По ощущениям Эммелины, завтрак длился всего минут пять. На самом деле – полчаса. Но вот в столовой, кроме нее, остались лишь Мейми с Элизой, и миссис Басс объявила, что теперь надо идти на фабрику, но, когда Эммелина сказала, что ее шаль наверху, решила сначала пойти с двумя девушками, а потом уж вернуться за Эммелиной. Эммелину это вполне устраивало.
Сбегав к себе наверх за шалью, она быстро спустилась вниз. Всюду, казалось, было пусто. Немного поколебавшись, она решила, что лучше всего подождать миссис Басс на крыльце, но по дороге к выходу невольно задержалась. Две вещи привлекли ее внимание. Во-первых, общая комната, уютная и просторная, уставленная множеством зачехленных кресел, среди которых тут и там стояло несколько столиков. А во-вторых, комната по другую сторону коридора, видневшаяся за приоткрытой дверью. Она не только не походила ни на что, виденное Эммелиной раньше, но и разительно отличалась от всех других в пансионе. Эта комната, безусловно, была похожа на миссис Басс. И здесь она жила (со своими детьми, а теперь, когда они выросли, – одна). Стены покрывала удивительная мозаика из картинок-наклеек (Эммелина о таких слыхом не слыхивала, не то что не видела). На некоторых изображены были исторические сюжеты, например генерал вручает договорную грамоту индейскому вождю, стоящему рядом со своей лошадью, а на других – букеты или гирлянды. В зависимости от цвета и размера картинки были либо наклеены вплотную, либо же наезжали друг на друга. Впечатление от стен было просто ошеломляющим, а в комнате стояли еще плюшевый диван (тоже невиданная диковинка) и огромная, с кованым изголовьем кровать. Возле дивана висело зеркало. Такого большого Эммелина не видела никогда. Ее охватило безумное искушение увидеть себя в гигантском зеркале, но сделать это, не переступив порога, оказалось невозможным. Пол в комнате был такой же пестрый, как стены. Его покрывал ковер, состоящий из множества половиков и дорожек, скрепленных между собой разноцветными вязаными полосками. На комоде, как и на подоконнике в кухне, стояли горшки с цветами. И это тоже было новинкой для Эммелины.
Застыв у двери, она вся разрывалась между желанием войти и пониманием, что это неприлично. Конечно, она была сейчас в доме одна, но миссис Басс ведь могла вернуться в любую минуту! Страшно хотелось глянуть в это прекрасное большое зеркало, но нельзя было взять и войти без спроса. У Мошеров, в отличие от многих других файеттцев, зеркала не было, и она вот уже около года не видела толком своего отражения, а теперь ей сказали, будто она хорошенькая. Дома такие вещи не обсуждали. В Файетте говорили про иных девушек, что они пользуются успехом благодаря смазливому личику, но дома ей не с кем было сравнить себя, только с матерью. А мать – ей казалось – была так прекрасна, что рядом с ней Эммелина всегда ощущала себя, может, и не уродливой, но невзрачной.
Сердце отчаянно колотилось, и все-таки она тихо, на цыпочках прошла в комнату, но почти сразу же замерла, услыхав чьи-то шаги на крыльце. Кто это? Обернувшись, она увидела в дверях девушку, на которую обратила внимание еще за завтраком. Та молча ела, не принимая участия в разговорах, и прижимала ко лбу что-то вроде компресса. Сейчас она стояла на пороге, высокая, худенькая и очень бледная.
– Ой, извините, – прошептала Эммелина, заикаясь. – Я не… я не хотела…
– Не надо извиняться, – ответила девушка, – Конечно, заходить к миссис Басс не разрешается. Но глянуть в зеркало кому не хочется?
Эммелина стояла, как столб. Впервые в жизни она поняла, что чувствуют дети, когда их, пойманных на проступке, ставят лицом к лицу с классом.
– Миссис Басс разрешает нам поглядеться в зеркало, когда по воскресеньям мы собираемся в церковь, – продолжала между тем девушка. – Только если на кого рассердится, тому запрещает. – Вздрогнув, она опять приложила ко лбу компресс.
– Вы больны? – наконец обретая дар речи, спросила ее Эммелина и сама не узнала своего голоса.
– Нервы больные, – ответила девушка.
– О, как жаль! – Смысл сказанного был Эммелине неясен, но слова наводили на мысль о серьезном недуге. Удивительно было только, как эта больная девушка смогла попасть в пансион миссис Басс.
А та продолжала разглядывать Эммелину и что-то, казалось, обдумывала. Потом сказала:
– Меня зовут Мери Стедман.
– Эммелина Мошер.
– Ну, посмотритесь же в зеркало, – придерживая платок на лбу, предложила Мери. – Не бойтесь. Я посторожу.
Слишком смущенная, чтобы сказать «спасибо», но неспособная противиться соблазну, Эммелина повернулась и стала буквально подкрадываться к зеркалу. При этом она невольно закрыла глаза, словно хотела не дать ему разглядеть себя. Почти вплотную оказавшись перед зеркалом, она, решившись наконец, их открыла – и сразу же снова зажмурилась. Потому что из зеркала на нее глянула жалкая и нескладная деревенщина. Страшно было подумать, что это и в самом деле ее отражение. Она еще раз открыла глаза, но нелепая фигура не исчезла. Старательно сшитое платье из домотканой материи выглядело каким-то грязно-бурым и мешковатым, причесанные по-детски волосы казались совершенно неухоженными, да и весь облик больше напоминал сосунка-жеребенка, чем взрослую девушку. Ужас! И как могла она хоть на секунду поверить, что превратилась в красотку? А те, кто заставил ее так думать, они что – сумасшедшие? Или пытались ее подбодрить? Отшатнувшись от зеркала, она пролетела стрелой мимо Мери Стедман, промчалась через прихожую и вылетела на крыльцо.
Не будь все вокруг таким страшным и незнакомым, она, не останавливаясь, побежала бы и дальше. Но перед ней был пугающий мир. Стоило ей открыть дверь, шум фабричных машин стал вдесятеро сильнее, и трудно было даже поверить, что они не здесь, рядом, а в нескольких сотнях ярдов. Перед глазами были кирпичные дома и кирпичная мостовая, которую она запомнила с вечера. Само небо, сам воздух были здесь не такими, как дома, в Файетте. Сильный ветер стремительно гнал тяжелые облака, и они, закрывая ежесекундно солнце и превращая молниеносно ясный день в пасмурный, а потом снова в ясный, казалось, действовали заодно с безостановочно грохочущей фабрикой.
Прямо напротив, на двух крылечках соседних домов, хозяйки, перекинув через перила половики, усердно их выколачивали и так же усердно болтали. В отличие от миссис Басс, обе были не страшные и внушали доверие. Эммелине даже захотелось, чтобы они вдруг взяли да и заговорили с ней. Потом она вспомнила свое отражение в зеркале. Страшилище! И этому страшилищу надо сейчас идти устраиваться на работу.
Что делать? Надо взять себя в руки и попытаться хоть как-то исправить дело. Она пригладила волосы, заново запахнула шаль, провела рукой по лицу, пытаясь согнать с него выражение страха, и стала смотреть на женщин напротив, стараясь казаться уверенной и спокойной, хотя в душе сомневалась, что это ей хоть в какой-то степени удается.
По улице изредка проезжали экипажи, но в основном одноконные. Они были черными, а не яркими, как дилижанс, привезший ее из Халлоуэлла в Портленд. Но почему-то смотрелись еще наряднее. В окошке одного из них она разглядела очень красивую даму и двух малышей с прелестными локонами и мысленно последовала за ними. Экипаж прокатил вверх по улице, немного не доехав до фабрики, свернул в сторону и исчез.
«Уж не королевское ли это семейство?» – подумалось ей. Хотя из какой же они страны и почему вдруг попали в Лоуэлл, было неясно.
Прошло еще какое-то время, и крошечная фигурка вынырнула из дверей прилепившегося к фабрике небольшого кирпичного дома – конторы, как выяснила позже Эммелина. Когда фигурка немного приблизилась, стало понятно, что это идет миссис Басс в своей яркой шали. Она шла одна, и это значило, что Мейми с Элизой уже устроены. Нельзя допустить, чтобы она, Эммелина, была первой, кому откажут! Решив встретить миссис Басс на дороге, она стала спускаться с крыльца, но сделала это слишком поспешно и, оступившись, как куль, скатилась со ступеней.
– Не ушиблась, деточка? – донесся к ней через улицу женский участливый голос.
Но подоспевшая миссис Басс заглушила его:
– С ней все в порррядке! Не о чем беспокоиться – я и сама спррравлюсь!
Эммелина с трудом встала на ноги.
– Ну-ну, – хлопотала возле нее миссис Басс, – ты ведь и вправду не ушиблась, Эммелина?
Она кивком подтвердила это, хотя ей и было отчаянно больно. Миссис Басс помогла ей отчистить испачкавшееся платье, и, когда Эммелина снова приобрела относительно аккуратный вид, они сразу направились к фабрике.
С каждым шагом шум становился сильнее, и миссис Басс приходилось кричать все громче.
– Сначала пойдем в чесальню, – пронзительно звучал ее голос. – Прочесывание – это мужская работа и ужасно грязная. В воздухе полно хлопка и всякой гадости. Все это летает вокруг, попадает в глаза, застревает в одежде, в волосах – всюду, где только можно. Но рядом, в соседнем отсеке, стоят волочильни. Это такие станки, на которых натягивают волокна, а потом скручивают. У волочилен не так уж и грязно, работа хорошая, легкая, и я хочу, чтоб такая глупышка, как ты, попала на приличное место, а не в ткацкую, под начало пройдохи Магвайра. Конечно, за скручивание не заплатят сколько ткачихам, но пока это неважно, все равно поначалу ты где угодно получишь как ученица: пятьдесят пять центов (кроме стола и квартиры, конечно). Если будешь справляться, так месяца через два-три платить будут доллар, а дальше – смотря по тому, что делаешь и сколько успеваешь вырабатывать.
На них уже падала тень фабричной стены – слов миссис Басс было больше не разобрать. Грохот стоял немыслимый и не только закладывал уши, но, казалось, проникал в легкие и в глаза и еще странным образом действовал на живот, вызывая что-то похожее то ли на чувство голода, то ли на тошноту. Миссис Басс приходилось легонько подталкивать Эммелину, так как та временами невольно застывала на месте.
Перед конторой – кирпичным домиком, стоявшим почти впритык к фабрике, беседовали трое мужчин. Один из них приветствовал миссис Басс, двое других не поздоровались. На миг Эммелине почудилось, что кивнувший – тот самый джентльмен, который сопровождал их фургон. Потом стало ясно, что она обозналась – и по той причине, что все лоуэллцы гораздо больше похожи один на другого, чем на кого-либо из живущих в Файетте. Переведя взгляд на высившееся перед ней здание фабрики, она увидела, что фасад украшен выбитой в граните надписью: КОРПОРАЦИЯ «САММЕР».
– Берегись! – крикнул кто-то, и в нескольких дюймах от Эммелины, остановившейся, как оказалось, на рельсах, прокатилась тележка, доверху нагруженная хлопком-сырцом. Двое рабочих толкали ее, и, скользя по железным рельсам, она въехала в ворота и сразу же скрылась в густой темноте, а рельсы – видно было – шли дальше и поворачивали за угол высокого дома, стоящего уже на берегу реки. Миссис Басс крепко взяла Эммелину за руку и, подтолкнув, ввела в здание.
И только теперь шум обрушился на нее во всей полноте. Снаружи он напоминал раскаты грома, но оказалось, гром этот состоит из набора различных звуков. Расколовшись на стук, лязг и скрежет, он стал так ужасающ, что мог, казалось, задавить все живое. Заткнув ладонями уши, она почувствовала, как слезы ручьями струятся из глаз, как странное ощущение в животе превращается в несомненную тошноту. «Сейчас меня вырвет!» – пронеслось в голове. Пол под ногами ходил ходуном, словно огромная вибрирующая машина. Единственным приводимым в движение внешней энергией механизмом, который она когда-либо видела, было вращающееся с помощью воды мельничное колесо. Здесь же какие-то люди все время запускали и останавливали машины, но как это им удавалось, было неясно. Что-то, не поддающееся объяснению, управляло их действиями, делало похожими на зловещее колдовство. И хотя словно в тумане мелькавшие перед глазами сцены вроде и не свидетельствовали об этом, ей не избавиться было от мысли, что все, кого она сейчас видит, вот-вот умрут.
Воздух был просто насыщен хлопковым пухом, так как именно здесь проводили очистку и превращали комки в волокна – чесали. Эммелина стояла довольно близко к ряду чесальных машин с устрашающе скрежетавшими металлическими зубцами. Слезы сами собой лились у нее по щекам, а кожа будто покрылась тонким слоем чешуек. (Ах, если бы только шум прекратился хоть на минуту! Тогда она быстро освоилась бы со всем остальным.) Проходы между чесальными машинами были так узки, что страшно было случайно попасть под зубцы. Сердце билось испуганно и неровно.
Еще ухудшила положение миссис Басс. Решительно потянув Эммелину за левую руку и тем самым открыв ее левое ухо, она оглушительно прокричала, что надо быть осторожной, не то попадешь в зубы «монстру». Услышав это, Эммелина почувствовала дикий страх, и ноги вдруг отказались служить. Она не упала, но полностью потеряла способность двигаться. Однако миссис Басс вновь ухватила ее за руку и, то подпихивая, то волоком, протащила сквозь все помещение к задней стене.
Там, возле окон, было совсем светло и в воздухе летало меньше хлопка. Высокий человек в черном костюме, склонившись над одной из волочильных машин, объяснял что-то приставленной к ней работнице, а та, казалось, все слышала, хотя Эммелине и непонятно было, как это ей удавалось. Машины, стоявшие вдоль окон, обслуживали девушки, а все остальные – мужчины. И все они, обращаясь друг к другу, вынуждены были кричать во весь голос.
– Мистер Бакстер, не хотите ли получить новую работницу? – прокричала миссис Басс, потянув Эммелину за руку, так что та поневоле должна была открыть ухо. – Я привела к вам очень хорошую девочку.
Мистер Бакстер глянул на Эммелину без улыбки, но по-доброму.
– Ей, конечно, найдется здесь дело, – прокричал он в ответ, и она не столько расслышала, сколько угадала слова. – Но в ткацких работницы еще нужнее.
– Я только что отвела им двух девушек, – крикнула миссис Басс, казалось страшно довольная разворотом событий.
– Что же, тогда все в порядке, – прокричал в ответ мистер Бакстер, умудряясь выглядеть так, словно говорит спокойно и тихо. – Беру вашу девочку на испытание.
Испытание! Слово привело Эммелину в ужас. Что, если она не выдержит испытания? А если и выдержит, как не оглохнуть в этом дьявольском шуме?
Миссис Басс вдруг куда-то делась, но Эммелина даже не заметила ее исчезновения. Мистер Бакстер подвел ее к конторке и записал в блокнот имя, место рождения и прочие данные. Работницы с интересом поглядывали на нее, но она старалась смотреть на одного только мистера Бакстера. Шум досаждал уже меньше. Он был по-прежнему оглушительным, но глаза перестали слезиться, и пропал страх, что в любую минуту желудок не выдержит – и выбросит все съеденное за завтраком.
К мистеру Бакстеру подошли с разговором, и, ожидая, пока он освободится, она осмотрелась. Туман, застилавший глаза, наконец-то рассеялся, и стало отчетливо видно, столько тут разнообразнейших «монстров». Будь она даже хоть как-то знакома прежде с машинами, этот зал удивил бы ее и потряс. Кроме волочилен, здесь были джины – станки, с помощью зубчатых колес извлекавшие семена и шелуху из плотных комков хлопка; колотильни и отбивалки, делавшие хлопок воздушнее и легче; трепальные машины – они наматывали волокно на бобины.
Следующую стадию обработки выполняли кардочесалки; с них вычесанный хлопок поступал на волочильни, где все волокна вытягивали в одном направлении и связывали во что-то вроде пучков. Еще две машины скручивали волокна «пучков», пропуская их через «ушко» и создавая, таким образом, заготовки, пригодные для отправки в прядильню. Полученную пряжу шлихтовали и обрабатывали загустителями, а потом в ткацких наконец превращали в ткань.
Мистер Бакстер тронул ее за плечо. Она вздрогнула. Слова по-прежнему тонули в шуме, и она долго не понимала, что он старается подвести ее к одной из волочильных машин.
– Пока ты ученица, будешь получать пятьдесят пять центов в неделю. Это сверх платы за стол и жилье, – кричал он. – Получка в субботу, перед тридцатым каждого месяца.
Ни денег, ни дня, когда она их получит, она себе и представить не могла. Через месяц… Это звучало как «через годы». Кроме того, она не очень ориентировалась в числах. Какое число сегодня? Кажется, первая неделя декабря. Но и в этом она не совсем уверена. Мистер Бакстер подвел ее к первой с краю машине и познакомил с работавшей на ней девушкой – Софи Хопкинс. Софи была маленькая, с блестящими живыми глазами и отличалась от всех, казалось по одному образцу скроенных, деловито-спокойных, уверенных в себе девушек Лоуэлла, которых Эммелина видела за завтраком, тем лишь, что заплетала волосы в косы и укладывала их крендельком.
– Софи учит отменно! – прокричал мистер Бакстер. Софи держалась нейтрально. По лицу видно было, что иногда она может быть и очень даже озорной, но, стоя возле станка, думает только о деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Сбегав к себе наверх за шалью, она быстро спустилась вниз. Всюду, казалось, было пусто. Немного поколебавшись, она решила, что лучше всего подождать миссис Басс на крыльце, но по дороге к выходу невольно задержалась. Две вещи привлекли ее внимание. Во-первых, общая комната, уютная и просторная, уставленная множеством зачехленных кресел, среди которых тут и там стояло несколько столиков. А во-вторых, комната по другую сторону коридора, видневшаяся за приоткрытой дверью. Она не только не походила ни на что, виденное Эммелиной раньше, но и разительно отличалась от всех других в пансионе. Эта комната, безусловно, была похожа на миссис Басс. И здесь она жила (со своими детьми, а теперь, когда они выросли, – одна). Стены покрывала удивительная мозаика из картинок-наклеек (Эммелина о таких слыхом не слыхивала, не то что не видела). На некоторых изображены были исторические сюжеты, например генерал вручает договорную грамоту индейскому вождю, стоящему рядом со своей лошадью, а на других – букеты или гирлянды. В зависимости от цвета и размера картинки были либо наклеены вплотную, либо же наезжали друг на друга. Впечатление от стен было просто ошеломляющим, а в комнате стояли еще плюшевый диван (тоже невиданная диковинка) и огромная, с кованым изголовьем кровать. Возле дивана висело зеркало. Такого большого Эммелина не видела никогда. Ее охватило безумное искушение увидеть себя в гигантском зеркале, но сделать это, не переступив порога, оказалось невозможным. Пол в комнате был такой же пестрый, как стены. Его покрывал ковер, состоящий из множества половиков и дорожек, скрепленных между собой разноцветными вязаными полосками. На комоде, как и на подоконнике в кухне, стояли горшки с цветами. И это тоже было новинкой для Эммелины.
Застыв у двери, она вся разрывалась между желанием войти и пониманием, что это неприлично. Конечно, она была сейчас в доме одна, но миссис Басс ведь могла вернуться в любую минуту! Страшно хотелось глянуть в это прекрасное большое зеркало, но нельзя было взять и войти без спроса. У Мошеров, в отличие от многих других файеттцев, зеркала не было, и она вот уже около года не видела толком своего отражения, а теперь ей сказали, будто она хорошенькая. Дома такие вещи не обсуждали. В Файетте говорили про иных девушек, что они пользуются успехом благодаря смазливому личику, но дома ей не с кем было сравнить себя, только с матерью. А мать – ей казалось – была так прекрасна, что рядом с ней Эммелина всегда ощущала себя, может, и не уродливой, но невзрачной.
Сердце отчаянно колотилось, и все-таки она тихо, на цыпочках прошла в комнату, но почти сразу же замерла, услыхав чьи-то шаги на крыльце. Кто это? Обернувшись, она увидела в дверях девушку, на которую обратила внимание еще за завтраком. Та молча ела, не принимая участия в разговорах, и прижимала ко лбу что-то вроде компресса. Сейчас она стояла на пороге, высокая, худенькая и очень бледная.
– Ой, извините, – прошептала Эммелина, заикаясь. – Я не… я не хотела…
– Не надо извиняться, – ответила девушка, – Конечно, заходить к миссис Басс не разрешается. Но глянуть в зеркало кому не хочется?
Эммелина стояла, как столб. Впервые в жизни она поняла, что чувствуют дети, когда их, пойманных на проступке, ставят лицом к лицу с классом.
– Миссис Басс разрешает нам поглядеться в зеркало, когда по воскресеньям мы собираемся в церковь, – продолжала между тем девушка. – Только если на кого рассердится, тому запрещает. – Вздрогнув, она опять приложила ко лбу компресс.
– Вы больны? – наконец обретая дар речи, спросила ее Эммелина и сама не узнала своего голоса.
– Нервы больные, – ответила девушка.
– О, как жаль! – Смысл сказанного был Эммелине неясен, но слова наводили на мысль о серьезном недуге. Удивительно было только, как эта больная девушка смогла попасть в пансион миссис Басс.
А та продолжала разглядывать Эммелину и что-то, казалось, обдумывала. Потом сказала:
– Меня зовут Мери Стедман.
– Эммелина Мошер.
– Ну, посмотритесь же в зеркало, – придерживая платок на лбу, предложила Мери. – Не бойтесь. Я посторожу.
Слишком смущенная, чтобы сказать «спасибо», но неспособная противиться соблазну, Эммелина повернулась и стала буквально подкрадываться к зеркалу. При этом она невольно закрыла глаза, словно хотела не дать ему разглядеть себя. Почти вплотную оказавшись перед зеркалом, она, решившись наконец, их открыла – и сразу же снова зажмурилась. Потому что из зеркала на нее глянула жалкая и нескладная деревенщина. Страшно было подумать, что это и в самом деле ее отражение. Она еще раз открыла глаза, но нелепая фигура не исчезла. Старательно сшитое платье из домотканой материи выглядело каким-то грязно-бурым и мешковатым, причесанные по-детски волосы казались совершенно неухоженными, да и весь облик больше напоминал сосунка-жеребенка, чем взрослую девушку. Ужас! И как могла она хоть на секунду поверить, что превратилась в красотку? А те, кто заставил ее так думать, они что – сумасшедшие? Или пытались ее подбодрить? Отшатнувшись от зеркала, она пролетела стрелой мимо Мери Стедман, промчалась через прихожую и вылетела на крыльцо.
Не будь все вокруг таким страшным и незнакомым, она, не останавливаясь, побежала бы и дальше. Но перед ней был пугающий мир. Стоило ей открыть дверь, шум фабричных машин стал вдесятеро сильнее, и трудно было даже поверить, что они не здесь, рядом, а в нескольких сотнях ярдов. Перед глазами были кирпичные дома и кирпичная мостовая, которую она запомнила с вечера. Само небо, сам воздух были здесь не такими, как дома, в Файетте. Сильный ветер стремительно гнал тяжелые облака, и они, закрывая ежесекундно солнце и превращая молниеносно ясный день в пасмурный, а потом снова в ясный, казалось, действовали заодно с безостановочно грохочущей фабрикой.
Прямо напротив, на двух крылечках соседних домов, хозяйки, перекинув через перила половики, усердно их выколачивали и так же усердно болтали. В отличие от миссис Басс, обе были не страшные и внушали доверие. Эммелине даже захотелось, чтобы они вдруг взяли да и заговорили с ней. Потом она вспомнила свое отражение в зеркале. Страшилище! И этому страшилищу надо сейчас идти устраиваться на работу.
Что делать? Надо взять себя в руки и попытаться хоть как-то исправить дело. Она пригладила волосы, заново запахнула шаль, провела рукой по лицу, пытаясь согнать с него выражение страха, и стала смотреть на женщин напротив, стараясь казаться уверенной и спокойной, хотя в душе сомневалась, что это ей хоть в какой-то степени удается.
По улице изредка проезжали экипажи, но в основном одноконные. Они были черными, а не яркими, как дилижанс, привезший ее из Халлоуэлла в Портленд. Но почему-то смотрелись еще наряднее. В окошке одного из них она разглядела очень красивую даму и двух малышей с прелестными локонами и мысленно последовала за ними. Экипаж прокатил вверх по улице, немного не доехав до фабрики, свернул в сторону и исчез.
«Уж не королевское ли это семейство?» – подумалось ей. Хотя из какой же они страны и почему вдруг попали в Лоуэлл, было неясно.
Прошло еще какое-то время, и крошечная фигурка вынырнула из дверей прилепившегося к фабрике небольшого кирпичного дома – конторы, как выяснила позже Эммелина. Когда фигурка немного приблизилась, стало понятно, что это идет миссис Басс в своей яркой шали. Она шла одна, и это значило, что Мейми с Элизой уже устроены. Нельзя допустить, чтобы она, Эммелина, была первой, кому откажут! Решив встретить миссис Басс на дороге, она стала спускаться с крыльца, но сделала это слишком поспешно и, оступившись, как куль, скатилась со ступеней.
– Не ушиблась, деточка? – донесся к ней через улицу женский участливый голос.
Но подоспевшая миссис Басс заглушила его:
– С ней все в порррядке! Не о чем беспокоиться – я и сама спррравлюсь!
Эммелина с трудом встала на ноги.
– Ну-ну, – хлопотала возле нее миссис Басс, – ты ведь и вправду не ушиблась, Эммелина?
Она кивком подтвердила это, хотя ей и было отчаянно больно. Миссис Басс помогла ей отчистить испачкавшееся платье, и, когда Эммелина снова приобрела относительно аккуратный вид, они сразу направились к фабрике.
С каждым шагом шум становился сильнее, и миссис Басс приходилось кричать все громче.
– Сначала пойдем в чесальню, – пронзительно звучал ее голос. – Прочесывание – это мужская работа и ужасно грязная. В воздухе полно хлопка и всякой гадости. Все это летает вокруг, попадает в глаза, застревает в одежде, в волосах – всюду, где только можно. Но рядом, в соседнем отсеке, стоят волочильни. Это такие станки, на которых натягивают волокна, а потом скручивают. У волочилен не так уж и грязно, работа хорошая, легкая, и я хочу, чтоб такая глупышка, как ты, попала на приличное место, а не в ткацкую, под начало пройдохи Магвайра. Конечно, за скручивание не заплатят сколько ткачихам, но пока это неважно, все равно поначалу ты где угодно получишь как ученица: пятьдесят пять центов (кроме стола и квартиры, конечно). Если будешь справляться, так месяца через два-три платить будут доллар, а дальше – смотря по тому, что делаешь и сколько успеваешь вырабатывать.
На них уже падала тень фабричной стены – слов миссис Басс было больше не разобрать. Грохот стоял немыслимый и не только закладывал уши, но, казалось, проникал в легкие и в глаза и еще странным образом действовал на живот, вызывая что-то похожее то ли на чувство голода, то ли на тошноту. Миссис Басс приходилось легонько подталкивать Эммелину, так как та временами невольно застывала на месте.
Перед конторой – кирпичным домиком, стоявшим почти впритык к фабрике, беседовали трое мужчин. Один из них приветствовал миссис Басс, двое других не поздоровались. На миг Эммелине почудилось, что кивнувший – тот самый джентльмен, который сопровождал их фургон. Потом стало ясно, что она обозналась – и по той причине, что все лоуэллцы гораздо больше похожи один на другого, чем на кого-либо из живущих в Файетте. Переведя взгляд на высившееся перед ней здание фабрики, она увидела, что фасад украшен выбитой в граните надписью: КОРПОРАЦИЯ «САММЕР».
– Берегись! – крикнул кто-то, и в нескольких дюймах от Эммелины, остановившейся, как оказалось, на рельсах, прокатилась тележка, доверху нагруженная хлопком-сырцом. Двое рабочих толкали ее, и, скользя по железным рельсам, она въехала в ворота и сразу же скрылась в густой темноте, а рельсы – видно было – шли дальше и поворачивали за угол высокого дома, стоящего уже на берегу реки. Миссис Басс крепко взяла Эммелину за руку и, подтолкнув, ввела в здание.
И только теперь шум обрушился на нее во всей полноте. Снаружи он напоминал раскаты грома, но оказалось, гром этот состоит из набора различных звуков. Расколовшись на стук, лязг и скрежет, он стал так ужасающ, что мог, казалось, задавить все живое. Заткнув ладонями уши, она почувствовала, как слезы ручьями струятся из глаз, как странное ощущение в животе превращается в несомненную тошноту. «Сейчас меня вырвет!» – пронеслось в голове. Пол под ногами ходил ходуном, словно огромная вибрирующая машина. Единственным приводимым в движение внешней энергией механизмом, который она когда-либо видела, было вращающееся с помощью воды мельничное колесо. Здесь же какие-то люди все время запускали и останавливали машины, но как это им удавалось, было неясно. Что-то, не поддающееся объяснению, управляло их действиями, делало похожими на зловещее колдовство. И хотя словно в тумане мелькавшие перед глазами сцены вроде и не свидетельствовали об этом, ей не избавиться было от мысли, что все, кого она сейчас видит, вот-вот умрут.
Воздух был просто насыщен хлопковым пухом, так как именно здесь проводили очистку и превращали комки в волокна – чесали. Эммелина стояла довольно близко к ряду чесальных машин с устрашающе скрежетавшими металлическими зубцами. Слезы сами собой лились у нее по щекам, а кожа будто покрылась тонким слоем чешуек. (Ах, если бы только шум прекратился хоть на минуту! Тогда она быстро освоилась бы со всем остальным.) Проходы между чесальными машинами были так узки, что страшно было случайно попасть под зубцы. Сердце билось испуганно и неровно.
Еще ухудшила положение миссис Басс. Решительно потянув Эммелину за левую руку и тем самым открыв ее левое ухо, она оглушительно прокричала, что надо быть осторожной, не то попадешь в зубы «монстру». Услышав это, Эммелина почувствовала дикий страх, и ноги вдруг отказались служить. Она не упала, но полностью потеряла способность двигаться. Однако миссис Басс вновь ухватила ее за руку и, то подпихивая, то волоком, протащила сквозь все помещение к задней стене.
Там, возле окон, было совсем светло и в воздухе летало меньше хлопка. Высокий человек в черном костюме, склонившись над одной из волочильных машин, объяснял что-то приставленной к ней работнице, а та, казалось, все слышала, хотя Эммелине и непонятно было, как это ей удавалось. Машины, стоявшие вдоль окон, обслуживали девушки, а все остальные – мужчины. И все они, обращаясь друг к другу, вынуждены были кричать во весь голос.
– Мистер Бакстер, не хотите ли получить новую работницу? – прокричала миссис Басс, потянув Эммелину за руку, так что та поневоле должна была открыть ухо. – Я привела к вам очень хорошую девочку.
Мистер Бакстер глянул на Эммелину без улыбки, но по-доброму.
– Ей, конечно, найдется здесь дело, – прокричал он в ответ, и она не столько расслышала, сколько угадала слова. – Но в ткацких работницы еще нужнее.
– Я только что отвела им двух девушек, – крикнула миссис Басс, казалось страшно довольная разворотом событий.
– Что же, тогда все в порядке, – прокричал в ответ мистер Бакстер, умудряясь выглядеть так, словно говорит спокойно и тихо. – Беру вашу девочку на испытание.
Испытание! Слово привело Эммелину в ужас. Что, если она не выдержит испытания? А если и выдержит, как не оглохнуть в этом дьявольском шуме?
Миссис Басс вдруг куда-то делась, но Эммелина даже не заметила ее исчезновения. Мистер Бакстер подвел ее к конторке и записал в блокнот имя, место рождения и прочие данные. Работницы с интересом поглядывали на нее, но она старалась смотреть на одного только мистера Бакстера. Шум досаждал уже меньше. Он был по-прежнему оглушительным, но глаза перестали слезиться, и пропал страх, что в любую минуту желудок не выдержит – и выбросит все съеденное за завтраком.
К мистеру Бакстеру подошли с разговором, и, ожидая, пока он освободится, она осмотрелась. Туман, застилавший глаза, наконец-то рассеялся, и стало отчетливо видно, столько тут разнообразнейших «монстров». Будь она даже хоть как-то знакома прежде с машинами, этот зал удивил бы ее и потряс. Кроме волочилен, здесь были джины – станки, с помощью зубчатых колес извлекавшие семена и шелуху из плотных комков хлопка; колотильни и отбивалки, делавшие хлопок воздушнее и легче; трепальные машины – они наматывали волокно на бобины.
Следующую стадию обработки выполняли кардочесалки; с них вычесанный хлопок поступал на волочильни, где все волокна вытягивали в одном направлении и связывали во что-то вроде пучков. Еще две машины скручивали волокна «пучков», пропуская их через «ушко» и создавая, таким образом, заготовки, пригодные для отправки в прядильню. Полученную пряжу шлихтовали и обрабатывали загустителями, а потом в ткацких наконец превращали в ткань.
Мистер Бакстер тронул ее за плечо. Она вздрогнула. Слова по-прежнему тонули в шуме, и она долго не понимала, что он старается подвести ее к одной из волочильных машин.
– Пока ты ученица, будешь получать пятьдесят пять центов в неделю. Это сверх платы за стол и жилье, – кричал он. – Получка в субботу, перед тридцатым каждого месяца.
Ни денег, ни дня, когда она их получит, она себе и представить не могла. Через месяц… Это звучало как «через годы». Кроме того, она не очень ориентировалась в числах. Какое число сегодня? Кажется, первая неделя декабря. Но и в этом она не совсем уверена. Мистер Бакстер подвел ее к первой с краю машине и познакомил с работавшей на ней девушкой – Софи Хопкинс. Софи была маленькая, с блестящими живыми глазами и отличалась от всех, казалось по одному образцу скроенных, деловито-спокойных, уверенных в себе девушек Лоуэлла, которых Эммелина видела за завтраком, тем лишь, что заплетала волосы в косы и укладывала их крендельком.
– Софи учит отменно! – прокричал мистер Бакстер. Софи держалась нейтрально. По лицу видно было, что иногда она может быть и очень даже озорной, но, стоя возле станка, думает только о деле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36