— Яхно, начните обыск.
Потемкин стоял против меня, широкоплечий, грузный, с поднятыми руками. За его спиной — веснушчатая девочка с птичьим выражением лица. Нос у нее очень похож на клювик, а глаза маленькие, круглые, изумленные.
Я начал обыск.Борис и бойцы стояли у дверей напряженные, с оружием наготове.
— Быстрей, быстрей! — поторапливал меня Борис. Я извлекал из карманов бумажники, револьверы, а
у военного две английские ручные гранаты. Военный спокойно давал обыскивать себя и насмешливо смотрел то на меня, то на Дубровина. А я выворачивал его карманы, рылся за брюками, лазал руками в валенки.
Военный отходит в сторону. Принимаюсь за Потемкина. Потемкин дрожит, в глазах животный страх.
Последней обыскиваю девочку. Коротенькое платьице, передничек, волосы заплетены в две коротенькие косички, на лбу челочка, как у подростка. Но у нее высокие груди и у глаз мелкая сетка морщин. Ей лет девятнадцать.
— Точно на маскарад нарядилась,— говорю я. Она молчит.
— И пальто вот, двустороннее. То старушка, то девочка. Забавно...
Она не отвечает. Но когда начинаю обыскивать ее, она отскакивает.
— Я не позволю себя обыскивать.
— Это почему же? — спрашиваю я.
— Не позволю, и все, мужлан!
— Напрасно вы устраиваете истерику,— спокойно говорит Дубровин.— Яхно, тщательно обыщите ее.
«Девочка» вытаскивает из-за пазухи пачку бумаг и бросает ее на пол.
— Подавитесь...
— Авось как-нибудь не подавимся,— собирая бумаги, говорю я.
— Ну, все? — спрашивает Дубровин.
— Все.
Перевертываем всю квартиру и в подполье обнаруживаем тюки казачьего обмундирования, винтовки, ящики с патронами, пулемет.
Дмитрий Иванович записывает в протокол отобранные при обыске вещи и оружие, еще раз окидывает взглядом комнату и, поднимаясь из-за стола, командует:
— Выходите по одному человеку.
Я иду вперед, держа наготове револьвер. За мной один за другим спускаются тринадцать человек. Во дворе арестованные выстраиваются по три человека, и, открыв ворота, мы выходим на улицу.
Над городом висит глухая морозная ночь. Среди косматых облаков плывет светлая И необыкновенно медленная луна. Под ногами скрипит накатанная санями дорога. Местами следы от полозьев блестят, как стекло. Ночь и тишина.
Дубровин тяжело кашляет.Приближаюсь к Дмитрию Ивановичу и смотрю на строгое, задумчивое его лицо. Мне хочется беспрерывно говорить о том, как мы выследили Потемкина. Легко передвигаются ноги. На сердце радостно, как у ребенка. Шутка ли, выследить и накрыть белогвардейское собрание!
Белецкого перебросили работать в Баргузин. В бар-гузинской тайге бродили белогвардейские шайки.Я остался один на квартире у старенькой моей хозяйки Берштейн. В затхлых, никогда не проветривающихся комнатах пахло плесенью и куриным пометом.
Ревекка Иосифовна жила одна. Единственная дочь ее вышла замуж пять лет тому назад и уехала в Монголию, и с тех пор старушка одна коротала свою старость. Последней старческой страстью ее были куры. Они жили на кухне, по соседству с моей комнатой, и галдели
круглые сутки.Мне надоедали затхлый воздух квартиры, куриный гвалт, ворчание старухи, и я уходил в гарнизонный клуб.Как-то вечером я особенно долго толкался в фойе среди народоармейцев, заглядывал в веселые их лица и с грустью вспоминал о Борисе. Потом вышел на улицу и долго бесцельно бродил по тускло освещенным тротуарам.
Где сейчас Борис, приобрел ли он новых друзей? Месяц тому назад он писал из Усть-Баргузина о том, что исходил много таежных троп, преследуя двуногих зверей. Как завидовал я его приключениям, жизни таежного охотника. Я представлял его в дубленом полушубке, в шапке-треухе, смеющегося, на длинных полозьях лыж среди отяжелевших от снега елей и сосен. Борис бежит и бежит по следам затаившегося в чаще врага. Он всегда шагает твердо и уверенно, и кажется, что и умереть он сможет так же, как и жил.
На Удинском мосту облокачиваюсь на перила и смотрю на бледную, в морозном круге, луну.Белые как снег облака плывут по темному ночному небу. Тени их, серые и лохматые, как дым, катятся по льду реки. Звезд мало.
Где-то равномерно поскрипывают полозья саней.У меня сегодня свободный вечер, я никуда не тороплюсь.Одиноко скрипят чьи-то шаги. Из проулка появляется женщина, закутанная в белый шерстяной платок, и торопливо идет к мосту.
Женщина приближается, и я начинаю испытывать какое-то необъяснимое волнение.Женщина замедляет шаги, и я узнаю Дольскую.
— Нина! Вот не ожидал! — Я торопливо протягиваю ей руку.— Здравствуйте!
— Ах, это ты, Саша! Я тоже не ожидала встретить тебя,— говорит Нина.
Освещенная луной, она кажется сегодня особенно привлекательной.
— Что ты тут делаешь?..
— Отдыхаю, сегодня у меня свободный вечер.
— Ну, вот и хорошо. А я все это время старалась тебя встретить... Хотела зайти к вам в отдел, да неудобно как-то.
Она улыбнулась, взяла меня под руку и увлекла в соседнюю улицу. По дороге остановилась и, посмотрев в мои глаза, легко оттолкнула:
— Фу, нехороший какой.
— Почему?
— Забыл о своей сестренке. А-я-яй! Как нехорошо...
— Да я занят все время был. Мне самому очень хотелось...
— Все, наверно, аресты... Белогвардейцев ищете?..
— Конечно, у нас работа такая.
Она помолчала, прижалась ко мне и взглянула какими-то необыкновенно ласковыми глазами.
— Говорят, что недавно вы раскрыли целую организацию в доме Потемкина?
— Л вы откуда знаете об этом?
Она опять улыбнулась и, как напроказившая девочка, стала перебирать пальцами бахрому платка.
— Женщина одна сказала, у которой я снимала комнату; она рядом с потемкинским домом живет... Правда это?
— Да. Я участвовал в этой операции.
— Что ты говоришь?— удивленно воскликнула Нина.—Расскажи, наверно, это очень интересно?
— Да что в этом интересного. Окружили дом, сделали обыск, и все тут.
— Хотя, конечно,— согласилась она и стала говорить о том, что рука ее уже почти совсем зажила и что скоро она сможет поехать к сестре, в Троицкосавск, если удастся получить пропуск в госполитохране.
— Поедем со мной, там граница, всего много, весело.
— Нет, как же я могу, у меня работа...
— А ты отпросись на несколько дней, поживем у моей сестры и вернемся.
— Не знаю.
Слегка наклонившись ко мне, она прикасается щекой к моим губам... Мной овладевает идиотская робость. Я даже не осмеливаюсь поцеловать ее, когда она вторично прижимается к моим губам.
— Ты любишь свою сестренку? — спрашивает она. К лицу моему приливает кровь. Хриплым, каким-то отчужденным голосом с волнением произношу:
— Оч-чень...
Она улыбается, слегка шлепает меня по щеке и вдруг неожиданно спрашивает:
— А у этого... у Потемкина нашли что-нибудь?
— Оружие и еще что-то, а впрочем, я не знаю, обыск другие делали.
Она отвернулась и шла некоторое время молча, а потом вдруг приблизилась ко мне и необыкновенно тихо произнесла:
— Послезавтра, в десять, на мосту... Хорошо?.. Она сжала мою руку и мелкими шажками побежала по тротуару к соседней улице.
На углу она обернулась и, помахав рукой, крикнула голосом, от которого еще сильнее заныло сердце:
— До свидания, хорошенький мой мальчик!..
Мы стали встречаться на улице, чаще всего на Удин-ском мосту. Я приходил на полчаса раньше назначенного срока.На короткие ее приветствия я с трудом отзечал:
— Нина...
Язык мой становился неуклюжим, губы дрожали, и я молча смотрел на нее.
Однажды Нина пришла возбужденная, раскрасневшаяся, с веселым блеском в глазах. Она рассказывала смешные истории из своего детства, снимала с моей головы шапку, косматила волосы, называла неуклюжим медведем и все смеялась, смеялась.
— Ты очень глупенький и смешной сейчас.
— Почему? — спросил я.
— У тебя такое детское, такое робкое лицо, что, право, смешно.
Даже, казалось, поздно выплывшая из-за дальних сопок луна смеялась в этот вечер вместе с нами.Была полночь, когда я проводил ее домой. В глухо переулке она вопросительно взглянула на меня, сказала;
— Дальше я сама пойду.
— Почему?
— Я так хочу.
— А я хочу сегодня проводить вас.
— А я не хочу.
Нина неожиданно обняла меня и крепко несколько раз поцеловала в губы и, оттолкнув, убежала в проулок.Я растерялся от радостной неожиданности. Первый раз в жизни меня целовала девушка. И какая девушка! Я вскрикнул от восторга и бросился в проулок, но там уже никого не было.
Потом прислонился к деревянному забору и, охваченный волнением, думал о ней.Из раздумья меня вывел резкий, грубый голос:
— Чего здесь стоишь? Документы есть?..
Это был надзиратель ближайшего участка милиции, обходивший свой район. Я предъявил ему мандат и медленно, опечаленный, побрел вдоль улицы к зданию отдела.Дома я решил на этот раз не ночевать.Всю ночь я проворочался на жестком письменном столе. Все думал о ней — беловолосой, с лукавым огоньком в голубоватых глазах.
Поджав под себя ноги, смотрел через венецианское окно на заснувший внизу город. Там, у подножия горы, среди множества деревянных домиков, морозная ночь стережет ее покой.Ах, если бы я знал, где живет она!.. Снова прислоняюсь к холодному косяку окна и несколько минут смотрю на улицу. Занесенные сугробами маленькие домики, длинные заборы, накатанная до блеска дорога — все залито синеватым светом луны.
Луна стоит прямо над моим окном, и свет ее скользит по моей руке.Дорогу перебегает девушка, и мне кажется, что это Нина. Влезаю на подоконник и открываю форточку. Девушка приближается к нашему дому. Это сотрудница отдела, Маруся Гарпенко. Как и многие сотрудники, она живет в отделе. Днем работает, вечером на оперативной
работе, а ночью, если нет облав и обысков, она ложится в кабинете начальника на диван и, не раздеваясь, спит до утра. Она отвыкла от нормального сна. Ходит она в длинной шинели, в шапке и в сапогах.
Когда-то Маруся была прислугой. За гроши носила воду, рубила дрова, подметала дворы. Как-то случайно встретила парня, полюбила его и с ним пробралась в партизанский отряд Дедушки — Каландаришвили. Два года она носилась в седле по якутской тайге, а когда белые убили мужа, ушла из отряда на чекистскую работу.
Маруся подходит к подъезду, что-то говорит часовому и шумно входит в дежурную комнату.Опять ложусь на стол и, согревшись, все же засыпаю...
Просыпаюсь от толчка. Кто-то трясет меня за плечо. Открываю глаза. Около меня стоит Маруся. Вид у нее, как всегда, озабоченный. Откинув догоревшую папиросу, она хмурит широкие брови и говорит:
— Собирайтесь живо! На облаву поедем.
Через пять минут я одет. Мы ждем в комендантской грузовик.Маруся ходит по комнате. На ремне у нее болтаются дзе английские гранаты и наган без кобуры.
Операция предстоит сегодня нелегкая: к утру нужно обыскать почти всю казачью, заудинскую слободу.И вот мы трясемся в старом, разбитом, дребезжащем грузовике. Маруся сидит возле меня. Со мной она ласкова и нежна. Она немного знала Симу и потому обращается со мной, как с братом.
— Ты не грусти, Саша,— говорит она, когда замечает, что я печалюсь.
До утра мы ходили из дома в дом. Здесь, за Удой, контрреволюционное казачье гнездо. Почти из каждого дома выносили револьверы, ружья, казачьи сабли.
Я вхожу в чужие квартиры и в каждой разбуженной казачке пытаюсь распознать Нину.Ах, как хотелось мне в эту ночь увидеть ее, робкую, перепуганную, и успокоить своим нечаянным появлением!
На рассвете привезли полный грузовик оружия. Я опять ушел в соседнюю комнату, но уснуть не мог. Голубые глаза с длинными ресницами мерещились до утра.
Весь день бродил из комнаты в комнату, занятый одной неотступной мыслью. Несколько раз в коридоре наталкивался на меня Дубровин. Коричневоглазый, длинными шелковистыми прядями волос, он показался мне грозным, суровым.
— Почему сонный как муха ходишь? — спросил он меня.
— Я... на облаве был.
— Так... так...— почесывая затылок, сказал он и гул ко зашагал по коридору.
Вечером я опять встретился с Ниной на Удинском мосту. Долго не решался объясниться в любви; подыскивал красивые слова, вычитанные из романов.
Объяснение мое должно было звучать так:
«Нина, я люблю вас! За вами я пойду на край света и даже умереть готов. Хотите, для вас я сделаю что угодно».
Колени мои вздрагивали, и вот-вот они должны были согнуться — я должен припасть к ее ногам и страстным голосом заговорить о любви... Но каждый раз, когда я собирался это сделать, голос мой дрожал, горло пересыхало и ничего не получалось.
Уходя домой, я решил, что непременно нужно объясниться в письме, иначе ничего не выйдет.
Письмо было написано в эту же ночь.
«Лети, письмо, лети к тому, кто мил сердцу моему.
Лети, письмо, никому не попадайся,
только в ручки моей Ниночке отдайся».
А ниже:
«Нина! Неужели вы не чувствуете, как я люблю вас? Я страдаю, я знаю, что вы не любите меня. Вы должны меня любить, иначе я умру.
Несчастный, любящий вас Саша».
Встретились мы через несколько дней. Больше часа я ходил с ней, изредка, невпопад, отвечая на ее вопросы.Письмо вручил при расставании и почувствовал, как зарделось мое лицо.Я порывисто схватил ее руку, поцеловал и быстро как сумасшедший убежал.
Спустя несколько дней, вечером, когда я собирался уйти из отдела домой, ко мне подошел Ковалев и сказал:
— Не уходи, поедешь па операцию.
Ковалев был помощником Дубровина. Он ходил в генеральской шинели с красной подкладкой, и я боялся его больше, чем начальника.Через час мы тряслись в стареньком нашем грузовике. Скоро машина остановилась у маленького деревянного домика с закрытыми ставнями.Я еще раз тщательно проверил барабан нагана с вдавленными головками пуль и пошел к крыльцу.
Но Ковалев задержал меня и спокойно приказал:
— Останешься с бойцами здесь. Да смотри, не проворонь, следите в оба. Птица здесь очень ловкая живет. Не так давно в Троицкосавске она двух пограничников уложила.
Расставляю бойцов вокруг дома и в огороде, а сам устраиваюсь под навесом сарая.Отсюда видна часть двора, крыльцо.
Ковалев обошел посты и, поднявшись по ступенькам, осторожно стучит в дверь... Долго не отвечают. Потом где-то скрипят дверные петли и чей-то простуженный голос хрипит:
— Кто там?
— Откройте, милиция с проверкой,— говорит Ковалев.
— Какая может быть ночью проверка?
— Я прошу вас открыть, иначе мы взломаем двери,— требует Ковалев.
— Ну и ломайте, а открывать я не буду... Ковалев стоит несколько минут, потирая руки, потом вытаскивает из деревянной кобуры маузер и снова настойчиво стучит в дверь рукояткой револьвера. И тогда в коридоре опять голос:
— Подождите, не сходите с ума.
Щелкает задвижка, и Ковалев входит с тремя бойцами в дом.Во дворе наступает тишина. Только с улицы доносятся мягкие шаги бойцов.Поднимаюсь со своего места и медленно хожу по огороду. Отсюда видна вся Зауда. Где-то далеко поскрипывает санный обоз. Скрип все отдаляется, становится глуше и утихает вовсе.
Слабо дрожат в темноте мерцающие огоньки керосиновых ламп. Кажется, что домики закутались в снежиые сугробы, чтобы удобней было дремать, и плывут у,-бесконечному полю, как отражения облаков...
Сколько бессонных ночей проведено за Удой! В том в крайнем, двухэтажном доме с резной верандой старый пес — казачий полковник — ползал в ногах, убеждая что он мирный гражданин и политикой не занимается, а после в квартире его нашли пулемет и сто винтовок.
Мы извлекали винтовки из подполья одну за другой а седой полковник стоял подавленный, с восковым лицом и бормотал:
— Не знаю, не знаю, господа, это какое-то недоразумение...
А в том маленьком домике, что утонул в саду, па берегу Уды, белобандиты в упор убили славного чекиста Абрама Гроссмана.Мы подняли Абрама на руки и осторожно понесли в больницу. Всю дорогу он смеялся, шутил, говорил о нашей оплошности и умер на операционном столе.
Забираюсь под навес и чувствую, как мною овладевает дрожь. Топочу ногами, потираю руки, но дрожь не утихает. Ноют от холода кончики пальцев.
Обегаю посты, перебрасываюсь словами с бойцами и опять с нетерпением жду Ковалева.Время, кажется, застыло и вовсе не движется. На востоке, за гребнями городских крыш, медленно светлеет небо. Звезд пет. Они уплыли куда-то на запад, увлеченные ночной темнотой. Где-то за Удой горланят петухи.
Когда становится совсем светло, на крыльце появляется Ковалев и приказывает обыскать двор.Мы роемся в сарае, на огороде, на чердаке, но ничего не находим.Вскоре опять появляется Ковалев, но уже не один. Он спускается по ступенькам, за ним выходит женщина в беличьей шубе и в белом пуховом платке и мужчина в шинели и в военной фуражке.
Женщина стоит спиной ко мне, поправляя платок. Всматриваюсь в тонкую, хрупкую ее фигурку, и мной начинает овладевать беспокойство.
«Нина?.. — мелькает в голове.— Нет, не может быть... Ведь она сказала, что ее отец комиссар и находится на фронте...»
Подхожу ближе, всматриваюсь в лицо ее, и ноги подкашиваются как у пьяного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31