тут же их остричь. Нам казалось странным, что волосы можно стричь какой-то машинкой; поэтому еще пятеро выразили желание остричься.
Портной что-то шептал учителю, но так, что мы все слышали: теперь, как-никак, зима, ученики могут простудиться, если оголить им головы. Учитель отмахнулся от него, как от назойливой мухи: «Ради инспектора можно перенести еще большие неудобства, чем какая-то простуда».
Аникеевич принялся за стрижку лохматых. А мы с завистью смотрели на счастливцев, которые столпились около него, и восхищались чудесной машинкой, без ножниц стригущей волосы. Вскоре роли переменились. Машинка рвала волосы вместе с корнями! Недавние счастливцы стонали и охали. Портной объяснил, что в ней не хватает двух зубчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47