Да ведь есть-то нужно!
Остановившись у окна, Синеоков задумчиво продолжал:
— И все-таки работа корректора не так уж плоха. Вот только зрение портится. И потом, в типографии Бру-скина работы немного... сможете романы почитывать. А я скоро поеду в деревню. Приглашают бывшие ученики. Хоть и не очень-то они богаты, все же в деревне мне станет лучше.
— Что это за типография Брускина? — спросил я. Синеоков усмехнулся:
— Небольшое предприятие. Брускин ведь чего только не испробовал! Даже торговлю колбасой и окороками. Сейчас вот взялся за типографию. По-моему, дело у него пойдет. Собирается издавать дешевую, популярную газетенку. ..
— И господин Брускин примет на работу именно меня?
— Разумеется!
«Разумеется» — обыденное словечко, но Остап его непривычно растянул, словно вкладывая в это простое слово какой-то особый смысл.
— А к кому мне обратиться?
— К Максиму Филипповичу Абрамову. Это старший наборщик, верстальщик... а когда Брускина нет —и приемщик заказов.
Старушка внесла небольшой, обернутый тряпкой самовар — старый, без обеих ручек. Синеоков оживился. Бабушка достали хлеб, творог, сахар, а внук разлил чай в стаканы.
— Выпьем за здоровье нового корректора!
— Ося, тебе бы все шутить... Молодой человек, не советую вам идти на эту работу!
— Пейте, Роберт...
Выпив чаю, Синеоков перевернул стакан вверх дном в знак того, что больше пить не будет.
— Хочу рассказать вам поучительный случай из истории корректуры!
— Ося, ты опять про царя...
— Не бойся, бабуся, ничего не будет... Этот рассказ, Роберт, передается каждому начинающему корректору. Слушайте! Как известно, царь Николай Второй короновался в 1896 году. В официальном сообщении о коронации, между прочим, была фраза: «Царь возложил на себя корону». В одной демократически настроенной газете эта фраза была напечатана следующим образом: «Царь возложил на себя ворону». Можете себе представить, что за скандал разразился! В следующем номере появилась поправка: так, мол, и так, по вине корректуры допущена досадная опечатка. Напечатано: «Царь возложил на себя ворону». Следует читать: «Царь возложил на себя корову».
На прощание Остап крепко пожал мне руку:
— Вам повезло. В типографии Брускина рабочих немного, но очень дружный народ.
— Ося, не стой в дверях — сквозит. Вздохнув, Синеоков прибавил:
— В деревне я в самом деле скоро поправлюсь.., На улицу я вышел с потемневшим лицом. За дверью остался славный человек. Но как он измучен, какой больной...
Из разговора с ним я понял, что все мои мечты — мыльные пузыри. От него слышал одно: корректор да корректор. Ни малейшего намека, что мне поручат кое-что еще...
Типография Брускина находилась в каменном доме в глубине двора. Те, кому она нужна была, приходили сюда как в любой всем известный магазин. Столик корректора стоял в углу комнатушки, громко именовавшейся наборным цехом. Уборщица Ульяна, болезненно полная женщина, ручным прессом делала оттиски и молча подносила их к корректорскому столу.
— Да, Лев Моисеевич.
— Кажется, он слишком молод.
— Зато толковый парень.
— Когда нечего делать, наверное, романы читает?
— Нет, молится. Часто Иегову поминает. Уж не выкрест ли...
Брускин нахлобучил котелок и вышел. Старший наборщик, весело усмехаясь, подошел ко мне:
— Видел, как быстро отчалил?
— Что это вы обо мне выдумали?
— Я его просто выгнал. По народному обычаю, клин клином вышибают.
— Не пойму.
— Брускин — крещеный еврей.
— Ну и что же?
— Если человек отбрасывает религию, как ненужные лохмотья, это хорошо. Я вот старый безбожник, но ведь не стану католиком или лютеранином...
Максим Филиппович, разве так важно, какого цвета колпак у шута: красный, зеленый или желтый?
— У хозяина свой расчет. Меняя религию, Лев Моисеевич надеется урвать побольше...
На следующее утро я соскочил с постели в страхе: проспал, проспал! Скорее проверь книги, ополосни лицо, бегом марш в гимназию! Когда же очнулся, сердечко заныло: эх, тяжелые были денечки, а все-таки какое счастье учиться, какое счастье!
В сумерках прошел нарочно мимо гимназии. Пальцы сжались в кулаки: «Из вас тут половину выбросил бы вон! Коптите небо где-нибудь в другом месте...»
Встретил бывших одноклассников. Что сказать об этом?.. Собаки тоже, встретясь, тявкнут друг на друга и побегут каждая своей дорогой. Вот с Анатолием Радке-вичем хотелось по-настоящему поздороваться. Я узнал, что Толя куда-то уехал. Из гимназии Неруша его тоже исключили... Ну, не за проступок, занесенный в кондуит, а за преступление, не менее тяжелое: не выбирай себе родителей, не умеющих добывать деньги...
Недели две прошли без особых происшествий. Впрочем, что такое особое происшествие? Некогда покупка карандаша была для меня важнейшим событием...
Да что там скрывать! Внешне, как говорится, тиха да гладь, да божья благодать. Но на душе было тревжно, накипало даже возмущение. Против кою? И Не поймешь. Порой другие казались бездушными, горой сам себя ругал размазней. В типографии со мною разговаривали обыденным голосом, спрашивали, как дела, сыт ли. Я уже перезнакомился со всеми рабочими, я один, то другой осведомлялся:
— Как, все еще скачут в голове буквы и знаки при пинания?
— Ночью ничего. А вот днем донимают.
— Смотри-ка!
— Ей-богу! Иду по улице — ищу на вывесках ошибки...
Меня хлопали по плечу: ничего, мол, привыкнешь Я всматривался в каждого рабочего. Все ждал... Но ни малейшего намека на что-то... Вскоре даже воспоминания о Тихоне стали злить: «Тихон делал то-то... действовал так-то...» А я?
Попробовал было научиться набирать. Думал, эка невидаль! Но, оказалось, верстатка и шрифты не таблица умножения, которую одолел в один присест. Как ни горько было, а пришлось признаться: должно быть, про меня
сказано — «Один в поле не воин». Что поделаешь? Раз так, сиди над гранками и жди, пока дядя или Соня о тебе вспомнят... Брускин порой торчал в типографии с утра до вечера. Потирая руки, он совал нос то в один, то в другой цех. Жалованье рабочим он выплачивал самолично. Мог бы это делать в наборной, у конторки, где обычно .рассчитывался с клиентами, но — то ли по странной причуде, то, ли по какой другой причине — Брускин всегда платил жалованье в темном чуланчике с маленьким оконцем.
Когда я вышел из чуланчика, насмешливо прозванного рабочими банковским сейфом, старший наборщик коротко спросил:
— Сколько?
— Двадцать пять.
— Протестовал?
— Я сказал ему, что корректор должен получать тридцать.
— И что же?
Дядя лукаво улыбнулся:
— Оперился, говоришь? Но, чтобы с ястребом схва-ться, перья — ненадежное оружие.
— Да я... Тут он дружески ухватил меня за подбородок:
— Даже малина не созревает в один день. Погоди.., Даю слово: скоро сам станешь владельцем типографии.
Дядя заторопился. Я остался у калитки. Ей-ей, моя голова — ветряная мельница. Крылья машут, а жернова крутятся впустую... В чем суть дядиных слов?
— Получите! — Почтальон на ходу бросил мне письмо.
Весточка от домашних! Пишет сестренка Зента. Так, так, все живы и здоровы. Отец тоже на фронте цел и невредим. Приветы, приветы... Смотри-ка, в конверте еще листочек, какая-то записка...
Прочитал и вздохнул: записка от Инты, не совсем вразумительная. Кончается странной припиской: «Пока что писем не жди и сам не пиши». Как тут не обидишься! Мы же довольно долго прожили вместе... стали вроде друзьями. И почему было посылать свой листочек не прямо мне, а обходным путем, через Зенту? Просто
оскорбительно.Мельница в голове снова завертелась... Не так ли когда-то Соня наказывала: «Не пиши»? Понимаю, Инта, понимаю: «Так надо». Я мрачно поник головой: даже Инта уже где-то на посту, а Роберт Залан — все еще ни
то ни се!.. С тяжелым сердцем пошел на свою новую квартиру. Хозяйка отрекомендовалась госпожой Дивель. Уже минут через десять я знал историю ее жизни. Ее муж Вилли был германским подданным. За год до начала войны сглупил — перешел в русское подданство. Теперь мокнет в окопах. И церковный совет — такие там завистники! — хотели ее, Кристину, солдатку с тремя детьми, лишить бесплатной квартиры. Нет, господа, и она может в божьем храме подмести да печь вытопить!
Вначале я сочувственно качал головой, слушая ее болтовню, но вскоре мысли мои приняли другое направление: интересно, чем эта квартира прельстила дядю Дависа? Хозяйка, такая несимпатичная трещотка, уже объявила, что в конце концов шут с ним, со старым
— Максим Филиппович, вы большевик?
— Ишь какой... так и рубит сплеча... Нет, я всего только старый рабочий.
Мы простились.
Глава XXVII
В церковном подвале. — Дударь в форме железнодорожника.— Почему прошел мимо Вася Уголев?
На квартире у Таракановых меня дожидался дядя Давис:
— Здорово, молодец! Жду тебя, не дождусь. Уж собирался записку писать.
— Почему же не написал?
— Ты знаешь мой обычай — лучше не марать бумаги, если можно на словах объяснить... Скажи, ты долго думаешь тут жить?
— Нет. В воскресенье пойду искать комнатку или угол. Таракановы по старой дружбе пустили на время. Здесь и без меня тесно...
— Слушай: я снял для тебя комнату.
— Уже снял? Так быстро?
— Да, случайно... А то хозяйка отдала бы другому.
— Где это?
— Знаешь лютеранскую кирху на Нижнепетровской улице? Там, в полуподвальном помещении, квартира сторожа. Света маловато, зато тепло. И главное, у тебя будет своя комната.
Я был неприятно поражен:
— Жить в церкви... Нет, это не по мне! Над головой мракобесы будут читать проповеди, а я...
— А ты будешь в самом надежном месте... Это для нас необходимо, — многозначительно добавил дядя.— Сегодня уже поздно, но завтра сходи познакомься с хозяйкой. Да не очень болтай — остерегайся...
Дядя уже подходил к калитке. С взъерошенными волосами я бросился за ним. Нет, уважаемый, сегодня ты просто не отделаешься! Схватив его... уж не помню взволнованно пробурчал:
Ежели Давис Каулинь все еще считает, что - Дайте мне... поручите... я тоже сам у самого Брускина отпечатаю!
мужем — пруссаком Вилли. У нее молодой жених на примете...
Наконец мне удалось прервать ее бесконечною болтовню:
— Есть у вас какой-нибудь чулан или погреб, куда бл можно мешок картошки поставить?
— Как же нет — под церковью целый зал!
Госпожа Дивель торопливо вышла в прихожую и, спустившись по ступенькам, открыла зеленую дощатую дверь:
— Просторно! Не только картошку хранить, а можно плясать и хороводы водить. Вот нет времени подмести. Здесь у Вилли была целая мастерская. Инструменты-то я понемногу распродала...
Теперь я начал понимать, почему поспешил дядя сговориться о квартире для племянника. В это мрачное, с низким потолком подвальное помещение снаружи не мог заглянуть даже самый любопытный человек. В тот же день я поселился у госпожи Дивель.
Вечером вышел из квартиры, решив побродить по маленьким улочкам в окрестностях полоцкого рынка. Точно белые лепестки, над городом кружились легкие хлопья снега. Ноги передвигались автоматически, а мысли блуждали по своим дорогам. Скоро новый, 1917 год... Как быть с посылкой для отца: приготовить самому или отослать деньги матери, чтобы она это сделала по своему усмотрению? Как быстро летит время! Вот уже наступает Новый год. А я все еще только корректор. Соню ни разу не встретил, дядя тоже пока одними обещаниями кормит.
На безлюдной улице я остановился у садовой ограды. Она была залеплена объявлениями и яркими афишами. Некоторые из них были напечатаны в типографии Брускина. Глаза утомленно скользили по красочным буквам, на. которые падал свет уличного фонаря.
Вдруг в меня полетели снежные комья... Мимо пронесся лихач... Он умчал пьяным смехом хохотав: ших Олю Ранцевич и знаменитого лесного царька Крысова.Я прислонился к стене и мокрой рукавицей провел по лицу. А тебе, Букашка, какое дело, с кем юность свою прожигает прокурорская дочь? Верно. Вернее уж быть
не может. А все-таки пусть бы лучше с прапорщиками, поручиками, но не с... Эх! Эх! Имя Оли в моей памяти связывалось с капризным, но весенним ветерком.
Хватит прогуливаться! Я повернул к дому.
— Роберт! Кто-то втянул меня в темное парадное.
— Михаил Михайлович...
— Тссс!.. Выйдем по коридору во двор. Там нам не помешают.
Дударя я узнал только по голосу. Передо мной стоял бородатый человек в форме железнодорожника.
— Ждал другого, но подвернулись вы. Это еще лучше. У вас есть время?
— Конечно! Пожалуйста! Хоть до полуночи! Михаил Михайлович вынул из кармана небольшой сверток:
— Здесь пустяки — кукла, маленький свисток и карманный ножик. Занесите, пожалуйста, детям. Они только что поправились после кори. Это недалеко, в первом переулке налево. Дом номер шестнадцать. Спросите, где живет Варвара Сергеевна...
— Наверное, подарок детям вашего друга?
— Нет, моим собственным.
— У вас жена и дети... семья?
— Разве это преступление?
— Но ведь вы революционер... большевик... вы можете каждую минуту провалиться, попасть в тюрьму, в Сибирь...
— Конечно, все может случиться.
— Вы давно не видели своих?
— Месяц назад забежал на часок. Но сейчас не могу. Понимаете, хоть и щемит сердце, — не могу, не имею права...
— Мне кажется, для революционера семья — тяжелая обуза. Если человек хочет служить идее, пожертвовать собой...
— Роберт, выкиньте из головы слово «жертвовать»! Мы не жертвы. Конечно, в борьбе они были и будут, но не в таком смысле, как вы себе представляете.Чувствовалось, что у Дударя тяжело на душе. Где-то совсем близко его только что выздоровевшие дети, а он не, может их навестить...
в чем сознаюсь после многих лет! Нет, не о такой встрече наедине с Соней мечтал я когда-то. Сколько раз грезилось: вот зашелестели березы, закачались липы, сладкий ветерок овеял лицо... Запахло черемухой и ландышами. .. Погляди-ка: тропинка! Босиком побежал по ней... Смотри-ка: сосны! Что за прелесть... Я бегу, спотыкаюсь... и вдруг где-то вдали колокольчиком зазвенел серебристый голос: «Букашка, осторожней...» Боже мой, Соня! В кустах лозняка мелькнуло белое платьице. «Букашка, я давно жду тебя... Но какой ты мешковатый...»
А вот теперь: «Договорились?» Глухим голосом прохрипел в ответ:
— Договорились.
Мы стоим в церковном подвале, а мне чудятся лесные запахи. Сердце часто-часто стучит... Каждое слово как клятва. В воскресенье, когда в церкви заиграет орган и пастор начнет читать проповедь, явится Соня с друзьями и незаметно спустится в подвал печатать листовки. А я буду стоять на страже.
Соня деловито обходит подвал, осматривает все углы и закоулки. Наконец решено, как спрятать гектограф и бумагу. Мы возвращаемся в мою комнату. Скоро хозяйка вернется. Пусть она познакомится с Соней — так спокойнее,
Госпожа Дивель не заставила себя долго ждать.
— Фу, пастор сегодня замучил всех своими длинными проповедями! — заговорила она с порога. — А, вот оно что! К моему схимнику уже невеста явилась? Пока я в божьем храме, он с невестой... С виду не поймешь, кто она — латышка, русская или полячка?
— Русская, православная, но очень интересуется лютеранами.
— А, хочет обратиться в нашу веру? Почему не сводили в кирху?
— Успеется...
Госпожа Дивель обратилась к Соне:
— Приходите завтра вечером — будет очень интересно.
— В самом деле?
— Завтра венчается знаменитый среди латышей господин Крейцберг. Люди поговаривают: из самого песок
— Принести вам какую-нибудь весточку?
— Нет-нет! Дайте на обратном пути крюк побольше и возвращайтесь домой. А я похожу — еще кое-кого встретить надо.
Мои ноги словно приросли к земле. Спросить у Дударя? Он ведь все знает. Вот уже протянул он руку для прощания... Тут я решился:
— Михаил Михайлович, меня давно вызвали в Витебск, но я пока ничего не делаю.
— Роберт, все будет в свое время. Потерпите. Мы пожали друг другу руки.
Действительно, надо скорее отнести гостинец. Уже поздно, пора домой.И вот в узком переулке мы чуть-чуть не сшиблись лбами:
— Вася!
Он вздрогнул, на секунду остановился. Я увидел его изумленное лицо, от его одежды пахнуло типографскими красками. Ясно, Вася Уголев — наборщик. Рядом с ним шагал коренастый мужчина средних лет. Я не успел ничего сказать: Вася вдруг заспешил дальше, словно я обознался. Шалишь, браток, меня не проведешь! Нет, я уже не дурак. Значит, так надо, чтобы мы сегодня прошли один мимо другого, как чужие. Должно быть, это из-за твоего спутника. А может, тебя ждет Дударь... Ничего, потерпим. Придет времечко — встретимся и наговоримся вдоволь... хотя бы'в тюрьме.
— Тьфу! — плюнул я на глупую мысль о встрече в тюрьме. — Тьфу!
Глава XXVIII
Таинственные сокровища дяди Дависа. — Букашка идет одной дорогой с Тихоном.
— Замечательный зал! — радостно сказала Соня, остановившись в середине церковного подвала.
— Только холодновато, — проворчал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47